Больной и болезнь: «Внутренняя картина болезни»

Больной и болезнь: «Внутренняя картина болезни»

Уже длительное время специалисты в области медицинской психологии говорят о «психологической скотоме» врачей, занимающихся лечением соматических заболеваний. Эти же специалисты указывают и на те психологические факторы, которые приводят к формированию этой «скотомы». Аргументы психологов достаточно убедительны: с одной стороны, эти специалисты говорят об особенностях подготовки врачей, которая, конечно, идет с упором на органику, с другой стороны – о том, что и пациенты обращаются к врачам с жалобами на физическое недомогание, а вовсе не в связи с душевными терзаниями. Все это, вместе взятое, разумеется, создает весьма определенную направленность мысли и действия терапевта. Однако практикующий врач по мере своего «врастания» в профессию все больше и больше убеждается: отыскать болезнь в больном – значить сепарировать больного и его болезнь, а лучший способ лечить больного – это лечить его под наркозом, чтобы сам больной не мешал ходу своего лечения. Вместе с тем очевидно, что ни того ни другого, за исключением очень редких случаев, сделать не удается. Каков же выход?

Выход, к счастью или к сожалению, есть только один – необходимо понять, что для больного значит его болезнь, при этом сразу нужно оговориться, что для врача, как правило, она значит прямо противоположное. Итак, восприятие болезни больным и его врачом.

· Во-первых, в подавляющем большинстве случаев болезнь становится для больного «полной неожиданностью», «падает как снег на голову», что, с одной стороны, расстраивает все его планы, с другой стороны – он оказывается абсолютно к ней не готов.

Как нетрудно догадаться, врач видит эту ситуации совсем иначе: возникновение заболевания для него – явление естественное (факторы риска, этиологические агенты, возраст и т. п.), кроме того, ожидаемое, поскольку после первых же минут разговора с пациентом он, как правило, видит всю предысторию – «звоночки», «симптомы», «первые признаки». Манифестация болезни – это только манифестация, а само заболевание, в подавляющем большинстве случаев, возникло, понятное дело, не вчера. В связи с этим какие могли быть «жизненные планы»? Врач рассуждает здраво: у больного может быть один «жизненный план» – лечиться, лечиться и еще раз лечиться. Насколько врач, придерживающийся подобной точки зрения, ошибается, можно только догадываться…

Относительно же пункта о неготовности пациента к болезни в том смысле, что поле это для него не паханное, врач и больной вообще стоят на диаметрально противоположных позициях! Врача учили в институте, он сам имеет завидную, многолетнюю практику, он знает все в своей области – от А до Я. Конечно, инфаркт миокарда – вещь для него известная как свои пять пальцев, он знает не только ее этиопатогенез и клинику, но и возможные средства лечения, сроки (что, как и в какой последовательности будет происходить), прогноз и т. п. У него, что называется, все карты на руках, тогда как его больной в лучшем случае только название-то и слышал, причем краем уха, а если и вдавался в подробности, то так, что лучше бы он этого и не делал.

· Во-вторых, опять же в подавляющем большинстве случаев, соматическое заболевание сопровождается специфическими болевыми или какими-то другими неприятными ощущениями, чувством слабости, сердцебиением, мушками перед глазами и т. п., которые сами по себе есть для больного (сознательно или неосознанно) «сигналы опасности»; таким образом, он психологически (сознательно или неосознанно) находится «в круговой обороне» и, как всякий обороняющийся, насторожен, недоверчив, подозрителен и т. д.

Наверное, не нужно объяснять, что в этом пункте у врача с больным нет взаимопонимания. Конечно, врач понимает, что его пациент испытывает все «прилагаемые к болезни» ощущения, однако понимать, что кто-то испытывает, и испытывать это самому – вовсе не одно и то же. В соматической клинике можно наблюдать следующую мизансцену: больной, находящийся в аффекте, почти кричит своему врачу: «Вы не понимаете, у меня же болит!» – на что врач подчеркнуто спокойно отвечает ему: «Я знаю, голубчик, все знаю, не волнуйтесь». Это «не волнуйтесь» звучит для больного как свидетельство абсолютного равнодушия к нему врача, как свидетельство полного непонимания врачом обстоятельств, а потому и сущности болезни. Конечно, больной, вероятно, ошибается, вынося подобные оценки, но он делает это, поскольку здравый смысл в ситуации «опасности», которая беспрестанно аргументируется болевыми и прочими болезненными впечатлениями, ему отказывает.

