4. Половая идентификация

4. Половая идентификация

Половая идентификация – это вопрос определения пола. Конечно, на первый взгляд это немного странный вопрос – кто ж его определяет, пол-то, это он всех как раз определяет. То есть, конечно, можно сказать, что пол определяется физиологически, на что никто из нас людей влияния не имеет, и таким образом никакой психологии здесь нет.

Хотелось бы, чтобы это было так. Но не получается. Куда вы денете операции по перемене пола, не такое уж редкое явление? Оно-то – не физиологическое по происхождению. Куда вы денете то, что женщин с определенным типом лица и фигуры можно даже не спрашивать – в их семье ждали мальчика (я знаю море таких историй)? Куда мы денем большое количество людей, по разным вопросам «не согласных со своим полом», как будто им, нахалам, есть с чем (или с Кем) не соглашаться?

Так что этот вопрос – половой идентификации – каким-то странным образом стоит. И он не будет у нас торчать одиноко. Мы постараемся в пару дать ему что-нибудь хорошее – скажем, ответ.

Итак, нам неведомо, каким образом могут родители влиять на пол зарождающегося ребенка. И могут ли вообще. Мы знаем только, что в большинстве семей в своем сознании они пытаются это делать. Они рассуждают, как здорово было бы, если бы родился_________ (вставить пол).

Они придумывают имена, далеко не всегда на любой случай. Некоторые молятся, некоторые орут друг на друга. Да-да, бывает, если вы не знаете, что муж орет на жену: «Если не родишь мальчика, я уйду от тебя!» Это не патология, это реальность большого количества людей. (То есть, конечно, методом может быть не крик, а любое другое давление).

И такие сцены «предсказания пола» мы можем считать первым актом пьесы про половую идентификацию. Может быть, родители действительно участвуют подобным образом в закладке пола ребенка (я знаю людей, которые тут скажут «Конечно, да, чтоб ты и не сомневался» (включая меня), и знаю полно людей, которые скажут, что объективно это чушь собачья; нам это не важно, а важно то, что в спектакле это обычно происходит, и делается как верящими в это, так и не верящими). В этой пьесе важно вот что: полного, реального контроля у родителей над этим нет. Доказательством этому может служить большое, слишком большое число «неудач», то есть появления детей не того пола, который «заказывался».

Меня всегда поражало, какая это распространенная история – все ждали одного, а родился другой. Я наслушался их, когда работал в детской поликлинике, и тогда у меня не было своих детей, и мне такой расклад казался чушью, еще одним дурацким бременем на плечах несчастных детей. Потом, когда я захотел своего ребенка, я как миленький делал специальные ритуалы, чтобы родился мальчик, и не сомневался ни секунды, что это он – с первого месяца беременности.

И вот тут наступает интересный момент. Мне повезло, или я добился своего, и ребенок «попал в масть» того, что хотели его папа и мама (мама тоже хотела мальчика, уже по своим причинам). Но со стороны понятно, что все мы рисковали тем, что фокус не удастся, и новорожденная девочка получит конкретный бессознательный невроз на много-много лет.

Этот невроз – это второй акт нашей пьесы. Слишком нередкий сюжет, повторяю: на место ОДНОГО родилось ДРУГОЕ. Что будет происходить с этим другим? Оно, скорее всего, будет стараться своим родителям подыгрывать. Можно сказать иначе (хотя это то же самое): оно будет виновато в своем несоответствии, и будет стараться его загладить. Оно, скорее всего, не знает, что это невозможно, что в нашем мире мужчины и женщины – это разные, несмешиваемые во многих важных сюжетах роли. Эти роли-то – из взрослой жизни, а в три года почти что нет мальчиков и девочек, есть только воспитываемые роли, которые к тем реальным будущим относятся символически и косвенно, примерно как голубые ленточки, шорты или пистолеты (мальчиковая символика) к тому, что деньги в семью зарабатывает мужчина. И родители, если у них в мозгах впечатан образ не того пола, очень и очень могут вести воспитание в двойных посылах: с одной стороны, например, воспитывать мальчика (чтобы он занял в социуме место, достойное своей пиписьки), а с другой – девочку (чтобы удовлетворила ноющее место в их сердцах). И результатом такого воспитания станет некоторая система сложных игр, в которых с одной стороны – все, конечно, так, а с другой – совсем наоборот. Вы встречали, например, девочек, очень похожих на мальчиков? Можно с очень большой вероятностью сказать, что они – актеры этой оперы, и в их семье есть какая-то важная причина, чтобы на их месте был мальчик, и они стараются удовлетворить этот позыв как могут (хотя им это наверняка трудно, особенно в репродуктивном возрасте).

