VII. Понятие душевного здоровья

VII. Понятие душевного здоровья

До сих пор мы занимались сходством и расхождением взглядов Маркса и Фрейда на индивидуальную и социальную патологию. Теперь нам предстоит посмотреть, каковы соответственно сходство и различие в понимании ими душевного здоровья.

Начнем с Фрейда. По его мнению, в некотором смысле только первобытного человека можно было бы назвать «здоровым». Он удовлетворяет все требования своих инстинктов, не испытывая потребности в вытеснении (repression), подавлении (frustration) или сублимации. (То, что нарисованная Фрейдом картина жизни первобытного человека как ничем не ограниченного удовлетворения своих инстинктов, – всего лишь романтический вымысел, стало совершенно ясно благодаря работам современных антропологов.) Но когда Фрейд переходит от исторических спекуляций к клиническому обследованию современного человека, вряд ли ему может пригодиться картина душевного здоровья первобытного человека. Даже если мы, вероятно, помним о том, что цивилизованный человек не может быть совершенно здоровым (или, что то же самое, счастливым), тем не менее у Фрейда есть определенные критерии того, что составляет душевное здоровье. Эти критерии следует истолковывать в рамках его эволюционистской теории, имеющей две стороны: эволюцию либидо и развитие отношений человека с другими людьми. В учении об эволюции либидо Фрейд исходит из допущения, согласно которому либидо, т. е. энергия полового влечения, претерпевает определенное развитие. Сначала оно концентрируется вокруг оральной активности ребенка – сосания и кусания, потом вокруг анальной активности выделений. Примерно в пять-шесть лет либидо впервые сосредоточивается в генитальных органах. Однако в этом раннем возрасте сексуальность еще не полностью развита, и в период между первой «фаллической фазой» в возрасте примерно шести лет и началом половой зрелости наблюдается «латентный период», во время которого сексуальное развитие остается на одном и том же уровне, и лишь с началом половой зрелости процесс развития либидо вступает в завершающую фазу.

Развитие либидо происходит, однако, совсем не просто. Многие обстоятельства, особенно чрезмерное удовлетворение и чрезмерное подавление, могут привести ребенка к «фиксации» на ранней стадии и помешать ему достичь полностью развитого генитального уровня или даже привести к возврату на более раннюю стадию уже после достижения генитального уровня. В результате у взрослого человека возможны проявления невротических симптомов (подобных импотенции) или невротических черт характера (как у слишком зависимого, пассивного человека). Для Фрейда «здоровый» человек – это тот, кто безвозвратно достиг «генитального уровня», кто живет жизнью взрослого человека, т. е. жизнью, в которой он может трудиться и получать необходимое сексуальное удовлетворение, иначе говоря, в которой он может производить вещи и воспроизводить род человеческий.

Другой аспект здоровья человека относится к сфере объектных отношений. У новорожденного их пока нет. На стадии «первичного нарциссизма» единственными реальностями являются для него его собственные телесные и душевные переживания; внешний же мир еще не представлен для него ни умозрительно, ни тем более эмоционально. Затем у ребенка развивается сильная привязанность к матери – привязанность, которая, по крайней мере у мальчика, переходит в сексуальную и пресекается страхом перед угрозой кастрации со стороны отца. В ребенке происходит сдвиг с фиксации на матери к преданности отцу. В то же время он отождествляет себя с отцом, воспринимая его требования и запреты. Пройдя через это, он достигает независимости и от отца, и от матери. Здоровый человек для Фрейда – это такой, который достиг генитального уровня и стал самому себе хозяином, независимым от отца и матери и полагающимся на собственный разум и собственные силы. И хотя основные моменты представления Фрейда о душевном здоровье совершенно ясны, нельзя отрицать того, что оно остается несколько неопределенным и не обладает точностью и глубиной его же концепции душевного заболевания. В самом деле это образ благополучного представителя среднего класса начала XX в., состоятельного как в сексуальном, так и в экономическом отношении.

Марксовы представления о здоровом человеке основываются на гуманистическом понимании независимого, активного, продуктивного человека, – понимании, которое развивали Спиноза, Гёте и Гегель.

