Глава VIII

Глава VIII

Пока я был в Испании, Джулиан отправил мне информацию о двух следующих пунктах моего путешествия. Сначала мне предстояло отправиться обратно в Северную Америку, на остров Кейп-Бретон на юге Канады.

Так что после одной пересадки в Лондоне и одной в Галифаксе и после шестнадцати часов с того момента, как Луис попрощался со мной в аэропорту Барселоны, я приземлился в Сиднее, Кейп-Бретон Новая Шотландия. Был ранний вечер. Как и обещал Джулиан, меня ждала арендованная машина. Я очень обрадовался, когда обнаружил, что в ней есть GPS-навигатор. Ведь я не имел ни малейшего понятия, как добираться из Сиднея в Сейнт-Аннс.

– Вам потребуется около часа, – сказал парень в агентстве по аренде машин.

На этот раз хранителем была женщина по имени Мэри МакНейл. Я отправил ей сообщение, предупреждая, что уже еду.

Я выехал из Сиднея и направился на скоростную трассу, похожую на ту, по которой я ехал на полуострове Юкатан. Но дело было не в погоде, домах или растительности. Вовсе нет. Воздух здесь был свежим и холодным; вокруг виднелись пихты, бальзамины и березы, толстые и темно-зеленые, и вода. Вода была повсюду. Дорога петляла, навигатор показывал, что я практически нарезаю круги, но через несколько километров лесов и деревьев показалась водная гладь – залив или озеро. О Юкатане мне напомнило полное безлюдье. Я ехал мимо пустынных равнин. Вдоль обочины мелькали редкие отдельные дома, исчезающие в зеркале заднего вида, растворяющиеся в океане деревьев. Однако было что-то умиротворяющее в этих пустынных местах, во встрече, которая ждала меня впереди, пусть даже с незнакомым человеком. Было приятно думать, что в конце этого путешествия меня кто-то ждет.

Мэри МакНейл и Ангус МакДоналд жили неподалеку от автомагистрали под названием Кабот Трейл. В сообщении Мэри говорила, что у обочины я увижу почтовый ящик и вывеску с номером, но я не смогу разглядеть дом, пока не проеду вперед по аллее. К счастью, GPS-навигатор сделал всю работу за меня, так что вскоре я уже шел по гравийной дороге с густыми кустами по обеим сторонам к видневшемуся вдалеке над деревьями скату крыши. Должно быть, она высматривала меня в окно, поскольку, как только я остановил машину за двумя грузовиками сбоку от дома, высокая женщина с черными волосами с проседью уже стояла на крыльце и махала мне. Должно быть, это Мэри, подумал я.

Когда я вышел из машины, Мэри подошла ко мне вместе с мужчиной, Ангусом, который, вероятно, был ее мужем. Он был чуть ниже ее, определенно полнее, но улыбался так же тепло, как она. Никто не попытался обнять меня, как Луис, но Ангус похлопал меня по плечу, а Мэри взяла мою руку обеими руками и назвала свое имя. Казалось, они рады встретиться со мной, но глаза Мэри были прищурены, будто ее что-то тревожило.

– Вы, должно быть, устали с дороги, – сказала она. – Ангус, Ангус! – воскликнула она, показывая на заднее сиденье моей машины.

В следующий миг мы с Ангусом уже боролись за мой багаж, словно два мультяшных героя. В конце концов я сдался и позволил ему донести мой чемодан до дома.

– Джулиан рассказал нам, что вы преодолели уже очень долгий путь, – сказала Мэри. – Так что мы приготовили вам ужин, а после вы сможете сразу лечь спать, если захотите. Наверное, в Испании сейчас уже далеко за полночь.

Мэри и Ангус отвели меня в гостиную. Чего в ней только не было! На стенах висела пара необъятных холстов. Один – водный пейзаж – ярко-бирюзовый, с переливами зеленых и темных оттенков. На другом красовались какие-то разноцветные блоки, которые, казалось, плясали у меня перед глазами. Мэри указала мне на глубокое кресло, обращенное к окну. Удобно расположившись, я оценил пейзаж: огромная волна зелени простиралась передо мной, и вдалеке виднелась тонкая синяя полоска – залив Сейнт-Аннс и воды Атлантического океана.

– Садитесь, отдохните! – сказал Ангус. – Я только накрою на стол и сразу же позову вас обоих.

Мэри принесла мне пива и села рядом. Она расспрашивала меня о путешествиях.

– Вы наверняка были очень заняты. Возможно, завтра вы захотите отдохнуть, но мы с Ангусом подумывали о том, чтобы немного вас занять.

Я не удивился. До сих пор только Антуан в Париже оставил меня развлекаться самостоятельно. Я испытывал смешанные чувства. После столь долгих перелетов, наверное, неплохо было бы чем-нибудь заняться. Но я не был уверен, что хочу участвовать в большом количестве развлечений.

Мэри сказала, что, если я не против, она надеялась завтра вечером устроить небольшой ужин в мою честь.

– Ничего особенного не будет, – уверяла она меня. – Только пара друзей и родственников. И лобстеры. Поскольку сейчас самый сезон для лобстеров, я думаю, они вам понравятся.

Я улыбнулся и ответил, что все это звучит просто отлично, хотя в глубине души я не был в этом уверен. Мэри сказала, что собирается весь день готовиться к вечеринке, а Ангус в это время прокатит меня по Кабот Трейл – вокруг плоскогорья Кейп-Бретон в северной части острова.