Врачу трудно даже представить, насколько насторожен, недоверчив и подозрителен больной, находящийся под воздействием таких «стимулов», как боль, головокружение, слабость, сердцебиение, ощущение перебоев в работе сердца и т. п. Пациенту постоянно кажется, что оказываемое ему лечение или недостаточно, или неправильно, что врач чего-то не договаривает или даже намеренно скрывает. Наконец, зачастую он уверен, что врач совсем не заинтересован в его – больного – излечении или недостаточно профессионален. Врач со своей стороны все необходимое, как ему кажется, делает. Так от чего же недоверие, почему сомнение? Это врачу непонятно. Как больной приходит к тем выводам, к которым он приходит, нетрудно догадаться – ведь он испытывает боль и другие неприятные ощущения, а повод для сомнений – не проблема, поскольку всегда можно сомневаться в правильности установленного диагноза, достаточности диагностических исследований, в адекватности назначенного лечения, эффективности препаратов и т. д. и т. п.

Больному не понять, что некоторые диагнозы могут быть поставлены и без какого-то специального инструментального исследования, ему неизвестно и то, что заболевание имеет свою логику и динамику развития, что симптомы болезни не могут быть отменены каким-то чудесным образом, а препарат зачастую окажет свое действие с расчетом на перспективу, но отнюдь не немедленно (по большей части весь прежний личный опыт общения пациента с лекарственными средствами ограничивался приемом анальгина, который действовал быстро и наглядно). У больного нет понимания и того факта, что качество лечения определяется не временем, затраченным врачом на беседу с пациентом, а его профессионализмом, который последнему, надо признать, не так-то просто проверить (специфического «секундомера» на этот случай пока не придумано). Когда же пациент испытывает недомогание, то полагает, что вся причина в том, что доктор недостаточно разобрался в проблеме, многого не услышал, а возможно, не услышал чего-то принципиально важного. Это «принципиально важное» врач, как правило, знает и так, а потому излияния пациента вовсе необязательны, однако это больному также неизвестно.

Ну и наконец, если все действительно, как уверяет врач, сделано правильно, то почему продолжается эта невыносимая бомбардировка столь тягостными и ненавистными ощущениями? – резонный вопрос, который практически всегда гнездится в голове больного, но не высказывается им по ряду психологически вполне понятных причин. И тут пациент начинает зачастую, сам того абсолютно не понимая, агравировать свои симптомы; с одной стороны – чтобы донести до врача факт наличия страдания, которое, как кажется больному, врачу неочевидно, с другой стороны – чтобы удостовериться в том, что врач «в курсе дела», «держит руку на пульсе», «делает все от него зависящее», а «победа над болезнью уже у нас в руках».

· В-третьих, больной нередко думает, что он знает, что ему нужно; с одной стороны, не имея зачастую никакого представления о своей болезни, он многое знает о болезнях вообще, с другой стороны, у него есть свои «жизненны интересы» (личные, профессиональные, социальные и проч.), соблюдение и реализация которых для него – вопрос куда более значимый, нежели болезнь.

Врач по понятным причинам оценивает как важное то, что важно для купирования болезни или ее симптомов. Как правило, список мер, которые могут этому поспособствовать, у врача определен и достаточно краток (причем это как раз тот случай, когда краткость действительно близкая «родственница» таланта). Разумеется, врач и понятия не имеет о том, что для больного важно отнюдь не то, что он – врач – делает для того, чтобы его – больного – вылечить, а то, что, согласно представлению больного, врач «должен делать». При этом выводы о профессионализме врача пациент будет делать соответствующие, что, разумеется, объективной оценкой отнюдь не является. Сделав такие нелицеприятные для врача выводы о его подготовленности и качестве как специалиста, пациент может сделать и оргвыводы, а потому зачастую начинает в буквальном смысле этого слова саботировать лечение.

