Глава двенадцатая Первые заграничные впечатления

Глава двенадцатая

Первые заграничные впечатления

Одной из немногих привилегий ученого, работавшего в Академии наук СССР, была возможность поехать за границу на конференцию или с ознакомительной целью. Такие поездки приносили двойную пользу. Во-первых, появлялись новые научные связи, совместные работы, расширялся кругозор. Во-вторых, открывалась возможность посмотреть мир во всем его многообразии, приобщиться к мировым историческим и художественным святыням. Длительная поездка за рубеж, кроме всего прочего, была очень существенна и в финансовом плане. За месяц за границей можно было скопить денег больше, чем за год работы на родине. Все это, вместе взятое, приводило к острой конкуренции за поездки.

Впервые мне удалось отправиться за рубеж в 1973 году. Это была двухнедельная поездка в Чехословакию.

Решающим моментом в сложной процедуре оформления выезда было прохождение парткома института, где утверждалась характеристика. Это был мой первый опыт общения с этим серьезным органом, и правил игры я, естественно, не знал.

На парткоме мне задали только один вопрос:

– С какой целью в 1968 году в Чехословакию были введены войска стран – членов Варшавского договора?

Я обрадовался, что смогу дать точный и убедительный ответ на этот вопрос, так как двумя неделями раньше был на военных сборах, где нам доходчиво объяснили, какое важное военно-политическое значение имеет плацдарм в центре Европы и какие проблемы у нас могли возникнуть в случае его утраты.

Мое проникновенное выступление было выслушано с интересом, но по его завершении председательствующий насупился и спросил ледяным голосом, откуда я почерпнул всю эту информацию? Я с готовностью открыл источник.

После короткой паузы меня попросили выйти.

Партком на этот раз я не прошел. Секретарю партийного бюро нашей лаборатории поручили подготовить меня к следующему заседанию. Он открыл мне правильный ответ:

– Войска были введены с целью выполнения интернационального долга.

Запомнить это было несложно, и второй раз на парткоме я не сплоховал.

После парткома открывалась дорога на комиссию в райком партии. Вопрос там был задан тот же. Просвещать уважаемую комиссию по поводу военного плацдарма в центре Европы я не стал, и разговор закончился, практически не успев начаться. Последней инстанцией был ЦК КПСС, где мне объяснили, как должен вести себя советский человек за границей, и предложили подписать соответствующее обязательство.

В начале декабря 1973 года, провожаемый родственниками и сослуживцами, я торжественно сел на Киевском вокзале в скорый поезд № 8 и отправился в волнующую неизвестность.

Процедура пересечения границы и смены колес заняла несколько часов, пограничники проверили паспорта, и вот она – заграница. Изменилось сразу все. На железной дороге уменьшилась не только ширина колеи, но также размеры вагонов, перронов, строений и даже скорости. Уже из вагона поезда было видно, что граничащая с нами страна гораздо более аккуратная, благополучная и спокойная.

На вокзале в Праге меня встретил молодой долговязый ученый – Леош Новак. Он отвез меня на виллу, где мне определили койку в большой пустой комнате с кроватью и умывальником. Леош предложил мне поехать в центр Праги, но я отказался, так как, согласно инструкции, перво-наперво мне следовало посетить посольство и сообщить о своем приезде.

В посольстве мое появление ожидаемого впечатления не произвело. Встретили меня сухо, занесли в книгу учета и велели снова явиться перед отъездом. Я понял, что с этого момента полностью предоставлен сам себе и никому нет до меня никакого дела.

Стоял декабрь, и погода была пронизывающе противная. Поболтавшись по городу, я решил зайти в магазин, чтобы согреться. Магазин оказался совсем небольшим и непривычно безлюдным. Оба продавца с готовностью любезно приветствовали меня:

– Просим вас!

Покупать я ничего не собирался и к такому повышенному вниманию не был готов. У нас продавцы, как известно, в то время на публику не набрасывались, скорее ее просто не замечали. Я совершенно не знал, что ответить, и просто позорно ретировался. На Вацлавской площади я отважился зайти в кафе, чтобы перекусить, но и здесь начались расспросы, чего я хочу, сколько и с чем? Широкое многообразие вариантов кончилось тем, что я купил шпикачку с куском хлеба на уличном лотке, где не было ни выбора, ни расспросов. Шпикачка и особенно горчица оказались очень вкусными, и это было первое приятное впечатление от чужой и промозглой Праги.

Вечером, вернувшись на виллу, я принял решение вымыться и с этой целью предпринял попытку поиска ванны или душа. Не обнаружив ничего похожего вблизи своей комнаты, я обратился с вопросом к женщине, сидевшей у входа. Русского языка, как сразу стало ясно, она не знала совсем, и мой вопрос ее сильно переполошил. Я попытался объяснить ей свои желания при помощи жестов, чем напугал бедную женщину окончательно. Она буквально окаменела, потеряв дар речи. Чтобы дело не кончилось обмороком, от затеи с мытьем пришлось отказаться.

Заснуть долго не удавалось из-за нахлынувшей тоски. Окружающая меня действительность была совершено чужой и непонятной, как прожить здесь две недели, было для меня большим вопросом.

Утром следующего дня предстояло боевое крещение в Институте физики. Леош сопроводил меня к своему начальнику Я. Фоусеку, знакомство с которым было ключевым моментом этой поездки.

Я. Фоусек встретил меня подчеркнуто холодно, заявил, что после 1968 года русский язык забыл и поэтому нам придется говорить по-английски. Английский язык мне в общем-то был знаком по многолетней учебе, но говорить на нем по делу да еще с иностранцем мне не доводилось. Кое-что я понимал, но большей частью даже знакомые слова ставили меня в тупик.