– Там очень красиво. Я прожила здесь почти всю свою жизнь и никак не могу налюбоваться.

Я сказал, что раньше тут не бывал и очень хотел бы посмотреть на этот уголок земли:

– Я слышал, многие сравнивают здешние пейзажи с зелеными холмами Ирландии.

Мэри кивнула:

– Да, но тут как-то просторней. По крайней мере меня больше всего поражает именно это.

Я путешествовал уже около двух недель, но, по правде говоря, давно потерял реальное ощущение времени. Я очень устал и скучал по дому, но, как ни странно, мое беспокойство о работе и желание вернуться к ней как можно скорее уже не было таким острым. Я знал, что мне есть о чем беспокоиться, но мне словно больше не хватало на это энергии. Я ведь мог настоять на том, чтобы вылететь на следующий день, попытаться как-то ускорить путешествие, но я больше не хотел делать это. Пусть поездка будет долгой – почему бы и нет? Не прошло и пары минут, как из кухни донесся голос Ангуса.

– Время перекусить, – крикнул он.

Мэри взяла мой бокал и повела к столу.

Кухня казалась огромной, но скромной. Длинный стол из древесины стоял с одной стороны комнаты, окруженный восемью стульями с высокими спинками. Старомодный сервант прогибался под тяжестью старинных китайских и ярких стеклянных изделий ручной работы. На стенах вокруг стола красовались пестрые плакаты.

Ангус поставил дымящуюся сковородку с лазаньей на подставку в центре стола. Рядом уже красовались миска с салатом и корзинка хлеба.

– Не знаю, насколько вы голодны, Джонатан, так что не стесняйтесь, ешьте, сколько захотите, – пригласил он.

Будучи не в настроении рассказывать о себе, я решил действовать самым надежным методом, чтобы избежать этого, – стал задавать вопросы. Ангус, как оказалось, работал стоматологом в городе Баддек. Он вырос в Глейс-Бей, а отец его был шахтером. Все мужчины в их семье работали на шахтах, пока младший брат его отца не отправился в Монктон, в Нью-Брансуик, где он в конце концов стал бухгалтером. Ангус познакомился с Мэри, когда они оба учились в университете, но встречаться они начали, только когда им обоим было уже за тридцать. Мэри была художницей и работала в небольшой студии на холме сразу за домом.

– Там самое удачное освещение, – пояснила Мэри.

Я спросил, как они познакомились с Джулианом. Мэри рассказала, что встретила его очень-очень много лет назад в Нью-Йорке, когда была еще совсем молоденькой и работала художницей.

– Джулиан купил тогда пару моих картин. Он еще был тогда адвокатом и разбрасывался деньгами, как пьяный матрос. – Мэри рассмеялась. – После этого мы какое-то время не пересекались, а потом, уже после того, как я вернулась сюда, он нашел меня.

– Он, должно быть, настоящий фанат ваших работ, раз нашел вас даже здесь, – заметил я.

– Нет, дело не в этом, – сказал Мэри. – Это было уже после его возвращения из Сиваны. Он хотел встретиться со мной, чтобы поговорить.

Я подумал о своих старых школьных друзьях, соседях по комнате в колледже, обо всех тех, дружбу с кем я по неосторожности не смог уберечь. А были еще и те, кого я умышленно игнорировал. Я почувствовал острую боль в груди. Джуан попадал как раз в эту, вторую категорию. После ужина с Дэвидом и Свеном он несколько раз заходил повидаться со мной. Он был растерян. Дэвид и Свен обрушили на него целую лавину заданий. Устанавливали практически невыполнимые цели и абсолютно нереальные сроки. Они требовали от него отчетов и счетов так часто, словно хотели его разыграть. Только вот Джуан не смеялся. Он стал беспокойным, нервным и напряженным. Каждый раз, когда он пытался поговорить со мной, я притворялся, что мне совершенно ничего не известно. Когда он попросил меня вмешаться, стать связующим звеном между отделом разработки и руководством, я уклонился от прямого ответа. В конце концов я стал избегать его.

Джуан не был глупцом. Он понимал, что у меня нет ни малейшего желания ввязываться во все это. Так что он перестал приходить в мой офис. Но я все равно видел его в коридорах, мрачного и исхудалого, с глубокими морщинами на лице, мешками под глазами и тоской во взгляде. В последний раз, когда я говорил с ним, мы случайно встретились на парковке.

– Ах, Джонатан, думаю, ты знаешь, что происходит, – сказал он печально. – И я также понимаю, что никто ничего не может сделать, чтобы помочь. Но мне уже пятьдесят пять лет. В отставку рановато, а если я уволюсь… Кому нужен старик вроде меня? – сказал он, сел в машину и уехал.

И только месяц спустя по офису разлетелась новость. Вечером, когда Джуан ехал домой, его машина перевернулась. К тому времени, как приехала скорая, он был уже мертв.

Лазанья оказалась очень вкусной, но из-за плотного ужина и всех этих смен часовых поясов я почувствовал, что у меня глаза слипаются. Ангус убрал со стола, но Мэри осталась сидеть неподвижно.

– Я знаю, что вам уже не терпится отправиться спать, – сказала она. – Но мне бы хотелось отдать вам талисман именно сегодня вечером. Сначала я собиралась отдать вам его завтра, незадолго до ужина. Собственно, сам ужин планировался из-за этого талисмана. Я подумала, что это было бы уместно – правильный способ отметить его передачу. Но я знаю себя. Завтра я буду метаться как угорелая, стараясь ничего не забыть, так что сейчас, мне кажется, более подходящее время.

