Глава тринадцатая Путевые заметки

Глава тринадцатая

Путевые заметки

Поездки в другие страны, все без исключения, для меня тоже были интересными и полезными в научном плане. Хорошие знакомые появлялись повсеместно, но практически нигде они не становились друзьями, встречи с которыми волнительны. В силу этого остановлюсь только на некоторых наиболее примечательных, с моей точки зрения, эпизодах этих поездок.

Одна из самых красивых стран – это, безусловно, Италия. Чудесное побережье, горы, субтропическая растительность и дивные памятники истории человечества. Древний Рим великолепен, но на меня не меньшее впечатление произвела Флоренция и небольшие города типа Сиены. В Риме больше всего запомнился Колизей, я на него так засмотрелся, что подвергся нападению цыган. Особенность ситуации состояла в том, что перед самой поездкой я умудрился простудить правое плечо и сустав воспалился настолько, что правой рукой я практически не владел. Нападение произошло буквально у всех на глазах. В момент меня окружила цыганская детвора и стала просить деньги. Я не успел даже среагировать на них, как они дружно повисли у меня на руках, а шустрая девчонка лет двенадцати уже залезла ко мне во внутренний карман пиджака. Исчезла вся эта ватага так же мгновенно, как и появилась.

Ограбление не состоялось только потому, что бумажник с паспортом и деньгами я положил в правый карман, поскольку мог пользоваться исключительно левой рукой. Я уже не раз отмечал, что горести имеют и свою положительную сторону; так произошло и на этот раз.

Поездки в чужие страны иной раз приводят к очень интересным встречам с соотечественниками. Так случилось, к примеру, на моем пути в Германию. Из Москвы я решил ехать поездом с тем, чтобы провести день в Праге со своими друзьями-коллегами. Вечером они сопроводили меня на вокзал. В купе, куда они меня определили, уже лежали чьи-то чемоданы. Перед самым отходом поезда появился и их хозяин. Им оказался Б. Окуджава. Разговор завязался тут же. Он глубоко уважал физиков, и мы без труда нашли общих знакомых. Булат Шалвович оказался очень интересным собеседником и нашел во мне благодарного слушателя. Мы так разговорились, что не заметили, как появился контролер.

Билеты Окуджавы и еще одного попутчика особенного интереса у него не вызвали, а мой билет ему явно не понравился, и он что-то стал объяснять мне по-чешски. Я, со своей стороны, убеждал его по-русски, что билет у меня замечательный, а его претензии мне не понятны. Контролер оказался, однако, довольно настырным, и наш бесполезный разговор продолжился еще какое-то время, пока третий пассажир, а это был чех, неплохо знавший русский, не объяснил, что билет мой второго класса, а это купе первого класса. В силу чего мне предстоит либо доплатить, либо пересесть в другое купе. Я и не подозревал до этого, что в одном вагоне могут быть купе разных классов. Ситуация меня озадачила, но ненадолго, так как Окуджава, поняв, в чем суть проблемы, спокойно достал из кармана второй билет и протянул его контролеру. Лицо последнего наполнилось изумлением, какого на нем не бывало, вероятно, с детства. Осмотрев билет со всех сторон, он вынужден был его принять и ретироваться.

Теперь уже настала моя очередь удивиться появлению второго билета. Все оказалось просто. Булат Шалвович в опасении неприятных попутчиков купил в Москве два билета. Теперь этот билет с теплым посвящением я храню среди своих особенно ценных реликвий. Ночь в поезде мы провели без сна. На примере жизни этого удивительного человека за одну ночь я узнал больше правды об истории нашей страны, чем за все предшествующее время ее изучения.

С предвкушением особой полезности и значимости я готовился к своей первой поездке в Париж, может быть, поэтому, как я уже отмечал, тут меня ждало скорее разочарование, чем восхищение. Во-первых, стояла промозглая зима. Во-вторых, в это время начались волнения в Польше, и Запад боялся, что мы и там попытаемся навести порядок. Отношение официальных структур в Париже было ко мне, мягко говоря, прохладным. Они нарочно срывали мою программу, создавая нелепые проблемы, чтобы продемонстрировать свою жесткую политическую позицию по отношению к польским событиям. Сначала мне было объявлено, что о моем приезде у них не было никакой информации и для меня не заказан даже отель. Затем хамски был сорван мой визит в Новый Орлеан. Точнее, он состоялся, но весьма необычно. На перроне меня встретили коллеги из института, куда я направлялся, и сразу сообщили, что им запретили меня принимать. Это мне напомнило сцену из мультфильма с почтальоном Печкиным, который посылку приносил, но ее не вручал. Вместо научной программы мне предложили сходить в ресторан.

