ТЕРАПЕВТИЧЕСКАЯ РОЛЬ ДЕЛЬФИЙСКОГО ОРАКУЛА

ТЕРАПЕВТИЧЕСКАЯ РОЛЬ ДЕЛЬФИЙСКОГО ОРАКУЛА

Среди гор, в Дельфах, стоит храм, который в течение многих столетий имел огромное значение для древних греков. Греки с присущей им гениальностью умели находить прекрасные уголки для своих святынь, но Дельфы расположены особенно удачно: в широкой долине, растянувшейся от горного массива до глубоких зелено-голубых вод Коринфского залива. Это место сразу вызывает священный трепет и покоряет своим величием, как и положено храму. Здесь греки искали помощи в преодолении собственных страхов. И в полные хаоса архаические времена, и в классический период Аполлон здесь давал советы устами своих жриц. Сократ нашел здесь выбитую на стене пронаоса свою знаменитую максиму "Познай самого себя", которая с этого времени стала краеугольным камнем психотерапии.

Греки, люди впечатлительные и в те неспокойные времена опасавшиеся за свою судьбу, семью и будущее, отправлялись в Дельфы за советом, поскольку Аполлон был искушен в "сложных интригах, которые плетутся между богами и людьми", по словам профессора Э. Р. Доддса. В своей замечательной работе об иррациональном в культуре Древней Греции он пишет:

"Без дельфийского оракула греческому обществу с трудом удалось бы переносить напряжение, в котором оно жило в древние времена. Сокрушающее чувство человеческой малости, отсутствие безопасности, ужас божественных фтонов и возбуждающих страх миазмов — тяжесть всего этого, вместе взятого, была бы невыносима, если бы не помощь, которую мог оказать безошибочный божественный советчик, если бы не уверенность, что за внешним хаосом кроется мудрость и замысел"[28].

Аполлон помогал людям противостоять страху, который сопутствует временам перемен, брожений, созидания и активного развития. Важно уяснить, что это не невротический страх, характеризующийся движением вспять, торможением и блокировкой витальности. Архаический период в Древней Греции был временем рождения, временем оживленного развития, которому сопутствовало замешательство, вызванное ослаблением внешних и внутренних ограничений. Страх, связанный с новыми возможностями, греки переживали на всех уровнях: психологическом, политическом, эстетическом и религиозном. Новые возможности они воспринимали как вынужденные и не всегда желанные из-за этого страха, который неизменно сопутствует эпохам перемен.

Храм в Дельфах приобрел значимость в период, когда прежняя стабильность и семейные узы рушились, и личности предстояло взять ответственность на себя. В Греции эпохи Гомера жена Одиссея Пенелопа и его сын Телемах могли управлять семейными землями, независимо от того, был ли Одиссей дома, или принимал участие в Троянской войне, или же странствовал десять лет по "морю, темному, словно вино". Однако в архаический период семьи начали объединяться в города. Каждый молодой Телемах чувствовал, что пришло время, когда необходимо выбрать свое будущее и найти свое место в новой городской общине. Каким же неисчерпаемым источником становится миф о молодом Телемахе для современных писателей, ищущих свою самотождественность. Один из аспектов этого мифа отразил Джеймс Джойс в "Улиссе". Томас Вулф часто обращается к рассказу о Телемахе как к мифу о поиске отца, поскольку эти поиски были столь же реальны для Вулфа , как и для древних греков. Вулф, как и каждый современный Телемах, открыл жестокую, болезненную истину, что "не удастся вернуться домой".

Города-государства погружались в анархию, тиран сменял тирана (термин, который в греческом языке не имеет такого негативного значения, как в английском языке[29]). Стихийно избираемые вожди старались придать новой власти определенные законы. Возникали новые формы управления городами-государствами, новые законы, новый образ бога — все это давало индивиду новые моральные силы. В период изменения и развития становление нового часто переживается личностью как угроза[30], со всеми сопутствующими этому страхами и стрессами.

Для этой эпохи брожения символ Аполлона, опирающийся на богатую мифологию, и храм в Дельфах были как нельзя более кстати.