Тут обязательно нужно сделать отступление и назвать для многих совершенно тривиальный факт – мальчики в нашей культуре ценились всегда больше девочек, и прошлое время сказуемому своему глаголу я придал только ради комильфо, чтобы с «новаторами» не спорить. (Ненавижу спорить с «новаторами»: я им о вечности, а они мне: «А теперь все изменилось!» Вот буквально, блин, пять минут назад, или в 1965 году все изменилось, и теперь уже люди не люди, мужчины не мужчины, женщины не женщины, а семья не семья! Все теперь наоборот, сложился человек нового типа! Да вот вам дулю! Извините, отвлекся). Да, так вот: при патриархате ли, в Европе ли, в иудейско- христианской традиции ль, но по каким-то странным историко- мифологически-экономическим причинам мальчики ценились больше девочек, а поскольку мы с вами еще не Азия при буддистском матриархате, то и поныне все примерно так же, родовые законы быстро не меняются. Я не возьмусь собирать все тайные смыслы этих законов, но скажу только, что именно поэтому, вероятно, сюжет девочек, вместо которых хотели мальчиков – это более распространенный сюжет, чем наоборот. И что мы имеем в этом сюжете? – повышенные «бойцовские» качества обычно, маленькие груди, угловатость (или мешковатость) движений, усики, низкий голос, неприятие женственности, слабые сексуальные качества (или наоборот, повышенную «блядовитость»), нередко проблемы с рождением и выкармливанием детей (хотя вот на этом, кажется, эти качества начинают выравниваться, и если уж женщина проходит через материнство, то как правило, в очень большой степени действительно становится женщиной). Они во многих смыслах ощущают себя мальчиками, хотя им очень трудно озвучить эти смыслы. Это довольно трудный сюжет, хотя ничего сверх-жесткого в нем нет.

Конечно, многие девочки, которые умные или еще как, догадываются в какой-то момент (хоть бы и в 30 лет!), что одно дело – удовлетворять родительские фантазии, а другое – жить свою взрослую жизнь, и понимают, что надо сделать выбор, и выбор делают, почти единственно возможный (я оставляю это «почти», например, потому, что практически ничего не знаю про лесбийские «семьи»; а лесбиянки мне всегда так нравились на фотографиях, что я заранее и на всякий случай не хочу с ними ссориться).

Да, я думаю, хорошее развитие этого сюжета – это принятие женственности, в любом возрасте. Потому что жить в сюжете, где ты хочешь быть слоном, а сам комар – хреново. Тело свое не любишь, оно тоже в ответ барахлит. и, короче, мы не назовем это идеалом счастья и покоя.

Мы можем описать это явление (так делали некоторые известные психотерапевты) как такую сказку: ребенок как бы составляет с родителем (одним или двумя) тайный договор: хорошо, я буду того пола, какой вы хотели. Хеллингер говорит, что ребенок это делает из любви, Гоулдинг – как «первичное решение» и так далее; неважно, какие мы применяем метафоры, важно, что что-то такое может происходить. Взамен ребенок хочет обычное, детское: «любите, принимайте».

И, конечно, когда дело подходит к половозрелости, ребенок имеет право это решение перерешать. Хотя, с другой стороны, какое я имею право так говорить? Может, Роду действительно был нужен мальчик? И если девочка в такой сказке действительно станет девочкой, она всех ужасно предаст? (Так подобные девочки нередко себя и чувствуют: что для нее стать стопроцентной женщиной – это предать маму или папу, или вообще неизвестно кого жутко важного). Но все-таки, по зрелому пятиминутному размышлению, я думаю – имеет право. Они-то ее кинули – дали не то тело, которое было нужно. Значит, фокус уже все равно не вышел, и не по ее вине. Мальчика уже нет. Можно дожить эту жизнь уже в том формате, который случился.

И такую операцию по «принятию своего пола» я назову третьим возможным сюжетом половой идентификации.

Операции по принятию своего пола

Чтоб вы себе не крутили неприличные картинки (я вас знаю, киномехаников-подпольщиков), я сразу определю: это не про пиписьки, это про социальные и семейные роли. Назначаются такие операции тем, кто со своим полом не в ладах, не в ладушках. Сих бунтовщиков по земле русской, как и иноземной – немалое количество. И я, как говорится, там был, мед-пиво пил, по штанам текло, под статью не попало; но хватит завирушничать, пора дело пытать.

Предположим, герой, молодой человек, холостой кавалер, лет двадцати пяти, никак не может стать мужчиной. То есть – что это значит? Ну, это может значить разное, в принципе, в буквальном смысле это всего лишь мнение о нем других людей: то один такое скажет, то другая. Просто, как им кажется, в ряде ситуаций он ведет себя не как «мужчина». Например, не спит с тетками. Или, например, спит, но им за это не платит. Или, например, не может настоять на своем, не зарабатывает денег, стеснителен до посинения (собеседника), спит с плюшевым мишкой, боится боли, не умеет забить гвоздь, живет на шее у родителей, брата или подруги и т. п. Короче, обладает сильно пониженной крепостью в разных житейских смыслах (часто пытаясь компенсировать ее прекрасными детскими чертами характера, за что обычно и любим, и подкармливаем).