Мэри достала небольшой толстый конверт из кармана и положила его в центр стола. Но руку не убрала.

– Перед тем как вы откроете это, – сказала она, – можно ли мне увидеть другие талисманы?

Я так привык чувствовать мягкую замшу мешочка, висящего у меня на шее, его вес на груди, что удивился, насколько мне не хотелось снимать его. Но я вытянул его из-за ворота, снял с шеи ремешок. Открыв мешочек, я аккуратно высыпал талисманы на стол.

Мэри внимательно осмотрела весь этот небольшой набор.

– Должно быть, Джулиан о вас очень высокого мнения, и, должно быть, он вам очень доверяет, раз попросил выполнить такое задание.

– Даже не знаю, – ответил я. – Они очень близки с моей мамой. Но я его совсем не знаю.

– Но он, определенно, знает вас, – сказала Мэри и очень тепло мне улыбнулась.

Она потянулась к центру стола и взяла ухмыляющийся череп.

– Прими свои страхи, – сказала она.

Я кивнул.

Положив череп обратно на стол, она взяла журавлика.

– Доброта. – Она поставила журавлика перед собой, рядом с черепом. – Небольшие улучшения каждый день. – Мэри повертела крошечную пирамиду в руках.

Поставив ее на стол, она взяла кисточку. Так же, как сделал я, когда кисточка первый раз попала мне в руки, Мэри провела ею между пальцев.

– Любая работа может быть средством творческого самовыражения, – сказала она.

– Откуда вы все это знаете? – удивился я.

Мэри посмотрела на меня, слегка наклонив голову, как будто пытаясь что-то для себя решить.

– Эти талисманы, – сказала она, обведя их рукой, – они все существуют только в одном экземпляре. Но, в конце концов, они не больше, чем просто символы. Джулиан годами говорил о той мудрости, которую они в себе таят. А я его слушала.

Наконец Мэри взяла талисман с изображением солнца и луны.

– Ах, да! Живи своей подлинной жизнью. Этот очень хороший. Он невероятно важен, но лишь некоторые могут следовать его мудрости.

Положив талисман обратно на стол, она взглянула на меня.

– Могу я спросить у вас кое о чем, Джонатан? Кое о чем личном?

Я не был уверен, что смогу ответить «нет».

– Считаете ли вы, что честны сами с собой? Живете ли той жизнью, для которой вы были предназначены, – самой драгоценной для вашего настоящего «Я», ваших истинных ценностей и сокровенных желаний?

Я посмотрел в сторону, поднес чашку чая к губам и отпил немного. Мэри пристально смотрела на меня. Я не мог понять, что ее так заинтересовало во мне или в моем ответе на этот вопрос. Я выпил еще немного чая и поставил чашку на стол.

– Я… Я не знаю, – пробурчал я. – Я пытался разобраться в этом в течение моего путешествия.

– Я понимаю, – сказала Мэри. – Это сложный вопрос.

– То есть, наверное, мой ответ «нет», – предположил я. – Но я не уверен, что знаю, какой должна была бы быть моя подлинная жизнь. Я начал переосмысливать свою карьеру, но с остальной частью – сплошной туман.

Мэри кивнула:

– Раз уж я ввязываюсь в вашу жизнь, наверное, мне стоит рассказать вам немного о своей.

– Конечно, – ответил я. Что угодно, лишь бы больше не говорить о себе.

Мэри уже говорила, что она художница, однако она сказала, что ее история не о бунте и неповиновении. Она стала художницей вовсе не назло родителям, которые хотели, чтобы она была бухгалтером. Не шло речи и ни о каком прозрении посреди рабочего дня с девяти до пяти, о том, что ее истинной страстью является искусство. Она просто всегда знала, что хочет быть художницей, даже в детстве. Именно это делало ее счастливой. Рисование, живопись, лепка, скульптура – это все, чем она хотела заниматься.

– Как Пикассо, – сказал я, вспомнив, что говорил Луис о его детстве. Но ведь отец Пикассо тоже был художником. И именно он вдохновлял маленького Пикассо. Я спросил, были ли родители Мэри людьми искусства.

– Боже мой, что вы! Отец владел рыболовецким судном, а мама работала неполный рабочий день в продуктовом магазине, – сказала она. – Но мои родители – просто потрясающие люди. Они считали величайшим даром, что есть что-то, что мне так нравится делать. Так что они всегда хотели, чтобы я продолжала этим заниматься.

– И они не беспокоились о том, как вы будете зарабатывать себе на жизнь? – спросил я.

Мэри рассмеялась:

– Мой отец любил повторять: «Что ж, тебе придется непросто, но ты можешь попробовать зарабатывать меньше, чем мы с мамой!»

Ее семья, хоть никогда и не жила богато, всегда была счастливой. Перспектива быть голодным художником совсем не пугала Мэри. Она выиграла стипендию на изучение изобразительных искусств в университете в Галифаксе. После его окончания она переехала на Манхэттен. Там она работала официанткой и рисовала. Пробивалась в художественную элиту. Начала выставлять свои работы. В конце концов ей удалось оставить работу официанткой и посвятить творчеству все свое время. Она очень много трудилась, зарабатывая себе на жизнь рисованием и изготовлением гравюр, но в то же время она чувствовала себя очень удачливой.

