13.01.2009

13.01.2009

Надо научиться выдавать свое желание за желание ребенка. Научиться убеждать его в том, что он сам придумал то, что на самом деле придумал взрослый.

* * *

Залезли с Борей на горку и, свесившись вниз, смотрим на маму.

— Смотри, — говорю я Боре, — там мама!

В это время мама также начинает привлекать Борино внимание.

— Боря! Боренька! — зовет она снизу и изо всех сил машет нам руками.

— А давайте вы нам будете мячик бросать, а мы его будем ловить, — предлагаю я.

— Давайте, — соглашается мама и отправляется на поиски большого пупырчатого мяча. Найдя его и подойдя к нам поближе, она опять зовет Борю: — Боря, смотри! Смотри, какой мячик большой!

Я обняла Борю, мы вытянули вперед руки и приготовились ловить мяч.

— Раз! Два! Три! — отсчитывает мама. — Лови! — говорит она и кидает мяч в противоположный угол горки.

— А как же? — уди вилась я. — Мы же так долго готовились, мы же собирались его ловить. Зачем вы его бросили совсем в другую сторону?

— Ну, я подумала, что вы можете не поймать его, — растерялась мама.

— Вот и поиграли… вот и поймали мяч. Как ребенок может научиться играть, как он может соответствовать каким-то ожиданиям, как он может общаться, если это общение не поддерживается? Откуда может появиться навык совместной игры? Как он может научиться видеть вас и отвечать на ваши запросы и ваши ожидания, если вы со своей стороны этого не делаете, если вы живете какими-то своими параллельными мыслями? Как он может получать новый опыт, если вы его ограничиваете, если вы действуете в другом поле, не в его, если начали вместе, а закончили по отдельности?

Вот еще несколько схожих ситуаций.

Послонявшись какое-то время по залу, Миша нашел лошадь на колесиках и, вытащив ее в середину зала, взгромоздился на нее.

— Здорово! Будешь кататься? — задаю я риторический вопрос и, не заметив сопротивления с его стороны, предлагаю маме: — Давайте вы встанете с одной стороны зала, а я с другой, и будем катать Мишу друг другу.

— Давайте! — тут же согласилась она и пошла на противоположный конец зала, остановившись около горки.

Я подкатила лошадь с Мишей к себе и стала показывать ему на маму, стоящую у горки.

— Смотри, Миша, — говорю я, наклонившись к нему, — вооон там мама! — И я показываю на нее так, чтобы Миша ее увидел. А мама, стоя у горки, замахала руками и стала привлекать его внимание к себе.

Когда он наконец-то ее увидел, я начала громко считать, в то время как мама продолжала удерживать на себе его внимание.

— Раз! — И Миша, застыл, ожидая продолжения, — Два! — Он стал внимательно смотреть на маму, ожидая начала пути. — Три! — сказала, и, разбежавшись, толкнула лошадь с ним по направлению к маме, которая, раскрыв руки, ждала, когда он подъедет к ней. Но стоило ему практически вплотную подъехать к ней, как она сделала шаг в сторону, а он вместо маминых объятий мягко въехал в горку.

— Ой, а что это вы сделали?

— Так он уже медленно ехал, — говорит мама, — он не ударился.

— Но он же к вам ехал, а не к горке. Разве нет?

— Да, а я как-то и не подумала…

Опять же как можно хотеть от ребенка, чтобы он ориентировался на взрослого, если взрослый не ориентируется на него? Мишиной маме казалось, что она все предусмотрела, ему не будет больно. Но, как и в предыдущем случае, оказалось, что они существуют в каких-то разных реальностях. Мишиной маме казалось, что того, что он едет к ней, смотрит на нее, вполне достаточно. Опять начали вроде как вместе, а закончили — по отдельности, вернее сказать, не закончили вовсе. В поездку на лошади входило несколько пунктов, и ее окончанием должно было быть таким: мама ловит Мишу и отправляет в обратную сторону к «тете Кате»… в результате поймала горка… мама так и не поймала. Но не потому, что не хотела, а потому что, на ее взгляд, все необходимое было уже выполнено. Такое ощущение, что ребенок воспринимается как-то фрагментарно, по частичкам, не целостно. И игра воспринимается не целиком как процесс: «смотрит, едет, ждет, когда его поймают, какой молодец!», а как набор составляющих: «посмотрел — хорошо», «едет — хорошо», «ждет — хорошо».

