Глава 7 Уроки жизни для бесстыжих развратников

Глава 7

Уроки жизни для бесстыжих развратников

Абсолютность разложения превосходила своей злокачественностью все формы декаданса[93].

Мисима Юкио, “Исповедь маски” (1949)

Круизные лайнеры XXI века – настоящие плавучие города, и подросток с синдромом дефицита внимания и зависимостью от “Ред булл” найдет здесь бесконечно много занятий. А в первой половине XVII века, когда разношерстные британцы оставляли родину из-за противоречий с англиканской церковью и отправлялись колонизировать Америку, путешествие на кишащем крысами судне без удобств, да еще и в обществе пуритан, было смертельно скучным. Представьте, каково было подростку на борту, например, корабля “Тальбот”, отчалившего от острова Уайт в марте 1629 года в сторону недавно основанного Сейлема в колонии Массачусетского залива. (Это было задолго до появления там ведьм, а слухи о том, что некоторые занимаются сексом со свиньями, никого не страшили: за горизонтом путешественников ожидала земля обетованная.) Любой мальчик-подросток – нечто вроде ходячей спермопроизводящей фабрики с недееспособным начальником цеха. Так или иначе, бедолаге придется провести несколько месяцев на посудине, где отвлечению от греховных мыслей служит лишь распевание псалмов и ежедневные проверки десен на предмет цинги.

Сохранились письменные свидетельства о том, что на борту “Тальбота”, держащего путь в Новый Свет, было минимум пятеро таких мальчишек, и именно они сыграли главную роль в важном событии американской истории. Рассказ о них вы едва ли найдете в учебнике, однако ему там самое место – рядом с рассказом о Покахонтас и Джоне Смите (причем тот, что о мальчишках, вероятно, даже правдивее). “Тальбот” и другие суда “флотилии Хиггинсона” причалили у Сейлема 19 июня, и самой срочной проблемой, с которой пришлось разбираться преподобному Фрэнсису Хиггинсону, оказалась вот эта – что делать с “пятью мальчиками-содомитами, которые сознались в своем неназываемом грехе”, совершенном в море. Они, конечно, не были первыми мореплавателями, коротавшими таким образом дни плавания, и далеко не первыми замеченными в том же английскими школьниками. Но эти подростки стали первыми официально признанными содомитами, ступившими на берег будущих США. (Речь, конечно, идет о письменной истории. Индейцы опередили их на века.) Однако подросткам недолго довелось находиться в Америке. Когда власти Массачусетса узнали об оргиях на борту “Тальбота”, они пришли в такой ужас, что затолкали подростков обратно на корабль и отправили их в Англию, присовокупив послание к королю Карлу: поскольку преступление совершено вне территориальных вод, с юридической точки зрения заниматься этими “скотами” должны в пункте отправления.

Я родился 345 лет, 10 месяцев и 17 дней после того, как “Тальбот” бросил якорь у американского берега. Причем родился лишь несколькими сотнями миль южнее Сейлема – в городке Ноувер, штат Нью-Джерси. Не совсем ясно, родился ли я геем (никто же не проходит плетизмографический тест, едва появившись на свет) или мой мозг генетически предрасположен к тому, чтобы обрести безусловную ориентацию к пенисам в первые годы моей жизни в Америке. Но за эти годы изначально существующие религиозные элементы сложились в нерушимую крепость фарисейства. Многие европейцы отмечают, что американцы страдают “комплексом секса”, но не стоит забывать: в далеком прошлом мы европейцы. Просто первыми поселенцами оказались едва ли не самые большие ханжи Европы. К счастью, обличающие геев проповедники к 1975 году слегка сбавили обороты. И все же в тот момент, когда я из утробного одиночества явился в свет, пластинка, завезенная аж в 1629 году Хиггинсоном и К° из чрезмерно религиозной Англии, звучала достаточно громко. В конце концов, хотя пуритане, обосновавшиеся за океаном, и отправили содомитов первой волны обратно в Англию, они и сами имели все необходимые ингредиенты девиантной сексуальности. Так что следующие четыре столетия они благополучно точили вилы и жгли костры.

У Америки давно проблемы с сексом. Впрочем, редко у какой современной страны их нет. Воображая Париж 20-х годов XX века, мало кто вспомнит, что это был очаг угнетения гомосексуалов. Конечно, по сравнению с другими странами, где можно столкнуться с ненавистью к геям и лесбиянкам (на ум приходит, например, современная Уганда), тогдашний Париж был очень даже ничего. Однако и там гомосексуалы были в первую очередь объектами изучения, а не людьми. Если вы гей и ищете самое современное лечение своего “недуга” – сексуальной инверсии, – то Париж начала XX века идеально вам подходит. Здесь вы найдете врачей, поющих дифирамбы многообещающему экспериментальному методу, когда вместо собственных вам пересадят яички покойного гиперсексуального мужчины-гетеросексуала. Впрочем, этот метод, как оказалось, неэффективен, и заключенные французских тюрем, которым пересадили освободившиеся после операций яички гомосексуалов, не превратились в пламенных геев. Но им хотя бы достались человеческие органы. К примеру, в Испании того времени некоторые врачи пересаживали гомосексуальным пациентам обезьяньи яички[94]. И самое странное, что в документах не указано, куда именно пересаживали они эту одну-единственную обезьянью тестикулу. “Что это у тебя такое?” (представляю я, как один из пациентов много лет спустя разговаривает с любовником) “Что, та шишка на спине? А, ерунда! Просто яйцо обезьяны. Я был молод и очень глуп”.