– Я оказывалась в нужном месте в нужное время.

– Вы наверняка жили вашей подлинной жизнью и были честны сами с собой, – сказал я.

Перед тем как заговорить, Мэри пару секунд изучала свою кружку.

– Вот что интересно, я действительно думала, что так оно и есть. Все эти годы, на Манхэттене. Я была молодой, успешной. У меня было полно друзей и активная социальная жизнь. Это очень захватывало.

– Так что же было не так? Что в этом было плохого? – спросил я. Ей удалось меня заинтриговать.

– Многие не понимают, что за место в художественной элите часто приходится бороться. То есть за то, кто сможет выставляться в галереях, на кого будет направлено внимание критиков и вокруг кого будет весь шум. Постоянно происходят смены позиций, и все это на фоне очень жесткой конкуренции и внутренней борьбы.

Должно быть, я выглядел удивленным, потому что Мэри кивнула и сказала:

– Это действительно так.

Она рассказала, что другой молодой художник, чей стиль и подход был похож на ее собственный, приехал в Манхэттен из Лос-Анджелеса. И вот уже он был гвоздем всех вернисажей, вечеринок и светских тусовок. И где бы он ни появлялся, он постоянно вертелся около Генри – управляющего галереями, где выставлялись и продавались работы Мэри. Мэри понимала, что Генри не станет браться за нового художника, чей стиль так похож на ее, пока он выставляет ее работы. Но это не означало, что он не может просто перестать работать с Мэри и взяться за еще не примелькавшегося новичка.

– Это было началом моего падения, – сказала она.

Благодаря Генри она смогла оставить работу официантки. С его помощью она стала фавориткой критиков на какое-то время. Но так же легко она могла кануть обратно в безызвестность. Мэри понимала, что, пока она чувствует себя столь многим обязанной Генри, она не может ему доверять. Он вел свои дела крайне расчетливо, и его не удерживали верность или чувство вины. Она видела, что он начинает отворачиваться от нее. И также она стала замечать, что Генри был не единственным, кто считал, что ее звезда закатывается. Некоторые из ее друзей перестали звонить так часто, как прежде. Ее не приглашали на некоторые вечеринки. Она уже не была в первых рядах на вернисажах. А однажды на премьере одного фильма она поделилась слухами о художнике из Лос-Анджелеса с репортером одного из местных журналов.

– Было в его жизни в Калифорнии что-то такое, что плохо повлияло на его картины. Я рассказывала журналисту об этом, надеясь, что так мой конкурент, возможно, потерпит фиаско. Сказала, что он делает все только напоказ и не продержится долго в мире искусства. Я думала, что таким образом могу предстать более серьезным художником, чем он. По дороге домой тем вечером я чувствовала себя отвратительно. Раньше я никогда не отзывалась ни о ком плохо, и то, что я сделала, заставило меня чувствовать себя ничтожной, мелочной и гнусной. Я продолжала задаваться вопросом, почему я так поступила. Что довело меня до такого, – рассказывала Мэри. – И это заставило меня внимательно присмотреться к окружающим меня людям.

Она поняла, что их в той или иной степени можно разделить на две категории. Люди, которым она доверяет и которых любит, ее настоящие друзья, дающие ей возможность чувствовать себя спокойной и счастливой, помогающие раскрыть самые лучшие ее стороны. И другая группа – люди, которые могут быть ей интересны или развлекают ее – они могут казаться привлекательными по сотне причин, но всегда несут в себе что-то плохое. Некоторые из них забавны, но при этом подлые (я подумал о своем бывшем соседе по комнате Эване и его «ну удачи тебе с этим»). Некоторые – интересны, но вечно раздраженные. А некоторые воспринимают все как бесконечную гонку – и из-за того, что они постоянно сравнивают себя с тобой, ты тоже начинаешь равняться на них. И бывают еще такие, кто непреднамеренно, без всякого злого умысла с их стороны, просто оказывает на тебя дурное влияние. Куда бы Мэри ни шла отдыхать в компании одной женщины, она всегда перебарщивала с алкоголем. Другой человек всегда был настолько подавлен, что она чувствовала себя уныло еще несколько дней после разговора с ним. А другой был раздолбаем, и если она проводила слишком много времени вместе с ним, то потом ленилась и дрыхла до обеда.

– Знаете, – грустно сказала Мэри, – тогда Джулиан относился ко второй группе.

Мэри решила, что ей следует больше времени проводить с людьми из первой группы и меньше – с другими. Но потом она осознала, что в обеих группах было много людей, которых ей не хватало.

– Семья была очень важна для меня, но я редко виделась с ними.

Она знала, что, будучи рядом с мамой и папой, с братьями и сестрами, тетями и дядями, она становится самой собой. Они помогают ей открывать лучшее в себе.

– Я знала, что моя подлинная жизнь – это искусство и близость с моей семьей. Чтобы прожить жизнь так, как было бы правильно именно для вас, иногда требуется найти все необходимые ее составляющие.

Мэри решила вернуться обратно на Кейп-Бретон, но не в Мэбау, крошечный городок, где жили ее родители, а в местечко Сейнт-Аннс рядом с городом Баддек, потому что там жила ее подруга, Кристина, великолепный скульптор, которого она встретила на выставке в SoHo. Здесь находился Гэльский колледж кельтских искусств и ремесел, и Кристина говорила, что там живет несколько примечательных художников и ремесленников.

