Глава седьмая Встречи с великими

Глава седьмая

Встречи с великими

Научные проблемы сводили нас иногда с очень интересными и, я бы даже сказал, историческими личностями. В своем повествовании я упомяну только о некоторых. Начну, естественно, с Александра Михайловича Прохорова. Имея возможность близко общаться с ним долгие годы, я не могу написать о нем с требуемой степенью величественности. На первый план выходят не его талант и научные заслуги, а хорошо знакомые человеческие качества, со всеми его сильными и слабыми сторонами.

На семидесятилетнем юбилее очень точно о нем сказал академик А. Гапонов-Грехов:

– Прохоров столь значителен по своему уровню, что всегда адекватен своим желаниям и устремлениям, поэтому чувствует себя комфортно в любой ситуации.

Ему действительно не приходилось из себя ничего изображать, он всегда естественен. Имея большой авторитет, он пользовался им умело и без комплексов.

Благодаря широкому кругозору и хорошей памяти Прохоров поражал своим глубоким проникновением в суть любой проблемы. Особенно сильное впечатление это производило на мало знакомых с ним людей. Ставя конкретные вопросы по сути проблемы, Прохоров тут же бесцеремонно прерывал любого отвечающего не по существу. Свою точку зрения, высказанную публично, он отстаивал до конца, поэтому знающие его люди не сильно упорствовали, чтобы не быть обруганными. Гораздо проще и безопаснее было вернуться к теме через день-другой, когда аргументы будут услышаны уже без раздражения.

Административные решения Прохоров принимал быстро и так же быстро их менял. Бывали случаи, когда, подписав у него документ, мы не успевали его зарегистрировать в канцелярии, как он отменял свое решение.

Можно только восхищаться тем, как в свои семьдесят, а затем и восемьдесят лет он ежедневно активно работал, был в курсе всех дел и следил за научной литературой. Неоднократно бывали случаи, когда он указывал мне на статьи, которых я не видел. По его инициативе мы провели ряд интересных и важных исследований. Не помню случая, чтобы он хоть раз поленился пойти на лабораторный семинар. Ни один доклад не оставался без его внимания и оценки.

Прохоров обладал очень важным качеством руководителя – он умел поддержать и вдохновить исследователя в начале пути. Он не только не отгораживал себя от начинающих ученых, но, напротив, охотно шел на контакты с ними. Это частенько приводило к конфликтам молодежи с прямыми руководителями, которые ревностно отслеживали связи с директором и тщательно контролировали доведение до него научных успехов. В этом руководителей вполне можно понять, так как научный успех – это основание попросить у директора дополнительные должности, повышение зарплаты, деньги на приборы, квартиру и т. д.

Опытные сотрудники знали, что любой разговор с Прохоровым лучше всего начинать с сообщения о достижениях; если таковых нет, подходит изложение каких-либо волнующих перспектив, пусть даже несбыточных. На худой конец, для начала разговора годится критика конкурентов или хороший анекдот. Юмор Прохоров понимал и высоко ценил.

Людей из своей старой гвардии он всегда поддерживал, окружал вниманием и заботой, но интересы дела ставил превыше всего. На мой взгляд, это исключительно важный момент для формирования здорового научного коллектива.

К слабым сторонам Прохорова я бы отнес то, что он достаточно легко допускал к себе сомнительных ученых. Некоторые из них иной раз даже пробивались к нему в фавориты и беззастенчиво пользовались его авторитетом и влиянием.

В своем кабинете Прохоров был смел и искренен в суждениях, но всегда принимал правила игры с начальством, будь то президент академии или секретарь райкома. Он всячески избегал участия в политических затеях. Подписать даже самую малозначимую бумажку с политическим подтекстом у него было невозможно.

Любимым и самым способным учеником Прохорова был Николай Геннадьевич Басов. По рассказам Н. Ирисовой, работавшей с ним в одной комнате, Басов каждый день, приходя на работу, обрушивал на нее целый поток новых идей. По-настоящему стоящими были лишь немногие среди них, но этого было более чем достаточно для многих плодотворных исследований и оригинальных изобретений. Прохоров всячески поощрял и поддерживал своего аспиранта, быстро защитившего кандидатскую, а уже через три года и докторскую диссертацию. Ученик и учитель прекрасно дополняли друг друга: Прохоров – горячий, с широким кругозором, Басов – более степенный и творческий. Их совместные усилия привели к выдающимся научным достижениям, положившим начало лазерной физике и отмеченным Ленинской и Нобелевской премиями.