Теперь мы знаем, что врачи, считавшие гомосексуальность эндокринной проблемой, были на ложном пути. Но они, по крайней мере, мыслили в научных категориях. Их рассуждения были достаточно сомнительными и очевидно негуманными, но все же это было лучше, чем вековые предрассудки и страх, сопутствовавший теме мужеложества. Конечно, не все восприняли такой рациональный подход. И в наши дни многие продолжают барахтаться в пуританском болоте. Но сейчас у любого желающего уйти от логики, где в качестве аргументов фигурируют адские муки, есть возможность обратиться к науке и выбраться из этой ловушки. Наука не даст ответ на вопрос, что морально, а что нет. Но если вы уверенно стоите на ногах, а не увязли в трясине догм, вам будет легче оценить обстановку и найти свой путь в мире морали.

Однако чисто научный подход к сексу, особенно если он основан на понятиях “естественно” и “нормально”, а понятие “вреда” не применяется вовсе (или же ему не дают точного определения), может привести к не менее тяжелым последствиям, чем приводит религия. Мы уже наблюдали некоторые непредвиденные осложнения, возникающие из-за восприятия половой девиации исключительно с медицинской точки зрения, особенно – патологизирование меньшинств, которое причинило больше вреда, чем пользы (меньшинствам и всем остальным). Только подумайте о мужчинах, умерших в Париже с чужими фаберже в мошонке. Из главы 1 мы узнали: когда ученые поняли, что эротические ориентации – это пожизненная модель полового влечения, стало возможно различать людей не только, скажем, по цвету кожи, национальности и общественному статусу, но и по тому, что вызывает у них половое возбуждение. Для большинства людей эта новая концепция “ориентации”, появившаяся во второй половине XIX века, не имела большого значения. Но эта перемена вселила страх в сердца многих других. Ведь когда специалисты могут отличить “нормальных” людей от сексуальных девиантов, разоблачение влечет за собой множество проблем. Это не просто медицинский диагноз, это приговор. В результате современные общества превратились в рассадники психиатрических расстройств, вызванных стыдом и тревожностью. С тех пор, если вы оказывались человеком определенных эротических наклонностей в обществе, которое сильнее всего ненавидело именно их, это было сродни тому, как если бы вы были коммунистом и жили на Среднем Западе во времена Маккарти. Но вы не смогли бы просто сдать партбилет. Ваш партбилет – это ваш мозг.

Если вы были бы одним из тех парижских гомосексуалов, что старались остаться незаметными, по вашему следу шли бы сыщики вроде профессора Шарля Самсона Фере. Этот врач был гетеросексуалом без причуд, черпавшим вдохновение в книге Хэвлока Эллиса “Сексуальные инверсии”. Пока его коллеги в лабораториях на берегах Сены занимались переустановкой яичек, Фере разрабатывал безотказный метод выявления геев и лесбиянок, скрывавших свои наклонности. Курта Фройнда и его дурацкого аппарата тогда не было и в помине. Единственное, что оставалось Фере – попытаться открыть физические, поведенческие и психологические секреты гомосексуалов. В книге “Научные и эзотерические исследования полового вырождения у человека и животных” (1899) автор делится премудростями: “Осанка, манера поведения, походка – все это указывает на инверсию”. Фере также считал, что гомосексуальность выдают определенные физические признаки. Например, “повышенное отложение жира на груди, крупные ягодицы, редкие волосы [на теле]”. (Ну ладно, признаю себя виновным по двум статьям, однако те же признаки имеются и у моего брата-гетеросексуала.) И, если вам любопытно, пенисы гомосексуалов выглядят совершенно так же, как у гетеросексуалов: “Врач имел дело более чем с шестьюстами гомосексуалами, но не встретил ни одного случая патологий развития гениталий”[95]. Проведя много бессонных ночей перед монитором, я получил собственную, гораздо более обширную выборку пенисов. Затрудняюсь сказать, сколько именно их было. Я перестал считать в 2002 году, когда достиг миллиона, и могу подтвердить: в этом отношении Фере не ошибся. (Почти не ошибся: я бы солгал, сказав, что мне не доводилось видеть нечто сногсшибательное.) Но вам, дамы, не стоит волноваться, что по внешнему виду вы не сможете определить, предпочитает ли ваш партнер мужчин. Фере поделился с читателями маленьким секретом: оказывается, гомосексуалы “не умеют свистеть”. Фере считал это “признаком женоподобных мужчин”[96]. Ну, что тут скажешь? Взгляните на виртуоза-свистуна Клэя Айкена.

