Вместе весело шагать…

Вместе весело шагать…

«Газик» резко затормозил, и Васильич, сидевший на переднем сиденье и певший в этот момент любимое свое: «На тот большак, на перекресток…» – стукнувшись лбом в стекло, начал уже было:

– Еб… – но остановился, увидев краем глаза предостерегающий взгляд Сергея. И, поскольку все-таки нужно было ему выразить свои эмоции, тут же перевел его в энергичное, громкое – тудыттвою в качель!..

Сергей ухмыльнулся, потом расхохотался – смешно ему было, что Васильич, известный матершинник – так «интеллигентно» отреагировал на резкое это торможение. И тут же вспомнил он сердитое Валентинино:

– Вы там материться начнете, а ребенок это слушать будет!.. Вы там начнете рыбу глушить и обо всем позабудете – а ну как ребенок поранится или испугается… Да ты сам – рюмку выпьешь – и забудешь, что ребенок с тобой…

И он прервал ее, прервал резко, потому что надоело ему это бабское – ребенок, ребенок. Пацану уже семь лет, через месяц в школу пойдет – и все он ребенок.

И он сказал жестко, как мог иногда говорить, когда Валентина допекала его своими бабскими охами да ахами:

– Базар закончен! Меня отец в пять лет уже на охоту брал, чтобы я мужиком настоящим вырос! И Даньке давно пора от твоей юбки отрываться. Заладила – ребенок, ребенок… Ничего не будет с твоим ребенком! Ну – комаров покормит, в палатке ночь переночует, костер научится разводить, дрова рубить…

И увидя, как заполошно вскинула Валентина руки на его – «дрова рубить», только рукой рубанул воздух, как будто уже учил Даньку дрова рубить и сказал:

– Все – вопрос решен. Сын со мной едет!

…Данька сверкал глазами, и глазищи его – синие и круглые – на загорелом лице казались яркими озерцами – и столько было в них восторга и удивления, и интереса ко всему. И ко дню этому, и к железнодорожному переезду, который они миновали, и к озеру, и к стае уток над ним, которые резко и неожиданно поднялись над озером, когда «газик» резко вывернул на дорогу, шедшую почти по краю озера, и к «газику» этому, раздолбанному, который перекатывался на каждой кочке, и, казалось иногда – просто рассыплется в один момент от перегрузки и усталости.

«Газик» этот достался Сергею еще от отца, и уже тогда была машина убитой, но уже почти восемь лет ездил на ней Сергей на рыбалку, на охоту, на дальние выселки за грибами. И всегда, как и сегодня, набивались в нее человек пять мужиков с рюкзаками, в которых звякали бутылки, и рыболовные снасти упирались в потолок, и Васильич, неизменный участник всех их вылазок – запевал что-то залихватское типа «В буднях великих строек…». Любил мужик старые песни – энтузиазму в них много, – говорил он – и чувства гордости за человека. А уж если выпивал Васильич пару рюмок – вообще его было не остановить и одна песня, «полная энтузиазму и гордости за человека», – сменялась другой…

«Газик», наконец, затормозил окончательно, и мужики, охая, потягиваясь, вылезали из машины, и Данька, как щенок – мелкий и радостный, – носился у всех под ногами и спрашивал у всех, ни у кого не получая ответа:

– Мы уже приехали?.. А теперь куда?.. А теперь пешком?.. А где он – олений остров?..

И, не получив ответа, – тут же забыл о своих вопросах. И уже склонился над кустом, увидя на ветках его какого-то диковинного жука с длинными, загнутыми усами, и рассматривал его, приоткрыв рот, как чудо невиданное. И потом на отца посмотрел, и в глазах его было все то же восхищение – мол, пап, ты видел – жук!