– Я понимала, что для меня важно жить в окружении людей, разделяющих мою страсть, которые вдохновляли бы меня и, возможно, подгоняли бы немного. И это стало причиной того, почему Джулиан попросил меня сохранить именно этот талисман.

Мэри протянула мне толстенький конверт. Я открыл его и вытащил лист пергамента. Вместе с ним внутри лежал небольшой кусочек резного дерева. Он был всего в дюйм шириной и высотой не более полудюйма. На дереве были вырезаны две руки, держащиеся друг за друга.

Я развернул мягкий лист.

Серьезно отнеситесь к выбору того, что влияет на вас

Мы идем по жизни не сами по себе, отдельно от окружающих. Так что нам следует всегда быть очень внимательными по отношению к тому, какие люди и предметы нас окружают. Проводить время в таких местах, которые вас вдохновляют и наполняют энергией, и связывать себя с теми людьми, которые радуют вас и дарят вам душевный подъем, это один из секретов мудрых людей. Как на работе, так и в обычной жизни, наши самые добрые и позитивные друзья и коллеги будут вдохновлять нас становиться лучше и стремиться жить полной жизнью.

Я сложил лист и убрал его в карман.

– Полагаю, завтра вечером я встречусь с некоторыми людьми важными в вашей жизни, – сказал я.

– Именно так, – ответила Мэри. Она аккуратно сложила талисманы в мешочек. – Джулиан теперь стал одним из них. Хотелось бы мне, чтобы он тоже смог приехать.

Было еще только десять вечера, но по барселонскому времени уже перевалило за три часа ночи. Мэри протянула мне мешочек с талисманами и проводила в спальню, расположенную на втором этаже.

– Ванная прямо по коридору, а полотенца я положила вам у кровати, – сказала она. – Спокойной ночи, увидимся с вами завтра.

Проснувшись следующим утром, я чувствовал себя так, словно с трудом возвращаюсь к жизни. Несколько минут я просто лежал в постели, пытаясь вспомнить, где я. Из-за двери доносился запах кофе и вафель с корицей. И вот тогда-то я вспомнил – Кейп-Бретон.

Когда я спустился на кухню, Ангус и Мэри уже вовсю хлопотали.

– Берите кофе, не стесняйтесь, – сказала Мэри. – Блинчики с яблоками уже практически готовы.

Рядом с кофейником стояли синие керамические кружки. Я взял одну из них и налил себе кофе. Он был крепким и душистым – как раз то, что нужно. Вот чего мне не хватало в отеле Барселоны и в Киото. Теплых утренних ароматов завтрака, разносящихся по дому.

Стоило только Мэри поставить дымящуюся тарелку с блинчиками в центре стола, как зазвонил телефон. Трубку снял Ангус и почти сразу нахмурился.

– Сколько? Так. Какие-нибудь еще травмы? Уверен? Ладно, приложи лед ко рту, и встретимся у меня в кабинете через полчаса.

Ангус повесил трубку и посмотрел на Мэри:

– Это Коннор Аштон. Он упал с велосипеда и сломал передние зубы. – Затем он повернулся ко мне: – Извините меня, но тут такое происшествие – мне нужно спешить.

Я едва успел сказать, что все понимаю, как он уже скрылся за дверью.

Пока мы с Мэри прислушивались, как разлетается гравий из-под колес его машины, Мэри положила несколько блинчиков мне на тарелку.

– Боже мой, – вздохнула она. – Теперь я даже не знаю что и делать. Мне следовало бы прокатить вас по окрестностям, но тогда я не успею подготовиться к ужину.

И тут я подумал, что какой бы неудачной ни была данная ситуация для малыша Коннора Аштона, мне она пришлась как раз кстати. В моем распоряжении была арендованная машина, и я мог отправиться покататься по Кабот Трейл самостоятельно, оставив Мэри делать то, что ей нужно успеть. Она согласилась с моим предложением.

– Если вы не боитесь высоты и любите ездить на машине, все будет отлично, – сказала она. – Там невозможно заблудиться. Это круговой маршрут длиной всего две сотни миль. Нужно просто ехать по главной дороге, и в конце концов вы снова окажетесь здесь. Но вам постоянно будет хотеться остановиться, чтобы полюбоваться окружающими видами или небольшими городками вдоль дороги.

После завтрака Мэри нашла дорожную карту, и мы сели изучать ее. Мэри обвела некоторые точки на карте и на отдельном листочке записала их названия, а также сообщила что где стоит сделать или посмотреть. Получился довольно внушительный список.

– Знаю-знаю. Одного дня тут недостаточно. Но вы можете выбрать, что вам будет по душе. И звоните мне, если у вас появятся какие-нибудь вопросы. – Мэри дала мне с собой бутылку воды, фрукты и пару бутербродов. Я сказал, чтобы она не переживала за мой обед, я ведь смогу заехать куда-нибудь и перекусить по дороге.

– Ну, – ответила она, – когда вы доберетесь до плоскогорья, там, пожалуй, и не окажется таких мест, где можно перекусить. Вам необязательно съедать все это, но так у вас будет чем перекусить, если захочется.

Когда я добрался до долины Маргари, было еще раннее утро. Мэри посоветовала мне объезжать Кабот Трейл по часовой стрелке так, чтобы я ехал по внутренней полосе дороги, взбираясь и спускаясь с гор. Сейчас с обеих сторон от меня возвышались зеленые холмы. Я ехал уже минут двадцать, а навстречу мне попалась всего пара машин. Мимо пролетел ястреб, и краем глаза я уловил какое-то движение среди деревьев. Возможно, просто птица или белка, но я гадал, удастся ли мне увидеть лису или оленя.