Я было отказался, но они упорствовали, и пришлось согласиться. После исполненного явно по указке политического протеста дальнейшее общение проходило вполне добросердечно. Стремление заполучить меня на обед объяснялось просто – они были не прочь выпить и закусить за счет института, поэтому встречали меня всей лабораторией. Впрочем, сотрудники эти практически не запомнились, а вот ресторан я не забуду.

Еда была изысканной и многообразной, вина высочайшей пробы. Сидели мы долго и обсудили все научные и политические проблемы. Когда дело подошло, как мне казалось, к завершению, к столу подкатили огромную этажерку в несколько полок, заполненную множеством сыров. Все сыры были разными. Я уже наелся, что называется, до отвала, однако интерес к дегустации невиданных прежде продуктов взял верх. Но и это был еще не конец. Вслед за сырами подкатили такую же этажерку с тортами и пирожными. Я уже смотреть не мог на всю эту красоту, а французы уминали за милую душу. Видимо, в Орлеан не часто наведываются иностранные визитеры.

Несмотря на фантастический обед, осадок от поездки в Орлеан остался неприятный. Меня пытались унизить как представителя страны.

Короче, не все мне понравилось в Париже в тот раз. Его красота открылась для меня в полной мере только в последующих поездках, когда удалось побродить по улицам, набережным Сены, паркам, кладбищам, заглянуть в магазины и рестораны. Дома в Париже красивы все без исключения. Маленькие балкончики с витыми металлическими решетками, уютные мансарды и многоскатные крыши придают каждому зданию изысканность и изящество. Особенно красивы круглые площади с выходящими на них многочисленными улицами. Красочные кафе и магазины дополняют уют и неповторимое очарование города.

Пожалуй, лишь чуть-чуть уступит Парижу в своем великолепии Лондон. Англию я посетил уже после двух десятков других стран, и мой наметанный глаз сразу отметил, что это особая страна с очень высоким чувством собственного достоинства. Здесь даже на улицах англичане и приезжие ведут себя иначе, более сдержанно и предупредительно.

Все мы наслышаны о чопорности и церемонности англичан. Мой опыт говорит скорее об обратном. Сложилось так, что несколько дней нам с коллегой довелось прожить в семье пригласившего нас профессора. Кирпичный двухэтажный дом его, как и положено, зажат между похожими собратьями. За домом крошечный дворик с газоном. В семье трое детей: два парня и девочка.

Наше появление, как потом выяснилось, вызывало интерес далеко за пределами семьи. Все соседи обсуждали это событие. Хозяйка сначала чувствовала себя явно напряженно. Первыми с нами освоились дети, а через пару часов нас, как старых знакомых, принимала уже вся семья, включая пса.

Жизнь в доме организована на удивление просто и без всяких изысков. Поселили нас в маленькой комнате, принадлежавшей дочке. Все здесь, включая мебель и беспорядок, точно такое же, как и в наших квартирах. Так же, как у и нас, текут краны и засоряется канализация. Кухня служит одновременно и столовой, никаких церемоний с завтраком, обедом или ужином нет и в помине.

Наши незатейливые подарки вызвали в семье большой интерес, их даже показывали соседям. Слухи о том, что английские семьи живут очень обособленно, как мы убедились, сильно преувеличены.

Особый разговор – Америка. Это страна, уверенная в своем лидерстве. Страна небоскребов и высочайшей науки, богатейших людей и музеев, великолепных дорог и автомобилей, страна удивительного природного разнообразия. Про нее нельзя писать мимоходом и вскользь. В силу этого остановлюсь только на одном весьма волнительном для меня событии, имевшем место в США.

В 1995 году в Лос-Анджелесе меня угораздило попасть в землетрясение силой 6,5 балла. Немного потряхивало уже сразу, как я приехал. Заметные колебания ощущались в день по нескольку раз, и народ к ним вроде бы как и привык. Я тоже воспринял это как должное.

Жил я в небольшой старенькой трехэтажной гостинице недалеко от Калифорнийского университета в номере на втором этаже. Землетрясение случилось уже на вторую ночь. В четыре тридцать утра из глубины Земли вырвался жуткий по своей угрожающей силе рев, за которым последовала вибрация такой мощи, что стены мгновенно потрескались, а перекрытия заходили, как говорится, ходуном. Грохот, стук и скрежет продолжались меньше минуты, потом все стихло, чтобы сразу же возобновиться вновь, но уже с меньшей мощью.

