Глава XXII. О критериях для оценки физиономии в нравственном отношении

Глава XXII. О критериях для оценки физиономии в нравственном отношении

Лицо доброе и лицо злое

Есть особы, имеющие притязание на известный дар природной проницательности, обладая которой, им достаточно взглянуть на лицо человека, чтобы отгадать, добр ли он или зол, двоедушен или чистосердечен; мало того, иной раз они берутся даже утверждать, что такой-то скуп или же расточителен, что он галантен или, наоборот, подходит к типу Иосифа Иудейского. Такое притязание, выражающееся иногда редкой и драгоценной способностью угадывать характер человека по исследованию его лица, нисколько не основано на убеждении, будто это таинственный, врожденный талант, вроде гения или красоты, и будто нельзя его приобрести с помощью труда или доброй воли. Единственный секрет заключается здесь в наблюдательности ума, которую можно развить упражнением, как и всякую другую интеллектуальную способность; и в этом нет ничего таинственного, ничего чудесного. Горе, однако, этим привилегированным смертным, если они пожелают перейти от искусства к науке и выразить в виде догм и логических положений результаты своего опыта и своей прозорливости. Тогда они начинают путаться и передавать в сбивчивых выражениях то, что им казалось вполне понятным. Они превращают в грубые афоризмы самые удивительные и тонкие догадки своего наблюдательного ума, – и это явный знак того, что физиономика может быть только искусством. Это хорошо заметно у Лафатера, самого проницательного, быть может, из наблюдателей человеческого лица, притом очень искусного живописца. Когда он пробует научить нас тому, что ему хорошо известно, когда он делится с нами своими убеждениями, он сам начинает бродить в тумане фразеологии. Поэтому, мне будет очень жаль вас, если вы захотите следовать его наставлениям в практической жизни. При этом вы ежеминутно должны будете убеждаться, что из сотни случаев, Лафатер ошибся в девяноста, или же, что вы не сумели его понять, или, наконец, что его современники не похожи были на теперешних людей.

Кроме этих артистов физиогномики, встречается множество заурядных претендентов на проницательность, которые постоянно судят вкривь и вкось, потому что плохо наблюдают, а еще хуже делают свои выводы. Каждый день можно быть очевидцем пагубных последствий подобного невежества и подобных, ни на чем не основанных, претензий. Влюбленный молодой человек утверждает, что его возлюбленная – ангел доброты и целомудрия, а на самом деле оказывается, что это ехидна или Мессалина. В других случаях, выбирая себе слугу или приказчика, заключают о его добродетелях по выражению лица, при этом нередко доверие отдается плуту или человеку, наделенному всевозможными пороками. Есть множество ошибочных критериев, на которые мы полагаемся в подобных случаях и которые делают нас жертвой собственной опрометчивости; но два из них более обыкновения и на каждом шагу могут устроить нам западню.

Красивое нравится всем и каждому; поэтому довольно редко бывает, чтобы мы заподозрили в коварстве тех мужчину или женщину, которые обращаются к нам с милой улыбкой на устах или смотрят на нас бархатным, улыбающимся взором. Вероятность ошибиться усугубляется, когда мужчине приходится судить о женщине, или, наоборот, в этих случаях внезапная симпатия, влечение, любовь легко ослепляет нас и заставляет считать хорошим красивое, а дурное – безобразным. Пословица – косой никогда не свободен от коварства, – которая с небольшими вариациями повторяется на всех языках, является дерзкою формулою того фальшивого критерия, которым пользуется толпа для оценки нравственного достоинства физиономии. Совершенно верно, что крайнее безобразие часто соединяется с характером, мало заслуживающим уважения: но, несомненно, также и то, что можно быть безобразным, как Сократ, и в тоже время обладать его добродушием, а с другой стороны, можно быть достойным презрения и вероломным, имея лицо Алкивиада или Байрона. Сколько дочерей Евы отравляют нашу жизнь и сеют вокруг себя измену и бедствия, хотя некоторые из них красивее Венеры Милосской.

Другой критерий, сбивающий с толку наши суждения в деле нравственной оценки человеческого лица, заключается в неумелом применении индукции. Если было замечено, что один кривой оказался злым, то на этом уже строится заключение, что всех кривых нужно остерегаться, как огня; если одна женщина, имевшая на подбородке ямочку, была признана ангелом, – отсюда готов вывод, что и все прочие женщины с такой же миловидной ямочкой непременно должны быть добродетельны.