Через полчаса такого разговора я пришел в полное отчаяние. Это было настолько заметно, что Я. Фоусек, удовлетворившись достигнутым эффектом, перешел на русский. Он сообщил мне, что приехал я не вовремя, так как перед Рождеством специалисты, которым могли бы быть интересны мои проблемы, уже на каникулах. Толку в моем визите он не видит, но раз уж так вышло, то Леош покажет мне лабораторию.

Такого поворота дел я не ожидал. Состояние мое было как у человека, провалившегося в прорубь. Больше всего мне хотелось прервать свое путешествие, как страшный сон, и очутиться в Москве, где все так хорошо и привычно.

К счастью, Леош оказался человеком приятным и русского языка не забыл. Мы с ним нашли несколько обоюдно интересных тем, и это сразу нас сблизило. Кроме научной информации от него я узнал много полезного для своей жизни в Праге. В частности, он показал мне два крупных универмага, в которые можно было ходить безбоязненно, не зная чешского языка. С его помощью удалось отыскать и ванную комнату на вилле.

Заграничный магазин, даже чешский, был в то время для простого российского человека пещерой Аладдина. Разнообразие товаров и особенно их изобилие, с учетом количества имевшихся у меня денег, казались чрезмерным и совершенно ненужным.

Через пару дней я научился пользоваться трамваем, магазинами и немного закусочными, начал ориентироваться и в городе. Теперь угнетало меня только то, что научная часть визита текла весьма вяло. Я посетил еще пару институтов, где был встречен тоже без энтузиазма.

Народ готовился к Рождеству, в городе появились елочные базары, на которых продавались новогодние сосны, развернулись ярмарки, тут и там из огромных бочек торговали гигантскими живыми карпами. В этой праздничной суматохе я был совершенно лишним. Никто ни разу меня не пригласил ни в гости, ни даже в пивную. Всем я был просто в тягость. Тот же Леош явно вздохнул с облегчением, когда пришло время отправить меня в Братиславу.

В поезде меня ждало еще одно испытание. В купе я попал с пятью другими пассажирами, среди которых тут же завязался разговор. Я сидел и помалкивал, хотя попутчики не исключали меня из круга общения. Я же упустил вначале момент, когда было уместно дать понять попутчикам, что человек я сугубо приезжий и в их оживленной беседе ничего не понимаю. Вместо этого я кивал и в очевидных местах разговора улыбался, имитируя таким идиотским способом свое в нем участие.

В результате несколько часов дороги превратились для меня в сплошную пытку. Но зато я на всю жизнь усвоил, что лучший собеседник тот, который не перебивает. Практически все пассажиры в купе обращались со своими рассказами только ко мне, бессмысленно напрягая мое внимание. Удивительно также, что за три часа дороги секрет моего глубокомыслия так и не был раскрыт. Я же все время боялся получить какой-нибудь альтернативный вопрос, который бы сразу вскрыл весь комизм ситуации. Учитывая приобретенный опыт, на обратном пути я первым делом спросил у своего соседа по-русски, сколько остановок до Праги. После этого в купе вообще не было никаких разговоров.

Братислава приняла меня много радушнее, чем Прага. Окружающие были приветливы и охотно говорили по-русски. Поселили меня в только что построенной гостинице «Киев» в самом центре города. Целыми днями я знакомился с институтами, а каждый вечер проводил в компаниях новых знакомых. Пять дней пролетели как одно мгновение.

В Прагу я вернулся уже другим человеком, появились легкость и уверенность. До отъезда было еще два дня, и мне оставалось посетить только один институт. Принимал меня пожилой и очень добросердечный человек. После научного разговора он повел меня в пивную, что рядом с дворцом Президента. Здесь-то и таилась моя погибель. Выпив пару кружек пива, чех очень тепло отозвался о России, о Москве, где он много раз бывал, и после этого с горечью спросил, как это могло случиться, что мы ввели к ним войска?

Ни один из имевшихся у меня ответов явно не годился. В свое время в Москве весть о вводе войск в Прагу ударила меня как электрическим током, я нутром почувствовал, что случилось нечто скверное. Две недели пребывания в Чехословакии подтвердили мои опасения. Прямой вопрос этого приятного пожилого человека буквально раздавил меня. Я просто сидел и молчал, глядя в пол. Первый раз в жизни мне было стыдно за свою страну. Мой собеседник почувствовал неловкость и перевел разговор на другую тему.

В поезде на обратном пути я подвел итоги первой в своей жизни заграничной поездки. Научную часть можно было оценить не выше чем на тройку. Нового для себя я узнал не слишком много, знакомства и контакты представлялись мне тоже весьма вялыми. Тогда я не мог и предположить, что эти слабые зацепки превратятся через несколько лет в активное, плодотворное научное сотрудничество, продолжающееся до сих пор. Фоусек не только вновь вспомнит русский язык, но и станет искренним приятелем, многие его молодые коллеги – нашими преданными друзьями-соратниками. Наши совместные работы через десять лет будут отмечены премией Академий наук СССР и Чехословакии.

Первая поездка была для меня очень поучительной. Уроков из нее я извлек множество. Стыдно сказать, за девять дней жизни в Праге я не посетил ни одного музея и театра, не съездил ни в один из пригородных замков и парков. Никогда больше я не допускал таких оплошностей.

В Москве ждали меня с нетерпением. Впечатлений у меня была масса, и я по многу раз пересказывал их родственникам и друзьям, будучи единственным среди них человеком, побывавшим за границей. Мои нехитрые сувениры привели всех в восторг.