И Сергей улыбнулся, поставил рюкзак, который вытаскивал из машины, к сыну подошел, по голове его, по волосам его, мягким, выгоревшим на солнце, провел, рядом присел и на жука посмотрел – мол, ему тоже интересно. Но Данька уже на коленках ползал, потому что там, в траве – нашел он что-то интересное, а интересное это было – грибница – мелкая, маленькая, в капельках-ягодках будущих грибов, и Данька смотрел на них – так же, приоткрыв рот, как на чудо невиданное. И потрогал он пальчиком – осторожно, хрупкие эти капельки, и уже – дальше по траве пополз и что-то там в корнях, в глубине трав рассматривал. Торопился он жить, и все ему было интересно.

И Сергей подумал, мотнув головой удивленно:

– Вот она – жизнь городская… Ребенок ведь вообще природы не знает!

И вспомнил он Валентинину панику и утренние ее напутствия:

– Ты хоть топор ему в руки не давай, он еще маленький… И спички – не давай… И вообще – одного не отпускай, мало ли чего…

И подумал: ей бы только чтобы ребенок был дома. Чтобы рядом с ней сидел. А ребенку – какое удовольствие с отцом на природу выехать.

И он опять подошел к сыну, по голове его погладил и сказал тоже радостно, как будто только сейчас и осознал – как много интересного в том, что его окружает, на что он давно перестал обращать внимание:

– Природа… Природа, сын…

И пошел к машине.

А Данька после отцовских слов – поднялся на ноги и как будто бы другими глазами посмотрел по сторонам – на раскидистые деревья на том берегу озера, на спокойную, какую-то глубокую и ровную темно-синюю воду озера, в которой отражались облака, на травы – густые, сильные, которые пружинили под ногами, – и подумал с отцовской интонацией, с тем же уважением, с каким-то глубоким смыслом:

– Природа…

И повторил в голос, растянуто, – как пропел:

– При-ро-о-о-да-а-а-а…

И пошел надевать свой рюкзак, купленный отцом специально для этой поездки…

…Она была венцом творения, эта Голубая Планета – прекрасная планета с синим рисунком рек, морей и океанов, с томными разводами пастельных цветов – это желтые пески пустыни переходили в мягкие очертания гор, перетекали в зеленые потоки долин.

Она была венцом творения – эта прекрасная планета – еще до начала эксперимента. Ее и выбрали как место для эксперимента, потому что была она – совершенной, с мягким климатом, с разным рельефом и составом почвы, готовой принять разных обитателей со всех концов Вселенной.

Она стала еще прекрасней – когда наполнилась – звуками и красками, движением и жизнью. И жужжание пчел, стрекот кузнечиков, пение птиц, голоса зверей – сливались в прекрасную Вселенскую мелодию. И в ней, в этой мелодии, в этом слиянии и был смысл эксперимента…

…Она была веселой, Планета Бабочек. Веселой от разнообразия цвета, от переменчивости этого цветового узора, который всегда был – разный и менялся каждую секунду.

Бабочки – миллиарды, триллионы, бесчисленное количество бабочек – обитателей Планеты Бабочек – порхали своими нежными крылышками, создавая мягкий нежный шелест – и шелестом этим была объята вся планета. И красота их – удивляла и поражала всегда.

Тут были великолепные, роскошные Махаоны с ярким и четким рисунком крылышек.

Здесь были нежные Капустницы с их нежными зеленоватыми подпалинками на краях крылышек.

Здесь жили лаконичные и строгие в своей красоте и четкости линий Парусники.

Здесь миллиарды Белянок, Желтушек, Голубянок порхали – сливаясь в невиданные узоры.

Здесь была – жизнь. И красота. И легкость. Легкое это парение, радование жизни и Голубому Солнцу – которое вставало над этой планетой в созвездии Семнадцати Солнц.

И смыслом их была – просто жизнь и – совершенствование. Потому что наступал момент – и шелест утихал. Жизнь бабочки заканчивалась, но начиналась жизнь гусеницы.

И планета в этом состоянии была молчаливой и таинственной. И начинала жить другой жизнью. Пушистой и спокойной. Неспешной и мягкой.

А потом опять происходило таинственное превращение гусеницы в бабочку. Наступал момент, когда в тонком коконе прорывалось окошечко, и нежные клейкие крылья новой бабочки, освещенные неуходящим Голубым Солнцем, появлялись в этом окошечке.