Я задумался о записке Джулиана о том, как люди и предметы влияют на нас, и о решении Мэри сберечь в своей жизни то, что ей дорого. Ее история заставила меня вспомнить о друзьях, отношения с которыми мне хотелось бы восстановить. И я подумал, что хотел бы чаще видеться со своей сестрой Кирой и с мамой. Кира всегда умела находить лучшее во мне. В ее присутствии я словно становился таким человеком, с которого младшая сестренка могла бы брать пример. И мама – я понимал, что воспринимаю ее как должное. Ее привычка напоминать мне надеть свитер или сходить в туалет – даже когда я уже вырос и сам стал отцом – порой так меня раздражала, что я мог пулей выскочить из дома после воскресного ужина, будто спасаясь из пыточной камеры. Но я также осознавал, как мне с ней повезло. И начинал чувствовать, насколько я ей благодарен. Когда я возвращался домой, наигравшись в бейсбол, она всегда спрашивала: «Ну как повеселился?» – вместо того чтобы интересоваться, выиграл ли я. И ей всегда удавалось найти нужные слова, чтобы сказать что-то хорошее о ком бы то ни было – даже о дяде Тэдди, а для этого нужно было как минимум не уступать Пикассо в изобретательности. И, когда умер отец, она проявила такую силу и мужество, каких я и представить себе не мог. Почти сразу после его смерти она пыталась заботиться о нас с Кирой, переживая о нашей потере сильнее, чем о своей собственной. Я подумал, что определенно хочу, чтобы мама больше влияла на меня в жизни.

Но что о тех людях, которые тянут меня вниз? Люди, которые несут в себе толику негатива? Я сразу вспомнил о Дэвиде и Свене, но я не мог назвать никого из моих близких. Даже когда мы с Аннишей ссорились… Может, я и вел себе не так, как подобает, но было ли виной ее влияние? Или я просто всеми силами старался выиграть спор? Анниша – один из самых больших оптимистов среди всех, кого я знаю, – и, вероятно, именно поэтому она так долго терпела, пока я пресекал все ее просьбы. Но как насчет Тессы? Она яркая, веселая и красивая. Во многом она напоминает мне Аннишу. Я бы хотел, чтобы она оставалась частью моей жизни. Но в роли кого? Я решил, что, когда в следующий раз остановлю машину, непременно отправлю запоздалый ответ на ее сообщение. Я скажу ей правду: я нахожусь в переходном состоянии, пытаюсь разобраться со многими вопросами в своей жизни. Я ценю ее письмо и ее мысли, но лучше нам будет поговорить об этом когда я вернусь. Мне нужно немного времени, чтобы разобраться во всем этом.

Еще до полудня я добрался до Национального парка высокогорья Кейп-Бретон. Следующие шестьдесят миль дорога будет петлять по границе парка вдоль побережья. Мэри посоветовала мне немного прогуляться в конце парка, и я предвкушал с нетерпением, как выберусь из машины, разомну ноги и съем свой ланч.

Я следовал указателям, двигаясь к местечку Ле Шмэн дю Бютро, и в конце концов подъехал к небольшой парковочной площадке, покрытой гравием. На табличке у начала маршрута было написано, что дорога займет около девяноста минут. Я огляделся. Был теплый весенний день, и солнце стояло высоко в безоблачном небе, но парковка была пуста, и кругом не было ни души. Мэри предупредила меня, чтобы я остерегался койотов. Обычно они не подходят близко к людям, но недавно был случай, когда они напали на туриста. Я решил, что ланч лучше съесть в машине, когда вернусь после прогулки. Мэри дала мне тяжелые палки для ходьбы, просто на всякий случай. С собой я взял только их и бутылку воды.

Тропа была узкой, все время петляла и почти сразу пошла резко вверх. Местами, наступая на очередной корень или булыжник, я чувствовал себя так, словно взбираюсь по пологой лестнице. С одной стороны от меня плотными рядами вздымались сосны, оставляя густой аромат растений в сыром воздухе. Кругом пели птицы, но кроме них – ни одного звука в лесу.

Мэри сказала, что после мили ходьбы мне придется подняться более чем на две сотни футов, прежде чем я доберусь до того места, где тропинка поворачивает, огибая вершину холма. «Оттуда открывается великолепный вид».

Однако она не говорила, что по пути мне будут попадаться также и исторические памятники. Спустя примерно двадцат минут сбоку от тропы я увидел указатель и прочел, что слева я увижу руины одного из пяти домов Ле Бютро – французско-канадского сельского поселка. Вглядываясь в просветы между деревьями, внизу холма я заметил неровный каменный прямоугольник – фундамент крошечного дома.

Я знал, что нахожусь на франко-канадской территории. Мэри также посоветовала мне остановиться в небольшой рыболовецкой деревушке Четикамп до того, как я увижу ее древние истоки в парке.