Фере не обошел вниманием и лесбиянок. Врач был убежден (весьма по-фрейдистски), что лесбийская любовь возникает в раннем детстве, когда девочка одержима материнской грудью, а потом она начинает испытывать ревность и злость, когда видит, что отец уделяет особое внимание этой части тела и даже смеет прикасаться к тому, что она считала своей собственностью. Фере полагал, что эта враждебность к отцу, покушающемуся на грудь, служит толчком к отвращению к противоположному полу. Но все же он допускал, что к такой реакции должна быть и биологическая предрасположенность: “Сам факт, что такое обыденное явление, свидетелями которому становятся почти все дети… вызывает у нее шок, свидетельствует об особой склонности к такой реакции”. И, тем не менее, до конца дней мужчины будут в ее глазах похитителями, и именно к женщинам с пышным бюстом она будет испытывать особую страсть[97]. Поэтому верный способ разоблачить лесбиянку – внимательно наблюдать, куда устремится ее взгляд при виде фигуристой женщины. Если она смотрит на пышную грудь, она выдала себя с головой.

Как видите, многие рассуждения Фере о геях и лесбиянках были попросту нелепыми. Однако он распространял и весьма вредные стереотипы о моральных качествах гомосексуалов, точнее – о мнимом отсутствии таковых. “Нельзя забывать, – наставлял он читателей, – что у гомосексуалистов есть склонность ко лжи, они тщеславны, болтливы и бестактны. Некоторые из них не обращают внимания на одежду и чистоплотность тех, кого выискивают. Даже самые убогие существа не вызывают у них отвращения”. Да ладно! Ради всего святого, не все же мы поклонники Леди Гага. Слова Фере звучат сегодня, как отрывки из ежемесячника баптистской церкви Вестборо[98], но имейте в виду, что написаны они одним из самых уважаемых врачей и ученых своего времени. А в истории нашего биологического вида это совсем недавно. Даже Хэвлок Эллис, дружелюбно относившийся к гомосексуалам, провозгласил книгу Фере (опубликованную всего через пару лет после того, как на полках магазинов появились его собственные “Сексуальные инверсии”) “величайшим трудом о половых инстинктах, написанным на французском языке”. (Подозреваю, что французский Эллиса оставлял желать лучшего.)

С укором глядя на братьев наших меньших, Фере потчевал читателей байками о жеребцах-мазохистах, об осле, страстно увлеченном зебрами, курах-лесбиянках, горностаях-онанистах и насекомых-педерастах. Нет сомнений, что другие животные иногда вступают в не обычные для своего вида связи. Люди – не единственные извращенцы в царстве животных. Однако мы единственные, кто клеймит позором за девиантное поведение. Чтобы понять, почему мы так досадно уникальны, почему столько умных людей так долго спорило друг с другом из-за вопросов, поднятых в этой книге, вернемся в доисторические времена, когда Homo sapiens превратился в категоричного, нетерпимого гоминида, каковым является и сейчас. Так нам, возможно, удастся понять, как мы оказались в этой экзистенциальной неразберихе – и почему до сих пор не избавились от шаблонных представлений о сексуальных меньшинствах.

Мы, приматы, принципиально отличаемся от других животных тем, что у нас сильно развито социальное познание. Подобно системе ультразвуковой эхолокации у летучих мышей, позволяющей им ориентироваться в темной пещере и находить вкусных хрустящих насекомых, или хоботу слона, при помощи которого он может и дышать, находясь под водой, и подгонять детенышей на прогулке, самая заметная адаптивная черта человека как вида – это способность к эмпатии, пониманию эмоционального состояния другого человека. Это врожденная черта, она интуитивна, и мы ничего не можем с этим поделать: мы постоянно пытаемся понять, что на уме у других[99].

Такая адаптация известна как механизм понимания чужого сознания (theory of mind)[100]. Дэвид Премак и Гай Вудраф предложили этот термин в конце 70-х годов для обозначения того факта, что сознание по определению является теоретической конструкцией. Нейрохирург проводит операцию не на сознании, а на органе, который порождает различные психические состояния. Изображения, получаемые в результате МРТ и ЭЭГ, – это изображения мозга, а не сознания. Иными словами, что бы ни говорили вам эксцентричные персонажи (скорее всего, они стремятся что-нибудь продать), мы не способны буквально видеть, слышать, осязать, ощущать вкус или читать мысли[101]. Так что будь вы хоть когнитивный нейробиолог, пытающийся в лаборатории разобраться с закономерностями кровоснабжения мозга у больного эпилепсией, хоть прохожий, озадаченный странным поведением уличного торговца, – вы можете лишь догадываться, что в голове у других. У других людей есть сознание. Просто, как и в случае с силой притяжения, мы можем сделать вывод о его существовании, лишь основываясь на наших собственных органах чувств[102].