Постепенно впечатления от поездки улеглись. Работы и проблем было много. Научная жизнь вступила в период самых серьезных испытаний, связанных с обострением отношений с руководством. В подобной ситуации о новых поездках за границу не могло быть и речи. Но безысходность в этом вопросе продлилась недолго. Волею судеб (точнее, именно моей судьбы) ученым секретарем по иностранным делам в наш институт вскоре был назначен мой бывший одноклассник. В 1977 году он организовал мне ни много ни мало двухмесячную поездку в Японию. Тогда о руке судьбы я еще не задумывался и воспринял это как случайное везение. Теперь смотрю на это уже иначе, ибо поездка в Японию сыграла очень важную роль в дальнейшей жизни. Причем судьба подготовила ее тщательно, заранее познакомив меня со многими японскими учеными на конференции в Новосибирске буквально за несколько месяцев до поездки.

Январский Токио встретил теплой солнечной погодой. Разместили меня в гостинице европейского типа с очень маленьким, но удобным номером.

Токио поразил меня своей динамикой. Кругом полно народу, машины носятся, непривычное левостороннее движение, по высоким виадукам мчатся со скрипом поезда. На главных улицах высокие красивые дома, магазины подобны музеям, все в них сверкает и мелькает.

Иная картина открывается глазу на узких улочках. Дома здесь иной раз по ширине два-три метра, на фасаде едва помещаются дверь и окно. Вечерами с подвижных жаровен на велоколесах бойко торгуют незатейливой едой. Яркими лампами призывно сверкают входы в увеселительные заведения, зазывалы буквально заталкивают туда прохожих. В переходах в коробках из картона устраивается на ночь бездомный люд. Нигде я не видел таких ужасных бомжей, как в Токио. На них совсем нет одежды, только вокруг тела на веревках развешано какое-то тряпье и бумага. Похоже, что они не стриглись и не мылись по нескольку лет. На улицах народ обходит их за несколько метров. Справедливости ради следует сказать, что уже через пару лет, снова посетив Токио, я не обнаружил даже следов этой вопиющей нищеты, а через десять лет просто не узнал Токио – настолько город расстроился и похорошел.

Удивительно то, что зимой даже при отрицательных температурах на улицах можно встретить японцев в тапочках на босу ногу, а детей в легких костюмчиках. Примерно половина прохожих в национальных одеждах. Женщины в них полны величия и грации.

Устав и проголодавшись, я зашел в недорогой ресторанчик перекусить. Еда мне совсем не понравилось, что было связано, как я потом понял, с низким уровнем ресторана, он был самый дешевый из всех, что попадались. Завершил свою первую прогулку по Токио посещением эротического кино, строго запрещенного инструкцией ЦК КПСС. Надо признать, что в данном случае ЦК был прав, фильм оказался ужасно примитивным и скучным, да и эротики как таковой в нем не было, поскольку демонстрация обнаженных тел в Японии запрещена.

Утром следующего дня меня сопроводили в одно из крупнейших частных японских учебных заведений – Университет Васеда. Мои гостеприимные хозяева по-английски говорили не слишком уверенно, но я, как вскоре выяснилось, говорил еще хуже. В результате после первого диалога, когда мне казалось, что мы достигли взаимопонимания, действия моего собеседника были прямо противоположными моим ожиданиям. Перед поездкой в Японию я специально занимался на курсах активного разговорного языка и успешно сдал выпускные экзамены. Однако в реальной жизни все оказалось много сложнее.

Свой первый научный доклад я провалил вчистую. Начало было довольно бодрым, но уже через пять минут я начал выдыхаться. Дальше события развивались примерно так же, как у Аполлонова с гирей. Словарный запас таял прямо на глазах, вскоре я уже не мог толком прокомментировать свои же слайды. Правильным было бы закруглить доклад, но я считал для себя это невозможным и выстоял еще примерно полчаса. Японцы уже давно съели свой рис (у них так принято – есть во время доклада) и сидели в полном замешательстве. Когда же я, окончательно лишившись дара речи, наконец закончил свое выступление, радости слушателей не было предела.

После доклада принимавший меня профессор Дж. Кобаяси сказал кучу лестных слов, и мы вместе с деканом факультета отправились отмечать успех в ресторан. Ресторан был совсем маленьким по нашим московским понятиям. Расположились мы в крошечной комнатке, где из мебели был только низенький стол. Японцы уселись вокруг него на татами и пригласили меня. Я знал, что сидеть у них принято на полу, но, к сожалению, в Москве не потренировался. Ни в одной позе усидеть долго мне не удавалось и приходилось все время елозить. Через час я уже еле держал спину, а ноги были просто не моими.

На столик перед каждым из нас гейша – пожилая очень предупредительная женщина – поставила черную деревянную подставочку и расположила на ней крошечную вазочку с цветком типа желтого одуванчика, маленького розового краба и две деревянные палочки. В малюсенькие керамические стаканчики она налила нам теплого саке.

Декан произнес небольшую речь в мою честь и, выпив саке, закусил его крабом. Так же поступил и мой профессор. Я понял, что тоже не имею права поступить иначе. Саке оказалось вполне приятным напитком, чего не могу сказать о крабе. Первое впечатление было такое, что весь рот набился песком, яичной скорлупой и мелкими гвоздями. В общем, никакой радости организму краб не доставил, но я, как и положено гостю, выразил свое глубокое удовлетворение, а для того, чтобы еще более подчеркнуть свое искренне уважение к самобытному японскому народу и его древней культуре, съел еще и цветок. Делать это, видимо, было не обязательно, так как сами японцы есть свои цветки не стали, а гейша вообще удивилась исчезновению одуванчика и принесла мне новый.