Вадим увидел висящий на стене развивающий коврик со всякими зверями на липучках. И очень медленно, почти незаметно, стал двигаться в его направлении. Я пошла за ним и, когда он подошел, помогла ему отцепить сначала зайчика, потом машинку, на которых он очень заинтересованно смотрел. В это время сзади к нам подошел папа и говорит:

— Смотри, Вадя, какую я пилу нашел, — и показывает ему игрушечную пилу, отвлекая его от коврика.

— Вы заметили, что вы сейчас сделали? — спрашиваю я.

— Нет, а что?

— Одна из ваших жалоб — это то, что он ничем не занимается сам, ничего не может придумать, зацикливаясь на том, что вы ему показали. Но как же можно научиться занимать себя, что-то придумывать и играть в это, если вы, сами того не замечая, обрываете его самостоятельно придуманные игры, предлагая ему что-то придуманное вами?

— Да, действительно, я даже не успел заметить, что он чем-то занят, — сказал папа, — мне показалось, что он скучает, и я решил показать ему что-нибудь, занять его чем-то.

— Вот, в очередной раз могу сказать лишь то, что необходимо развивать собственную наблюдательность, с одной стороны, и терпение — с другой. Не обрывать начатки самостоятельной деятельности ребенка, а подключаться к ним, развивая, — с одной стороны, и давать возможность ребенку придумать что-либо самому, до того как вы вмешаетесь и «поможете» ему, — с другой.

Такие практически незаметные ошибки, которые основаны исключительно на благих побуждениях, совершают многие, и важно научиться отслеживать их и стараться не допускать в будущем.

* * *

Есть у нас в игровом зале среди прочих игрушек мягкие объемные диски величиной с колесо от детского велосипеда. И пользуемся мы ими очень по-разному. Мы можем соорудить из них башню, можем сделать колеса для автобуса или руль для машины, можем их катать или бросать, использовать их вместо подушки под голову, можем делать из них дорожку и, аккуратно переступая с одного на другой, передвигаться по залу. В этот раз на занятии с Вадимом мы использовали их вместо мячиков.

— Вадик, смотри! — кричу я, кидая в него первый диск.

Он поднимает глаза, и видно, что такая игра ему нравится, но он не понимает, что ему делать. Тут подключается мама, присутствовавшая на занятии.

— Вадя, ты лови их, — помогает она ему ориентироваться.

Я кидаю второй диск и, раз мама предложила Вадиму ловить их, поддерживаю ее инициативу.

— Вадим! — опять зову я его и теперь уже со словами «Давай лови!» бросаю диск. На этот раз он уже понимает, что от него хотят чего-то конкретного, но все равно не очень понимает, чего именно, и главное, как это сделать, и вопросительно смотрит то на меня, то на маму.

— Лови, — вновь подбадривает его мама. — Поставь вот так ручки, — говорит она, стоя довольно далеко от него, и показывает, как нужно держать руки.

Он искренне пытается понять и повторить то, что от него требуется, но ему не понятно.

— Вадя, — вновь говорит мама, искренне пытаясь помочь ему, но так и не приблизившись к нему, — смотри, как надо ручки поставить. — И вновь показывает, как надо держать руки. — Вот так!

Тут уже, поняв, что дальше вербальных инструкций дело не двигается, вмешиваюсь я:

— Так вы помогите ему, он же не понимает, чего от него хотят. И у него у самого не получается, потому что он даже не знает, что именно должно получиться. Ему нужно почувствовать, как это делается. Просто слов для этого мало.

Мама подошла к Вадиму сзади, обхватила его руки своими, и они принялись один за другими ловить диски, которые я бросала, очень довольные собой. У Вадима все получалось, ему было понятно и интересно ловить их. Ему не надо было одновременно понимать, что от него хочет мама и что она ему объясняет, ловить диски и т. д. Ему на практике показали, что значить «ловить», что значит «поставь вот так ручки». И он мог просто получать удовольствие от процесса, как с мамой, так через некоторое время и без нее. И мама, в свою очередь, тоже осталась довольна, потому что ее слова не потонули в воздухе, как обычно, а дошли до адресата.