Необходимо помнить, что Аполлон — это бог формы, разума и логики. И не случайно его храм стал важным центром в смутное время: при посредничестве бога пропорции и равновесия граждане могли получить подтверждение того, что за внешним хаосом скрывается какой-то смысл. Форма, пропорция и золотая середина имели большое значение, если люди контролировали свои страсти не для того, чтобы их укротить, а для того, чтобы конструктивно использовать хорошо известные грекам даймонические силы, дремлющие в природе и в них самих. Кроме того, Аполлон — бог искусства: ведь форма, или красота, является основной чертой прекрасного. Парнас же, на склоне которого был расположен храм Аполлона в Дельфах, во всех западных языках стал символом преданности сокровищам духа.

Нам будет легче оценить богатство значений этого мифа, если мы вспомним, что Аполлон — это бог света, и не только света солнца, но также света сознания, света разума, света озарения. Часто его называют Гелиосом (в греческом языке это слово означает "солнце") и Аполлоном Фебом, богом света и излучения. Наконец, вспомним наиболее убедительный аргумент: Аполлон считался богом, дающим здоровье и благополучие, а его сын Асклепий был богом искусства врачевания.

Все атрибуты Аполлона введены коллективным бессознательным в мифологию в темную догомеровскую эпоху и сотканы как из чисто фантастических, так и метафизических смыслов. Как же значителен тот факт, что этот бог хорошего совета, оберегающий душу и дух, помогает человеку обрести себя в эти бурные и переломные времена! Афинянин, отправляясь в Дельфы за советом Аполлона, постоянно удерживал в своем воображении образ бога света и исцеления. Спиноза убеждал нас, что если мы сосредоточим внимание на добродетели, к которой стремимся, то нам удастся ее достичь. Наш грек поступал именно так во время своего путешествия, приводя в движение психические процессы предвидения, надежды, веры. Таким образом он включался в процесс собственного "исцеления". Его сознательное устремление и глубинная интенциональность уже были вовлечены в событие, которое еще только должно было произойти. Для того, кто верит, мифы и символы сами по себе исцеляют.

Эта глава посвящена тому, как сотворить собственное "я". В процессе своего развития "я" вбирает в себя модели, формы, метафоры, мифы и другие элементы психики, которые придают направление этому самосозиданию. Этот процесс происходит непрерывно. Как удачно заметил Кьеркегор, "я" становится тем, каково оно есть, только в процессе развития. Помимо очевидного детерминизма, имманентного человеческой жизни — особенно по отношению к физическим аспектам "я": цвету глаз, росту, продолжительности жизни, — в этом процессе, безусловно, присутствует элемент самоконтроля, самоформирования. Мышление и самосозидание неразрывны. Это становится очевидным, когда мы, продвигаясь в своем развитии, осознаем все свои фантазии, связанные с собственным будущим.

Непрерывное воздействие на направление личного развития у древнего грека происходило точно так же, как и у современного американца. Вышеупомянутый совет Спинозы является одним из возможных способов осуществления этой направляющей функции. Многочисленные мифы о реинкарнации, в которых личность возрождается в форме, напрямую зависящей от ее предыдущей жизни, содержат общечеловеческий опыт и говорят об ответственности человека за собственную жизнь. Утверждение Сартра, что "человек сам себя выбирает"[31], быть может, несколько преувеличенно, однако в нем содержится зерно истины.

      Человеческая свобода требует способности разорвать цепь "раздражитель — реакция". Во время этого разрыва мы совершаем выбор той реакции, которую хотели бы максимально реализовать. Способность творить самого себя как следствие этой свободы неразрывно связана с сознанием и самосознанием.

Поговорим теперь о том, каким образом дельфийский оракул содействовал процессу самосозидания. Самосозидание — это самореализация посредством наших надежд, идеалов, грез и других составляющих воображения, которые время от времени находятся в центре нашего внимания. Эти "модели" функционируют как сознательно, так и бессознательно, проявляясь как в фантазиях, так и в поведении. Термины символ и миф обобщенно определяют этот процесс. Храм Аполлона в Дельфах был конкретизацией этих символов и мифов, и там они "овеществились" в ритуале.