И вот теперь, представив себе эту картину, давайте согласимся, что половая идентификация не получается автоматически, и одним махом тоже не образуется. Потому что эти роли, которые половые – это довольно сложная штука, многокомпонентная. Если учить их по одной, за сорок лет не выучишься. К тому же, сознательно они не представляют из себя такой изумрудной ценности, чтобы их учить – потому что роли противоположного пола тоже прекрасны, и тоже ужасны, и давайте вообще будем выше этого, все с серьгами в ушах, бисексуальны и счастливы. (Это всё Трикстер болтал, это в его сказках он то член на дерево наматывает, то детей рожает, не стоит его слушать нам, взрослым, серьезным людям.)

Но судьба нарисованного мальчика внушает много опасений, и коли доктором ему будет не он сам и не старший мужчина, а матушка судьба, то, согласитесь, его, скорее всего, ждет много ее ударов. Ну, давайте перечислим самое поверхностное: женщины или не будут его замечать, или будут использовать его как игрушку, но рожать от него не захотят; очень вероятны аборты, за которые ему потом всю жизнь придется расплачиваться (не объективно, но в нашей сказке); очень вероятна поэтому потеря первой любви, самой лучшей; в серьезные дела его брать не будут, и зарплата останется соответственной; реализации творческих мечтаний он почти наверняка не добьется; есть приличная вероятность «детских» болезней – от энуреза до опухолей); наконец, плюшевый мишка может стать жестким! (Трикстер: «От спермы?» Да хоть просто от старости! За сорок уже начинает автоматически казаться, что раньше мишка-то был помягче.)

Вот поэтому своевременная операция по принятию пола (Трикстер просит написать: «Только в нашей клинике!») может быть адекватной и целительной.

А как происходит эта операция? Я много лет, как и многие окрестные психотерапевты, был увлечен словом «инициация». Сказки про нее есть очень красивые, но делать ее самому мне очень в лом. Прежде всего, потому, что инициация – это очень насильственное дело, из этой песни мордобоя никак не выкинешь. А я не люблю насильничать, даже когда потом спасибо говорят. То есть, конечно, бывает, случается, не убережешься, но на поток мне такого ставить не хочется. Да и культура этого не поддерживает, ни деньгами, ни одобрением.

Но с годами я понял, что такую операцию можно проводить хитрее. Хотя базовые фигуры в этом взаимодействии остаются прежними. Это «мальчик» и «взрослый мужчина» – или, соответственно, «девочка» и «взрослая женщина». Причем, учтите, в этой сказке роли не смешиваются, и, например, «взрослый мужчина» «девочку» может трахать, но не может «сделать женщиной». Это понятно из самого названия спектакля: «половая идентификация». Идентификация – это когда ты отождествляешься с кем-то, считаешь себя кем-то, и кросс-половые идентификации тут никак не помогут. Хотя трахаться может быть приятно.

Да, так вот, а теперь, как говорил Карлсон, угадай, малыш, какой «взрослый мужчина» лучше всего подходит как объект для идентификации. Нет, не угадали, не Карлсон. У вас еще две попытки. Нет, не дедушка Ленин. И даже не первая любовь вашей мамы, хотя многие, похоже, ориентируются именно на это.

Это мальчиков папа, и если вы действительно не угадали, то пойдите и застрелитесь, потому что жизнь ваша есть и будет грустна и инфантильна. Эти дурацкие шутки с угадыванием просто отражают большое количество похожих сцен из моей практики. Очень многие люди ведут себя так, как будто папов у них нет. И если эти люди – девочки, то это полбеды и другая глава, а если мальчики, то – вот именно.

Отец является, помимо прочего, первичной фигурой для половой идентификации. И чтобы стать «мужчиной», «мальчику», в сущности, надо сделать только одно танцевальное па, которое Хеллингер называет «перейти в зону влияния отца». «Перейти» здесь возникает потому, что изначально мальчик обычно связан с мамой, сильно, как ребенок. Но наступает время, когда его связь с мамой, оставаясь даже сколь угодно взаимно приятной, начинает плохо сказываться на развитии половых ролей и кучи зависящих от них прочих качеств. От мамы быть мужчиной не научишься. И тут всё, что нужно сделать для объявленной нами операции – это: перейти – в зону – влияния – отца.

Так просто звучит! – но что это на самом деле значит?