Единственный научный критерий, дозволяющий отважиться на суждение в области таких темных вопросах, дает нам мимика. Напротив, нужно решительно освободиться от всех притязаний эстетического и анатомического критериев. Волнения, чувства – мы повторяли это уже сто раз – выражаются различным образом, а известная мимика, при частых повторениях, оставляет на лице постоянный отпечаток, имеющий определенный смысл и дающий возможность раскрыть весь характер или нравственную историю человека. У всех детей физиономия апатична и ничего на ней нельзя прочесть; но почти невозможно, чтобы на лице человека в возрасте тридцати лет, невозможно было прочитать какую-нибудь страницу его жизни, открывающую нам или одну из его добродетелей, или одну из его нравственных язв.

Но даже и тут, сколько трудностей, сколько сомнений предстоит одолеть, чтобы воспользоваться этим единственным научным критериями. В морщинах лица нервного, впечатлительного человека может быть написана целая поэма; с другой стороны, мне известна одна красивая дама, которая, далеко пережив критический возраст, не имеет еще ни одной морщины. Она никогда не плакала и почти всегда смеялась; но зато на протяжении многих лет она надевала на ночь маленький аппарат, прилегающий к обеим сторонам лба и прикрепляемый к затылку, с той именно целью, чтобы растягивать кожу у наружного угла глаза и таким образом препятствовать развитию ужасной гусиной лапки около глаз.

Если читатель следил до сих пор за моим аналитическим исследованием различных выражений, то он уже имеет в своих руках нить, для того чтобы ориентироваться при оценке человеческого лица; таким образом, эта глава могла бы показаться липшей. Но так как нам нужно сделать некоторые синтетические обобщения, то не бесполезно будет сосредоточить свет в Диогеновом фонаре, после того как мы разложили его с помощью аналитической призмы.

Две основные черты, два самых верных признака доброго лица: постоянное доброжелательное выражение его и полное отсутствие на нем всякого лицемерия.

Любить, вечно любить весь мир и быть неспособным к ненависти – вот идеал добродетели, который написан на ангельском лице многими отрицательными и несколькими положительными знаками.

Не выражайте никогда ни ненависти, ни жестокости, ни гнева, ни злопамятства, ни зависти, ни сластолюбия, ни беспутства – и этого достаточно, чтобы лицо свидетельствовало о большом запасе добродушия. Если к этим отрицательным чертам присоединить легкую улыбку, указывающую на постоянно радостное настроение и желание нравиться, хорошо поступать и быть любимым, то перед нами будет нарисована в общих штрихах физиономия вполне благородного человека.

Я советовал бы вдуматься в эти строки, утверждающие несомненный факт, тем пессимистам, которые считают человека созданным для зла, и полагают, что некоторая способность к добру развивается в нем только вследствие воспитания, либо под влиянием страха и выгоды. Справедливо как раз противоположное, и нам, цивилизованным людям, у которых исчезли последние следы людоедства, нам приятно любить и тяжело ненавидеть. Добрый человек счастлив, и он выражает свою душевную ясность, свою потребность любить и быть любимым постоянной улыбкой, которая нас трогает и заставляет воскликнуть с жаром глубокого убеждения: «О, как должен быть добр этот человек! О, какой святой должна быть эта женщина!»

Привычка к ненависти и вообще ко всем порокам, унижающим человека и приближающим его к животному типу, напротив, отмечает на лице выражение уныния, неудовлетворенности, – признаки вечного недовольства, постоянной вражды к самому себе и к другим. Презрение, антипатия, которые выпадают на долю злых, усиливают в них злопамятство, затаенную и беспрестанную жажду мести, словом, все то, что придает их лицу унылое выражение и заставляет нас сказать: «Какое злодейское лицо! Невозможно, чтобы этот человек был порядочным!» Есть люди, которые никогда не улыбаются, разве только насмешливо или с оттенком выражения удовлетворенной ненависти – и вот у них-то мышцы лица решительно отказываются выражать доброжелательные чувства. Другой, почти постоянный признак благородной физиономии—это прямое выражение ее, открытое для всех душевных волнений, и неспособность что-либо скрывать. Злое лицо, наоборот, всегда фальшиво. В самом деле, порядочный человек никогда не остерегается других: он не чувствует нужды уклоняться от испытующих взглядов, между тем как плут всегда избегает их, невольно опасаясь, как бы не обнаружились его помыслы. Неоспоримо, что на всех языках цивилизованных народов открытое лицо есть синоним доброго лица, а притворная физиономия—синоним злой физиономии.

Открытым лицом обладает человек вполне спокойный, не уклоняющийся от взглядов тех, кто с ним говорит или его наблюдает. Такое лицо выражает печаль и радость, любовь и гнев без умалчивания и без лицемерия.