Так что за час до начала моей прогулки я съехал с шоссе и припарковался рядом с рестораном на стороне дороги, расположенной ближе к воде. Несколько магазинов и других зданий ютились на узкой полоске земли между дорогой и бухтой. Мэри думала, что меня могут заинтересовать местные плетеные ковры или захочется попробовать шаудэ, традиционный стейк из рыбы, но я не хотел заходить внутрь. Я еще недостаточно проголодался. Вместо этого я спустился по деревянной лесенке между магазинами и прошелся по набережной к нескольким узким помостам. Вдоль пристани выстроились современные промышленные рыболовецкие суда, похожие на судно Ахмеда. На одном из помостов красовалось огромное объявление о круизах для желающих полюбоваться на китов. Рядом стояло небольшое судно, неподалеку надувная лодка. Мэри советовала мне выбирать какое-нибудь не слишком новое судно, если я захочу посмотреть на китов, – надувные лодки производят много шума и волн, которые нарушают спокойствие моря. Но я решил, что лучше потрачу время на прогулку.

Перед тем как вернуться в машину, я прошелся немного назад вдоль шоссе, пока рестораны и магазины не сменились небольшими деревянными домиками. Узенькая тропинка простиралась перед ними, отделяя их от шоссе, проходившего практически перед их порогами. Позади зеленела небольшая лужайка и за ней воды залива Святого Лаврентия.

Кабот Трейл когда-то был небольшой тропой, гораздо уже, чем сейчас, хотя все эти дома уже тогда ютились по краям, омываемые с другой стороны солеными ледяными морскими водами. Мэри рассказала, что в Четикампе и на окрестных землях все еще говорят на французском. Здесь живут потомки франкоканадцев, которые в середине 1700-х годов были изгнаны Британией из долины Аннаполис в Новой Шотландии. Захватив в 1710 году французское поселение Акадия, Британия потребовала, чтобы его жители поклялись в верности британской короне. Большинство акадцев занимались в основном сельским хозяйством и были далеки от политики – больше всего они хотели оставаться в стороне и не встревать в разногласия между Францией и Британией в Северной Америке. Однако многие из них снабжали продовольствием французские военные крепости в современной Новой Шотландии и Нью-Брансуике. Так что, хоть большая часть акадцев десятилетиями мирно жила, подчиняясь британской короне, было решено, что они представляют серьезную угрозу для Британии, и их начали депортировать в Европу и в британские колонии. Многие акадцы, высланные обратно во Францию, позже эмигрировали во французские колонии в Северной Америке. Наиболее значительная часть отправилась в Луизиану, и их потомки стали теми, кого мы теперь называем каджунами. Я и так знал об этом, но Мэри также рассказала мне, что небольшая группа тех людей отправилась на остров Кейп Бретон и обосновалась на его северо-западном побережье. Гуляя вдоль этих крошечных домиков, я думал о том, насколько обособленно и изолированно, должно быть, чувствовали себя жители Четикамп – вероятно, всего несколько сотен людей на каменистых просторах побережья этого скалистого острова. Каково же им было? Горстка семей, приехавшая из огромных сельских поселений с тысячами жителей, они, должно быть, во всем зависели друг от друга. Но если уж Четикамп казался мне столь изолированным, то что и говорить о Ле Бютро?

Пока я шел вдоль фундаментов домов, оставшихся от Ле Бютро, развалившихся настолько, что они скорее напоминали просто оголившиеся кусочки скал, я пытался представить, как большие семьи могли жить в столь крошечных зданиях. За домами простирались открытые площадки – то, что раньше использовалось как пахотные поля, – вплоть до реки Четикамп. Сложно представить, как им удавалось вести хозяйство на столь неровной местности или целыми днями болтаться в тонкой рыболовецкой лодочке. На табличках у дороги я прочитал, что, когда море очищалось ото льда, мужчины проводили дома в Ле Бютро только воскресенье, а на неделе возвращались в рыболовецкие лачуги в Четикамп или Ля Блок. Зимой некоторые семьи переходили замерзшую реку, чтобы добраться до города за покупками или – в более поздние годы – чтобы пойти в школу. В теплое время года, чтобы добраться до города, они ходили по дороге для повозок, по остаткам которой я как раз и шел.

На этом клочке земли людей было мало. В 1936 году тут было всего две семьи по фамилии Ле Бланк, а вместе с ними Чейссоны, Ле Брунсы и Девуа. В каждой семье было от девяти до одиннадцати детей. Итого человек пятьдесят.

Насколько сильно мой мир отличался от этого! Сотни коллег, друзей и соседей, окружающих меня на мили и мили вокруг. Восемьдесят первоклашек в школе Адама. Так много людей. Я подумал о записке Джулиана: внимательно выбирайте окружающих вас людей. У меня был выбор. В прошлом многие люди не могли позволить себе такой роскоши. Выбирать особенно не приходилось, однако сколь много зависело от той горстки людей, которые окружали тебя в жизни!

Вид с вершины Ле Шмэн дю Бютро открывался и впрямь изумительный – внизу простиралось побережье с песчаными пляжами, вдали виднелась синяя водная гладь. Но этот прекрасный пейзаж был только началом.

Час спустя, когда я, сидя в машине, выезжал на плоскогорье, крутые повороты, резкие спуски и подъемы заставили меня призадуматься, как вообще можно было передвигаться по такому рельефу без современного шестицилиндрового механизма. Ясно было, почему эта часть земли остается столь слабо населенной. Я очень часто останавливался, чтобы полюбоваться на окружающий пейзаж, всматриваясь в океан или оглядываясь на темно-зеленые склоны гор. Я проехал мимо музея китов в Плезант Бэй, подумав, что обязательно должен вернуться сюда вместе с Адамом. Я притормозил, чтобы взглянуть на летний домик Александра Грехэма Белла, расположенный рядом с Ингониш. Долгое время я сидел на пляже Рек Ков, завороженно наблюдая, как волны разбиваются о гальку на берегу. Был уже поздний вечер, когда я въезжал обратно на подъездную аллею около дома Мэри и Ангуса.

