Память с точки зрения психологии

Память с точки зрения психологии

Понятие образа. - Об ассоциации идей. - Физиологическое объяснение ассоциаций. - О степени воспроизводительной способности. - О типах памяти: безразличный, зрительный, слуховой, двигательный или моторный. - О множественности памяти. - Об индивидуальных различиях памяти и их причины. - Зависимость памяти от нервной деятельности.

И так, мы уже знаем, что ощущение, которое мы испытывали благодаря какому-либо возбуждению, может возобновиться, и тогда мы имеем то, что называется воспоминанием. То, что является в нашем сознании, когда мы что-нибудь вспоминаем, называется представлением, образом, идеей. Чаще всего в этом случае употребляется термин «образ».

Термин «образ» в психологии употребляется не так, как в обиходной жизни, именно он применяется ко всем воспроизведенным ощущениям, между тем как в обиходной жизни он применяется только к зрительным ощущениям. Вчера я видел Храм Спасителя, сегодня я воспроизвожу виденное мною; в этом случае можно сказать: «у меня в данную минуту в сознании есть образ Храма Спасителя». Такое употребление слова «образ» отвечает его употреблению и в обиходной жизни. Если я вчера слышал какую-нибудь мелодию и в данную минуту ее воспроизвожу, то с психологической точки зрения можно сказать, что у меня в данную минуту есть «образ» мелодии. Вчера я ел ананасы, сегодня я вспоминаю вкус их, можно сказать, что у меня есть вкусовой «образ» ананасов. Если у меня воспроизводится осязательное ощущение от прикосновения к бархату, то это будет осязательный образ. Есть еще так называемые «двигательные» образы, которые являются воспроизведением ощущений, связанных с деятельностью наших мускулов.

Мы видели, что впечатления, которые мы один раз восприняли, могут вновь появиться в нашем сознании. Это - психологическая сторона явления, потому что мы в этом случае говорим о впечатлении и о появлении его в сознании. Но явление воспроизведения имеет еще и физиологическую сторону - это именно, когда мы имеем в виду физиологические следы, оставшиеся в мозгу и возобновляющиеся впоследствии.

Заметив это различие, мы можем поставить вопрос: «отчего впечатление, которое мы один раз восприняли, может вновь появиться в сознании?» Само собою разумеется, что этот вопрос по отношению к явлению, имеющему две стороны, допускает двоякий ответ.

Некоторые на этот вопрос отвечают так: в нашем мозгу после действия впечатления остается физический след, который состоит в известном изменении мозгового вещества; когда мельчащие частицы мозгового вещества начинают действовать так, как они действовали в момент восприятия впечатления, то у нас рождается соответствующий психический образ; эти ученые приводят в доказательство этого положения сновидения и галлюцинации, которые, по их мнению, происходят оттого, что мозговое вещество само по себе начинает возбуждаться. В самом деле, кажется, что в сновидениях психические образы появляются сами по себе, хотя никакие возбуждения не действуют на наши органы чувств. То же самое и в галлюцинациях, когда появляются образы, которым ничего не соответствует в действительности.

Но эту теорию нельзя считать безусловно доказанной и во всяком случае она односторонняя, ибо и в сновидениях для того, чтобы появился тот или другой образ, нужно известное воздействие внешних впечатлений, как то доказывают опыты французского ученого Мори. Он производил опыты над самим собой, чтобы определить, в какой мере внешние впечатления принимают участие в появлении тех или других сновидений.

Он просил вызывать в нем вечером, когда он начинал засыпать в своем кресле, какое-либо ощущение и разбудить его через некоторое время, достаточное для того, чтобы видеть сон. Ему щекочут пером губы и кончик носа: он видит во сне, что его подвергают ужасным мучениям, что смоляная маска прикладывается к его лицу; потом, при срывании этой маски, у него содрали кожу с губ, с носа, с лица. На некотором расстоянии от его уха заставляют звучать пинцет, о который ударяют ножницами; он слышит во сне звон колоколов; этот звон скоро переходит в набат; ему кажется, что теперь июнь 1848 года. Когда его заставляют вдыхать одеколон, ему снится, что он находится в парфюмерном магазине, а от этой мысли он переносится на восток, он в Каире, он в магазине Jean Farina. При приближении к его лицу горячего железа ему снятся кочегары.

Эти примеры показывают вот что. Нам кажется, что в сновидениях те или другие образы появляются без какой-либо связи с внешними впечатлениями, что они возникают как бы сами по себе. Между тем примеры, приводимые Мори, показывают, что и в сновидениях появление тех или иных образов находится в зависимости от воздействия тех или иных внешних впечатлений. Человек засыпающий, может быть, в продолжение дня совсем не думал о кочегарах, он засыпает и видит во сне кочегаров. Ему кажется, что образ кочегаров появился без всякой связи с каким-либо иными представлениями, а между тем пример Мори показывает, что здесь была совершенно определенная связь с другими представлениями - именно приближение к лицу горячего железа вызывало представление о той теплоте, которую приходится испытывать, когда мы стоим перед печью, а это приводит к представлению о кочегарах.