С другой стороны, приоритеты врача и его больного, как это ни удивительно будет узнать первому, отличаются в корне. Да, в беседе с врачом пациент скажет, что ему нужно непременно вылечиться, но он вряд ли будет озвучивать то, зачем ему это нужно. А нужно больному вылечиться, чтобы, например, вспахать грядку, ездить по городу на дальние расстояния, чтобы что-то подешевле купить, работать по пятнадцать часов в сутки, чтобы на семью заработать и т. д. и т. п. При этом это не озвученное, оставленное, так сказать, за кадром – и есть тот непосредственный приоритет пациента, его цели и планы, ради которых он, собственно говоря, и согласен лечиться. Но все это врачу в подавляющем большинстве случаев не только неизвестно, но зачастую и не может быть интересно. «Какие грядки? Куда ездить? Какие пятнадцать часов? Забудьте! Вам теперь спать нужно будет по пятнадцать часов, а в руки более полутора килограммов брать вообще категорически запрещается!» – вот что скажет врач этому пациенту, поскольку его приоритет – здоровье больного, а больному здоровье только ради самого здоровья совсем ни к чему. Не сойдясь с врачом в этой базовой для себя позиции, пациент опять-таки может впасть в саботаж или полное отрицание наличия у себя какой-либо болезни. Впрочем, пациент может и вовсе не обращаться к врачу, полагая, что его болезнь – «дело терпимое», а вот другие дела – те горят и требуют немедленного решения.

С другой стороны, следует помнить, что больной, как и всякий человек, – существо социальное, а потому врач пытается победить болезнь, а больной борется со своим социальным окружением. Борьба больного с его социальным окружением врачу, как правило, не видна, а если и будет им замечена, то вряд ли может быть правильно истолкована. Больной, оказавшийся посредством болезни в уязвимой позиции, – это новость для его родственников и знакомых, они автоматически меняют свое к нему отношение (кто в предчувствии скорого реванша, кто в сострадательном умилении). В соответствии со своими внутренними психологическими особенностями и предпочтениями сам больной начинает в этой новой для себя среде ориентироваться, переориентироваться, менять, так сказать, диспозицию. Врачу нетрудно было бы это заметить, если бы он беседовал со своим больным не только с глазу на глаз или не только в присутствии его родственников, как это иногда бывает, а и так и эдак.

В целом, что для больного болезнь? Болезнь для него – вещь страшная, но отнюдь не более значимая, чем, например, дети, супруги, родители и проч., хотя иногда может казаться, что дело обстоит несколько иначе. Но как может оно обстоять иначе, если дети, супруги, родители или какие иные лица были важными для больного столько времени до болезни (а тем более после ее появления), а болезнь только сейчас появилась и, как рассчитывает больной, скоро уйдет? Даже в случае онкологического заболевания, о котором больной уведомлен, его социальные отношения, конституирующие не только его жизнь, но и его личность, никогда не теряют свою значимость, несмотря даже на все переоценки и перестановки в его внутреннем психологическом пространстве.

И здесь существенно следующее: уязвимость больного может стать его оружием, может оказаться его защитой, его «диагностическим средством» в отношении ближних, его поражением и бог еще знает чем. Именно это и определит роль болезни в его жизни, и именно в соответствии с этой ролью он и будет воспринимать выставленный ему диагноз, назначенное ему лечение, обещанные ему перспективы. Врач может удивляться реакциям больного на те или иные свои заявления, оценке результатов обследования или лечения, поскольку он опять же диагностирует и лечит болезнь, а больной – это существо социальное…

· В-четвертых, болезнь (или какие-то ее проявления, симптомы) всегда облечена в сознании больного в какие-то дополнительные характеристики морально-нравственного толка, что связано, с одной стороны, с культом страдания и смерти в массовом сознании, с другой – с чувствами стыда самого разного происхождения.