Естественно, проснулся я мгновенно и сразу понял, что происходит. По правилам безопасности следовало немедленно покинуть дом или занять место в дверном проеме капитальной стены. Но ни того, ни другого я делать почему-то не стал, а, доверившись судьбе, остался в кровати. Ни страх, ни ужас меня, на удивление, не охватили. Чувство бессилия противостоять разбушевавшейся стихии парализовало и силы, и страх. От каждого следующего толчка гостиница могла развалиться как карточный домик.

Через несколько мучительно долгих минут толчки и вибрации ушли обратно куда-то в глубь Земли и затихли. Теперь главным звуком, наполнявшим город, был разноголосый, бешеный и одновременно жалобный визг и свист сигнализаций тысяч машин, повсеместно стоящих на улицах. Звук этот был как-то особенно неприятен и трагичен. Но и он постепенно затих. Стала слышна суета обитателей гостиницы.

Разрушения в гостинице оказались по своему масштабу значительно меньшими, чем можно было ожидать. В номере не требовалось даже срочного ремонта. Все швы между плитами на потолке только обозначились узкими трещинами, и это притом, что перекрытия подпрыгивали, лязгали и стучали, как зубы у продрогшего человека. Мебель не завалилась, но с полок все попадало и частично разбилось. Со стены упала картина. Пол и мебель были покрыты слоем побелки и песка. Вот, собственно, и все последствия землетрясения, казавшегося несколько минут назад концом света.

Как только рассвело, я поспешил осмотреть город. По моим представлениям, основанным на амплитуде колебаний второго этажа гостиницы, все высотные дома должны были превратиться в руины. Но ничего подобного не случилось, ни одна высотка не только не завалилась, но внешне вроде бы и не пострадала. Замечу здесь, что, в отличие от Нью-Йорка или Чикаго, стоэтажных домов в Лос-Анджелесе нет, но двадцати– и тридцатиэтажные билдинги имеются.

Заметнее всего от землетрясения пострадали магазины. Все крупные витрины разбились, так что войти в любой магазин можно было прямо через окно. Товары попадали с полок, и многое поломалось. Недалеко от гостиницы был магазин, торговавший китайскими вазами размером от крошечных до гигантских двухметровых. Теперь хозяева перебирали черепки в надежде найти хотя бы что-нибудь уцелевшее.

Особый интерес у меня вызывал художественный салон, в котором накануне я присмотрел пару альбомов, но покупку в силу высокой их стоимости отложил, чтобы утвердиться в своем намерении. Теперь, в условиях опасности утраты, мне захотелось иметь их настолько сильно, что, ругая себя за вчерашнюю нерешительность, я поспешил удостовериться, что магазин цел. Пришел я первым, ни хозяев, ни служащих еще не было. Как и повсюду, витрины разбиты, а внутри полный бедлам. Стало ясно, что «плакали» мои книги, ибо разборки здесь не на один день.

Город тем временем оживал. Появились аварийные машины по ремонту электрических, водопроводных и газовых сетей. Работы для них было много. Часть столбов попадала, а на улицах прямо сквозь асфальт тут и там били появившиеся ночью родники.

Большие промтоварные магазины свое открытие задержали, что, впрочем, мало кого расстроило, а вот у закрытых продовольственных супермаркетов народ толпился в недоумении и растерянности. Однако закрыты они были совсем недолго. В один из них, только что открывшийся, я зашел. Разобраны были лишь главные проходы, товар валялся преимущественно на полу, где его и отыскивали покупатели.

Через несколько часов, возвращаясь в отель, я снова прошел мимо художественного салона. Внутри продавцы неторопливо разбирали поваленные вещи. Я поинтересовался без особой надежды, когда магазин откроется. Мне сказали, что он уже открыт, и пригласили внутрь. Пробравшись с трудом на второй этаж, я довольно быстро отыскал свои альбомы. Поскольку я был первым и, вероятно, единственным в этот необычный день покупателем, обслужили меня как самого желанного гостя и даже угостили шоколадом.

Университет пострадал от землетрясения довольно сильно. Кирпичные стены нескольких факультетов дали трещины, и их пришлось капитально ремонтировать. Химический и биологический факультеты были вообще оцеплены, и к ним никого не подпускали. Люди в специальных скафандрах что-то вытаскивали из помещений и паковали в пластмассовые бочки.