Аутичному ребенку сложно воспринимать устные инструкции, и частая ошибка родителей заключается в том, что, помогая ребенку, они делают упор на вербальную поддержку. Коэффициент полезности резко возрастает, если помогать ребенку «правильно», строить свою помощь с учетом его особенностей, то есть увеличить долю наглядности в любых своих рекомендациях. Проще один раз показать или сделать вместе с ребенком, чем пытаться достучаться до него словами, смысл которых он не всегда успевает уловить.

* * *

Боря заходит в зал и направляется к мягкому туннелю, по которому можно лазать. Подходит и оборачивается, ожидая, что кто-нибудь будет его догонять, ползти за ним, так как ему уже знакома эта игра. В эти моменты он стопроцентно включен и позитивен, несмотря на то что аутичные черты у него достаточно ярко выражены. Но если не отреагировать, если не заметить его желания, его инициативы, то он тут же выключается и аутизируется, начинает бегать, взмахивая руками, ни на кого не обращая внимания, или манипулировать с полюбившимися ему чашечками. И чем дольше он так бегает, тем сложнее его включить во взаимодействие.

Многие не замечают этого момента проявления инициативы и соответственно не могут его ни поддержать, ни развить. Обращают внимание на ребенка уже тогда, когда он снова аутизировался, а потом искренне огорчаются, что он ничего не хочет.

В этот раз мама, зайдя в зал, стала мне что-то говорить, не обратив внимания на Борю, который некоторое время еще ждал, что с ним будут играть.

— Мне кажется, что он сегодня опять какой-то… не с нами, — отметила она в тот момент, когда он уже и впрямь аутизировался.

— А вы заметили, что он сделал, войдя в зал?

— Нет. А что?

— Он пошел к лабиринту и некоторое время ждал, что и мы тоже туда пойдем.

— Да, а я даже не заметила, — огорчилась она и стала активно завлекать Борю, чтобы восполнить этот промах. — Боря, Боря! Пойдем по лабиринту бегать! — зовет его мама, а я догоняю его и, взяв за обе руки, увлекаю ко входу в лабиринт. Боря залезает внутрь, а я, громко топая, хлопая и улюлюкая: «Сейчас догоню! Убегай быстрее от меня!» — бегу вслед за ним. Мама ждет нас снаружи у выхода, откуда мы должны появиться, и, увидев Борю, в свою очередь, тоже начинает активно звать его:

— Беги скорее ко мне!

И таким образом, глядя то на меня, то на маму, Боря, наращивая скорость, бежал к выходу. Добежав до него и оказавшись в маминых объятиях, он стал заглядывать внутрь лабиринта, с нетерпением ожидая, когда же вылезу я, и был очень рад моем у появлению, сопровождавшемуся щекоткой.

Ему, как и любому ребенку, важно и нужно, чтобы его видели и слышали, чтобы с ним играли и разнообразно общались. И тогда появляется ответная отдача, как в эмоциях, так и в действиях.

* * *

Подхожу к огромному резиновому мячу и, встав на колени, начинаю по нему стучать сначала тихонечко, а потом все громче и громче, быстрее и быстрее, привлекая к себе внимание детей. Первым ко мне подходит Митя и начинает стучать вместе со мной, пытаясь попасть в такт. Затем к нам подходят мои помощники с Нелей и начинают вместе с ней, ее руками стучать по мячу. Последним приходит Миша и тоже присоединяется к нам. Нас уже шесть человек вокруг одного мяча, и мы все вместе по нему стучим, то громко, то тихо, то быстро, то медленно. В какой-то момент я встаю с колен и начинаю стучать по мячу с такой силой, чтобы он подскакивал, а дети, толкая друг друга, пытаются поймать его.

Тем самым мы тренируем устойчивость детей к громким звукам и доверие к ним. Возможность заинтересоваться ими или чем-то другим на их фоне, который уже не является непреодолимой преградой. Кроме того, в такой простой деятельности у ребенка есть возможность проявлять собственную активность и инициативность. И также немаловажно, что это деятельность, которая нас всех объединяет и которая всем нам интересна.

* * *

— Вчера у нас дома, — рассказывает мама Вани, — случился небольшой конфликт, и я заметила, что у Вани после этого усилились зацикленности. Это может быть связано?