И так – раз за разом – переходила планета из одного состояния в другое. И этот переход из одного качества жизни в другое качество жизни, это непрерывное совершенствование было смыслом жизни на этой планете. И еще – радость, легкость, красота.

И когда отбирал Творец представителей этой прекрасной планеты для выселения их на Голубой Планете – думал он – что именно они, Бабочки, и будут вносить в жизнь на планете во Вселенском этом сообществе – легкость и спокойствие. Красоту и гармонию. И будут учить они других, менее совершенных представителей инопланетных цивилизаций – постоянному совершенствованию, переходу из одного качества в другое…

…Она была другой, эта планета. Молчаливой и тихой – такой, что даже закладывало уши от этой тишины. Была она – планетой Рыб в созвездии Пяти Солнц. И была она вся – водной гладью, и казалось даже, подлетая к этой планете, сверкающей, переливающейся отражением воды – что под бесконечной этой водой – даже нет тверди. Была она похожа на глобальную прекрасную и чистую каплю. Совершенную по форме. Совершенную по чистоте. Совершенную по содержанию.

Молчаливые, мудрые Рыбы, населяющие эту планету – были верхом совершенства. Верхом развития. Потому что – они уже все прошли. Все превращения и опыт, все уровни совершенствования. И они – просто были. Были тем – кем были. Рыбами – с плавными и упругими телами, гибкими плавниками, с разнообразными гармоничными расцветками.

И они просто – жили. Просто медитировали в глубине вод, ни о чем не беспокоясь. Ничему не удивляясь. Живя – в полном принятии и покое.

И Творец, отбирая лучших их представителей для выселения их на Голубой Планете, был уверен – Рыбы как высшие существа внесут в эту планету мудрость и покой. Высшее принятие и высшую тишину…

…Она была зеленой, Планета Насекомых. Зеленой-зеленой и пушистой – как огромный живой пушистый шар. Вся она была покрыта травами и травы эти – густые и роскошные в своей живости и разнообразии – и были местом обитания миров. Микрокосмов. Прекрасных, живых, наивных и трогательных в своей маленькости – огромных миров.

Миллиарды и миллиарды насекомых – жучков и паучков, крохотных козявочек, муравьев – жили, любили, строили свои дома под сенью трав. И были там целые и совершенные в своей архитектуре, глубинные – муравьиные поселения. И удивительные в своем совершенстве и функциональности – лабиринты, прорытые в земле маленькими, но трудолюбивыми жуками. И восхитительные, сияющие капельками росы на утреннем Оранжевом Солнце – концентрические круги паутины.

И вся эта планета – живая и сильная в своей живости – сверкала этими росными травами, и была она – трогательной и вызывала умиление – своей гармоничностью и слаженностью.

И Творец, отбирая разнообразных представителей этой планеты для участия в эксперименте, был убежден – маленькость эта и трогательность – придаст Голубой Планете очарование и внесет в нее осознание ответственности и осторожности друг к другу, к маленьким и большим мирам обитателей Голубой Планеты. Поможет другим, более грубым и примитивным представителям других планет, – стать тоньше и чувствительнее, стать уважительнее и осторожнее к другому образу жизни, к другим – иным представителям Вселенной…

…Она была сильной – Планета Деревьев. Она была прекрасной. Она была живой. Она была – кудрявой и плавной. Ярко-зеленой или красно-желтой – в зависимости от времени года.

Она была густой, переплетенной ветвями.

Она была удивительно целостной и гармоничной в своем разнообразии. И удивительным образом перетекали, переплетались друг с другом – строгие тополя с нежными ивами, сильные, кудрявые дубы с игольчатыми елями, текучие березы с могучими кедрами.

Планета Деревьев была планетой силы и здоровья. Потому что жизнь, мощная жизнь каждого дерева создавала вокруг себя живительные слои кислорода. И вся эта планета – сверкала своей чистотой и переливалась насыщенными красками.