Однако, как это часто бывает в науке, двум выдающимся личностям со временем становится тесно в одном деле. Годы плодотворной работы сменяются годами отчуждения и даже противостояния. Басов для самоутверждения выдвинулся на административную работу, стал заместителем директора института, выделился в отдельную лабораторию и увел с собой многих сослуживцев.

Директором в то время был академик Дмитрий Владимирович Скобельцин – личность совершенно легендарная, можно сказать, историческая. Выходец из старинного дворянского рода, он удивительным образом сочетал в себе величественную стать с искренней преданностью науке и порученному делу. Его личный вклад в физику элементарных частиц трудно переоценить. В отличие от большинства дворян, Скобельцин не покинул Родину в годину революционных испытаний и никогда не кривил душой. На работу даже в возрасте восьмидесяти лет он приезжал за рулем шикарного (по тем временам) черного «доджа», всегда был изысканно одет, в неизменной шляпе и галошах. Когда директор поднимался по лестнице в свой кабинет, все встречные замирали в искреннем почтении. Его манеры характеризует такой случай. Один из известных академиков, о котором речь пойдет ниже, в разговоре с ним употребил нецензурное выражение и услышал в ответ:

– Мне этот термин незнаком.

После ухода Скобельцина Басов занял его пост и проработал директором 15 лет.

Для Прохорова это было не самое лучшее время. Он вообще не любил, когда его ученики возвышаются до такого уровня, что от них появляется зависимость (это я ощутил на себе, работая в министерстве). Его руководящей идеей стало создание своего института – дела исключительной сложности, упиравшегося в строительство нового здания. Только в 1973 году удалось возвести корпус и через восемь лет выделиться в новый институт.

Широта научных интересов Прохорова проявилась в тематике института и его названии – Институт общей физики. Здесь ужились исследования по лазерам, нелинейной оптике, гидроакустике, физике твердого тела, световодам, микроэлектронике, магнитным полям, физике плазмы, субмиллиметровой спектроскопии, фемтосекундной технике, экологии.

Басов же был сосредоточен прежде всего на квантовой электронике и добился в этом деле больших успехов. Так, он реализовал мощнейший лазер для поджига термоядерной реакции, на котором впервые получили выход нейтронов. Прохорову, несмотря на многолетние усилия, создать подобную установку так и не удалось, но зато было немало серьезных достижений по другим направлениям деятельности института. В результате среди его учеников академиков стало существенно больше, нежели у Басова.

Между Прохоровым и Басовым линия раздела проходила и во взаимоотношениях с властью. Прохорова в шутку называли главным физиком Минобороны, а Басова – главным физиком ЦК КПСС. Оба внесли большой вклад в популяризацию науки. Прохоров долгие годы был главным редактором Большой советской энциклопедии, а Басов – председателем правления Всесоюзного общества «Знание».

Соревнование и конкуренция двух мощнейших научных школ дали зримые плоды, получившие мировое признание.

Существенно и то, что никакой открытой вражды и скандалов, подчас возникающих в подобных ситуациях, ни разу не случилось. Оба лидера были людьми интеллигентными и дальновидными. Оба прошли войну, Прохоров – разведчиком, а Басов – фельдшером. Их стремление к первенству сводилось исключительно к активизации своих усилий и никак не к подрыву конкурента.

Яркой личностью в ФИАНе был академик Виталий Лазаревич Гинзбург – впоследствии тоже Нобелевский лауреат. На всю страну был известен и популярен его семинар по теоретической физике – он еженедельно собирал в огромном актовом зале института солидную аудиторию со всей научной округи. Это было место и обмена мнениями, и единоборства, и обсуждения новостей, и одновременно своего рода планеркой для сотрудников и многочисленных аспирантов теоротдела. Гинзбург был человеком быстрого ума и широкой эрудиции – качеств, исключительно важных для руководителя подобного действа.