Ужин, который организовала Мэри, действительно оказался весьма необычным. Стол ломился под горами лобстеров, а когда их убрали, воздух наполнился звуками скрипок и губных гармошек. Друзья Мэри и Ангуса были энергичными, интересными и веселыми людьми. Они обсуждали все: от политики и искусства до мировых проблем и музыки. Но больше всего мне, пожалуй, был приятен разговор с отцом Ангуса еще до приезда всех гостей.

Я предложил свою помощь на кухне, но Мэри отправила меня в гостиную:

– Выпейте по пиву с Доном. Мы с Ангусом вдвоем работаем быстрее.

Дон был невысоким человеком, но крепкого телосложения, какое бывает у людей, зарабатывающих себе на жизнь физическим трудом. Его жилистые руки были в мозолях, плечи слегка сутулыми, но в глубине зеленых глаз светилась задорная искорка.

Я захватил нам с кухни по бутылке пива (Дон только буркнул «кхм», когда я спросил, нужен ли ему бокал). Затем мы оба плюхнулись в глубокие кресла в гостиной и стали разглядывать деревья, что росли перед домом. Ангус уже рассказывал мне, что его отец работал шахтером, но мне было очень интересно узнать, что это была за жизнь.

Дон, казалось, с удовольствием готов был поделиться со мной подробностями.

На шахтах он начал работать, когда ему было тринадцать.

– Мой отец и все дядьки начинали в десять. Но, когда я подрос, ограничение подняли до четырнадцати лет. Но деньги-то нам были нужны. Так что я не стал ждать. Я прибавил себе годок, а отец и его ребята меня поддержали.

Мальчишкам не разрешалось копать уголь. Вместо этого малыш Дон сидел по двенадцать часов в кромешной тьме, дожидаясь удара в огромные деревянные двери, отделяющие зону добычи угля от шахт. Он запускал шахтеров внутрь и выпускал обратно, когда их тележки уже были нагружены.

Дон сказал, что, когда он стал достаточно взрослым, чтобы копать и возить уголь, ему было уже не так одиноко. Рабочим удавалось найти способ скоротать время. Они шутили и рассказывали истории. Пели вместе народные песни и баллады. Но дни все равно тянулись очень долго. Зимой шахтеры спускались вниз затемно и выбирались на поверхность тоже в темноте.

– Долгие месяцы мы видели солнце только по воскресеньям, – сказал Дон посмеиваясь.

И еще были взрывы.

– Я застал шестнадцать, – сказал Дон, потирая лоб рукой.

Взрывы угольной пыли и газов, накопившихся в шахтах, отняли жизни очень-очень многих его друзей и родственников.

– Как вы справлялись с этим? – Я был поражен тяжестью подобной работы.

– Не пойми меня превратно, приятель, – сказал Дон. В его голосе слышался гэльский акцент. – Это была тяжелая работа. Но хорошая жизнь.

– Что вы имеете в виду? – спросил я. – Что же было хорошего?

Несколько секунд Дон молчал. Затем он пару раз постучал рукой по подлокотнику своего кресла и сказал:

– Не знаю, сможешь ли ты правильно меня понять. Но есть что-то в том, чтобы работать вместе с группой парней, которые каждый день держат твою жизнь в своих руках. После первого взрыва вместе с одними ты выбираешься наверх и раскапываешь других. Кто-то старается пробиться через завал, чтобы найти тебя, чтобы вытащить тебя наружу. А ты сидишь там часами, запертый внизу. Иногда ты оказываешься там вместе с десятком других. И вновь, спускаясь в шахты после взрыва, ты уже смотришь на этих парней совсем другими глазами. Ты теперь связан с ними навсегда. И ты чувствуешь себя счастливым. Благословленным.

– Ничего себе, – сказал я все еще с сомнением в голосе. – Даже если так, мне кажется, я бы все равно предпочел стать рыбаком.

– Святые угодники! – воскликнул Дон. – Вы не загоните меня на эти скорлупки ни за какие деньги. Если хочешь узнать о по-настоящему опасной работе, поговори с Джо, отцом Мэри. – Дон покачал головой: – Это действительно храбрые ребята, я отвечаю!

Весь день я ехал вдоль крошечных рыбацких деревушек. Шахты или ловля рыбы – вот и все возможности для карьеры для многих поколений мужчин, родившихся в этом уголке земного шара. Коллективная опасная работа, которой занимается небольшая группа людей. В Японии на одних из самых густонаселенных островах в мире мне напомнили о том, как важно внимательно относиться к окружающим. Здесь же я смог ощутить ценность отношений между людьми. Здесь имеют значение люди, которые с тобой живут и работают. Здесь от этого может зависеть выживешь ты или умрешь.

На первый взгляд, это было совсем не похоже на мою жизнь. Кроме Адама, кто еще зависел от меня так, как Дон зависел от своих товарищей по шахте? Но потом я вспомнил о Джуане. Возможно, мой мир отличается от этого не так и сильно-то, как мне казалось. Был такой момент, может, даже не один, когда я держал жизнь Джуана в своих руках. Но я не вывел его на поверхность.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.