О медицинском юморе в народе ходят легенды, еще его называют «черным», что, наверное, врачей несколько удивляет. Врачу действительно смешны многие вещи, связанные с болезнями, больными и даже смертью. Однако в случае «нормального» человека, то есть не отягощенного медицинским образованием, дело обстоит прямо противоположным образом. Дни и ночи, проведенные студентом-медиком в «анатомичке» и «секционной», за операционным столом, на ночных дежурствах и проч., сделали свое дело: восприятие базовых мировоззренческих понятий – страдание, боль, кровь, смерть и т. п. – претерпело существенную трансформацию. Факт этот очевиден, психологические последствия его весьма существенны, однако замечают это, как правило, только пациенты, и это их ничуть не радует.

Врач часто выглядит в глазах больного циничным, часто черствым, кощунственным, невнимательным, что, конечно, за редчайшим исключением, великое заблуждение. Однако истина больного редко интересует, входить в положение врача он не научен, да, впрочем, наверное, никогда и не будет этому учиться. С другой стороны, в зависимости от того, каково отношение пациента к врачу, зависит и эффективность лечения, а потому, если врач действительно радеет за здоровье своего пациента, он должен быть максимально внимателен на этот счет, предупредителен и тактичен. Держа в голове собственное видение проблем жизни и смерти, ему придется говорить и поступать (по крайней мере, внешне) так, словно бы он не только не циничен, а, напротив, весьма и весьма обеспокоен по всем тем пунктам, о которых он уже давно и забыл беспокоиться.

Кроме того, как показывают многочисленные исследования в области психологии, социологии, культурологии и даже философии, человеческое тело воспринимается человеком (человеком не врачебной специальности, конечно) как нечто святое, запретное, интимное, тайное и даже сакральное. Пациент может испытывать сильнейшие чувства стыда, страха, неудобства не только раздеваясь перед врачом, но и просто рассказывая ему о каких-то естественных телесных функциях. Это касается не только, например, «физических отправлений» или вопросов по «сексуальной части», которые всегда проблематично исследовать в беседе с больным, но зачастую и весьма невинных на первый взгляд вещей.

Некоторые больные могут стесняться рассказывать о чувстве одышки, кашле, появлении мокроты, о приступах слабости, об иррадиации боли и т. п. Обстоятельства появления симптомов болезни могут быть такими, что рассказ об этих обстоятельствах или симптомах может оказаться для больного делом тяжелым, а потому откладываемым до последнего момента. Банальные семейные ссоры, всегда предваряющие развитие сердечного приступа, могут быть для пациента столь неприятным или стыдным фактом, что он постесняется рассказывать об обстоятельствах, а иногда и о самом симптоме. Если же, например, приступы стенокардии возникают у больного с запорами во время натуживания при акте дефекации, то может статься, что врач вообще так никогда и не узнает, что у больного с «немой ишемией» ишемия отнюдь не немая или что она вообще есть. Нюансов здесь огромное множество, а потому врач всегда должен помнить, что он в глазах своего пациента – не только врач, но еще и человек, представитель пола, поколения и т. п., а потому возникающее у его пациента смущение может существенно искажать «клиническую картину».

· В-пятых, для больного болезнь не только объективно наличествующий факт, но еще и понятие «болезни», а все понятия имеют свойство связываться (ассоциироваться) с другими понятиями его психологического пространства; среди же этих понятий могут оказаться и те, с которыми он внутренне согласен, и те (а их, как правило, большинство), на которые он не согласится ни при каких условиях.