Через некоторое время на столе появилась газовая горелка и большая глубокая сковорода, наполненная до половины маслом. Гейша опустила в кипящее масло тонкие ломтики мяса, лапшу, длинные тонкие грибы белого цвета, капусту, лук и непонятную мне зелень. Теперь мне предстояло научиться брать еду палочками. Дело это не слишком сложное, но с первого раза поймать гриб или макаронину оказалось нелегко. Угощение тем временем сменилось небольшим концертом. Мои спутники, совсем расслабившись, стали петь песни, в том числе и русские. Я, хотя тоже был выпивши, в этом их не поддержал, твердо следуя наказу жены.

Около полуночи, когда я уже отсидел на этом чертовом татами весь организм и даже шея еле держала голову, вечер закончился и мы отправились по домам. Японцы пытались посадить меня в такси, но я сумел отказаться и отправился в гостиницу на метро. Народу было совсем мало, и поезда ходили редко. В длинном туннеле перехода шедшая в пяти метрах позади меня молодая женщина вдруг без всякой видимой причины закричала. Памятуя инструкцию ЦК о невмешательстве в дела граждан чужой страны, я мигом преодолел оставшуюся часть пути и выскочил на платформу. Крик женщины, видимо, донесся и сюда. Судить об этом я мог по реакции окружающих, смотревших на меня если не как на убийцу, то минимум как на насильника. Немая сцена длилась секунд десять, я был совершенно растерян. Разрядка наступила только после того, как переполошившая всех дама вышла из туннеля. Оказалось, что у нее сломался каблук и она подвернула ногу. Обвинение было с меня снято.

В Университете Васеда я с большой пользой провел еще три рабочих дня, а в субботу Дж. Кобаяси и его жена устроили мне поездку к Фудзияме. Жена у Дж. Кобаяси не просто внимательная и чуткая женщина, она как бы состоит исключительно из искренней любезности, предупредительности и доброжелательности. Более душевного и тонкого человека мне в Японии встретить не довелось. Всю поездку я был окружен заботой и комфортом, как японский император.

Фудзияма довольно далеко от Токио, и я смог в какой-то мере рассмотреть страну, воочию убедившись, как ничтожно мало у японцев пространства для жизни. Большая часть территории гористая, и буквально каждый метр ровной земли приходится отвоевывать. За городом рисовые поля подходят прямо к дороге и занимают все незастроенное пространство. Детям здесь даже негде побегать, а что уж говорить о городах? Один из сотрудников Кобаяси – И. Уэзу, ставший впоследствии моим другом, как-то сказал, что ему очень повезло, что их дом недалеко от кладбища и детям есть где погулять.

Склоны гор и холмов повсеместно покрыты густой растительностью, большей частью бамбуком. Однажды, уже в университете в Осаке, я поленился обходить небольшую бамбуковую рощицу, решив пересечь ее («скосить»!). В итоге я оттуда еле выбрался. Бамбук даже в своих мелких побегах как железный, и пробраться через него так же трудно, как и через колючие горные кусты. К слову сказать, японцы используют бамбук весьма широко и в быту, и в строительстве. Самым очевидным является изготовление из бамбука стаканов и кружек для воды и пива. При сооружении строительных лесов бамбук заменяет стальные трубы.

В январе вокруг Токио снега почти нет, в горах, однако, холодно и все озера покрыты льдом. Туристов нет, в местах летнего паломничества мы были практически одни. Фудзияма очень красива и величественна, она, безусловно, заслуживает того поклонения японцев, которым окружена. Склоны ее издалека выглядят совершенно ровными, однако подняться на вершину далеко не просто.

После десятидневного пребывания в Токио я отправился в Нагою – достаточно крупный город в южном направлении. По соглашению об условиях обмена учеными все мои переезды оплачивала японская сторона, и поэтому ехал я на их знаменитом скоростном синкансене высшим (зеленым) классом. Поезд просто великолепен, как снаружи, так и внутри. Трогается и тормозит он так плавно, что не ощущаешь никакой болтанки и можно спокойно писать. Вкрадчивый женский голос предупреждает по-японски и по-английски об остановках и желает приятного пути. Трасса синкансена отгорожена от всего мира забором, и ничто не может помешать движению. Не удивительно, что расписание соблюдается с точностью до секунд. Зимой дорогу очищают от снега с помощью воды, для чего вдоль всей трассы смонтированы фонтанчики.

В Нагое принимающей стороной был профессор И. Исибаси, весьма деловой и американизированный. Убедился я в этом сразу по приезде. Уже на вокзале он предложил мне обменять билеты моего дальнейшего путешествия на второй класс, чтобы укрепить мое финансовое положение. Велико было его удивление, когда я, следуя наставлениям о необходимости поддержания престижа советского ученого за рубежом, отклонил его заманчивое предложение и, как потом выяснилось, не прогадал.

Неделя в Нагое прошла очень интересно и с большой пользой. Целыми днями я ходил по лабораториям и беседовал с профессорами, аспирантами и студентами. С каждым днем мой английский язык обогащался и становился свободнее. Слова, которые я прежде долго заучивал, вдруг стали совсем живыми помощниками. Они уже не путались в голове, а всегда были наготове.

Много интересного я узнал и вне стен университета. Каждый вечер мы проводили вместе с И. Исибаси или его сотрудниками. Однажды случился небольшой казус. И. Исибаси поручил своим студентам свозить меня в старинный храм, расположенный примерно в ста километрах от города. Доехали мы туда без происшествий. Памятуя о необходимости раздеваться в храмах во время чайной церемонии, мы оставили пальто в машине; хорошо еще не сняли ботинки, ибо студент тут же захлопнул внутри машины и ключи. Дело шло к вечеру. На улице было существенно ниже нуля. Открыть машину не удалось, и пришлось нам возвращаться на поезде. Бедного студента на следующий день чуть не лишили жизни.