— Да, конечно.

— А что в этой ситуации делать? Как быть? Подождать, пока он сам успокоится, или переключать его?

— Безусловно, если у вас есть возможность, надо снять у ребенка напряжение, результатом которого стало усиление аутичной симптоматики. Необходимо или разрядить напряжение в воздухе, и в ребенке в частности, или переключить его на что-то, так как ребенок завис в напряженном ожидании конфликта или его продолжения, и на то, чтобы понять, что буря миновала, у него уйдет достаточно много времени.

Даже если конфликт угас по нашим меркам, это вовсе не значит, что ощущение конфликта угасло в ребенке. Его в большинстве случаев надо специально выводить из этого состояния, не давая зависать на переживаниях.

* * *

— Если я спрашиваю его: «Ты хочешь печенье?», то он может ответить «Хочу», а если я немного изменю вопрос, то он уже не понимает, о чем я спрашиваю. Что делать?

— Задавайте много вопросов вокруг одной и той же темы и помогайте ребенку найти и прочувствовать возможные варианты ответов:

— А где оно? Где печенье?

— В шкафу? Давай проверим.

— Нет в шкафу, а где есть?

— Может, на столе? Иди посмотри.

— Тоже нет? А может, в сумке?

— Вот оно! Нашел!

Чтобы ребенок не стереотипизировался и не автоматизировал свое поведение, необходимо несколько раз проделывать манипуляции, в данном случае с печеньем, каждый раз немного меняя ход событий. В этот раз лежит на столе, а в следующий раз в шкафу, сегодня есть круглое и квадратное, а завтра квадратное и треугольное, а послезавтра треугольное и круглое. Ребенку необходимо самому пройти весь путь, это помогает ем у переработать, понять и принять полученный опыт. А отсутствие шаблонов помогает ему оставаться включенным, ведь иначе он не достигнет желаемого результата. «А какое печенье ты хочешь?», «А еще кого угостишь?», «А какие у нас печенюшки есть?», «Из чего печенье сделано?», «С чем печенье?», «Чем его едят?», «Кто ест печенье?» — и масса других вопросов. Ребенку самому пока сложно. Со временем он поймет аналогию, но надо в доступной и максимально разнообразной для него форме разжевать ему, что значит каждый вопрос и какое отношение к печенью он имеет. Как в иностранном языке.

* * *

Вадим нашел на столе линейку и спрашивает:

— Это что?

— Это линейка, — отвечает папа, — а знаешь, что с ней нужно делать?

— Нет.

— Иди сюда, — подзывает он Вадима, чтобы тот подошел к столу. — Бери линейку.

Вадим не очень понимает, зачем это надо делать, и пока что притормаживает.

— Возьми линейку в руку, — снова говорит ему папа. — А теперь, — продолжает он, — возьми бумагу… Ага, молодец! — продолжает он, очень довольный результатом. — Теперь клади Линейку на бумагу.

Вадим, уже совсем перестав понимать, что, собственно, происходит и какова цель происходящего, смотрит на папу, не зная, что делать.

— Клади, клади, — снова говорит папа, — клади линейку на бумагу и бери ручку.

И в тот момент, когда Вадим уже пытается уйти в сторону, глядя мимо папы, не выдерживаю я:

— Мне кажется, — вмешиваюсь я, — проще сначала показать ребенку, что собственно, у него должно получиться и каким образом, проделав всю процедуру с ним вместе или без него. Он же не понимает, чего вы хотите и, главное, зачем вы этого хотите. Он же сейчас уже выключен совершенно.

— Хм… Так, Вадя, ну-ка иди сюда, — позвал его папа и, когда тот подошел к нему, посадил его на колени, взял в одну руку линейку, в другую ручку и, сказав Вадиму: «Смотри внимательно», начал медленно вести линию на бумаге. А Вадим, в свою очередь, с огромным интересом наблюдал, за тем, что и как делает папа и что в результате у него получилось.

Почему-то часто основной упор в развитии аутичного ребенка делают на тренировку способности выполнять инструкции. А наличие такого навыка воспринимается родителями как проявление самостоятельности. И кажется, что способность самостоятельно выполнять указания — это и есть показатель прогресса, развития и отсутствия отставания. Типа: «Вот видите, какой он молодец! Он сам делает все, что ему скажешь!» Но часто за таким инструктированием теряется жизнь и заинтересованность ребенка в процессе. Поэтому иногда лучше помочь ребенку действиями, показать и пройти путь вместе с ним, и он тоже будет делать что-то сам, но намного быстрее и раньше, чем потеряет интерес к занятию.