Нас тут много разных: многие выросли без отца, многие с собственным отцом сильно поссорились, многие считают отца тряпкой, пустым местом, неудачником. И операции поэтому должны быть несколько разными. Но, в основе своей, этот сюжет первой стадией знаменует признание отца – что он есть. И для кого-то из нас уже эта стадия крайне трудна; и тем не менее, необходима. На второй стадии «мальчик» признает отцовское главенство и «право на маму» (это, в определенной степени, знаменует концовку такого распространенного семейного сюжета как Эдипов комплекс, на котором многие из нас связь с отцами и теряют). Для многих и эта стадия представляет из себя большой труд и даже личный подвиг. И на третьей стадии «мальчик» признает отца в себе, то есть осознает в себе отцовские черты и дает им право на существование. И это тоже бывает сделать очень трудно, потому что этот «мальчик», скорее всего, потратил годы на то, чтобы от отцовских черт избавиться. Но баланс приобретений и потерь в таком деле «стирания и недопущения» почти всегда хреновый, а вот баланс «признания» обычно позитивный.

Я пишу, и многие судьбы проходят передо мной, и десятки голосов мне говорят: да как же можно смириться с тем, что отец бросил маму? бил меня в детстве? спился? и так далее, далее, далее. Что ж, конечно, в этой сказке есть другой вариант – это постараться «вычеркнуть отца». Я хочу, чтобы вы понимали перипетии этого сюжета вычеркивания: там почти наверняка прописан сильный невроз, то есть внутренний конфликт между собственными частями личности, которые на отца похожи (их не может не быть, извините), и теми частями личности, которые отца отвергают, и пытаются обычно вести себя так, как будто они и есть целая личность. И вот как раз половая идентификация может попасть в такую вилку, и мальчику с позитивным образом отца будет правильно ее пройти гораздо легче, чем тому, у которого – негативный.

(Здесь очень частым сюжетом является такой: «мальчик» отвергает отца не сам по себе, по собственному критическому размышлению, а вслед за матерью, из солидарности (и идентификации) с ней. Про это, про «борьбу Родов» я еще напишу отдельную главу. Конечно, для мальчика, выросшего без отца, это тем более естественно – держать сторону единственно доступного родителя. Но когда дело подходит к половозрелости – это оказывается ужасно не выгодно. Очень рекомендуется, если так произошло, в процессе и ради возмужания «продать часть материнских акций» и на вырученные ресурсы «купить отцовские». Тупо, упрямо продираясь через всё его, отца, хамское несовершенство. Когда эти акции покупает сын, они, как правило, начинают сильно расти, простите мне метафорический ряд дядюшки Скруджа.)

Кстати, о дядюшках, good news: для многих из нас есть хороший шанс научиться мужественности и «мимо отца», но используя «отцовскую фигуру». Старший брат, дядя, отчим, учитель тоже способны передать эту штуку – в сущности, требуя при этом прохождения тех же стадий, с признанием и подчинением. Инициационные обряды традиционно проводил, кстати, не отец, а всякие подобные старшие мужчины.

И последний сюжет этого спектакля может поразить своей нелогичностью присутствующих дам и детей. Одним из главных признаков обретения мужественности является, в сущности, способность к мужской конкуренции, которая и является одним из требований к мужской роли времен патриархата и Кали-юги. «Выходным экзаменом» на то, что операция по принятию пола прошла успешно, является очень часто довольно силовое и насильственное установление границ отцовской власти. Успешный сыновний бунт, другими словами. Материальное и психологическое отделение, установление «собственного государства», в котором власть принадлежит уже не отцу и не матери, но тебе, такому борзому «уже не мальчику, но мужу».

Мрачная хиппи

Первая наша встреча была случайной и непримечательной. Я шел по берегу Черного моря, шел далеко, возвращаясь из Лисьей бухты домой. Людей я не видел уже часа полтора, когда вдруг из-за очередной скалы навстречу вышла дева, замотанная в тысячу одежек (а была жара, и я шел почти голый) и спросила у меня дорогу. Дорога была простая – по берегу моря, объяснять нечего, но мы остановились поговорить. В какой-то момент я спросил, как ее зовут, и она ответила: «Неживая»; а я чуть не поперхнулся. Вопрос «Это кто ж так тебя?» застрял у меня на губах. Потом я все-таки окультурил свое удивление во что-то вроде «Зачем же так живого человека называть?», но она печально улыбнулась и не стала отвечать. Мы еще поболтали пару минут и разошлись – она пошла в бухту, а я домой.