В противоположном случае мышцы постоянно находятся в тревожном возбуждении, неопределенно сокращены или расслаблены и, так сказать, колеблются туда и сюда, не зная, какому волнению подчиниться и какое принять выражение. Эта нерешительность особенно ясно выступает в блуждающем взгляде, который переходит от одного выражения к другому и чаще озирается по сторонам, нежели смотрит прямо. Вот почему его и называют косым или воровским взглядом.

Если и можно что-нибудь ясно прочесть на подобном лице, то разве бессознательную боязнь, чтобы посторонний глаз не подметил злую наклонность или злое душевное волнение, которыми чревата преступная совесть. Это оборонительное положение мало-помалу входит в привычку, и часто случается наблюдать, что человек с фальшивым выражением взгляда, участвуя даже в безразличном разговоре, никогда не смотрит прямо в лицо своему собеседнику.

Это один из самых верных признаков коварного характера, и он тем более драгоценен, что самым отъявленным лицемерам не удается скрыть свой лукавый взгляд под грубой маской искренности или с помощью принужденной улыбки. Мышцы глаза именно всегда очень упорно сопротивляются лицемерию и легче всего поддаются настоящим волнениям, исходящим из нервных центров. Можно плакать в то время, когда душа преисполнена радости; можно смеяться в минуты душевных терзаний; но почти невозможно смело встретить чужой взгляд, коль скоро ощущается потребность скрыть свое волнение[96].

Довольно часто скрываемое волнение бывает настолько сильно, что смотреть в сторону или придать взгляду неопределенное направление оказывается недостаточным; в подобных случаях глаза судорожно смыкаются, является спазмолические сокращения губ или носа, или же наступает зевота. Эти симптомы всегда должны внушать вам подозрение; они напоминают прыжки зайца то назад, то в сторону, когда он, преследуемый собакою, возвращается по своим же следам обратно, чтобы сбить с толку противника.

Слова добрый и злой слишком грубы для выражения различных типов характера, а равно и соответствующие мимических форм. Это ни что иное, как жалкие стенографические знаки, удовлетворяющие нашим обыденным потребностям и соответствующие несовершенству нашего языка и скоротечности нашей жизни. Но искусство и наука не могут этим удовлетвориться. Великий романист употребляет целую книгу, чтобы описать мрачные бездны злодейского характера, а Рафаэль изобразил нам божественную доброту одной матери такими штрихами, которых никто не в состоянии воспроизвести.

К отрицательным и положительным чертам доброго лица можно прибавить еще другие, более возвышенные признаки, которые способны идеализировать его выражение. К совершенному отсутствие всякой злобной мимики и к беззаботной улыбке присоединяется тогда осанка, полная достоинства и мужества, а также привычка смотреть вверх, как бы желая обнять все человечество единым взором любви и созерцать обширные, бесконечные горизонты. Мгновенная решимость на известную жертву, или постоянное отречение от всех благ жизни, великодушное прощение или нежное чувство ко всем земным страданиям, – все это выражено в бессмертных произведениях великих художников, которые умели и всегда будут уметь очаровывать зрение изображениями Христа и мучеников. Угадывая научную мысль посредством высшего вдохновения, они сумели набросать на фоне безусловного добродушия несколько более ярких тонов необыкновенной добродетели, великодушных порывов, благородного геройства. Редкие выражения в природе! Еще реже приходится встречать их в мраморе и на полотне, ибо это беглые проблески, проявляющееся на мгновение, чтобы тотчас же исчезнуть, так что искусству едва удается их уловить с помощью меткого наблюдения, и еще чаще – благодаря счастливому угадыванию.

На противоположном полюсе мы встречаем лицо, далеко не столь редкое, как предыдущий тип, и называемое лицом висельника, – бесспорно на том основании, что обладатель его производит собою впечатление приговоренного к виселице или каторге. При этом замечается не только полное отсутствие на лице всякого доброжелательного выражения, не только лживость взгляда, но и следы всевозможных зверских инстинктов; все пороки наложили здесь свои багровые, отвратительные оттенки. Ненависть, сластолюбие, жажда наживы, косность, одолеваемая только вином, вялость, которую способен расшевелить только гнев, беспрестанное озлобление, скопляющееся подобно шлакам вулканической почвы, беспутная чувственность и непреодолимая влечение ко всему грязному, отпечаток медленного и неизлечимого страдания, зверский смех, страстное желание видеть море крови и слышать хор стонов, ненависть в самых грубых ее проявлениях, которые приводят в содрогание и иссушают мозг, бесконечная низость, как бы соединенная цепью каторжника с плотоядной свирепостью, – вот в крупных штрихах набросок лица висельника, какое можно встретить в местах заключения, называемых смирительными домами и острогами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.