На физическом факультете никаких особых мер безопасности не предпринималось. В офисе моего профессора все было вверх дном. Секретарь попыталась было навести порядок, но хозяин ее остановил, желая сначала все заснять на видеокамеру. Беспорядок сохранялся несколько дней. Все слонялись из комнаты в комнату, сравнивая величину погрома. Каждый с какой-то особой гордостью доказывал, что у него тряхнуло сильнее, чем у других.

Землетрясение вообще как-то оживило американцев. Особенно встрепенулись газеты и телевидение, они теперь писали и говорили о случившемся с утра до ночи, явно переживая, что размер бедствия оказался не слишком большим. Жертв было совсем мало. Все строения в Лос-Анджелесе при проектировании были рассчитаны на землетрясение в семь баллов, и расчет оказался точным: при шести с половиной баллах они устояли. Разрушился мост на одном хайвее, да пара небольших домов сползла со склона горы. Если бы так тряхнуло где-нибудь у нас, то хоронить пришлось бы полгорода.

Через два дня, когда я улетал из Лос-Анджелеса, жизнь почти вошла в нормальную колею. О землетрясении напоминали разве что часы на башне, остановившиеся в половине пятого, хотя разговоров американцам хватило еще очень надолго.

В Европе и Америке для россиянина много удивительного как в окружающей действительности, так и нравах людей. Так, ни в городе, ни в деревне вообще нет вытоптанной земли – или чистый асфальт, или газон. Потому пыли мало. Чужую собственность уважают не меньше, чем свою. Сообщить о правонарушении или подозрительном деянии у них считается гражданским долгом, а не стукачеством. Полиции на улицах практически не видно (Нью-Йорк – исключение), но она тут же появляется, когда в этом возникает необходимость.

В небольшой немецкой гостинице мне дали номер с окнами на железную дорогу. Я не обрадовался, но спорить не стал, так как дорога была местного значения с малым движением. Первый поезд стал для меня полной неожиданностью, поскольку, появившись безо всякого шума, проплыл перед окнами как в немом кино. Я даже забеспокоился относительно своего слуха. Оказалось, что у них и железнодорожным составам шуметь не принято. Даже вагоны метро делают бесшумными – на резиновых колесах. У нас же пассажиры на станции слышат состав задолго до его появления, что помогает мобилизоваться для посадки, а те, что внутри, благодаря характерному скрипу и лязгу тормозов могут заранее приготовиться к выходу. Отличие и в том, что о прекращении посадки у нас объявляют не перед самым ее окончанием, а заблаговременно, когда народ еще даже не весь вышел из вагона. Это не только ускоряет посадку-высадку, но и развивает ловкость.

Иначе у них и с контролерами. Раз в той же Германии я сел в трамвай, купил у водителя билет и только расслабился, как явился контролер и потребовал с меня штраф, так как оказалось, что билет нужно было еще и закомпостировать. Штраф был настолько сумасшедший, что я бы не заплатил его даже под страхом смерти. Но и контролер оказался настырным и на все мои вежливые объяснения, извинения и заверения только отрицательно качал головой. Ничего не оставалось, как перейти в контрнаступление.

– Откуда я мог узнать, что билет следует компостировать?

– Да это же написано при входе.

– А где по-русски? – спросил я как на допросе.

Такой чисто российский прием сломил сопротивление контролера, и он отстал, но неприятный осадок у меня все равно остался. С нашими контролерами договориться гораздо легче.

По моим впечатлениям, более всего от других увиденных стран отличается Индия. Как только выходишь из самолета, сразу попадаешь в жуткую влажную жару, которая затем преследует повсюду. Второе крайне неприятное впечатление – нищие. Они живут на каждом пустыре целыми картонными городами. На ночь многие укладываются спать прямо на улице. Оборванные и покалеченные дети просто не дают иностранцам прохода.

Параллельно с этим существует и другая, очень обеспеченная и красивая жизнь. Столь разительное неравенство вроде никого особенно и не раздражает. Главная причина столь невозмутимого отношения к действительности уходит корнями в религию, которая убеждает человека в повторяемости жизни, причем следующая жизнь будет тем лучше, чем достойнее прожита предыдущая. Отсюда и очень спокойное отношение к смерти, как к переходу в новую, более приятную жизнь. Для пущей убедительности собираются и тщательно изучаются обнаруживающиеся воспоминания людей о прежней жизни. Сейчас их накопилось уже несколько сотен.