Когда просто выполняются инструкции, когда нет интереса — это не самостоятельность. Такая «самостоятельность» превращается всего лишь в неживой автоматизм, не требующий никакой эмоциональной вовлеченности. Не обязательно даже думать о том, что делаешь, главное — просто правильно обрабатывать и выполнять инструкции, но при этом информация усваивается, принимается и переносится в жизнь с большим трудом.

* * *

— Он боится всего нового. Ходить предпочитает одним маршрутом. На площадке с ним толком не погуляешь, потому что единственное, что он может, — качаться на качелях… долго-долго. Его ничем не завлечь, ничем не привлечь, — рассказывала мама аутичного мальчика на первичной консультации. — Но один раз, буквально на днях, я заставила его съехать с горки, когда мы гуляли. И вы знаете, ему понравилось.

Обычно у меня ничего не получалось, а тут получилось. Я его тащила на горку, несмотря ни на что. Я вопреки обыкновению полезла туда с ним, несмотря на то что там были одни дети. Потом я вместе с ним поехала. Затем уже только помогала ему. А потом он и сам катался с удовольствием. И вы знаете, я сама впала в такой азарт от этого процесса, от самого начала и до самого конца. Получала такое удовольствие от этого. Но это было всего один раз и то, как мне кажется, от отчаяния. Потому что я не хотела согласиться с аутизмом. И именно в этот раз у меня все получилось.

— То есть вы доказали себе, что это возможно, что он может, как и все, кататься с горки. И ему может это нравиться.

— Да.

— Ну так и с остальным то же самое. Ему нравится и хочется. Но ему страшно и непонятно, чего вы от него хотите, когда просто говорите: «Боренька, смотри, детки с горки катаются. Иди тоже на горку». И даже если вы его подведете к горке и предложите ему дальше самостоятельно пройти весь путь — ему этого будет мало. А вот если вы ему поможете, если сделаете это с ним, если включитесь в этот или любой другой процесс с головой и будете получать от этого удовольствие — вот тогда он сможет. Сначала с вами, а потом и без вас.

* * *

В этом году к нам в лагерь на несколько дней приезжала девушка с собакой. Дети, особенно обычные, были в восторге. Для аутичных же, которые через одного боятся собак, мы, воспользовавшись такой возможностью, устроили терапию.

Ян стоял вдалеке, внимательно смотрел на окруженную толпой детей собаку, лежащую посреди базы, и думал, как бы ему добраться до моего домика, куда он часто приходил в гости, минуя собаку. Через некоторое время, аккуратненько прижимаясь к стенке домика, он начал свой путь. И тут я решила воспользоваться моментом. Я стала так же аккуратно, как и он, красться ему навстречу. Меня он не видел, так как был полностью погружен в собаку и в свою безопасность. Когда мы встретились, я крепко взяла его за руки, понимая, что он вряд ли обрадуется моему предложению, и сказала ему:

— Ян, смотри какая собака! Пойдем к ней.

Он, конечно же, не оценил моей идеи и начал вырываться, громко крича:

— Не хочешь! Нет. Не хочу собака!

— Да пойдем, пойдем. Не бойся, Ян, — говорила я, потихоньку приближаясь к собаке, продолжая что-то говорить. Чем ближе мы подходили, тем громче он изъявлял свое нежелание. Слышала вся база. И соответственно тем крепче я его держала, тем плотнее обхватывала. Когда мы приблизились, он был уже чуть ли не у меня на руках. Тем не менее, вплотную с первого раза мы так и не сумели подойти и через некоторое время начали движение заново, но уже с более близкого расстояния. В очередной заход мы таки подошли к ней и уже могли просто стоять рядом, но дотронуться до нее пока что было нереально. Затем такая же история повторилась с необходимостью погладить, и в этот момент уже стало ясно, что на смену страху постепенно приходит игра. То есть было видно, что он и в самом деле боится, но так же видно, что он уже хочет дотронуться до нее.