Только через год мы встретились снова. Я делал в Лисьей бухте такой маленький семинарчик, почти что только для своих, и вот там появилась «Неживая». Одета она по-прежнему была в ворох брезента – ну или как там называются эти походные ткани. В поэтическом смысле, короче, это был брезент, всякие плотные цвета хаки и черные походные одежки; очень, вероятно, удобные для Заполярья, но в моем вкусе несколько тяжеловатые для Крыма. Пока она сидела в сторонке, все было почти адекватно, но когда пошли телесные упражнения, то стало тяжело. Облегчить костюм ей было тяжко; но это было полбеды. Настоящей проблемой было для нее позволить кому-нибудь ее касаться. Упражнения были массажные, а она чужое прикосновение почти что не могла выдержать. На второй день она даже стала стараться «расслабиться», но когда народ стал дотрагиваться до нее, то у нее начались пароксизмы щекотки, она дергалась, нервно хихикала и, короче, для массажа была непригодной.

Мы даже попытались все вместе «разобраться» с ее дерганьем, и стали касаться ее одновременно шестью-семью руками в разных местах, и выяснили такую простую вещь, что когда она прикосновения не замечала, то и никаких дерганий не происходило. Короче, это была реакция «головы», а не «тела». Тело у нее, кстати, был пухленькое и вполне миловидное. В Лисьей бухте нудистские пляжи, там она спокойно – как все – купалась голой, и я рассмотрел ее в какой-то момент повнимательнее. Дева как дева, немножко толстенькая, плотная, молодая.

Да, там опять была тема с кличками, только на этот раз все клички разом раздал я, просто в какой-то момент меня повело и я всем сказал, на кого они похожи. Ее я назвал «бомжем», и по-моему, она обиделась. Хотя на следующее утро, когда я чуть не споткнулся о нее, спящую отдельно от всех чуть ли не посреди поля, я только поздравил себя с точностью характеристики.

Есть такие люди – им не нравится грустить в одиночку. Хочется сделать какой-то спектакль помощнее. Я смутно представлял себе историю «Неживой», хотя не очень задумывался. Услышал я ее в конце того лета. Мы уже довольно-таки стали друзьями. Она подарила мне свою кепку – как она сказала, это был символический прием в «общество хороших людей». Компания ребят, с которыми она тусовалась, мне тоже была очень симпатична. В какой-то момент мы оказались ночью у костра, накурившись крепкой марихуаны.

Рассказывала свою историю она не мне, но никто не возражал, чтобы я слушал. (Так бывает, впрочем, что история рассказывается косвенно – вроде одному, а на деле другому.) Нет, она не рассказывала историю. Это у меня в голове все так сложилось, как сказка.

Жила-была очень энергичная, умненькая и веселая девочка. В школе училась очень легко, на «отлично», но это мало занимало ее времени и усилий. В четырнадцать лет ее вело во все стороны: она писала стихи, гуляла со взрослыми парнями и так далее. Родителям это очень не нравилось. Ссоры с ними загнали ее совсем в жесткое положение, когда она в пятнадцать ушла из дома, чтобы учиться в какой-то спецшколе-интернате. Учиться ей, опять же, было легко, но атмосфера там была совсем несентиментальная: пьянки, драки, молодежный бандитизм. Год она тусовалась с «панками», год – с «рокерами». Не то чтоб я очень хорошо понимал, о каких благородных донах идет речь; меня интересовало другое. В пятнадцать лет у нее появился друг, с которым они стали спать. Тогда она была очень симпатичной (уже позже, когда я смотрел ее фотографии, я понял, что таки да). В шестнадцать лет, конечно, все довольно симпатичные. В этой среде сексом занимались много и беспорядочно, но пока у нее был друг, ей удавалось хранить ему верность. Потом она забеременела, ей было шестнадцать лет.

Аборт.

Тут можно не пересказывать, всё как обычно: «как во сне. не понимала, что со мной и где я.» Что тут не понимать: это был первый страшный удар со стороны ее любимого секса. Парень очень скоро не выдержал, исчез. Еще какое-то время она продолжала спать с разными другими, но это было уже не то. Совсем, совсем не то. Ей уже не хотелось. Но тут она увидела оборотную сторону своей миловидности: приставали со всех сторон, много и сильно. Не огражденная защитами социальной среды, она построила эти защиты сама. Так постепенно строился образ «мрачной хиппи».

Мрачная хиппи не радовалась жизни, она любила грустные песни и философию отчаяния (ее удовлетворял в этом смысле Сартр и прочие). Она не выносила чужих прикосновений – они все были грязными приставаниями. Она одевалась в темные шмотки походного происхождения, своеобразный унисекс, скрывающий и выравнивающий все формы. Думала о самоубийстве. Ни с кем не спала (с такой реакцией на прикосновения это мне и раньше было очевидно).

Тут, как говорится, ни убавить, ни прибавить. В ту ночь я не вел с ней душеспасительных бесед. Было ясно, что она и сама очень многое понимает. Мы еще поговорили один-два раза, а потом лето закончилось, и мы разъехались по своим краям обитаний.