Прекрасны статуи Аполлона, созданные в те времена: классическая простота фигуры, красивая голова, спокойные и правильные черты лица, выражающие уравновешенность и контроль над страстями, легкая "всепонимающая" улыбка — все это убеждает нас в том, что этот бог действительно был символом порядка, о котором мечтали как греческие художники, так и простые граждане. Все статуи, которые мне довелось увидеть, имели одну отличительную черту: глаза были широко открыты — шире, чем у обыкновенного человека или чем в скульптурах классического периода. Когда мы посещаем зал древнего искусства в Национальному музее в Афинах, то непременно отмечаем, что широко открытые глаза мраморных статуй Аполлона придают им выражение настороженности. Они контрастируют со спокойными, почти сонными глазами знаменитой головы Гермеса, созданной Праксителем в IV веке до н. э. Широко открытые глаза в древних статуях Аполлона свидетельствуют о тревоге. Они выражают страх, напряженное внимание, ожидание непредвиденного — то есть те чувства, которые сопутствуют жизни в сложные времена. Существует удивительное сходство между глазами Аполлона и глазами на лицах, изображенных Микеланджело в другой переломный момент истории — в эпоху Ренессанса. Почти все человеческие фигуры Микеланджело, такие сильные и непобедимые, смотрят на нас широко раскрытыми глазами, что свидетельствует о страхе. И на автопортретах Микеланджело глаза широко раскрыты: они выражают явное беспокойство, словно художник стремился подчеркнуть внутреннее напряжение не только своего времени, но и свое собственное.

Р. М. Рильке также находился под впечатлением необыкновенных глаз Аполлона, их глубокого взгляда. В стихотворении "Архаический торс Аполлона" он говорит: "Нам головы не довелось узнать, в которой яблоки глазные зрели", — и продолжает:

но торс, как канделябр,

горит доселе накалом взгляда, убранного вспять,

вовнутрь. Иначе выпуклость груди

не ослепляла нас своею мощью б,

от бедер к центру не влеклась наощупь

улыбка, чтоб к зачатию прийти.

Иначе им бы можно пренебречь —

обрубком под крутым обвалом плеч: —

он не мерцал бы шкурою звериной,

и не сиял сквозь все свои изломы

звездою, высветив твои глубины

до дна. Ты жить обязан по-иному.

(Перевод В. Топорова[32])

Обратим внимание на то, как точно Рильке ухватил в этом пластическом описании суть именно контролируемой страстности — в отличие от той заторможенной или подавленной страстности, которую старались возвести в идеал греческие учителя эпохи позднего эллинизма, отстраняющиеся от своих жизненных влечений. Насколько же далека интерпретация Рильке от заторможенности или подавленности влечений в его викторианскую эпоху. Древние греки плакали, любили и убивали с нескрываемым наслаждением, гордились страстями, Эросом и даймонионом. (Люди, проходящие курс психотерапии, размышляя над древнегреческими трагедиями, обращают внимание на то, что там плачут ) только сильные личности, например Одиссей или Ахиллес.) Однако греки знали, что необходимо контролировать эти увлечения и управлять ими. Они верили, что основной чертой добродетельного человека (arete) является умение управлять собственными страстями, а не подчиняться им. В этом следует видеть объяснение того, почему греки не прибегали к самокастрации, то есть не отрицали существования Эроса и даймониона, как это делает современный человек.

Сущность архаического периода выражена в несколько странной последней фразе стихотворения Рильке, которое на первый взгляд (но только на первый) поп sequitur[33]: "Ты жить обязан по-иному". Это мольба о чувственной красоте, страстное желание жить по законам красоты. Это не наложение морального обязательства (поскольку здесь нет ничего общего ни с добром, ни со злом) — это категорическое требование придать собственной жизни такую же гармоническую форму.

Как функционировал оракул Аполлона и откуда брались его советы — интригующий вопрос. К сожалению, нам немногое об этом известно. Святыня была окутана тайной; жрецы храма не только давали советы, но и должны были за счет чего-то существовать. Платон рассказывает, что Пифию, жрицу, устами которой говорил Аполлон, охватывало "пророческое безумие". Из этого "безумия" рождалось "творческое прозрение", которое, по мнению Платона, соответствовало более глубокому, чем обычный, уровню сознания. "Прорицательница в Дельфах и жрицы в Додоне в состоянии неистовства сделали много хорошего для Эллады — и отдельным лицам, и всему народу, а будучи в здравом рассудке, — мало или вовсе ничего."[34] Здесь явно подтверждается один из аспектов извечного в истории человечества спора об источниках вдохновения: связь между творчеством и безумием.