И она была – нежной планетой. Потому что в сильных этих стволах с мощными пластами коры жили нежные и тонкие души деревьев. И были эти души – гибкими и добрыми. И готовы были делиться тенью деревьев, шорохом листьев и силами дерева. И каждому попадающему под сень их ветвей – дать успокоение и покой – ароматом своей коры и запахом живых, зеленых листьев.

И любили эти души блуждать под сенью деревьев. Перетекать с ветки на ветку – и создавать тем самым совершенно неповторимую и совершенную ауру и энергию леса. И они, деревья, – просто жили. И стояли – лесами, лесными мирами, и были эти миры просты и гармоничны. И они – просто были. И в этом был их смысл. Быть собой и жить – собой.

И Творец, отбирающий представителей этой планеты для участия в эксперименте, думал, как обогатят они Голубую Планету. Сколько успокоения и душевного тепла внесут в ее жизнь. Сколько красоты и защищенности и силы внесут они на Голубую Планету. Скольким живым существам дадут они успокоение, душевный покой – и новые потоки силы и энергии, которыми деревья были так готовы делиться…

…Их было много – планет разной величины и окраски, разных звуков и вибраций.

И назывались эти планеты по-разному – Планета Рыб, Планета Людей, Планета Насекомых, Планета Птиц, Планета Животных… И было таких планет – множество. И населены они были разными мирами, разными сущностями и созданиями.

И каждый этот мир был – другой. Уникальный и неповторимый – со своей системой жизнеобеспечения. Со своими возможностями регенерировать или впадать в анабиоз. Со своим способом размножения. Со своей речью. Со своими, присущими только им способностями – строить свои жилища, находить пропитание, лечить, воспитывать детей. Со своими законами взаимодействия между собой. Со своими правилами жизни.

Но при всей этой глобальной разности – было между ними общее. Единое, что их объединяло.

Были они все – живые. И смысл их жизни был – в самой жизни.

И захотелось Творцу – объединить все эти такие разные и такие одинаковые по смыслу жизни, инопланетные цивилизации – на одной планете. И посмотреть – как гармонизируют друг друга разные миры. Как создастся из разнообразных представителей прекрасной Вселенной – гармоничная и целостная экологическая система. Как обогатится жизнь каждого представителя другого, инопланетного мира, от совместной жизни всех. Как совместная их жизнь позволит расширить возможности и способности каждой инопланетной цивилизации. Как, перенимая друг у друга лучшее, совершеннее и сильнее станет каждый из инопланетян. И возникнет великолепное, слаженное и целостное Вселенское сообщество – на одной планете.

И разные инопланетные цивилизации оказались вместе на одной прекрасной, совершенной Голубой Планете. И эксперимент начался.

И радовался Творец тому – как оживала на глазах, трансформируясь и обогащаясь, эта планета. Как разные инопланетные миры, инопланетные цивилизации втекают, входят, переплетаются между собой.

И всем – хватает места. И пищи. И тепла. И света.

И гармонизируется жизнь – потому что жизнью наполняется каждый уголок планеты. И нежные крылышки бабочек порхают над сильными травами, в которых миры и микрокосмы любят, строят жилища, рожают детей. И кора деревьев становится местом обитания этих микрокосмов. И леса – становятся местом обитания зверей. И под сенью деревьев, окруженные их добрыми душами, – человек играет с человеческими детенышами.

И отражаются величественные леса – в чистых водах морей, в которых мудрые рыбы застыли в своих медитациях, и все это вместе создает законченное и совершенное – Вселенское сообщество – в котором разные миры и цивилизация объединились для гармоничной целостной жизни.

Для ЖИЗНИ, которая и есть смысл существования Вселенной.

…Он был неразвит. Он был – груб. Он был – неотесан.

Он был – человек.

И ему, несовершенному, нужно было расти и расти, чтобы дойти до мудрости рыбы или доброты деревьев.

И он не мог еще – просто жить. И просто радоваться тому, что есть. Просто быть в том месте и в то время, в котором он был.