То, что мы получаем механизм понимания чужого сознания при рождении, еще не значит, что построенные модели всегда верны. Поскольку мы достоверно не знаем, что на уме у другого человека, скорее всего, мы угадываем его мысли лишь отчасти верно. И то и дело попадаем впросак. Представьте, например, что вы в переполненном вагоне метро. Вы не обращаете внимания на происходящее, потому что рассылаете эсэмэски, а в наушниках у вас музыка (может быть, вы даже насвистываете мелодию, – если вы, конечно, не женоподобный гомосексуал). И вдруг ни с того ни с сего бомжеватого вида пассажир напротив (когда он зашел в вагон несколько станций назад, вы сказали себе, что, наверное, он едет в приют для бездомных) бросается на хорошо одетого бизнесмена с приятной улыбкой и проседью в волосах. В возникшем хаосе (люди шарахаются в стороны, газеты летят на пол, раздаются визг и крики) вы не станете доставать бумагу и перо и спокойно описывать происходящее. У вас моментально включается механизм понимания чужого сознания. Ну, и почему же небритый джентльмен, вокруг которого кружат мухи, схватил за горло другого джентльмена?

Если вы думаете, как большинство сограждан, то ваша оценка будет такова: напавший психически неуравновешен. Но постойте-ка! Мы видим расстроенную женщину, обнимающую дочь подросткового возраста и выкрикивающую оскорбления в адрес симпатичного бизнесмена (не такой он теперь и симпатичный – со сломанным-то носом). Женщина обвиняет его (вы едва можете расслышать из-за суматохи) в том, что он лапал девочку. Вот в чем дело! Похоже, этот бизнесмен – практикующий фротеррист. Теперь понаблюдайте, как, получив такие оперативные данные, ваш “грязный сумасшедший” на глазах превращается в “хорошего парня, которому не повезло в жизни”. Хотя он облачен не в сияющие доспехи, а в воняющие мочой тряпки, он уже положительный герой.

Механизм понимания чужого сознания служил большим подспорьем нашим предкам. Чем лучше они понимали, что происходило в черепной коробке другого (намерения, желания, эмоции, знания, убеждения и так далее), тем вернее догадывались, почему он вел себя определенным образом и, что еще важнее, чего от него ждать. (Как говаривал мой научный руководитель в аспирантуре, “лучший способ узнать о поведении человека в будущем – оценить его поведение в прошлом”.) Способность объяснить и предугадать действия других полностью изменила правила игры для нашего вида. А когда речь заходит о сексе, становится ясно, что способность думать о том, что думают другие, имела колоссальное значение.

Вообразите, каким выглядел бы обычный половой контакт в отсутствие механизма понимания чужого сознания. Вот, например, “слепой” взгляд гетеросексуального мужчины, когда он входит в свою спальню. Крупный объект однородного бледного цвета, с заостренными концами на двух небольших выпуклостях, шевелится на простыне. Две тонкие палки, служившие опорой объекту в вертикальном положении, теперь раздвинуты в стороны и между ними видна розовая внутренняя часть, обрамленная черным шерстистым треугольником. Из отверстия, расположенного на противоположном конце объекта, выглядывает что-то красное: это похоже на покрытый сосочками организм, двигающийся у отверстия с неровными белыми краями. Чуть выше помещаются два подвижных синих стеклянных шарика с черными пятнышками посередине.

Описанное вовсе не похоже на то, что видят мужья, когда их взгляду предстают ко всему готовые жены в постели (во всяком случае, хочется на это надеяться). Не имея механизма понимания чужого сознания, позволяющего воспринимать “объект” как существо, обладающее сознанием, гетеросексуальный мужчина именно так обрабатывал бы полученную им визуальную информацию. Бытует мнение, что когда человек предстает перед другими нагим или в откровенной одежде, это ведет к тому, что его начинают воспринимать как объект. На самом деле созерцание обнаженного тела имеет обратный эффект на наше восприятие человека. Хотя (как обычно и бывает в науке) не все так просто. В 2011 году психолог Курт Грей пытался разобраться, что именно мы видим, глядя на людей без одежды. В ходе эксперимента, организованного Греем и его коллегами, 527 участников обоих полов (средний возраст – тридцать один год) рассматривали фотографии привлекательных моделей (также обоих полов). Участники должны были оценить способности каждой модели: “Насколько этот человек – по сравнению с обычным человеком – способен испытывать радость? Способен к планированию? К самоконтролю? Способен испытывать боль?” и так далее. Модели были либо полностью обнажены, либо полностью одеты – в этом заключалось единственное различие. Поза, освещение, выражение лица были абсолютно одинаковыми[103]. Хотя обнаженные модели оказались менее способны к “разумной мыслительной деятельности” (то есть к исполнительному функционированию), они в большей степени, судя по оценкам, продемонстрировали способность испытывать физиологические и эмоциональные состояния (боль, голод, удовольствие, страх, страсть, ярость, радость). Грей объясняет: “Особое внимание к телу человека ведет не к дементализации, а к перераспределению (redistribution) свойств сознания”. Наиболее значительный эффект достигается, когда обнаженные модели предстают в дразнящих позах, схожей с той, что приняла “опредмеченная” жена в будуарной сцене.