Прошло два года. Я почти ничего о ней не слышал. Была пара- тройка писем, какие-то рассказы общих знакомых, потом шальная новость, что она взяла другое имя (не хипповскую кличку, а имя основное, «цивильное»). Какие-то у нее с друзьями происходили бурные «движняки», но я жил далеко, и был не в курсе.

И вот наконец мы встретились год назад, и она рассказала чудесную историю. То есть на самом деле, она рассказала мне кучу историй. Но меня восхитила последняя. Первые были про постепенную психотерапию, как она распутывала клубочек своего невроза, как училась прикосновениям. Как на смену кличке «Неживая» пришла кличка «Сова», и это было уже гораздо веселее.

Да, так вот, последняя история. В сущности, там никакой истории нет, можно сказать, одна развернутая галлюцинация. Все произошло, когда она съела несколько десятков псилоцибиновых грибов. За что я их уважаю – они устраивают такую психотерапию, какую не в силах придумать и осуществить ни один человек. Хотя «на поверхности» не делают практически ничего.

Итак, лес, грибная поляна, осенний полдень. «Сова» собрала и съела грибы одна (уже не первый раз в жизни). Вот какая была ее основная идея в это время: что у нее совсем нет «женской энергии». Что той энергии, что у нее есть, хватит только на то, чтобы забеременеть, выносить и умереть при родах. Такую она себе лелеяла мрачноватую фантазию – не нам судить, насколько реальную. И вот она ела грибы, чтобы понять, где и как этой женской энергией можно зарядиться.

Через какое-то время ей захотелось двигаться, и она стала танцевать. Она стала двигаться легко и бездумно, все быстрее и быстрее, пока не закружилась вихрем и не упала на землю. Когда она подняла голову, прямо перед ее лицом из земли торчал сучок. Ну очень определенной формы. И когда она узнала это форму, появился Он.

Она назвала его «Великий Хуй». Он был огромным, выше деревьев. Тем, кто не знаком с переживаниями такого рода, я попробую объяснить: это не совсем галлюцинация, потому что мозг знает различия между «реальными» деревьями вокруг и таким видением. Однако видение субъективно обладает очень четкой структурой, постоянной во времени, и занимает сознание покруче деревьев. Если у вас болит зуб – происходит примерно то же самое: ваше внимание очень занимает нечто, что больше никто вокруг не видит и не чувствует.

Итак, «Сова» увидела Великий Хуй, и сразу поняла, что с такими не шутят. Он возвышался и парил горделиво и победоносно, не очень обращая на нее внимание. У нее появилось чувство, что она попала внутрь какого-то древнеславянского ритуала. Все, что потом говорилось, как-то пелось в особом постоянном ритме, речитативом, и слова были тоже славянские, древние. Это – пересказ пересказа, так что слов нам тех не услышать.

Она сказала нечто вроде: «О Великий Хуй! Где мне найти свою силу?» «Ты наказана, – ответил он. – Ты наказана за то, что соперничала со мной». Какое-то время эти слова повторялась и как бы «зависли», а моя подруга видела проносящиеся картинки тех моментов своей жизни, когда она действительно «отворачивалась» от великой силы. Сделанного не вернешь, это было понятно. «Что же мне делать, Великий Хуй?» – взмолилась она. «Смирись и молись», – был ответ. Она стала на колени и поклонилась. Она действительно возжаждала прощения и знала, что больше ниоткуда она его не получит. Слова ее молитвы были не очень понятны ей самой, они были архаичны и шли в том же ритме, в том же речитативе.

Через какое-то время Великий Хуй как бы кивнул ей и стал таять в воздухе. Прощение, вероятно, было даровано, хотя никто ничего определенного не сказал, и она была не уверена. Но Хуй исчез, и больше делать было нечего. Она почувствовала, что ей хорошо бы сейчас отойти в безопасное пространство, лучше «женское». Она отползла к березе (как-то было очевидно, что береза – дух женский) и в изнеможении легла на траву. На живот. Какое-то время она просто лежала, но ритуал продолжался: в том же ритме шелестела трава и березовые листья, напевая ей теперь что-то успокаивающее и родное.

Сколько еще пролежала она – неведомо (а внешне вообще могло пройти три секунды), да только в какой-то момент почувствовала она сзади себя плотное тело. Это тело совершенно недвусмысленно залезло к ней под одежду и начало ее трахать. «Не трахать, а теплить, бери слова получше», – сказало существо. «А ты кто такой?» – спросила наша героиня. «А я Ебун Ебучий», – ответило существо. После этого ответа уже было совершенно понятно, что делать: расслабиться и получать удовольствие. Что «Сова» и стала делать.