О чем идет речь? Когда обыватель узнает о том, что он заболел, эта информация увязывается в структуре его внутренних представлений с идеей страдания, возможно очень серьезного (например, операцией), с идеей смерти, которая пугает, наверное, каждого нормального человека (хотя некоторых, впрочем, может и воодушевить), с идеей инвалидизации, которая уж точно может рассматриваться двояко (впрочем, позитивная реакция на подобную версию дальнейшего хода событий появляется, как правило, чуть позже, нежели негативная трактовка), с идеей зависимости или соображениями господства и т. д. и т. п. Врач, разумеется, обо всем этом не думает, поскольку в его сознании нет понятия «болезни», в его сознании есть «конкретные болезни», причем все могут лечиться, но ни одна не вылечится, по крайней мере, без каких-либо последствий.

И тут взгляды врача и пациента на болезнь, как правило, расходятся диаметрально противоположным образом. Каждому врачу хорошо известно, что пациент с вегетососудистой дистонией будет думать, а зачастую и говорить о смерти как о факте уже почти случившемся, а больной с тяжелым кардиосклерозом будет утверждать, что с ним все нормально, «только бы, доктор, хорошо вот эту тяжесть за грудиной убрать». Кроме того, врач, конечно, не рассматривает болезнь как факт зависимости, как способ воздействия на близких, как аргумент в споре относительно постройки гаража или о покупке новой шубы. Причем, что особенно примечательно, именно с такими вопросами больные и обратятся к врачу, если он задержится у постели своего пациента чуть дольше обычного.

Больные, получив эту новую «вводную» – свой диагноз и осознавая себя больными или не желая даже и думать об этом, потому что им «такое слово не подходит», «не к лицу», начинают или перестраивать все свои внутренние представления в соответствии с этим словом, или, напротив, настойчиво пытаться сохранить в своем сознании прежнюю расстановку. От результатов всех этих действий, протекающих в сознании и в подсознании пациента, процессов и результатов, абсолютно незаметных для врача, будет зависеть и аффективное состояние больного, и его поведение, и перспективы его лечения.

· В-шестых, пациент только на уровне сознания воспринимает врача в качестве носителя специального знания, а болезнь – как болезнь, но неосознанно врач для больного – это носитель сакрального знания, инстанция власти, высшего промысла и т. п., а потому и требования пациента к врачу, и ожидания его – соответствующие. Аналогично и болезнь в неосознанном пациента – «наказание», «рок», «несправедливость судьбы» и т. п.

Конечно, врач отдает себе отчет в том, что он никакое не божество, а более или менее рядовой представитель своей профессии, которая также отнюдь не божественного происхождения (благо теперь у нас врачеванию учат в институтах, а не в святилище бога Эскулапа). Пациенту, конечно, следовало бы знать, что врач тоже человек, однако, апеллируя к ни разу не читанной им клятве Гиппократа, а также к собственным мистифицированным представлениям о возможностях медицинской профессии, больные рассуждают иначе.

Ожидание чуда со стороны врача оборачивается для больного или безумной надеждой, или полным разочарованием и глубокой подавленностью. И проблема в данном случае даже не в том, что у больного возникнут в результате этих помыслов и домыслов соответствующие аффективные состояния, а в том, что эти состояния будут провоцировать больного на самые зачастую безрассудные и нелепые действия, начиная от невинных, в сущности, осад врачебных кабинетов до плачевных во всех отношениях отказов в этих кабинетах хоть изредка появляться. Врачи, конечно, могут догадываться, что от них ждут чуда, но они почти всегда ошибаются, ставя акценты в этом вопросе: для больного, как правило, не так важно само это чудо, сколько волшебник, его производящий или могущий произвести. Поскольку же врач волшебником себя не ощущает, то и творить чудеса ему оказывается ох как трудно.

· В-седьмых, больной – человек, который, как и всякое живое существо, стремится к адаптации и переживает все стадии адаптации к новым, изменившимся условиям существования; а потому если данный конкретный больной с данным конкретным заболеванием – это всегда данный больной с данным заболеванием, то сам больной не единожды меняет обличья в процессе своего заболевания.