Когнитивное искажение, при котором изображение обнаженного тела затмевает в нашем сознании его или ее интеллект и обостряет наше внимание к чувствам партнера, находит выражение и в нашем сексуальном поведении по отношению к этому человеку. Во время секса нас не особенно заботят математические способности нашего партнера, равно как и его (ее) талант к иностранным языкам. Нас в этот момент волнует, что партнер чувствует. Мы не считаем его куском мяса, а, напротив, чутко ощущаем, испытывает он удовольствие или боль. Даже сексуальный садист не считает людей предметами. Напротив, он способен получить удовольствие, лишь смоделировав сознание жертвы. Его возбуждение распаляется из-за перераспределения, описанного Греем. Мысленно лишив эротический объект каких бы то ни было когнитивных функций, он видит перед собой трепещущее, гиперчувствительное создание, мир которого переворачивается с ног на голову при каждом его прикосновении. У тех, чья сексуальная жизнь чуть менее пугающая, механизм возбуждения тот же, только нас стимулирует восприятие не боли, а удовольствия, испытываемого партнером.

Для того, чтобы пара любовников могла синхронизировать свои движения и вместе достигать пика удовольствия, требуются очень развитые социальные навыки. Вряд ли это происходит при каждом контакте (у кого есть столько времени?), но после тренировок или хотя бы при помощи понижающих чувствительность пениса средств большинству из нас это вполне доступно. Даже те три минуты, которые в среднем длится половой акт, производят большее впечатление, чем пятнадцатисекундное трение гениталиями у наших родственников-приматов. Каким бы ни был секс у людей – замысловатым упражнением из Камасутры или стремительным перепихоном в парковом закоулке, – он почти всегда представляет собой танец чресл, взаимосвязь желаний. К сожалению, мы все равно не сможем слиться воедино даже при идеальной синхронизации оргазма. Не забывайте, что сознание существует лишь теоретически. Этот печальный факт Уильям Батлер Йейтс описал как “вечную девственность души” (perpetual virginity of the soul).

Механизм понимания чужого сознания не позволяет нам буквально проникнуть во внутренний мир другого человека (может, это и к лучшему – мало ли что там найдешь), но “оживляет” его. Окружающие нас люди – субъекты с собственными сексуальными желаниями, причем эти желания не всегда совпадают с нашими. Понимание чужого сознания позволило выработать ментальный конструкт “согласие”. Нет смысла пользоваться понятиями “сексуальное насилие” или “сексуальное принуждение”, описывая поведение представителей других биологических видов, при котором самец вступает в половую связь с сопротивляющейся самкой. На самом деле видов, у которых встречается такое поведение, довольно много. В этом случае у самца просто отсутствует когнитивный аппарат, необходимый, чтобы помыслить о психологическом вреде, который он причиняет сексуальному “объекту”. Представьте спаривающегося и одновременно размышляющего осла: “Секундочку… Вот интересно, а нравится ли ей то, что я делаю?” В отличие от осла, мужчины, нападающие на женщин (и мужчин), являются настоящими насильниками. Используя механизм понимания чужого сознания, насильник получает сигнал “стоп” (слова “нет” достаточно), однако не останавливается. Уникальная способность удостовериться в психологическом согласии другого индивида служит когнитивным ключом к появлению у нашего вида какой бы то ни было внутренне непротиворечивой формы половой морали. Что касается отношения к сексу, человеческие общества имеют больше различий, чем общих черт, и существуют огромные различия между формами и строгостью наказаний за сексуальные проступки, но ни в одной культуре не поощряется сексуальное насилие своих над своими.

Способность размышлять о мыслях других имеет странный эффект, часто приводящий людей в замешательство: чувство сексуального стыда. Вооружившись пониманием чужого сознания, мы можем взглянуть на себя глазами других. В случае с сексом картина может быть достаточно неприглядной. Когда наши предки научились понимать эротические мотивы соплеменников, они стали понимать, что другие могут так же размышлять об их собственных желаниях. Это привело к появлению негласных ритуалов сексуального обмана, иногда весьма коварного. Если вы были влюблены в кого-либо и, чтобы человек этого не узнал, скрывали свои чувства, вы совершали такой обман, основанный на понимании чужого сознания.