Для приезжих самая большая опасность таится в индийской воде. Достаточно выпить глоток из-под крана, и через час переполошится весь желудочно-кишечный тракт. Более сильного слабительного человечество, по-моему, не имеет. Считается, что защититься можно с помощью виски. Пить его нужно примерно по сто граммов несколько раз в день. И это в жару и на работе!

В еде приходится быть крайне осторожным. Подорваться можно на чем угодно. Стандартная ошибка состоит в использовании с прохладительными напитками льда. Официант будет уверять вас, что он (лед) сделан из дважды кипяченой воды, но уже через час вы убедитесь в обратном. Я был в Индии три раза и каждый раз болел, несмотря на исключительную бдительность.

Многие считают главной достопримечательностью Индии коров, спокойно бродящих по улицам города. Они действительно тут попадаются, но скорее похожи на жалкие, чем на священные существа. Бродят они в поисках пищи по помойкам и свалкам. Едят все подряд, включая газеты и мусор. В центре Дели можно встретить не только коров, но также целые стаи обезьян, сидящих на газонах и бродящих по улицам.

За городом жизненные контрасты нивелируются. Здесь все выглядят почти одинаково бедными. На дорогах всегда многолюдно и шумно. По двухрядному шоссе жизненный поток течет как минимум в четыре ряда. По самой обочине движутся грузовые верблюды. В следующем ряду – велосипедисты и рикши, грузовые и пассажирские. На грузовых рикшах и велотележках перевозят все что угодно, например длиннющий швеллер, который при поворотах перегораживает всю улицу. Но самое страшное – это рикши с моторчиком. В них набивается людей, как у нас в автобус. Точнее сказать, люди не набиваются, а прицепляются, так как большая часть просто висит со всех сторон крошечной кабины. Пассажирами могут быть и школьники в синей униформе. В этом случае экипаж похож на гроздь винограда. Со всех сторон висит никак не меньше двадцати ребятишек, как мальчиков, так и девочек. Водитель на большой скорости проныривает между машинами и верблюдами практически без всякого зазора. Загадкой для меня остается то, что рикши не разваливаются от такой нагрузки. Впрочем, это относится и к остальным средствам передвижения, таким как автобусы и грузовики. Грузовики перевозят людей вне зависимости от того, нагружены они чем-либо или нет. Сплошь и рядом можно видеть самосвалы, плотно заполненные людьми. Автобусы – это вообще отдельный разговор. Народ в них не только набит внутри и висит снаружи, но еще и целая толпа сидит на крыше, вцепившись друг в друга.

Грузовики и автобусы формируют третий ряд на дороге. Едут они со скоростью около шестидесяти километров в час. Четвертый ряд – для легковых машин и для обгона. Он является общим для обоих направлений. Фактически это разделительная полоса на дороге. Здесь скорости уже под сто километров в час.

Обгоняют друг друга решительно все, исключая разве что верблюдов. Две несущиеся по разделительной полосе навстречу друг другу машины сигналят изо всех сил, но дорогу не уступают до последнего момента. Когда попадаешь в такую ситуацию впервые, впечатление как на американских горках, с той лишь одной разницей, что там ты знаешь, что останешься жив, а здесь уверен скорее в обратном.

Аварии на дорогах случаются, и довольно часто, но нужно отдать должное водителям, они просто виртуозы. Причем гоняют они с бешеной скоростью совсем не потому, что спешат, просто им это очень нравится. Однажды мы всей делегацией ехали на трех машинах к мавзолею Тадж-Махал. Это километров двести от Дели. Всю дорогу между нашими водителями шли гонки, от которых первое время просто захватывало дух. Потом от длительного стрессового состояния стало почти безразлично, при каком обгоне произойдет авария.

Во время остановки в пути водители, как петухи, ходили друг перед другом, вспоминая ситуации на дороге. На обратном пути при въезде в Дели мы попали в такую жуткую пробку, что два часа практически не двигались. Тут водители вели себя, я бы сказал, более спокойно, чем наши.

В общем, движение на улицах и дорогах Индии я бы назвал чудом света, более впечатляющим, чем доисторический железный столб. Тот стоит себе, ничем не примечательный, разве что не ржавеет, а здесь каждый рикша и автобус несется вопреки всем представлениям о правилах и безопасности движения, но народу в стране от этого меньше не становится.