Представления Маркса и Фрейда о здоровом человеке совпадают в том, что оба отмечают его независимость. Однако марксова концепция совершеннее концепции Фрейда, ибо представление Фрейда о независимости ограничено: сын обретает независимость от отца, вбирая в себя его систему требований и запретов; он переносит отцовский авторитет внутрь себя и тем самым косвенно сохраняет подчиненность отцу и социальным авторитетам, а также зависимость от них. Для Маркса независимость и свобода коренятся в акте самосозидания. «Какое-нибудь существо, – писал Маркс, – является в своих глазах самостоятельным лишь тогда, когда оно стоит на своих собственных ногах, а на своих собственных ногах оно стоит лишь тогда, когда обязано своим существованием самому себе. Человек, живущий милостью другого, считает себя зависимым существом. Но я живу целиком милостью другого, если я обязан ему не только поддержанием моей жизни, но сверх того еще и тем, что он мою жизнь создал, что он – источник моей жизни; а моя жизнь непременно имеет такую причину вне себя, если она не есть мое собственное творение»[42]. Или, как утверждал Маркс, человек подлинно независим, если он утверждает свою индивидуальность «как целостный человек», использует «каждое из его человеческих отношений к миру – зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, мышление, созерцание, ощущение, желание, деятельность, любовь, словом, все органы его индивидуальности»[43], если он не только свободен от, но и свободен для. Для Маркса свобода и независимость были не просто политической и экономической свободой в духе либерализма, а позитивной реализацией индивидуальности. Его концепция социализма как раз и утверждала социальный порядок, который служит реализации личности. Маркс писал: «Как таковой он [грубый коммунизм. – Э. Ф.] имеет двоякий вид: во-первых, господство вещественной собственности над ним так велико, что он стремится уничтожить все то, чем, на началах частной собственности, не могут обладать все; он хочет насильственно абстрагироваться от таланта и т. д. Непосредственное физическое обладание представляется ему единственной целью жизни и существования; категория рабочего не отменяется, а распространяется на всех людей; отношение частной собственности остается отношением всего общества к миру вещей; наконец, это движение, стремящееся противопоставить частной собственности всеобщую частную собственность, выражается в совершенно животной форме, когда оно противопоставляет браку (являющемуся, действительно, некоторой формой исключительной частной собственности) общностьжен[44], где, следовательно, женщина становится общественной и всеобщей собственностью. Можно сказать, что эта идея общности жен выдает тайну этого еще совершенно грубого и неосмысленного коммунизма. Подобно тому как женщина переходит тут от брака ко всеобщей проституции, так и весь мир богатства, т. е. предметной сущности человека, переходит от исключительного брака с частным собственником к универсальной проституции со всем обществом. Этот коммунизм, отрицающий повсюду личность человека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием. Всеобщая и конституирующаяся как власть зависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимает стяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет. Всякая частная собственность как таковая ощущает – по крайней мере по отношению к более богатой частной собственности – зависть и жажду нивелирования, так что эти последние составляют даже сущность конкуренции. Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее из представления о некоем минимуме. У него – определенная ограниченная мера. Что такое упразднение частной собственности не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата к неестественной простоте бедного, грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще до нее.

Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капиталом, общиной как всеобщим капиталистом. Обе стороны взаимоотношения подняты на ступень представляемой всеобщности: труд – как предназначение каждого, а капитал – как признанная всеобщность и сила всего общества»[45].

Независимый человек у Фрейда освободил себя от материнской зависимости; независимый человек у Маркса освободил себя от природной зависимости. Однако между этими представлениями о независимости есть важное отличие. Независимый человек у Фрейда в основном самодостаточен. Ему нужны другие люди только как средство для удовлетворения инстинктивных желаний. Поскольку мужчины и женщины нуждаются друг в друге, это удовлетворение обоюдно. Отношение между ними признается социальным не первично, а лишь вторично, подобно тому, как продавцы и покупатели на рынке объединяются общей заинтересованностью в обмене. Для Маркса же человек – первично социальное существо. Он нуждается в других людях не потому, что они – средства для удовлетворения его желаний, а просто потому, что человек есть человек, и он только тогда обладает человеческой завершенностью, когда связан с другими людьми и с природой[46].