В среде теоретиков отношения всегда были более напряженными, чем у экспериментаторов. Дело в том, что важнейшим результатом их работы являются идеи, кои очень легко позаимствовать (украсть) в отличие от экспериментальных результатов. Постоянные споры и противостояния теоретиков со временем вылились прямо-таки во вражду двух огромных школ, объединившихся преимущественно по национальным признакам. Лидером одной был академик Н. Боголюбов, а другой – академик Л. Ландау, так что на семинаре Гинзбурга никогда не было скуч-но. Особенно остро противостояние школ проявлялось на выборах членов академии, где среди физиков теоретики имели доминирующие позиции. Многоходовые выборные комбинации по своим замыслам были под стать работе над сложнейшими проблемами мироздания.

В. Гинзбург был не только талантливым физиком, но и искушенным дипломатом. В полной мере это проявилось в период травли академика Андрея Дмитриевича Сахарова, переведенного перед ссылкой в г. Горький на работу в теоротдел. Но Сахаров и здесь не прекратил свою «подрывную» деятельность. По указанию «сверху» партком приступил к сбору подписей ведущих сотрудников ФИАНа под письмом осуждения Сахарова. На Гинзбурга было серьезное давление, но он умело устоял:

– Нелепо подписывать письмо на человека, с которым я встречаюсь и работаю каждый день. Не делайте из меня идиота.

Значительно позже, во время работы в министерстве, судьба близко свела меня с академиком Жоресом Ивановичем Алферовым. Это человек удивительной энергии и убедительности. Он может «построить» для реализации своих замыслов кого угодно. А замыслы его простираются от проведения исследований на самом передовом крае физики до создания единой школы физиков, начиная с детского сада и вплоть до ведущего физического института – легендарного питерского Физтеха. Его замыслы подчас не укладываются ни в какие законодательные рамки, но тем не менее успешно реализуются.

Среди академиков много людей, умеющих артистически и убедительно донести до аудитории свои проекты и достижения. Но то, как это делает Алферов, заставляет «снять шляпу». Многие считают, что он просто гипнотизирует аудиторию, и откровенно завидуют его способностям и успеху. Видимо, это неизбежно. Вместе с головокружительным успехом приходят и проблемы, но им не суждено подорвать творческий потенциал единственного из живущих российских ученых – лауреата Нобелевской премии.

Однажды судьба свела нас с академиком Обреимовым Иваном Васильевичем, признанным специалистом в области оптических свойств кристаллов – представителем еще дореволюционной плеяды российских ученых. Ему тогда было больше восьмидесяти лет, но по своим манерам и облику он в первозданном виде сохранил черты классического ученого начала века. Заинтересовавшись нашими экспериментальными возможностями, Обреимов решил побывать в нашей лаборатории с тем, чтобы посмотреть на спектрометры миллиметрового диапазона.

Придя в лабораторию, Иван Васильевич первым делом попросил показать лабораторный журнал. Возникла заминка, так как мы не сразу нашли тетрадку с экспериментальными записями. Лучше бы мы не нашли ее вовсе, так как просмотр тетради произвел на Обреимова удручающее впечатление. Выяснилось, во-первых, что страницы неправильно пронумерованы: номера стояли на внешних краях, что могло привести к их утрате при многолетнем и частом использовании «лабораторного журнала». Во-вторых, не везде стояли полные даты экспериментов. Но хуже всего было то, что мы не измеряли и не регистрировали температуру и влажность воздуха в лаборатории перед началом и после проведения измерений.

Иван Васильевич рассказал нам несколько историй, подтверждающих важность этого. Так, работая в период Гражданской войны в неотапливаемом помещении над изучением оптических свойств кристаллов, он получил очень необычные и непонятные результаты. Через несколько лет он вернулся к своим записям и смог разобраться, в чем было дело. Оказалось, что из-за сильного охлаждения изменила свои оптические свойства призма спектрометра. По сохранившимся сведениям о температуре экспериментальные данные ему удалось скорректировать.

Мы дали слово, что впредь будем вести лабораторный журнал в строгом соответствии с его рекомендациями. После этого Иван Васильевич внимательно осмотрел установку, расспросив о предназначении каждого ее элемента. Такой заинтересованный подход умудренного жизнью академика к нашей экспериментальной технике был нам очень лестен и отчасти удивителен. Разобравшись в сути вопроса, Обреимов решил, что в его лаборатории тоже должна быть подобная техника, позволяющая изучать свойства кристаллов в малоосвоенной области спектра. Для начала он пригласил меня выступить у него на семинаре.