Ебун Ебучий поработал долго и на славу, а когда исчез, все нутро ее было залито той самой горячей волной, которая – уже было яснее ясного – и была той искомой «женской энергией». Постепенно улегся ветерок и вместе с ним затих древний ритуал. Она почти не запомнила тех слов, что лились как песня; разве что остались красивые слова «он меня вытеплил». Теперь она могла родить и выжить, теперь она вообще была готова к новой жизни. Образ мрачной хиппи, и так раскачанный за последний год, распался.

Та женщина, которая мне рассказывала всё это, уже не очень напоминала «тысячу одежек». А напоминала она. ну, баба и есть баба. Всё, короче, было при ней.

Так что это история со счастливым концом.

Нет, это история с хорошим концом.

Нет! Эта история – с Великим Концом!

Ебун Ебуныч, мое почтение!

Безотцовщина

Жил-был мальчик без папы. »

«Не может быть!»

«Жил-был мальчик без папы. »

«Не может быть!»

«Жил-был мальчик, который забыл о своем папе. »

«Вот это возможно, да. И что?»

Жил-был мальчик, который забыл о своем папе. Как это может быть? – просто на месте папы у него стояла мама. И с одной стороны, где мама (слева), стояла мама, и с другой стороны, где папа (справа), тоже стояла мама. И слева было так хорошо, что мальчик просто прилипал туда, и там мама называла его «солнышком» и «пупсиком». А справа было так плохо, что мама называла его «хамом» и «мерзавцем». Как будто другая мама, другим голосом.

Эта другая мама была злая. Она-то и не пускала сына увидеть своего папу. На этого папу она была очень-очень зла и обижена. И еще она боялась, что сын станет таким же как папа. А этого «папу» она помнила такого, с каким рассталась, а не того, с которым встретилась. Мама-с-правой-стороны понимала, что она злая, но оправдывала себя тем, что ведь это «священная война» за лучшую участь своего ребенка – чтобы он вырос таким, как мама (которая, как ни крути, симпатичная женщина и хороший, хотя и несчастный, человек), а не как папа (которого она, чтобы свести его к минимуму, к нулю, называла в разговорах со знакомыми «биологический отец», а при сыне не называла никак, ради того же самого).

И у сына были как будто две половинки души. Одна – как клубника, милая и сладкая, любимое дитя любимой мамы, которая любого встречного превращала в свою маму и ласкала взор. А другая была рваная и больная, и он сам про нее очень мало знал. К людям он старался поворачиваться первой стороной, но попробуйте-ка поворачиваться ко всем вокруг только левой стороной – и вы поймете, как это трудно и невозможно! С этой стороны стояла злая мама, и сквозь град ее упреков и криков еле-еле виделся далекий образ таинственного отца. От которого шла самая притягательная сила на свете, потому что самая родная и самая запретная. В сущности, все, что он знал про своего отца, было то, что отец плохой человек и алкоголик.

И ему пришлось стать плохим человеком и алкоголиком, из верности этому далекому и внешне незнакомому человеку.

Любовный треугольник имени Эдипа

Сын. Хочу свой клин загнать меж мамы с папой. Мне папа там не нравится совсем. Любви моей он вовсе недостоин. Маман, напротив, очень хороша. Я за нее сейчас вступлю в сраженье. Ее от папы-зверя защитив, я докажу свое. мое. я тоже.

Диавол. Иди, малютка, бей отца виной! Он пьяница и жалкий самозванец. Ты мог бы народиться от другого, во сто раз круче.

Мама. О мой герой, милашка!

Сын. Мы с мамочкою выгнали отца.

Диавол. И я б такое сделать был бы рад.

Отец. Во сын какой растет! Отличный малый! Жена, стервоза, портит дело зря. Но он свое поймет, лишь дайте время. Он папку вспомнит!

Сын. Батя! Сколько лет!

Отец. Не виделись, пожалуй, мы лет десять.

Сын. А ты. не постарел.

Отец. Спасибо.

Сын. Хренова доля землечеловека. Он на страданья, кажется, рожден.

Отец. С учебой нелегко?

Сын. И с ней, с заразой. С девчонками полегче.

Отец. Я был – таким же.

Сын. Правда?

Отец. Правда.

Сын. И ты без папы вырос?

Отец. Как и ты, я с папой вырос, только я его – не замечал. Я думал, одною мамой обойдусь.

Сын. Не вышло?

Отец. Не вышло, и не выйдет у тебя. Раз ты без папы – значит, не мужчина. А не мужчина – так и бабам – пф. На только поиграться. Так – не нужен.

Сын. Бедные мы люди!

Диавол. И я грущу нередко, наблюдая.

Отец. Да все нормально. Ну, вынимай свой клин!

Сын. А ты меня – не будешь бить?

Отец. Не буду.