Он не дошел еще до такого высокого уровня развития и совершенствования, как бабочки – в их легком порхании по жизни и простом радовании самой жизни.

В нем не было столько принятия и согласия с жизнью, как у муравьев, которые просто жили, занимая свои позиции в строгой и совершенной иерархии муравьиной жизни, – и никто не хотел обогнать другого, или доказать кому-то – что он – лучший или – сильнее.

Они, высшие существа, представители развитых инопланетных цивилизаций просто жили в расслабленности и принятии, в доверии к жизни и к Творцу, создавшему их. И не роптали, не суетились, не хотели большего, чем имели, ничего не преобразовывали – просто жили в гармонии с природой, осознавая ее высшее и законченное совершенство.

Но он – человек, существо низшее и неразвитое – не дорос до таких высот осознания и принятия жизни и высшей Вселенской мудрости.

И как всякая неразвитая сущность – старался произвести о себе большее впечатление, чем он есть на самом деле.

И стал он громко заявлять – что он – главный на этой планете.

Что он – венец творения.

Что он – хозяин всего, что есть.

И начал он хозяйничать.

Стал он делить землю на участки и воевать с другими такими же неразвитыми людьми – хотя что и зачем им было делить, когда все это было – для всех, было вокруг изобилие всего и всем всего хватало. Хватало всем всего – только не ему.

И начал он вырубать деревья. И первые души вырубленных деревьев – потерянные и одинокие – не могли понять, почему уничтожили их тела? А их тела сжигали, чтобы очистить новые участки земли, их рубили, из них строили дома, из них возводили крепостные стены – чтобы огородиться, защититься от других таких неразвитых особей, которым всего было мало.

И не было конца этому уничтожению. Уничтожались леса и лесные массивы. И вместе с ними уничтожались поселения зверей и насекомых – целые миры и микрокосмы, обитающие в них.

И нежные коконы бабочек, спрятанных в густых листьях деревьев – гибли. И прерывался бесконечный их путь совершенствования – от варварской, недоброй руки одного из представителей инопланетной цивилизации, забывшего, что он на этой планете – часть всего, один из всех. И совсем не лучше и не главнее других…

…Она была венцом творения – эта прекрасная Голубая Планета с синим рисунком рек, морей и океанов, с томными разводами пастельных цветов – это желтые пески пустыни переходили в мягкие очертания гор, перетекали в зеленые потоки долин.

Она стала еще прекрасней, когда наполнилась звуками и красками, движением и жизнью. И жужжание пчел, стрекот кузнечиков, пение птиц, голоса зверей – сливались в прекрасную Вселенскую мелодию. И в ней, в этой мелодии, в этом слиянии и был смысл эксперимента…

Она была прекрасной.

Она была целостной в единении инопланетных цивилизаций.

Она была гармоничной.

Пока на ней не появился – человек…

…Они вышли на опушку и зажмурились – таким ярким было утреннее солнце, бившее прямо в глаза, такой яркой была трава – сочная, живая, таким ярким, блестящим было озеро.

– Да, красота… – сказал кто-то из них, и они пошли – пятеро еще хмельных мужиков, груженных тяжелыми рюкзаками. И рюкзаки их были в рыбьей чешуе, и на сапогах их была рыбья чешуя, и пятна крови – как следы их недавнего преступления.

Там, в глубине леса, на их стоянке – остались вытоптанные, размятые сапогами травы. Сожженный муравейник кучкой пепла серел под сосной.

– Им тут не место, – сказал отец, – и кто-то из мужиков плеснул туда керосину – чтобы горело лучше. И Данька с восторгом и ужасом смотрел – как исчезает в огне вся их постройка из сосновых иголок, которую он с таким интересом только что рассматривал, и исчезают – выпариваются только что еще живые муравьи.