В этой связи возникает еще одно неприятное явление: например, нам очень хочется в чьих-либо глазах выглядеть привлекательно, но, к сожалению, мы не в его (ее) вкусе. (Поверьте, мало кому доводится испытывать безответную любовь чаще, чем гею.) Но существование индустрии косметики с многомиллиардным оборотом свидетельствует о том, что мы не прекращаем попыток. С другой стороны, быть предметом воздыхания человека, которого мы сами не считаем привлекательным, может быть неприятно. Дело не в том, что некто, не особенно вам симпатичный, безобидно влюблен в вас. Это куда ни шло. Но у вас может возникнуть и крайне неприятное чувство, когда вы знаете, что ваше тело вызывает сильное половое возбуждение у кого-либо, а вам этого совсем не хочется. Именно это имеют в виду феминистки, когда употребляют термин “объективация”, а порнографию они метко определяют как “выражение мужского взгляда”. Так, Анджела Картер описывает это специфическое чувство в рассказе “Кровавая комната” (стоит его прочитать, если вы мужчина и желаете узнать, что значит быть женщиной, но вам не хочется покупать новый гардероб):

Я видела, как он с цепким прищуром знатока, осматривающего коней, или, может, хозяйки, приценивающейся к мясной вырезке на разделочном столе, наблюдает за моим отражением в обрамленных золотом зеркалах. [Эффект от взгляда] до странности усиливался благодаря моноклю, вставленному в левый глаз. Когда я увидела, с каким вожделением он на меня смотрит, то опустила глаза, а взглянув в сторону, вдруг увидела в зеркале себя. Внезапно я увидела себя такой, какой видел меня он, увидела свое бледное лицо, и мускулы на моей шее напряглись и натянулись, как тонкие струны[104].

Дело усложняется еще и наличием субъективного сексуального восприятия человека. Ведь эксгибиционист получает удовольствия именно от мысли о том, что он будет поглощен взглядами других. (И действительно, обретшие силу женские персонажи Картер часто обнаруживают неожиданное возбуждение от мысли, что хищный взгляд мужчины шарит по их дрожащей плоти.)

Помимо собственных частных связей, наш механизм понимания чужого сознания позволяет нам с точки зрения морали оценивать тех, чья сексуальная природа кардинально отличается от нашей собственной (чем мы и занимались здесь). И когда эта система не сдерживается научно подтвержденными фактами, наши импульсивные суждения относительно этих людей могут быть очень суровыми. Во многом проблема возникает из-за того, что наше социальное познание в корне эгоцентрично. Мне, например, столь же трудно представить, что ощущает мужчина-гетеросексуал при виде женских половых органов, как и взглянуть на мир глазами гамадрила, возбужденного видом яркого бесформенного нароста на корме самки. (Я не шучу. Если вы до сих пор не поняли, я стопроцентный гей, можно сказать, Кинси-6.) Понимание механизмов репродуктивной биологии, конечно, дает мне возможность размышлять логически о гетеросексуальных стимулах. Образно говоря, ощутить себя в шкуре одного из этих самцов-приматов, – надо признать, не самое приятное для моего мозга упражнение. И, как мы видели, когда нас посещает чувство отвращения, наша способность мыслить этическими категориями заметно ухудшается.

А теперь давайте посмотрим, что происходит, когда совершенно гетеросексуальный мужчина (“Кинси-0” по шкале от 0 до 6) воображает секс с мужчиной. В 1979 году психологи Дональд Мошер и Кевин О’Грейди провели эксперимент. Гетеросексуальным студентам колледжа показывали гей-порно и просили представить себя на месте одного из актеров: “[Испытайте] эмоции, как если бы вы на самом деле занимались сексом”. Как вы можете догадаться, результатом было – отвращение, злость, стыд, презрение и общее согласие с предложенными вариантами ответов:

Никогда не мог понять, зачем трахать мужика в задницу, когда можно заниматься сексом с женщиной.

В наши дни стало невозможно зайти в общественный туалет. Обязательно кто-нибудь будет пялиться на твой член или покажет тебе свой стояк.

Я лучше умру, чем буду педиком.

Педика всегда можно узнать по шмоткам[105].

К счастью и для моды, и для гомосексуалов, 70-е годы позади. Однако, несмотря на перемены, мозг современных восемнадцати-девятнадцатилетних работает примерно так же, как в 1979 году – и как тысячелетия назад. Естественный отбор идет невероятно медленно, гораздо медленнее, чем человечество накапливает знания. Это ключевой пункт в контексте настоящего обсуждения, поскольку до тех пор, пока у нас как у биологического вида не разовьется совершенно новый мозг, любой моральный прогресс в области сексуального разнообразия зависит исключительно от нашей способности пользоваться знаниями в противовес предрассудкам.