Врач действительно если и замечает изменения в своем пациенте, которого он ведет длительное время – от установки диагноза заболевания до нынешней его точки, то отслеживает только линейную динамику – больной или улучшается, или ухудшается, или стабилен. В любом случае главным критерием при оценке состояния больного врачом будет являться соматика (показатели артериального давления, изменения на ЭКГ и т. п.). Что удивительно, но и психологическое состояние больного врач (видимо, по инерции) оценивает в соответствии с этой соматической динамикой. Улучшение регистрируемых врачом показателей соматического состояния больного будет для него сигналом к тому, что у больного должно быть (и даже есть!) хорошее настроение, здоровый оптимизм и т. п. Если же регистрируемые показатели, напротив, ухудшаются, то это ухудшение состояния врач будет склонен видеть и в психологическом статусе больного. Однако это серьезнейшая ошибка, динамика психического состояния больного, как правило, мало коррелирует с фактическим его соматическим состоянием.

От начала заболевания (или от получения пациентом диагноза) до некой его финальной стадии (смены, отмены или утяжеления диагноза) пациент переживает по форме одну и ту же кривую адаптации, начинающуюся с активных действий пациента (которые, впрочем, могут быть и не заметны, разворачиваясь в структуре внутренних переживаний больного), далее следует кризис дезадаптации, который сопровождается зачастую самыми загадочными эксцессами, после чего всегда происходит выравнивание, стабилизация, крушение которой следует ожидать всякий раз, когда больной получает какую-то новую для себя информацию (причем вне зависимости от того, пришла ли она снаружи, например от врача, или изнутри – то есть собственных ощущений).

Таких «кривых» в истории одного заболевания по указанным причинам может быть достаточное количество, и именно они, эти кривые, и будут определять то психологическое состояние, которое или терзает больного, или, напротив, содействует ему. Однако врач остается врачом, и видеть подобные «кривые» ему, разумеется, не с руки. Впрочем, не с руки ему будут и последствия этой слепоты, которая выльется либо в фактическое ухудшение состояния больного, либо в нарушения больным режима лечения, либо в улучшение, которое на деле, может статься, лишь кажущееся, что создаст ложное ощущение отсутствия проблемы в тот самый момент, когда ее присутствие надо было бы ощущать самым серьезным образом.

Такова в самых общих чертах диспозиция восприятия болезни – с одной стороны, врачом, с другой стороны – пациентом. Как все представленные здесь парадоксальные и противоречивые, на первый взгляд, вещи могут сочетаться в голове больного, сказать трудно, но в том-то все и дело, что они сочетаются, причем самым парадоксальным и противоречивым образом! И объяснение этому, как ни странно, весьма незамысловато: тревога способна на многое, а тревожиться больному, право, есть по какому поводу, поскольку для врача он – это еще один больной с потенциально, так или иначе, летальным исходом и соответствующим эпикризом, а для больного – это его одна-единственная, самая любимая (а случае развившейся депрессии – ненавистная) жизнь.

Из всех приведенных здесь мыслей, чувств и переживаний больного сплетается его «внутренняя картина болезни». В специальных руководствах по медицинской психологии под этим термином понимается отражение болезни в переживаниях больного (Лурия Р.А., 1939), причем многое зависит, как полагают исследователи, от особенностей личности больного, его общественного и культурного уровня, социальной среды и воспитания. Однако подобное определение вряд ли может быть эффективно использовано врачом непсихиатрической специальности, для которого оно не только малоинформативно, но и малопродуктивно.

Главное, что действительно необходимо врачу непсихиатрической специальности для достижения максимальной эффективности проводимого им лечения, – во-первых, понимание неадекватности оценки больным своего состояния, а во-вторых, того, что эта неадекватность может вылиться либо в комплекс негативных переживаний, либо в отрицание болезни, причем и в том и в другом случае все это скажется на всем комплексе лечебных воздействий. Вот почему так важно, чтобы специалист отдавал себе отчет в том, как его пациент понимает свою болезнь и, главное, – почему он ее понимает так, а не иначе, последнее требует от врача видеть больного во всем спектре его жизненных отношений и обстоятельств.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.