Из Нагои я отправился в Осаку. Это огромный, шумный и неспокойный город еще дальше от Токио на юг. Университет по размеру под стать городу. Для меня он оказался тематически очень интересен. Кроме университета в Осаке я посетил также исследовательскую лабораторию «Хитачи». Прием был не столь открытый, как в университете, но удалось узнать немало полезного и здесь. Мои доклады становились все более уверенными и содержательными, появилась раскованность и в дискуссиях. Стала понятной и привычной английская речь японцев.

Из Осаки обратная дорога в Токио была длинной даже в скоростном поезде. В своем зеленом классе я вообще долгое время ехал один, пока не появился еще один пассажир. Его место оказалось как раз напротив моего. Японец был совсем небольшого роста, достаточно пожилой, но подвижный и явно любопытный. Осмотревшись, он попытался со мной заговорить. Я ответил ему по-английски и убедился, что попутчик с этим языком не знаком. Тем не менее беседа постепенно завязалась. С помощью рисунка Кремля мне удалось объяснить ему, что я прибыл в Японию из Москвы. По тому, насколько сильно японец обрадовался, было понятно, что живого русского вблизи он видит впервые.

Со стороны наша беседа выглядела, наверное, весьма занимательно. На бумаге я нарисовал ему свою семью, а он представил таким же образом свою жену и детей. Затем мы приступили к выяснению специальностей, точнее, рода своей деятельности. Сначала я нарисовал ему атом с вращающимися электронами. Но то ли картинка получилась не слишком удачной, то ли попутчик был совершенно далек от физики, во всяком случае, на лице его не отразилось никакой ассоциации. Тогда я нарисовал гриб атомного взрыва. Этот символ он понял сразу, и уважение его ко мне многократно возросло.

Мне тоже пришлось попотеть над разгадкой его профессии. Он как бы что-то мял в руках, потом соединял и выравнивал. В конце концов, я заключил, что он скульптор по глине. Потом эта догадка полностью подтвердилась. Более того, он оказался человеком весьма знаменитым. Его фамилия – Тоширо – в Японии широко известна.

В Москве перед отъездом я среди прочих сувениров купил альбом о народном прикладном творчестве, в котором в изобилии были представлены свистульки, глиняные коровы и другие незатейливые поделки. Я решил показать книгу своему новому знакомому. Интерес японца к коровам оказался невероятным. Он тут же начал перерисовывать их себе в блокнот. Все это время во мне шла внутренняя борьба – подарить попутчику понравившуюся книгу или нет? С одной стороны, подарить было бы красиво и по-нашему. С другой – с подарками у меня уже возникла серьезная напряженность из-за невероятного японского гостеприимства. В конце концов, я решил все же продемонстрировать широту русской души и передать альбом в безвозмездное пользование.

Объяснить суть принятого решения оказалось еще труднее, чем его принять. К тому же японец, видимо, никак не мог поверить в обрушившееся на него счастье. Тогда я пошел на крайнюю меру – расстегнул на нем пиджак, засунул под него книгу и опять застегнул. Японец на время окаменел, а потом пришел в крайне возбужденное состояние от переполнявшего его чувства глубокой благодарности. Было видно, что за всю жизнь он не получал более желанного и неожиданного подарка. Я же был горд как за свой красивый поступок, так и за весь наш трудолюбивый, талантливый и великодушный народ. Перед расставанием мы обменялись адресами, жестами пообещали друг другу поддерживать связи и тепло обнялись.

Следующая встреча с японцем произошла гораздо раньше, чем я мог предположить. Вечером того же дня у меня в номере раздался телефонный звонок, и на языке, отдаленно напоминающем английский, мне сообщили, что за мной приехали и ждут в холле. Это был скульптор со всей своей семьей. Его сын немного знал по-английски, это он и звонил. Я не стал ни о чем спрашивать, так как ни понять, ни тем более ответить он явно не мог. По лицам моих новых друзей было ясно, что меня ожидает что-то приятное, и я решил довериться судьбе.

Мы загрузились в шикарную машину и поехали в неизвестность. Это был целый круиз по крупнейшим отелям. В каждом из них имелись разнообразные украшения, автором которых был мой друг. В одних случаях работы представляли собой целые стены, украшенные причудливым рисунком из керамической плитки, в других – скульптуры, фонтаны и изделия более мелких художественных форм.

Наконец в последней, самой шикарной гостинице «Нью-Утаж» мы поднялись на самый верх в ресторан с прекрасным видом на ночной город, где был устроен торжественный ужин. Еду я даже не стану описывать, замечу только, что все предыдущие банкеты просто померкли по сравнению с этим. Изобилие и разнообразие блюд было столь велико, что казалось, нам не удастся съесть и половины, но качество пищи было еще выше, чем ее великолепный внешний вид, что и определило нашу победу.

После завершения ужина наступил особо торжественный момент. Я понял, что меня ожидает подарок. Скульптор достал сравнительно небольшую красиво упакованную коробочку и принялся ее разворачивать. Его жена подставила руки, чтобы вещь случайно не упала. Мне стало совершенно ясно, что я не ошибся ни когда отказался менять билеты зеленого класса, ни когда дарил книгу с глиняными коровами.

Под бумагой оказался чудесный высокий ящичек из сандалового дерева, а в нем… глиняная чашка. Скорее даже стакан без ручки. Было видно, что это ручная работа, так как стакан был довольно неровным, хотя и неплохо стоял.