В современном мире, где наши жизни сводятся лишь к букве в аббревиатуре (ЛГБТК[106] – или какие еще прибавятся буквы), стало как никогда важно прекратить перетягивание каната между нашими врожденными суждениями и способностью критически мыслить. Когда людей подразделяют на столько сексуальных “видов” (и подвидов), негативные стереотипы покрывают их, как паразитирующие водоросли. Если не бороться с их распространением, станет невозможно разглядеть сквозь них конкретного человека. Именно так все и начиналось. Негативные стереотипы укрепляют иммунитет к моральной логике, поскольку у них бесспорный козырь адаптивности. Наш мозг систематически собирает и обобщает всю возможную отрицательную информацию о самых заметных социально-демографических группах в нашем окружении. Поскольку познакомиться со всеми членами группы невозможно, обрывки информации выбираются из крайне ограниченного набора. Но это не мешает нашему предвзятому мозгу автоматически и подсознательно, а иногда и вопреки нашим убеждениям, приписывать негативные черты всем представителям группы.

Вспомните бездомного в метро. Какое из предположений было безопаснее? (И прежде, чем вы дадите ответ, вспомните, что вы под землей, в замкнутом пространстве, и сбежать в случае конфликта некуда.) Вы решили, что у бездомного проблемы с психикой и он непредсказуем – или что мужчина с проседью в дорогом костюме сделал нечто ужасное и спровоцировал агрессию? Самое замечательное здесь то, что хотя ваш негативный стереотип – бездомные психически неуравновешенны – в данной ситуации и оказался неверным, он все же “верен” в том чуждом морали смысле, что заставил вас перестраховаться ради собственных эгоистичных генов. (Теперь вы улыбаетесь бомжеватому рыцарю, но если бы та женщина не закричала, вы до сих пор пытались бы избежать его взгляда.) В главе 1 я упоминал, что эта перестраховочная функция стереотипов помогала нашим предкам мгновенно принимать наилучшие решения при наличии ограниченной социальной информации. Но та же функция сделала из нас предвзятых ханжей. Обладая механизмом понимания чужого сознания и предрассудками, мы просто ожидаем от незнакомцев худшего.

Когда мы прибегаем к стереотипизации людей по признаку сексуальности (“лесбиянка”, “трансвестит”, “педофил”, “эксгибиционист”, “мазохист” и так далее), мы уже не видим человека. Причина, почему информация о скрываемой сексуальности затмевает все, что мы знаем об этом человеке, становится ясна в контексте эволюционной теории. В основе, конечно, лежит адаптивное поведение, направленное на увеличение шансов на размножение, и трудно представить стратегически более важную информацию о человеке, чем природа его (ее) сексуальных желаний. Если я вам расскажу, что вчера на ужин ел таиландскую лапшу с курицей, вряд ли этот факт будет вам интересен, разве только в том смысле, что вы узнаете, что я не любитель экспериментов. Но если я скажу, что вчера в туалете ресторана я наконец потерял гетеросексуальную девственность благодаря потрясающе красивой и (учитывая обстановку) невероятно терпеливой таиландской официантке, вы навострите уши. (И не забывайте, чему вас учила мама: “Слишком хорошо, чтобы быть правдой…” Если только мне не пересадят чужой мозг – и тогда я уже не буду самим собой, – боюсь, моему пенису вряд ли суждено когда-либо очутиться во влагалище.)

Люди не властны над своей сексуальной ориентацией, но мы не контролируем и мозг, который эволюционно изменился так, чтобы обращать особое внимание и систематически собирать информацию о сексуальности других. С точки зрения эволюции это очень ценное знание. Так что позвольте мне признаться, что тогда случилось в ресторане. Таиландская официантка – на самом деле женатый мужчина, сидевший с женой за соседним столиком. Он целый час строил мне глазки, после чего мы провели несколько страстных минут в туалетной кабинке. О, а я опять вас обманул! Но заметьте, как эта история задела вас. Вероятно, у вас в голове промелькнуло, например: “А жена того мужчины в курсе?” или “Где все это время был Хуан?” Важнее всего то, что хотя мы не можем повернуть естественный отбор вспять и перепрограммировать социальное познание так, чтобы нас не интересовали желания и поведение других, мы, тем не менее, способны решить, как использовать информацию и относиться к человеку, ставшему беззащитным из-за того, что мы обладаем этим знанием о нем. Как и в случае борьбы с алкоголизмом, первый шаг преодоления сексуального ханжества – это признание того, что мы ханжи.