Сам Аполлон говорил устами Пифии. Ее голос изменялся, становился хриплым, горловым, вибрировал, как у современного медиума. Говорили, что именно в тот момент, когда бог входил в нее, она впадала в состояние энтузиазма, на что явно указывает само слово en-theo, т. е. "в боге".

Перед началом "сеанса" жрица принимала участие в ритуальных обрядах: купалась, быть может, пила воду из священных источников, возможно, использовала обычную практику самовнушения. По некоторым утверждениям, она будто бы вдыхала испарения, поднимающиеся из расщелин скалы, которые действовали гипнотизирующе. Это утверждение решительно отвергает профессор Доддс:

"Если говорить о так называемых "испарениях", которые кому-то хотелось бы представить в качестве источника вдохновения Пифии, то это выдумка эллинов... Плутарх, который знал факты и понимал, какой вред несет теория испарений, полностью отвергал ее: это ученые девятнадцатого века, подобно стоикам, чувствовали себя уверенно лишь тогда, когда могли опереться на солидное материалистическое объяснение"[35].

Далее Доддс отмечает, что "сторонники этой теории явно поутихли с того момента, когда раскопки французских археологов показали, что там нет никаких испарений и никаких "расщелин", из которых эти испарения могли бы подниматься"[36]. Вполне понятно, что, в свете достижений современной антропологии и психологии, нет никакой необходимости искать подобные объяснения.

Жрицы, выступающие в роли Пифии, по всей вероятности, были простыми, необразованными женщинами (Плутарх рассказывает об одной из них, которая была дочерью крестьянина). Однако современные исследователи довольно высокого мнения об уровне информации оракула. Решения, принимавшиеся в Дельфах, представляют собой достаточно целостную систему, чтобы убедить ученых в том, что интеллект, интуиция и озарение, присущие человеку, играют решающую роль в этом процессе. Хотя Аполлону доводилось совершать явные ошибки в своих предвидениях и советах — особенно во время войны с Персией, — греки, относящиеся к нему так же, как современные пациенты относятся к своему психотерапевту, прощали ему эти ошибки, поскольку предыдущие его советы были опробованы и помогли.

Больше всего нас интересует святыня как символ, который обладал силой воздействия на индивидуальное и коллективное бессознательное греков. Этот коллективный аспект дельфийского оракула имеет под собой солидное основание: до того, как стать святыней Аполлона, храм был посвящен богине земли. Кроме того, коллективный аспект оракула подкреплен сильным влиянием в Дельфах Диониса, противостоящего Аполлону. Изображения на греческих вазах показывают сцену, вероятно, происходящую в Дельфах, на которой Аполлон и Дионис держатся за руки. Плутарх не слишком преувеличивает, когда пишет: "Если речь идет об оракуле в Дельфах, то Дионис играет не меньшую роль, чем Аполлон"[37].

Каждый истинный символ, вместе с сопутствующим ему торжественным ритуалом, становится зеркалом, отражающим озарения, ранее неизвестные возможности, новые истины и другие психические и духовные феномены, которые мы боимся испытать на собственном опыте. Это происходит по двум причинам. Первой является наш страх: часто, можно даже сказать обычно, новое открытие пробуждает в нас страх, поскольку оно вынуждает нас взять на себя большую ответственность. В переломные эпохи такие открытия неизбежны и порой требуют большей психической и духовной ответственности, чем в состоянии взять на себя индивид. Во сне люди разрешают себе делать вещи, о которых в реальной ситуации не осмелились бы говорить или даже подумать: например, убивать своих родственников или думать, что "моя мать ненавидела меня". Помыслив нечто подобное наяву, мы содрогаемся, поскольку чувствуем, что за такие мысли мы ответственны в большей степени, чем за подобные сновидения. Если же это случается во сне или если Аполлон говорит это устами оракула, то мы можем проявить гораздо большую откровенность.

Второй причиной является нежелание быть обвиненным в заносчивости. Сократ мог утверждать, что Аполлон признал его наимудрейшим из живущих, но сам Сократ не сказал бы этого о себе даже в шутку.