Там остался страшный, оструганный, обрезанный, уродливый остов – скелет оленя, убитого вечером. Мясо его – было разделено на всех, пересыпано солью и упаковано на дно рюкзаков. И в большом котелке, который отец всегда брал с собой в такие вот походы, долго, полночи, варилась оленина. И Васильич, хмельной и веселый, все примеривал на головы мужиков отломанные от оленьего черепа рога – большие, раскидистые, похожие на ветви дерева и – ржал, и мужики, тоже смеясь – отталкивали Васильича, а тот – ржал еще громче, и, придерживая рога на своей голове, кричал громко туда – в высоту и в темноту леса:

– Человек – царь природы!.. Человек – царь природы!..

И казалось ему это смешным. И мужики смеялись. И Данька тоже смеялся со всеми. И уже не жалко ему было оленя, которого ужас как было жалко, когда притащили его, убитого, к костру. И глаз его черный, блестящий был неживой, застывший и похожий на зеркало, и отражался в нем Данька, и страшно это было – отражаться в глазу у мертвого оленя. И, пока разделывали его мужики, перепачканные кровью, старался Данька не смотреть на них, и на отца, руки которого тоже были в крови. Но потом, у костра, страх отпустил Даньку и он подумал:

– Ну и чего, дело житейское… Прав Васильич – человек – царь природы!..

…Там, в лесу, остался развороченный погасший костер. Горел он всю ночь, и так здорово было – лежать у костра, смотреть на огонь и самому подкидывать веток. И смотреть – как схватываются они огнем, и он – меняет цвет, играет, становится то сильнее, то – мягче.

И здорово и жутковато было, когда из сухого бревна, положенного в костер Васильичем, вдруг побежали, отчаянно, суматошно посыпались маленькие какие-то жучки – и они все бежали и бежали из мгновенно вспыхнувшего бревна – и падали и падали прямо в огонь. Они падали и падали в костер, становясь в ту же секунду пеплом – и страшно это было и – весело.

– А пусть знают – кто хозяин в доме!.. – заржал Васильич, и, хлопнув Даньку по плечу, добавил радостно – это бревно нам самим нужно…

И Данька – тоже рассмеялся.

И лежал он у костра, глядя на огонь, или переворачивался – и смотрел в высоту – в ночное небо, густо усыпанное звездами, слушая разговоры мужиков, которые, выпив, трепались на всякие темы – от политики до летающих тарелок. И дядя Петя, папин напарник по работе, сказал ему, Даньке, смотревшему в звездное небо:

– Вот вырастешь, Данька, и станешь космонавтом, и полетишь на эти звезды – искать другие цивилизации, может – встретишься когда-нибудь с инопланетянами…

И прихлопнул дядя Петя смачно букашку какую-то, ползшую по его руке. А Данька – так и заснул под разговоры взрослых.

А на рассвете – невыспавшийся, но все такой же восторженный от всего происходящего – помогал мужикам доставать из воды оглушенную рыбу. И здорово это было – стоя по пояс в холодной утренней воде, вылавливать, хватая под жесткие жабры тела рыбы, всплывшей кверху животами. И бросать ее, оглушенную, но еще живую на берег. И сильным и взрослым казался себе Данька в этот момент. А потом – помогал он отцу укладывать в рюкзак плотные, крепкие тела рыбы, перекладывая их осокой. И – нравилась ему эта мужская работа.

А перед уходом они, пятеро здоровых мужиков стали вокруг костра, и, расстегнув штаны – стали пускать на его еще неостывшие угли – струи. И Даньку отец к себе поманил, и сказал весело:

– Давай, сын, – внеси свой вклад в общее дело…

И мужики заржали.

А Данька, писая в костер, недоуменно посмотрел на отца – мол, – зачем это нужно делать, и Сергей, в ответ на удивленный его взгляд, сказал, назидательно подняв палец:

– Природу нужно беречь, сынок!..

И они пошли – нагруженные и уставшие от почти бессонной и хмельной ночи.