В Марксовом понимании, самостоятельный свободный человек – это в то же время человек активный, продуктивный, богатый отношениями. Спиноза, оказавший заметное влияние на Маркса, как, впрочем, и на Гегеля и на Гёте, считал узловыми понятиями для осмысления человека активность в противовес пассивности. Он разграничивал активные и пассивные эмоции. Первые (стойкость и великодушие) берут начало в самом индивиде и сопровождаются соответствующими идеями. Последние господствуют над человеком; человек – раб своих страстей, а они связаны с неадекватными, иррациональными идеями. Гёте и Гегель обогатили представление о связи между знанием и аффектом, подчеркнув природу истинного знания. Знание обретается не тогда, когда существует разрыв между субъектом и объектом, а, наоборот, при наличии взаимоотношений между ними. Как утверждал Гёте, «человек знает себя настолько, насколько знает мир. Он знает мир только внутри себя и осознает себя только внутри мира. Каждый подлинно осознанный новый объект открывает новый орган в нас самих»[47].

В «Фаусте» Гёте наиболее ярко воплотил представление об ищущем человеке. Ни знание, ни власть, ни секс не могут дать полностью удовлетворительного ответа на вопрос, который встает перед человеком благодаря самому факту его существования. Дать правильный ответ на вопрос о человеческом существовании может только свободный и продуктивный человек, связанный с другими людьми неразрывными узами. Представление Маркса о человеке отличается динамизмом. Человеческая страсть, говорил Маркс, – «это энергично стремящаяся к своему предмету сущностная сила человека»[48]. А сущностные силы человека развиваются только в процессе его отношения к миру. «Глаз стал человеческим глазом точно так же, как его объект стал общественным, человеческим объектом, созданным человеком для человека. Поэтому чувства непосредственно в своей практике стали теоретиками. Они имеют отношение к вещи ради вещи, но сама эта вещь есть предметное человеческое отношение к самой себе и к человеку[49], и наоборот. Вследствие этого потребность и пользование вещью утратили свою эгоистическую природу, а природа утратила свою голую полезность, так как польза стала человеческой пользой.

Подобно тому, как наши чувства развиваются и становятся человеческими чувствами в процессе продуктивного отношения к природе, наше отношение к человеку, говорит Маркс, становится человеческим отношением в акте любви. «Предположи теперь человека как человека и его отношение к миру как человеческое отношение: в таком случае ты сможешь любовь обменивать только на любовь, доверие только на доверие и т. д. Если ты хочешь наслаждаться искусством, то ты должен быть художественно образованным человеком. Если ты хочешь оказывать влияние на других людей, то ты должен быть человеком, действительно стимулирующим и двигающим вперед других людей. Каждое из твоих отношений к человеку и к природе должно быть определенным, соответствующим объекту твоей воли проявлением твоей действительной индивидуальной жизни. Если ты любишь, не вызывая взаимности, т. е. твоя любовь как любовь не порождает ответной любви, если ты своим жизненным проявлением в качестве любящего человека не делаешь себя человеком любимым, то твоя любовь бессильна, и она – несчастье»[50].

Полностью развитой и, стало быть, здоровый человек – это человек продуктивный, человек, подлинно заинтересованный в мире, откликающийся на его запросы; это богатый человек. В противовес полностью развитому человеку Маркс рисует портрет человека, испытывающего на себе воздействие системы капитализма. «Производство слишком большого количества полезных вещей производит слишком много бесполезного населения»[51]. В существующей системе человек много имеет, но мало что собой представляет. Полностью развитой человек – это здоровый человек, который является многим. Маркс рассматривает «коммунизм как положительное упразднение частной собственности[52] – этого самоотчуждения человека – и в силу этого как подлинное присвоение человеческой сущности человеком и для человека; а потому как полное, сознательным образом и с сохранением всего богатства предшествующего развития, возвращение человека к самому себе как человеку общественному, т. е. человечному. Такой коммунизм, как завершенный натурализм = гуманизму, а как завершенный гуманизм = натурализму; он есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он – разрешение загадки истории, и он знает, что он есть это решение»[53].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.