Семинар был назначен через две недели. Нам с Волковым было велено явиться за полчаса до начала, чтобы получить некоторые наставления. Доклад был рассчитан на сорок минут, но длился почти два часа, так как Иван Васильевич сам не допускал неясности ни в одном вопросе и поощрял слушателей активно перебивать докладчика. После окончания семинара мы пили чай в его кабинете и обсуждали перспективы сотрудничества. В дальнейшем я сделал множество докладов, но ни от одного из них не получил такого удовольствия, как в тот раз.

Знакомство с академиком и нобелевским лауреатом Николаем Николаевичем Семеновым было коротким, но памятным. Мы с Волковым были приглашены на встречу с ним для беседы по одномерным органическим проводникам. Они считались тогда особенно перспективными для получения высокотемпературной сверхпроводимости, поэтому мы решили заняться их изучением.

В СССР одномерные проводники выращивались только в Институте химической физики АН СССР в лаборатории профессора И. Щеголева, которому мы и предложили сотрудничество. Будучи воспитанниками прохоровской школы молниеносного действия, мы рассчитывали сразу же получить кристаллы и приступить к измерениям, но оказалось, что прежде следует испросить добро у директора института Н. Семенова. Именно это и явилось целью нашего визита к академику.

Главное здание Института химической физики расположено на Воробьевых горах в бывшей усадьбе С. Мамонтова. Его шпиль и купол, слегка возвышаясь над деревьями, входят в панораму Воробьевых гор. Кабинет Семенова расположен под самым куполом, он как бы венчает институт.

Николай Николаевич предстал перед нами в облике очень старого на вид, но еще весьма энергичного человека. Он уже плохо видел и слышал, и поэтому разговор иногда уходил в сторону от основной темы. Но для нас, собственно, наибольший интерес представляли в данной ситуации не одномерные проводники, а личность этого легендарного человека.

В то время ему было девяносто лет, но он не потерял интереса к конкретным научным проблемам и был в курсе работ своих сотрудников. Беседа длилась около тридцати минут, и все время Николай Николаевич непрерывно курил папиросы, ставя тем самым под сомнение известное всем предупреждение Минздрава. В конце он благословил наше сотрудничество и велел держать его в курсе дел. Дело сразу пошло, но вот жалко только, что полученных результатов Николаю Николаевичу мы доложить не успели.

Немало выдающихся ученых довелось мне повстречать на научном пути и за рубежом. Среди них были и всемирно известные нобелевские лауреаты, и классики науки, взаимодействие с которыми для нас было престижным и полезным, но я остановлюсь лишь на наших научных контактах с немецким физиком Людвигом Гензелем. Активный этап в наших взаимоотношениях наступил после первого Германо-Советского семинара по спектроскопии твердого тела. Семинар проходил в Штутгарте, в Институте Макса Планка, где Гензель был директором. Мы представили обзор своих к тому времени уже достаточно многочисленных экспериментальных результатов для кристаллов различного типа. Было видно, что у Гензеля они вызвали несомненный интерес, но одновременно ощущалась и какая-то настороженность. Суть ее стала нам понятна во время ответной встречи в Москве.

Для немецкой делегации в нашем институте была подготовлена специальная трехчасовая программа посещения лабораторий. Гензель же сразу отделился от общей группы и направился к нам. Его интересовало решительно все. Никогда еще мы не имели более заинтересованного и дотошного визитера. Он сам устанавливал на спектрометре исследуемые образцы, выбирал условия измерений. В процессе записи спектров перекрывал рукой невидимый глазом луч, чтобы убедиться, что измерения проводятся натурально, без компьютерной имитации.

Вскоре мы всё поняли, и он подтвердил нашу догадку о своем сомнении относительно того, что мы владеем экспериментальной техникой, которой нет ни в одной другой лаборатории мира. Встречая наши результаты в литературе, он до этого момента не воспринимал их как реальность. Теперь все круто изменилось. Наши отношения стали более доверительными, но в них появилась с его стороны какая-то грустинка. Отмахнуться от наших данных теперь было нельзя, так что мы стали для него серьезными конкурентами.