Каким образом интерпретировались советы жриц? С таким же успехом можно спросить: каким образом интерпретируется какой-нибудь символ? Предсказания жрицы, как правило, передавались в поэтической форме, "выражались как в ономатопоэтических выкриках, так и в виде членораздельной речи, и этот сырой материал предстояло истолковать и обработать"<???>¹¹. Как и все высказывания, которые имеют медиумическое происхождение, они были столь таинственны, что не только допускали интерпретацию, но и требовали ее. К тому же, часто допускалась возможность двух и более интерпретаций.

Все это напоминало анализ сновидений. Гарри Стек Салливан советовал молодым адептам психотерапии, чтобы они не толковали сновидения, как персы или мидийцы свои законы, но предлагали пациенту два разных значения, вынуждая его к выбору одного из них. Ценность сновидений, так же, как и гаданий, заключается не в том, что они дают ясный ответ, а в том, что они открывают новые области психической реальности, выбивают нас из наезженной колеи и проливают свет на неизвестные фрагменты нашей жизни. Поэтому голос святыни, как и голос сновидений, нельзя было воспринимать пассивно; поэтому удостоившиеся пророчества должны были "вжиться" в него.

Так например, во время войн с персами, когда испуганные афиняне обратились к Аполлону за советом, оракул произнес слова, заклиная их верить в "деревянную стену". По поводу разрешения этой загадки велись яростные споры. Геродот пересказал нам такой ход событий: "Некоторые из старшин утверждали, что бог таким образом хотел сказать, что уцелеет Акрополь, поскольку в древности его окружал деревянный частокол. Другие считали, что бог имел в виду деревянные корабли, которые необходимо немедленно экипировать". При этом вторая версия предсказания распалила страсти, поскольку многие решили, что необходимо отплыть, не вступая в сражение, и поселиться на новом месте. Однако Фемистокл убедил людей, что следует принять морской бой под Саламиной. Битва состоялась, и флот Ксеркса был разгромлен в одном из решающих для судеб истории сражений.

Какими бы ни были намерения дельфийских жрецов, эффектом этого двузначного предсказания было то, что афиняне были вынуждены вновь осмыслить свою ситуацию, еще раз оценить свои планы и осознать новые возможности.

Не без основания Аполлону было дано прозвище "двузначный". Чтобы не давать повода некоторым современным психотерапевтам для оправдания своих двузначных диагнозов, рассмотрим разницу между современной психотерапией и предсказаниями оракула. Слова прорицательниц — если их сравнить с анализом сновидений — находятся ближе к бессознательному уровню психики и, скорее, сопоставимы с самим сновидением. Аполлон говорит из глубинных уровней сознания каждого отдельного жителя Греции и всей общины (т. е. города). Отсюда возникает конструктивная двузначность, которая проявляется как в самом гадании (или в сновидении), так и в его истолковании гражданами (или пациентами). Таким образом, оракул имеет большое преимущество перед современными психотерапевтами. Думаю, в этой ситуации психотерапевт, давая советы, должен по крайней мере выражаться предельно кратко, оставляя неизбежную двузначность пациенту.

Дельфийские советы не были советами в точном смысле этого слова — скорее, они должны были заставить человека или группу людей заглянуть вглубь самих себя и спросить совета у собственной мудрости и интуиции. Пророчества предстают перед нами в новом свете, открывая нам доселе неведомые, но вполне реальные возможности. Совершенно ошибочно считать, что задача как оракула, так и современной психотерапии в том, чтобы сделать личность более зависимой. Это была бы плохая терапия и плохое толкование изречений оракула. Эффект должен быть полностью противоположным: они должны способствовать тому, чтобы люди могли осознать свои способности и возможности, они должны показывать в новом свете их самих, а также их взаимоотношения. Этот процесс пробуждает у людей творческие способности, направляя их к внутренним творческим источникам.

В платоновской "Апологии Сократа" Сократ рассказывает, как он пробовал разгадать, что имел в виду бог, когда говорил другу Сократа Антифону, что нет никого на свете мудрее, чем он (Сократ). Философ пришел к выводу, что бог назвал его самым мудрым, потому что он (Сократ) признался в своем незнании. Кроме того, бог посоветовал Сократу, чтобы он "познал себя". С этого времени такие великие философы, как Ницше и Кьеркегор, старались углубить значение этого божественного совета. Для нас он также является стимулом для поисков в нем новых содержаний. Ницше пошел еще дальше, находя в нем смысл, противоположный тому, который лежит на поверхности: "Что имел в виду тот бог, который давал совет: "познай самого себя!" Может быть, это значило: "перестань интересоваться собой, стань объективным!"[38]. Слова бога являются истинными символами и мифами, поэтому они скрывают огромное богатство, которое становится видимым только по мере открытия новых удивительных смыслов.  Еще одно значение оракула как воплощения бессознательного коллективного прозрения состоит в том, что при выявлении бессознательных содержаний символ и миф становятся как бы проекционным экраном. Как карточки Роршаха или Тест Тематической Апперцепции (ТТА) Мюррея, предсказание и сопровождающий его ритуал являются тем экраном, который "производит" чудеса и возбуждает воображение.