Мама. Нет-нет, мой сын меня гораздо лучше – и удовлетворяет, и вообще. Он мой мужчина самый распрекрасный.

Сын. Вот видишь, папа, я тебя – того. Похоже, победил.

Отец. Да, вижу. Счастлив?

Сын. Я мудила.

Мама. Ты за меня старался, мой хороший.

Отец. Ну, я, наверное, пошел.

Сын. А я зато курю и пью уже как взрослый.

Отец. Ну, молодчина!

Сын. Дай денег, а?

Отец. Конечно, на.

Сын и мама (вместе). А что так мало?

Диавол. Черт, тут я как-то перегнул. Кто знал, что они такие идиоты и всему верят?

Конец сцены. Сын женится, у него рождается ребенок, жена перестает ему давать, он начинает пить и гулять; когда сыну исполняется два года, разводится и живет у мамы…

Рыцарь по имени Фэнтези

(или МАЛЬЧИК, КОТОРЫЙ СУМЕЛ УДОВЛЕТВОРИТЬ И

ПАПУ, И МАМУ)

Кто бы мог подумать, что этот мальчик станет Странствующим Рыцарем?

Посмотрите на него в детстве: их как будто два, этих мальчика. Какой он буйный и веселый дома! Только его и слышно! А в школе, во дворе – тихоня и молчок. Вы просто его не заметите, если специально не станете искать.

Он обожал книги, конечно, он с детства обожал книги. Но не какие-нибудь Бэмби – а бесконечные романы о грандиозных путешествиях и приключениях, смелых и отважных героях, таинственных проходимцах, великих авантюрах – о! о! о!

Его игрушки убирала обычно мама, а вот книги – он сам. Книжная полка – единственное место, где был порядок в комнате мальчика Фэнтези.

Пока он рос, его папа шлялся где-то на Севере, появлялся дома редко. Когда папа приезжал, он казался мальчику диким и дивным чудищем. С папой он почти не решался разговаривать, он только любил трогать его вещи, и даже они были таинственными и грозными. Зато мама при папином приезде взмывала как собака при появлении волка, и лай не прекращался еще несколько дней после его отбытия в очередной поход. Папа, кстати, работал на севере бухгалтером, но Фэнт не знал, что это такое.

Фэнт закончил школу вполне сносно, и был направлен учиться в столичный университет. Отучившись два года, он заболел (что-то с сердцем), приехал домой лечиться и как-то постепенно там и остался, перейдя на заочное обучение. С книгами он чувствовал себя гораздо веселее, чем с университетской толпой. Как в детстве: внутри дома и снаружи.

Они болели вместе с мамой. Впрочем, Фэнт довольно быстро поправился, а мама всегда немножко любила поболеть. Болезнь была такой ее подружкой – раз, позвонит, и вот уже пришла, и никто ее не боится, своя в доме.

Папа уже перестал появляться в их тихом и спокойном мире (последний раз в жизни Фэнт видел его лет в пятнадцать). Женщины – да, женщины мучили Фэнта, манили и дразнили, путали сны и заставляли воображать черт знает что. Многое успокоилось, когда у него появилась подруга Фантазия. Мог ли Фэнт пройти мимо девушки с таким именем? Они переписывались горячо и страстно каждый день, но увидеть Фантазию ему удалось только через несколько лет, когда она вышла замуж за Тупого Франта, а Фэнт уже переболел ревностью.

Потом Фэнт был долго помолвлен на чахоточной деве, к которой ездил раз в месяц, и как-то не получал от этого удовольствия.

Удовольствие вроде бы получала мама. Потом девица как-то совсем стухла, и с нею, слава Богу, и свадебные планы.

В 35 лет Фэнт был красивым мужчиной, романтика, длинные волосы, изысканная речь. Спросите – какие в его жизни тогда были проблемы? А никаких особо не было.

Так вот, Фэнт стал Странствующим Рыцарем совсем не в каких-то фантазиях и книгах. Он стал им на самом деле, как доблестный Дон Кихот. Это случилось через три месяца после того, как умерла его мама. Когда он отплакал и повзрослел, все стало на свои места, он понял, что он любил всю жизнь, и что по-настоящему важно, а что – так.

Он сел на коня и выехал за ворота своего поместья. Многие считали его безумцем, многие завидовали, многие любили. Он не очень хорошо вначале держался на коне, но его современники вообще этого не умели. Он пытался спасать несчастных и выступать на турнирах. Он жил в ладу с самим собой. В дом его переселилась кузина со своими детьми, и его это совершенно устраивало и означало, помимо прочего, какой-то порядок и обед, который он ел обычно ночью.

Для подвигов и турниров он выбирал почему-то страны севера.

У него действительно было больное сердце, и он умер значительно раньше старости.