Однако вернемся к контрольному визиту Гензеля в нашу лабораторию. Экскурсия по институту основной группы немецких ученых, как это всегда бывает в подобных случаях, несколько затянулась. К нам они пришли уже в цейтноте и подуставшими. Видя это, я пошел на необычный шаг и попросил Гензеля рассказать своим коллегам о нашем экспериментальном подходе и результатах на родном немецком языке. Гензелю мысль понравилась, он всегда был готов проявить оригинальность. Гости сразу оживились. В выигрыше оказался как сам Гензель, показавший свою осведомленность, так и мы, использовавшие его авторитет. Больше всех удивился происходящему наш «российский специалист в штатском», сопровождавший немецкую делегацию. На его вопрос, откуда Гензель так хорошо знает нашу технику и работы, я скромно ответил, что это не удивительно, так как они известны во всем мире.

Сознаюсь, что тогда это было некоторым преувеличением.

В дальнейшем при работе в оборонной отрасли мне посчастливилось взаимодействовать с выдающимися конструкторами: академиками В. Ефремовым, Б. Бункиным и А. Савиным – разработчиками важнейших систем противовоздушной обороны. Будучи уже в преклонном возрасте, все они сохраняли высокую работоспособность и были полны творческих замыслов. Особенно в этом плане меня поразил А. Савин. Во время подготовки к отраслевой научно-технической конференции я попросил его провести одну из секций. Он с готовностью согласился и развернул небывалую подготовительную работу – лично встретился со всеми предполагаемыми докладчиками и детально обговорил тезисы выступлений. На конференции секция Савина длилась по времени вдвое дольше других, так как после каждого доклада Савин инициировал его обсуждение.

А. Савин личность вообще легендарная. Великая Отечественная война застала его студентом пятого курса Высшего технического училища им. Н. Э. Баумана. Он был откомандирован на артиллерийский завод в Нижний Новгород. Уже в 27 лет за разработку орудийного противооткатного устройства был удостоен Сталинской премии. Потом получил еще две. Был активным участником «атомного проекта», затем работал в КБ-1 по тематике ПВО. Венцом его деятельности стала космическая система раннего предупреждения о ракетном нападении. Это была задача такой сложности, что многие авторитетные академики сходились во мнении о принципиальной невозможности создания системы и пытались убедить в этом руководство страны. Тем не менее, наперекор всем мнениям и трудностям, Савину удалось реализовать свой дерзкий замысел.

Сейчас в свои девяносто с лишним лет Савин продолжает работать и активно занимается спортом. Это ли не доказательство полезности для человеческого организма напряженного умственного труда в сочетании с разумными физическими нагрузками.

Н. Ефремов и Б. Бункин на протяжении многих лет конкурировали друг с другом в разработках систем ПВО. Прежде всего это касалось уникальных комплексов С-300, получивших в мире широкое признание. Острая конкуренция наложила серьезный отпечаток и на их личные отношения. Общаться с ними можно было только по отдельности. При этом каждый из них был очень приятным и открытым человеком. Прямо как А. Прохоров и Н. Басов.

Судьба так распорядилась, что и из жизни эти выдающиеся ученые ушли парами. Басов умер в 2001-м, а Прохоров в 2002-м, Ефремов в 2006-м, а Бункин в 2007 году. Что-то очень серьезное связывало их в этом мире. Они были подобны куперовской паре в сверхпроводнике (извиняюсь перед неосведомленными) – разрыв связи разрушает сверхпроводимость. Они не дружили, но знали друг другу цену. Многие годы, как спортсмены на марафонской дистанции, они поочередно догоняли и обгоняли друг друга. Отчасти это стало как бы целью их жизни. После потери спарринг-партнера бежать дальше стало не с кем.

Практически все выдающиеся ученые сугубо индивидуальны и интересны, хотя далеко не все приятны в общении и жизни. Уникальным примером преданности науке и Родине является академик А. Воробьев, выдающийся специалист в области гематологии. Личное благополучие для него настолько несущественно, что сотрудники вынуждены заботиться о приобретении ему нового костюма взамен вконец изношенному. Зато проблемы народа для него крайне важны как с точки зрения специалиста по сложнейшим болезням, так и гражданина, прошедшего через многие драматические и даже трагические события нашей истории.

Уход из жизни выдающихся ученых подчас оборачивается распадом больших научных школ и деградацией целых научных коллективов. Примеры тому есть и в фундаментальной, и в прикладной науке.

Что поделаешь?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.