Работая над книгой, я изучил много клинических случаев, и одна история кажется мне особенно трогательной. Это автобиографическое повествование, опубликованное в 1957 году в ежеквартальном журнале “Психиатрический вестник” (Psychiatric Quarterly). Письмо подписано “Бутс” (вполне уместно, учитывая, что у автора был фетиш – резиновые сапоги, мужские и мальчиковые) и адресовано редактору. Автор письма выразительно описывал эротическую фиксацию на резиновых сапогах и трудности, вызванные необходимостью всю жизнь скрывать эту “мученическую ношу” от окружающих[107]. Но история Бутса – это и ода преобразующей силе человеческой дружбы. Автор-фетишист понимал, что если о его обожаемых сапогах узнают окружающие, общество увидит в нем лишь извращенца. Перспектива навсегда утратить свою более многогранную социальную идентификацию в случае, если он поведает окружающим о своих сексуальных предпочтениях, вызывала у него сильную тревогу. Бутс был достаточно умен. “Фетишисты могут сходить с ума по своим фетишам, – пишет он, – и быть за рамками этого непреодолимого наваждения во всех смыслах столь же разумными и здравомыслящими, как президент США” (это было задолго до восхождения звезды Джорджа У. Буша). Однажды Бутс отправился на поиски старых сапог (он притворялся коллекционером или старьевщиком) и случайно подружился с одним человеком – он многократно называет его “настоящим другом”: “Нормальные не в состоянии… полностью понять какие-либо странные, необычные чувства, абсолютно чуждые их природе… Однако все же существуют люди, обладающие редким даром глубокого понимания, и они чувствуют скрываемые многими тайные печали”. Бутс посвящает несколько страниц описанию добродетелей нового товарища, имя которого он не называет, но указывает, что тот – “нормальный женатый гетеросексуальный мужчина, бизнесмен”:

Этот друг полностью подходит под лучшее определение настоящего друга, которое мне известно: “Настоящий друг – это тот, кто ЗНАЕТ О ТЕБЕ ВСЕ, но тем не менее остается твоим другом”. Зная, что у каждого есть своя слабость, он принял правду о преследующем меня странном наваждении… Он понял, что в остальном я не особенно отличаюсь от других. Мой друг не стал сторониться меня, что сделало бы мой “тайный крест” еще тяжелее. Он дает мне утешение и помогает утолить “фетишистский голод”.

Бутс имеет в виду не только то, что его “настоящий друг” – хороший человек и внимательный слушатель, но и то, что он старается по мере возможности снабжать его желанными предметами:

Зная, что эта не нужная другим обувь – для меня настоящее сокровище, он собирает все сапоги, что ему удается найти, и дарит их мне как напоминание и символ моей трагической и безответной любви мужчины к мужчине… [Он] не осуждает, не высмеивает и не презирает меня. Мой друг – не психиатр, однако он сделал для моего счастья и душевного покоя больше, чем любой психиатр, который попытался бы избавить меня от тараканов в голове. Наша дружба – пример “мирного сосуществования” двух людей, чьи сексуальные эмоции столь же различны, как день и ночь.

“Это было лучшее из всех времен, это было худшее из всех времен”, – написал Чарльз Диккенс. Я думаю, то же самое можно сказать о нынешнем положении дел, касающихся секса и сексуальности. Мы можем узнать себя в чопорных персонажах “Повести о двух городах”, многие из которых обнаружили, что их бережно хранимые традиции изменила или вовсе опрокинула Французская революция. Мы наблюдаем новую “эпоху Просвещения”. Наука о человеческой сексуальности движется вперед с беспрецедентной скоростью, и растет объем данных о том, что девиантность является в большей мере статус-кво, чем кто-либо мог предположить. Наша сексуальная мораль, сродни французской монархии, была основана на шатком фундаменте из мифов и обычаев, и эта конструкция едва ли выдержит наплыв научных фактов. Нет сомнения, что мы сейчас на нравственном перепутье, промокшие до нитки от гнева и смущения, и главный вопрос – какой путь мы выберем. Нам пригодились бы резиновые сапоги. (Кстати, если вам захочется вначале уединиться с ними в лесу, я не возражаю.)

Если мы решим двигаться в направлении тех, кто до сих пор скорбит по “старому доброму времени” (которое, как мы увидели, было не таким уж и добрым по отношению к людям необычного эротического склада), наша зашоренность будет все так же причинять вред, порождая личностный дистресс. Кажется очевидным, что нужно избрать другой путь, но путь этот куда более тернист, чем кажется, и именно поэтому мы так долго топчемся на месте. Эта тропа не просто малохоженная: на нее вообще не ступала нога человека. Поскольку ни одно общество еще не заходило так далеко, необходимо проложить путь к прочной системе половой этики и морали.

Наша новая система ценностей должна быть сложена из кирпичей и раствора доказанных научных фактов, а фундаментом ее должна служить та непреложная истина, что сексуальную ориентацию не выбирают. Стены должны защитить нас от урагана – а он непременно поднимется, лишь мы двинемся в путь, – и эти стены суть знание: нет зла, кроме того, что мы сами назовем злом. Наша путеводная звезда будет напоминать, что сладострастная мысль – это не аморальный поступок. А перилами нам послужит логика: в отсутствие очевидного вреда секс, в силу его предельно субъективной природы, – это сфера частной жизни. И, наконец, самое трудное: каждый должен пообещать себе, что сбросит тяжелый наряд сексуальной “нормальности” и будет гордо следовать этим путем в своем истинном обличье – отныне и во веки веков.

Ну что же, вперед.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.