Радость моя, признаюсь, несколько поубавилась, но виду я не подал, рассыпался в благодарностях и восхищении от подарка. Настроение после приятной прогулки, великолепного ужина с изысканным французским вином было отличное, и я пригласил всех к себе в гостиницу, чтобы угостить русской водкой. Все было замечательно, вот только разговор никак не клеился. На счастье, я вспомнил о русско-японском разговорнике, что прихватил из Москвы. Пользы от него до сих пор не было никакой, так как издан он был военно-морским ведомством и касался в основной своей части вопросов швартовки судов и построения на палубе личного состава.

Японские фразы были написаны в разговорнике одновременно иероглифами и русскими буквами. Я стал зачитывать их подряд, а моим друзьям предстояло угадать выраженную мысль. Как я ни старался, понять они ничего не могли. Приходилось показывать им японский текст. Прочитав его, они просто покатывались со смеху от моего произношения, хотя мне казалось, оно вполне соответствовало тому, как произносили они сами. Игра так захватила японцев, что расстались мы только глубоко за полночь, убедившись в исключительной полезности разговорника, который я и подарил им на память.

Вернувшись в Москву, я первым делом скупил все книги о глиняных скульптурах и послал их в Японию, а подаренную чашку вместе с ящичком, несмотря на скептическое отношение родственников, поставил на самое видное место в серванте.

Примерно через год в Москву приехал И. Исибаси и, естественно, пришел к нам в гости. Чашку он заметил сразу и, прочитав бумаги из сандалового ящичка, стал интересоваться, где я раздобыл эту вещь. Я напомнил ему о несостоявшемся обмене билетов, коротко изложил историю получения подарка и в свою очередь поинтересовался его ценностью. Исибаси сказал, что чашка дороже всего остального, что есть у меня в доме, но при этом честно признался, что не сможет мне объяснить основания столь высокой оценки. Видимо, у японцев на глиняные чашки свой взгляд. Понял я только, что мой скульптор на родине большой авторитет и дружбой с ним я могу гордиться. С тех пор я храню чашку особенно бережно как достояние японского народа и его древней, пока не вполне понятной мне культуры.

Закончилось мое путешествие в Японию на ее крайнем севере, в городе Саппоро на острове Хоккайдо. Попал я туда под самый конец всемирно известного снежного фестиваля. В центре города все было застроено ледяными замками, драконами и другими скульптурами. Несмотря на свои огромные размеры, все они были сделаны с удивительным изяществом и точностью. Вечером скульптуры искусно подсвечивались и выглядели еще более удивительно и таинственно, чем днем.

Через неделю вся эта красота начала таять, и ее порушили. В одно мгновение произведения искусства превратились в бесформенные груды льда. Видеть это было как-то очень грустно. Печалил не сам факт разрушения, а какое-то более глубокое философское чувство осознания хрупкости окружающего мира, в котором созидание требует больших творческих усилий, а разрушение столь примитивно в своей простоте.

Научная часть программы в Саппоро сложилась весьма удачно. В университете меня приняли с большим уважением и даже выделили для работы отдельный кабинет. Первую половину дня я ходил по лабораториям, а вторую проводил у себя или в библиотеке.

Все помещения в университете отапливаются только днем. Ночью батареи отключают, но зато днем топят так, что приходится открывать окна. Однажды я забыл их закрыть и вспомнил об этом упущении только поздно вечером в гостинице. Вернувшись в университет, я, к своему немалому удивлению, обнаружил там множество людей, в том числе и студентов. Оказывается, многие ночуют прямо в лабораториях, где для этого оборудованы специальные комнаты с двухъярусными кроватями. Для студентов это очень удобно и выгодно, ибо жилье и транспорт в Японии стоят чрезвычайно дорого.

Мой доклад в Саппоро собрал рекордное число слушателей, что связано было не столько с его темой, сколько с тем, что гости из России здесь были редкостью. После доклада было много вопросов. Впервые в жизни выступление на английском языке было для меня не только не трудным, но даже приятным. Сказался, во-первых, накопленный мною опыт, а во-вторых, тот факт, что ученые в Саппоро владеют заграничным языком не так активно, как, например, в Токио, что придает докладчику дополнительную уверенность и раскрепощенность.

После доклада в лаборатории была организована небольшая пирушка. У меня сохранился неприкосновенный запас: бутылка армянского коньяка и банка шпрот – все это оказалось как нельзя более кстати. Коньяк всем очень понравился, и особенно пригласившему меня профессору. Он пытался даже припрятать полбутылки, мотивируя это тем, что, кроме него, никто все равно не сможет оценить по достоинству такой замечательный напиток.

Не меньшее впечатление произвели и шпроты. Как выяснилось, мои приятели-японцы – лучшие знатоки рыбы в мире – никогда их не пробовали, а попробовав, пришли в полный восторг.

Гвоздем же программы оказались привезенные мною папиросы. Вот уж не думал, что и это для них диковинка, которую неизвестно каким концом брать в рот. Когда же я им показал, как надо папиросу смять гармошкой, чтобы удобно было ее лихо двигать языком, то даже некурящие не смогли отказать себе в удовольствии это попробовать.

Обстановка становилась все более душевной, в результате запасенное саке, к глубокому разочарованию всех собравшихся, кончилось в самый неподходящий момент. Вспомнив фиановскую практику, я поинтересовался, есть ли в лаборатории спирт. Оказалось, что есть, и притом много.

– Так в чем же дело? – спросил я.