Если же говорить серьезно, то из всех чудес света на меня самое сильное впечатление произвел Тадж-Махал. Сам город Агра, где он расположен, такой же обшарпаный, как и многие другие. Но вот ты проходишь за каменную стену, и все мгновенно преображается. Мавзолей построен в форме храма на высоком берегу реки, так что весь виден на фоне совершенно открытого неба, и кажется, что стоит он на самом краю земли. Ведущие к нему аллеи украшены бассейнами с голубой водой, в которой отражается белоснежное строение. По мере приближения мавзолей становится все крупнее и величественнее. Весь он сделан из белого мрамора, богато украшенного неглубокой резьбой, и, будучи построенным двести лет назад, выглядит совершенно как новый, нигде нет даже следов пыли, не говоря уже об обветшалости.

По-своему удивителен и Китай. Мне удалось побывать там неоднократно, первый раз – в конце восьмидесятых годов. Тогда Китай только-только начал набирать обороты новой жизни.

Пекин открылся взору широтой своих проспектов и площадей. Повсеместно прокладывались новые улицы, строились великолепные гостиницы, спортивные комплексы и жилые районы. При расширении улиц сносились ветхие старые двухэтажные бараки, которыми город был застроен ранее. Сносились они не целиком, а только то, что мешало новому строительству. В оставшихся частях домов люди продолжали жить даже в тех случаях, когда у комнаты отсутствовала одна из стен и жизнь протекала на виду у всей улицы, как в детском кукольном домике. Уже потом в Шанхае, проходя по старому району, я понял, что проживание большой семьи в одной комнатке для прежнего Китая типично. Жизнь, не помещаясь в этом крошечном объеме, выплескивается через постоянно открытую дверь, занимая прилегающую часть улицы. Прохожие, по сути, постоянно вторгаются в частную жизнь обитателей дома, никак на нее однако не влияя.

Изменения жизни китайцев происходят так стремительно, что не все успевают к ним привыкнуть. Это хорошо видно даже во время встреч с учеными. Наша делегация жила в совершенно новом, шикарном отеле, здесь же проходила и конференция. Приехавшие из провинции китайские ученые, попав в такую обстановку, чувствовали себя очень неуверенно и даже боязливо. Простота нравов, детали которой я не стану описывать, проявлявшаяся особенно откровенно во время обедов, просто ставила нас в тупик. Некоторые наиболее впечатлительные члены нашей делегации предпочитали просто избегать этих совместных обеденных церемоний.

Наука в Китае конца прошлого века была очень неоднородна, здесь можно было встретить и первоклассные лаборатории с новейшим оборудованием, и совершенно развалившиеся приборы прошлых столетий. При этом видно, что новая жизнь наступает очень уверенно и вытесняет убожество повсеместно шаг за шагом. Во всем чувствуется системность, отсутствие суеты и реформаторского зуда.

Ученые иной раз могут проявить скептическое отношение к своему институтскому партийному лидеру, но к руководству страны – никогда. Власть авторитетна и популярна, ее замыслы известны каждому и каждым приветствуются. Студенческие волнения на площади Тяньаньмэнь с иностранцами стараются не обсуждать, но совершенно ясно, что власти и народ извлекли из них серьезный урок. Также на задний план отошли и события «культурной революции». Мне доводилось общаться с учеными, которых посылали на перевоспитание в деревню. Вспоминают они то непростое время спокойно и даже с некоторой гордостью, что смогли выстоять.

Отношение к нам было повсеместно радушное. Период братской дружбы двух великих народов пожилые китайцы помнят и чтят.

Во время последующих визитов в Китай оставалось только удивляться, как же быстро преображается страна. Об этом много сказано и написано, так что нет необходимости повторять. Замечу только, что преобразились не только города и села, заводы и институты. Преобразились сами китайцы. Серая масса ехавших сплошным потоком велосипедистов превратилась в красивых, раскрепощенных мужчин и женщин. Они жизнерадостны и неспешны. Как грандиозность новых построек пришла на смену прежней убогости, так изменился и менталитет граждан. Но, главное, в них стала чувствоваться уверенность. В одной новой телекоммуникационной фирме хозяин заявил нам, что через пару лет обгонит известнейшую американскую компанию «Лусент». И что же? Через два года они ее не только обогнали, но и разорили.

Хотелось бы иметь подобные примеры инновационного развития и в нашей стране.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.