Сразу оговорюсь: необходимо быть осторожным. Процесс, описанный выше, может быть назван "проекцией". Я хочу подчеркнуть, что здесь речь идет не о "проекции" в негативном значении этого слова, как в психоанализе, где этот термин означает, что индивид "проецирует" нечто нежелательное и неподконтрольное, или как в эмпирической психологии, где считается, что этот процесс абсолютно субъективен и поэтому карточки Роршаха или картинки ТТА не имеют к нему никакого отношения. По моему мнению, оба вышеприведенных значения проекции являются результатом повсеместного непонимания западным человеком природы символов и мифов.

Упомянутый экран — это не просто зеркало. Он, скорее, объективный полюс, который необходим для того, чтобы привести в движение субъективные процессы, сознания. Карточки Роршаха — не что иное, как четко определенные, реальные объекты, даже если никто никогда не "увидит" в них того, что увидел я или ты. Такая "проекция" ни в коем случае не может считаться "регрессией" как таковой, она ничем не хуже нашей способности выражать свои мысли логическими предложениями. Более того, она является совершенно оправданным и полезным упражнением для воображения.

Этот процесс постоянно происходит в искусстве. Краски и полотно — это объективные предметы, которые оказывают огромное экзистенциальное влияние на художника, поскольку они помогают его творению появиться на свет. Безусловно, художник диалектически связан не только с красками и полотном, но также и с формами, которые он наблюдает в природе. В подобной же связи находится поэт с его родным языком и музыкант с нотами. Художник, поэт и музыкант стремятся создавать новые формы, новые виды витальности и смысла. Формы, частично обусловленные средствами выражения: красками, мрамором, словом, нотами, — не позволяют творцам "впасть в безумие" в процессе стремительно проявляющегося Нового.

Поэтому саму святыню Аполлона в Дельфах вполне можно было бы назвать всеобъемлющим символом. Мы вправе предположить, что пророчества оракула берут свое начало во всеобщем процессе, который приводит к диалектической связи с субъективными факторами. Для того, кто пользовался советами оракула, новые формы, совершенно новые возможности, новые этические и религиозные структуры рождались из опыта, который относится к глубинному и превышает сознание отдельной личности. Как отмечалось, Платон называет этот процесс экстазом, "божественным безумием". Экстаз — это санкционированный эпохой способ выхода за пределы нашего обычного сознания или способ получения знания, к которому нет иного доступа. Экстаз является частью — правда, небольшой — каждого истинного символа и мифа; в то мгновение, когда мы реально используем символ или миф, мы "оторваны" от себя и находимся "за пределами" себя.

Психологический подход к проблеме символа и мифа можно считать лишь одним из многих возможных. Выбирая эту дорогу, я не стремлюсь перевести в область психологии религиозное значение мифа. Благодаря религиозному аспекту мифа, мы приходим к знанию (откровению), которое возникает из диалектического взаимодействия субъективных элементов, содержащихся в человеке, и объективного существования оракула. Для глубоко религиозного человека миф никогда не будет чем-то психическим. Для него миф всегда будет содержать элемент откровения, источником которого были греческий Аполлон, древнееврейский Яхве или Чистое Бытие восточных религий. Если мы с помощью психологии лишим миф его религиозного элемента, мы не только не сможем оценить мощь, содержащуюся в трагедиях Эсхила, Софокла и других драматургов, но даже не поймем то, о чем они писали. Эсхил, Софокл и другие древние авторы сумели создать великие произведения искусства именно благодаря тому, что опирались на религиозный аспект мифов, который служил основанием их веры в достоинство и значимость судьбы человечества. 

Данный текст является ознакомительным фрагментом.