По недоуменным лицам японцев было понятно, что они совершенно девственны в этом вопросе и не знают, что из спирта очень простым способом можно приготовить напиток, вполне способный решить возникшую проблему. Это поразившее меня открытие, видимо, столь явно отразилось на моем лице, что профессор, спасая честь нации, признался, что владеет данным секретом. На доске он нарисовал сосуд и открыл своим ученикам тонкости технологии, согласно которым в сосуд следует сначала налить спирт, а потом более тяжелую воду. Пропорцию, как выяснилось, он тоже знал. Изображенный им опыт немедленно был воспроизведен, и после апробации его результатов сотрудники лаборатории что-то долго возбужденно выговарили своему наставнику.

Вечер завершился замечательно. Я пригласил всех в Москву, и все как один обещали приехать. Приехал, правда, только один, но зато самый ценный – профессор М. Токунага. Он нам сильно помог в интерпретации наших результатов и активно способствовал их признанию.

Токунага к тому же оказался очень открытым и душевным человеком. Он познакомил меня с японскими традициями и народным искусством, обучил национальным настольным играм, которые при схожести названий с нашими в корне отличаются от них по сути.

Во время моего пребывания в Саппоро начались матчи за звание чемпиона мира по шахматам. Особенно волнующим тогда был поединок В. Корчного с Т. Петросяном. Однажды я поинтересовался у Токунаги его ходом. Он не сразу понял, о чем я говорю. Чтобы как-то подойти к теме, я поинтересовался: знает ли он Фишера.

– Да, – оживился Токунага, – мне нравятся его работы по фазовым переходам.

Вот и поговорили!

Выяснилось, что шахматные баталии здесь мало кого волнуют. Шахматы у них свои. Доска имеет 9 на 8 полей, фигуры двухсторонние, и в процессе игры их иногда можно переворачивать. Съеденные фигуры соперника можно потом использовать как свои. Уже только по этой игре, распространенной здесь повсеместно, видно, что Япония на протяжении многих веков была изолирована от остального мира и поэтому создала свою самобытную культуру и философию жизни.

Так совпало, что в один из дней моего пребывания в Саппоро после чемпионата мира приехали с показательными выступлениями фигуристы. Год этот был особенно удачным для наших спортсменов, и поэтому нашему консульству выделили столько билетов, что даже я получил приглашение.

Программа была замечательная и доставила всем большое удовольствие. В конце вместе с хорошо организованной консульской группой я впервые в своей жизни проник за кулисы в тот самый момент, когда все спортсмены выехали на лед проститься со зрителями. Мы стояли там, где кончается зона видимости телевизионных камер, а с ней и кураж спортсменов. Именно здесь лучезарная улыбка сменяется гримасой усталости, а вытянутое в струнку тело вдруг неряшливо обвисает. Трансформация эта занимает буквально доли секунды. Сверкающие задором кумиры публики превращаются в утомленных и измученных людей с больными коленками и разбитыми локтями.

Первыми вернулись со льда И. Роднина и А. Зайцев. Наши женщины кинулись их приветствовать так активно, что те от неожиданности встречи с соотечественниками в этом дальнем краю просто оторопели. Я стоял несколько поодаль, наблюдая происходящее, и тем самым настолько отличался от остальных, что И. Роднина обратилась за разъяснениями, откуда мы взялись, именно ко мне. Я ответил, что эти люди из консульства, а я человек случайный. Удивленная, она остановилась, так что я смог рассмотреть ее вблизи.

– Как это можно оказаться в Саппоро случайно?

Чтобы не разочаровывать ее, я слегка повел глазами и загадочно улыбнулся. Нужный эффект был достигнут. В дальнейшей суматохе примерно по этой же методике я умудрился взять автограф на программке у любимицы жены – И. Моисеевой, чуть не перепутав ее сначала с Н. Линичук.

Из тренеров я сразу узнал Е. Чайковскую и Т. Тарасову. Первая была сдержанная и утомленная, а вторая – единственная во всей этой сутолоке веселая и общительная. Она раздавала всем нашим женщинам цветы и выглядела почти беззаботно.

Для меня эта встреча за кулисами оказалась более памятна, чем сама программа. Впервые удалось почувствовать, какое напряжение стоит за легкостью пятиминутного выступления фигуриста. Но при этом возникло чувство неловкости и даже стыда, как будто я подсмотрел в замочную скважину то, что ни при каких обстоятельствах не должны видеть зрители.

В Саппоро есть небольшой русский ресторан «Анна», в который японцы меня решили сводить на прощание. Убранство ресторана включает множество вещей, привезенных из России. Тут и самовар, и картины, расписные полотенца, подносы и, конечно, матрешки. Негромко звучат русские песни, некоторые в исполнении Ф. Шаляпина. В разговоре обнаружилось, что японцы считают, будто «Катюша» связана с романом Л. Толстого.

Угощение началось с шашлыка. Вдобавок к нему подали печенную в мундире картошку и почему-то сосиску. Затем последовал салат с рыбой и сало, в заключение принесли борщ с пирожками. Стоило мне только усомниться в правильности чередования блюд, как японцы тут же вызвали хозяина, чтобы он получил от меня указания. Хозяин был весь внимание, охотно кивал головой, но я уверен, что все у них и дальше будет по-прежнему.

Наибольшее удивление у сопровождавших меня вызвало сало. Оно для них было таким же диковинным, как для меня в свое время маленький краб. Чтобы развеять сомнения, я съел пару кусочков, после чего отважились и остальные. Оставшееся на тарелке японцы поделили между собой, чтобы угостить родственников. В своих ресторанах, в отличие от американцев, они этого обычно не делают.

Почти все принимавшие меня профессора приглашали к себе в гости, что опять же выгодно отличает их от западных европейцев. В большинстве своем они живут в небольших домишках с полом, покрытым татами, почти без мебели, но зато с огромными телевизорами и высококлассными музыкальными системами.