А у самой кромки воды – прибитая тихим течением мелкой этой речушки, перекатывалась на мягких ее волнах крупная рыба, всплывшая белым и гладким животом вверх, недавно еще – живая и мудрая – но навсегда прервавшая свою молчаливую глубинную медитацию…

…Они постояли несколько секунд, привыкая к этому яркому солнцу, к яркости всего, что их окружало – и пошли. Пошли – плотные, тяжелые, нагруженные мужики, сапожищами своими приминая живые эти травы, разворачивая, давя, уничтожая целые микрокосмы.

И только Данька, легкий и маленький, помчался вперед – потому что вообще не мог еще ходить медленно, степенно. Помчался – и остановился, потрясенный увиденной красотой.

Она сидела на цветке, раскрыв свои крылышки, и была она такой удивительной красоты, такой яркости, что Данька даже зажмурил глаза. И хоть Данька со вчерашнего дня успел уже насмотреться на бабочек-беляночек, которые десятками порхали над их стоянкой на берегу реки, и видел большого зеленого кузнечика – коленками назад, и успел насмотреться на живую еще огромную муравьиную кучу, в которой спешили жить, без устали сновали трудяги-муравьи, – он остановился, потрясенный.

И тихо-тихо, боясь потревожить ее – присел перед цветком на корточки.

И – замер, чуть дыша, смотря на нее широко открытыми глазами.

Она была – Бабочка.

И сидела она на цветке – прекрасная, роскошная в своей величественной красоте и – просто существовала в этой своей красоте. Просто – была. И только крылышки – раз – и сводила, и становилась она тогда тонкой, изящной, пронзительно резкой – как лезвие. Потом – раз – и разводила крылышки. И размах их и переплетения линий и яркость узора ее крылышек были так необыкновенны, так прекрасны, что Данька смотрел и смотрел и никак не мог на это насмотреться.

И завораживало его это: раз – и узор исчезал, только резкая, четкая кромка крылышек была перед его глазами. Раз – и раскрывалась вся их яркая красота. И опять: раз – и нет крылышек, раз – и есть…

Сергей подошел к сыну, увидев, что тот отстал и что-то там завороженно рассматривает. И сказал тихо, почти неслышно:

– Ее надо двумя пальцами брать – когда она крылья сложит…

И Данька даже не понял, что сказал отец, но тот, оттопырив большой и указательный палец, показал, смыкая их, – как надо ее взять. И, боясь, что сын не успеет, сам, в тот момент, когда бабочка – раз – и сложила крылышки, сжал ее нежные крылышки в грубых своих пальцах и снял ее, бьющуюся в его руках, всю – трепыхающуюся, сопротивляющуюся его грубости, и протянул сыну – держи…

И Данька с восторгом и замиранием старательно растопырил большой и указательный палец, и, сомкнув их, как папа – взял бабочку за сложенные крылышки. И крылышки, нежные и тонкие их перепоночки – хрустнули. Только Данька не услышал их хруста – он уже бежал, догоняя ушедших вперед мужиков, бежал и кричал:

– Смотрите, смотрите, что у меня есть!..

…Нежное сломанное крыло бабочки валялось на примятой сапогами траве…

Они шли – разрушая все на своем пути, и голос Васильича, хмельного, а потому – поющего громко и во всю мощь своего тяжелого тела, разносился далеко-далеко.

И пел Васильич, душевно и проникновенно, выкрикивая слова в высоту неба и простор перед ним:

– От Москвы до самых до окраин,

С южных гор до северных морей

Человек проходит как хозяин

Необъятной Родины своей…

И Данька, давно уже отбросивший мертвую бабочку как что-то неинтересное, бежал по густой, усыпанной росой траве, стараясь попасть ногами по кочкам, потому что весело было так бежать: раз – и примять густой кустик, растущий на кочке, раз – и примять другой кустик.

И внутри него – жила радость этим солнечным днем, и всем, что он успел увидеть, и он, прыгая и приминая живую ткань травы с живыми его обитателями – тоже радостно и звонко запел свое, рвавшееся из его чистой детской души.

И голос его, чистый и звонкий, – тоже разносился далеко вперед.

И он чисто и искренне верил в то, что он поет:

– Вместе весело шагать по просторам…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.