— Ну давай, Ян. Давай руку. Давай погладим собаку. Смотри, все гладят — и никто не боится. Давай!

— Нет! Не хочешь! Я не хочу. Не буду.

— Давай вместе, — говорю я и обхватываю его руку, которую он, конечно же, тут же начал выдирать, стараясь убежать от меня. И в этот момент я стала намеренно превращать это в игру. Он убегал, а я его догоняла, и мы вместе бежали к собаке, а приближаясь к ней, вытягивали руки, чтобы дотронуться до нее. И так было несколько раз. Каждый следующий раз мы подбегали все ближе и ближе и уже оба веселились от этого. Несколько раз он даже дотронулся до нее и пару раз погладил.

Это не значит, что теперь он не боится собак, но это так же не значит, что нужно обходить их стороной. Потому что он хочет их не бояться, иначе он не смог бы играть со мной. Он хочет не бояться, но сам этого не может. Ему надо помочь их не бояться. И помочь не словами, а действиями.

* * *

А Яша боится неожиданных резких и громких звуков и, как и многие аутичные дети, нашел самый простой способ спасения от этого — чуть что, он плотно закрывает уши руками. Таким образом он не тренирует свою устойчивость, а попросту стоит на месте, тем более что никто не мешает ему, во-первых, и не предлагает других доступных вариантов, во-вторых. При этом он с удовольствием, например, стучит деревянной палкой по столу, одно ухо прижимая к плечу, а другое зажимая свободной рукой.

— Яша, убери руки от ушей, — говорю я и сама убираю их, несмотря на его сопротивление. Помогаю ему услышать, что происходит вокруг, и почувствовать безопасность. Я помогаю ему не уйти в привычную защиту, без которой он может обходиться.

Если я просто попрошу его убрать руки и пойду дальше, вряд ли это возымеет какое-то действие. Возможно, на мгновение он и откроет уши, но, не почувствовав никакой поддержки, закроет вновь. Поэтому каждый раз я сопровождаю свои слова действиями.

— Убери руки от ушей, — говорю я и опускаю его руки вниз. Яша рефлекторно тянет их назад, и тогда, приобняв его и не давая рукам вернуться в исходную позицию, я начинаю что-нибудь делать ими. Я могу их трясти, могу, держа его за руки, куда-нибудь бежать, могу, взяв его руки в свои, начать стучать по резиновому мячу, могу, превратив это в игру, открывать и закрывать его уши его или своими руками и многое другое. И все это я делаю на фоне испугавшего его звука или громкости и проговаривания вслух всего происходящего: «Стучит Петя, да. Громко стучит, бывает такое». Иногда предлагаю ему что-нибудь парадоксальное, например, если все кричат и он этого боится, то я, убрав его руки и параллельно отвлекая чем-то, предлагаю и ему тоже громко-громко кричать, с чем в большинстве случаев он радостно соглашается. Ведь он на самом деле интересуется тем, что его пугает. Но самостоятельно, без поддержки ему не справиться со своим страхом.

* * *

В некоторых случаях, когда я занимаюсь с детьми вместе с их родителями, я очень быстро впадаю в ступор и с трудом могу продолжать что-то делать. Я как будто натыкаюсь на невидимую стену на полном ходу. У меня все время ощущение, что надо мной нависают. Я постоянно чувствую себя как бы под прицелом — и это меня сдерживает, ограничивает свободу действий, эмоций и передвижений. Я цепенею и с трудом могу активизироваться сама, активизировать родителей и самого ребенка. С трудом могу вовлечь их в какую-то спонтанную, эмоциональную игру без правил, и это еще сильнее подавляет мою активность, мне не прорваться сквозь эту стену. Все время присутствует ощущение головы, довлеющее надо всем, постоянного контроля, давящего наблюдения и оценивания. Примерно такое же ощущение у меня возникает, и когда я занимаюсь с ребенком один на один. С такими детьми все время необходимо балансировать, находиться в постоянном напряжении, потому как «сделав шаг вправо или шаг влево, можно ожидать расстрела». И это именно то ощущение, с которым ребенок, вероятно, живет постоянно. Поэтому работа с такими семьями направлена на внедрение хаоса в жизнь семьи, обучение бессистемному эмоциональному взаимодействию без правил и правильности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.