Жены «традиционных» профессоров за стол с гостями не садятся, а лишь изредка по приглашению мужа могут подойти, чтобы выпить рюмочку саке.

Жизненный уклад ученых, поработавших за границей, уже совсем иной. В их доме сидишь не на полу, а в удобном кресле за столом, ешь вилкой. Но самое разительное отличие состоит в поведении жен. В некоторых домах они взяли власть, и теперь уже муж бегает на кухню. В общем, ясно, что Японии, к сожалению, не сохранить свою самобытность в нашем подвижном мире.

В Саппоро, завершив научную программу, я выкроил специальный день, чтобы купить подарки родственникам и друзьям. Самым трудным оказалось выполнить просьбу жены привезти ей что-нибудь нарядное из одежды. В Саппоро продавцы в магазинах по-английски не говорят, и, чтобы упростить процедуру общения, я нарисовал на бумажке сильно стилизованное изображение жены с указанием основных размеров. Рисунок удался не сразу. Первые варианты были недостаточно забавны, и только с третьего раза получилось смешно и убедительно. Лицо я сделал очень строгим, как у японского самурая, чтобы продавцы понимали всю лежащую на них и на мне ответственность.

Картинка действовала безотказно. Получив ее, продавщицы обычно сначала, собравшись в кучку, смеялись, а затем обслуживали меня с большим пониманием и сочувствием.

Денег у меня было много, и за день я накупил всякого добра целый чемодан. Вместе с подарками, полученными от гостеприимных японцев, вес моих вещей зашкалил далеко за пределы двадцати килограммов, разрешенных к перевозке «Аэрофлотом». А в Токио я собирался купить еще магнитофон. Помочь в этом мне взялся один из сотрудников нашего посольства. На Акихабаре, куда мы с ним приехали, предложений было так много, что я растерялся и готов был уже отказаться от покупки. Почувствовав это, мой наставник распорядился моими финансами сам. Его выбор пал на магнитолу с двумя отдельными колонками. Мои сомнения относительно трудностей в аэропорту были отвергнуты на том основании, что еще ни один русский не остался в Токио из-за излишнего веса багажа. Магнитофон в магазине нам не выдали, а обещали привезти в гостиницу.

На этот раз номер у меня был совсем маленький. Во время путешествия я заметил, что номера мне заказывают в зависимости от срока проживания. Чем больше срок, тем комфортабельнее и номер. Сейчас в Токио мне предстояло пробыть всего два дня, поэтому номер напоминал узкую кладовку с кроватью и подвешенным над ней телевизором.

Ящик с магнитофоном грузчикам каким-то образом удалось протиснуть в комнату, но даже встать рядом с ним было уже невозможно. Проклиная себя за безответственное соглашательство, я просочился на кровать и долго не мог заснуть, представляя себя в аэропорту с чемоданом, огромной сумкой и ящиком невероятных размеров.

Утром ситуация еще усугубилась. Молодой друг Волкова Хосокава принес два компьютера – один в подарок Саше, второй – мне. Человек он исключительно душевный и одним компьютером для Саши ограничиться не мог. Тут уж я встал насмерть, приняв после долгих уговоров и переговоров только один ящик.

Я много раз отмечал для себя, что ожидаемые и как бы пережитые заранее неприятности обычно не происходят вовсе или происходят в ослабленном виде. Так случилось и в аэропорту. Мне предложили доплатить за багаж какую-то невероятно большую сумму, но, когда убедились, что денег у меня нет, посадили так.

Два месяца пребывания в Японии – это совершенно особые странички в календаре моей жизни. Я как губка впитал в себя такой объем впечатлений и научной информации, какой в Москве не получил бы и за годы. Научные контакты с японскими учеными оказались исключительно прочными и полезными. Даже сейчас, спустя двадцать лет, они не угасли.

Английский язык до этого я учил в школе, университете, аспирантуре, на специальных разговорных курсах, но говорить и понимать почти ничего не мог. Здесь же за два месяца все радикально изменилось. Я не узнал ни одного нового слова и ничего не открыл для себя в грамматике, но произошло большее – я научился понимать слитную речь и заговорил: английский язык стал необходимым и поэтому значительно более родным.

Интерес к России у японцев большой и неподдельный. Мы для них совершенно иной и во многом противоположный мир с огромными не заселенными просторами, богатейшими природными ресурсами, суровым климатом, богатырской удалью мужиков и необыкновенной красотой женщин. Многие из наших соотечественников, знакомые с Японией лишь по красочным календарям, считают, что это страна самых изящных и красивых девушек. Японские мужчины придерживаются прямо противоположного мнения.

Однажды в Москве наш японский гость, увидев в цирке кордебалет, пришел в такое возбуждение, что отщелкал все свои запасенные фотопленки, опомнившись, только когда остался последний кадр. Этот кадр он долго берег, и под конец мы сняли его вместе с А. Прохоровым в кабинете на фоне развернутого специально для этого случая переходящего Красного знамени, полученного за победу в социалистическом соревновании.

Многие японцы перед поездкой к нам специально учат русский язык. Один профессор признался мне, что больше всего в занятиях нашим языком ему нравится наша дикторша, ведущая по телевизору уроки. Так красота наших женщин становится стратегическим фактором укрепления русско-японских отношений.

Во взаимоотношениях с японцами весьма большое значение имеет обмен сувенирами и подарками. Бывая в некоторых домах по несколько раз, я всегда поражался, как бережно они относятся к памяти о прежних встречах. Все мои сувениры обязательно выставлены на видном месте, причем в самом выгодном свете.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.