Таким образом, ясно, что те или другие образы, может быть, даже в сновидениях не появляются сами по себе, а вызываются другими образами. Может быть, это правило можно обобщить и сказать, что вообще образы в нашем сознании никогда не являются самопроизвольно, а их всегда вызывают какие-нибудь другие образы, и именно потому, что между ними существует определенная связь.

Связь же между одним образом и другим может происходить по различным причинам. Связь может происходить оттого, что один образ постоянно соединялся с другим. Например, запах розы у меня постоянно соединялся с цветом и вообще видом розы. И это постоянное соединение нескольких образов производит то, что они вступают в такую тесную связь, что один образ не может появиться без того, чтобы не появился другой. Так, например, запах розы в моем уме так тесно связан с цветом и вообще с видом розы, что если я случайно ощущаю «запах» розы, то у меня сейчас является в сознании «цвет» и «вид» розы.

Соединение одного образа с другим называется в психологии ассоциаций идей (образов) и данный пример относится к ассоциации по смежности, потому что в данном случае один образ связывается с другим вследствие того, что мы воспринимаем их вместе (т.е. по смежности во времени и в пространстве). Если два образа связались друг с другом по смежности, и если появление одного такого образа вызывает в сознании появление другого, то говорят, что один образ вызывает другой вследствие ассоциации по смежности. Вот еще пример того же явления. Если мы кого-нибудь видим постоянно в какой-нибудь одежде, то представление его «лица» вызовет представление этой «одежды». Если мы кого-нибудь видим постоянно на одном и том же месте, то представление этого «места» вызовет представление этого лица, и наоборот. Если я в вашем присутствии произнесу «горит восток зарею новой» и затем остановлюсь, то у вас непременно в сознании явится: «и на равнине по холмам» и т.д. Отчего это? Оттого, что эти две группы звуковых образов так тесно слились друг с другом, что одна из них не может явиться в сознании без того, чтобы не вызывать и другую. Это ассоциация по смежности звуковых образов. На ассоциациях звуковых образов основано изучение наизусть стихов, молитв и т.п.

Но одни идеи или образы могут вызывать другие еще иным способом. Когда я читаю описание характера Иоанна Грозного, то я вспоминаю и Нероне. Почему? Психологи говорят, что это потому, что сходные образы вызывают друг друга. Например, когда я смотрю на портрет, то я вспоминаю о лице, изображенном на портрете, потому что между ним есть сходство. Латинское слово Roma напоминает мне «ром» по сходству; немецкое слово Pferd вызывает «ферть» и т.п. Все это ассоциации по сходству. Есть еще ассоциации по контрасту. Например, представление «бедности» вызывает представление «богатства» по контрасту. Такое же отношение между «тишиною» и «шумом», между «холодом» и «теплотою» и т.п.

Психологи придают весьма важное значение ассоциации идей; по их мнению, вся наша душевная жизнь созидается из ассоциаций образов по смежности, по сходству или по контрасту. Попробуйте проследить за течением ваших идей и вы убедитесь, что ни одна из них не появляется без указанной связи с какой-нибудь другой идеей, хотя связь эта бывает иногда настолько неуловима, что ее трудно бывает открыть.

Теперь для нас важно заметить следующее обстоятельство по отношению к ассоциации идей и к памяти.

Легко понять, что процесс ассоциации есть только другое название для памяти или воспоминания. Мы ничего не могли бы запоминать и воспоминать, если бы у нас представления (или образы) не связывались друг с другом так, как только было указано. Если мы говорим, что что-нибудь остается в памяти, то мы этим желаем сказать, что установилась известная ассоциативная связь между какими-либо представлениями, и что благодаря именно этой связи, при появлении одного представления появляется и другое.

Но что соответствует ассоциации с точки зрения физиологической? Это необходимо рассмотреть, потому что объяснение с этой точки зрения для многих кажется имеющим решающее значение.

Объяснить ассоциацию по смежности с точки зрения физиологической, как кажется, сравнительно легко. Предполагают, что для ассоциации по смежности двух представлений достаточно двух нервных элементов, которые могли бы связываться друг с другом.

Как я сказал выше, по современным учениям, вся нервная система представляется совокупностью так называемых нейронов, соединенных в одно целое. Мы видели, что один нейрон не находится в непрерывной связи с другим, а отростки их только прикасаются друг к другу и таким образом, что осево-цилиндрический отросток одного нейрона с протоплазматическими отростками другого соединяется только посредством прикосновения. Оказывается (что для нас чрезвычайно важно), что осево-цилиндрический отросток обладает способностью удлиняться и укорачиваться, и что благодаря этому и поддерживается соединение между нейронами. Если отросток одного нейрона удлиняется до прикосновения с другим, то мы говорим, что один нейрон соединен с другим, потому что возбуждение одного нейрона может быть передано другому нейрону. Если отросток одного нейрона укоротится, так что становится невозможным прикосновение к отросткам другого нейрона, то соединение одного нейрона с другим нарушится. Вот это - то соединение и разъединение нейронов, благодаря удлинению и сокращению отростков, дало повод для физиологов сделать попытку объяснения многих психических процессов, и в том числе и процесса ассоциации, именно при помощи удлинения и укорачивания нейронов.

Если наша нервная система действительно, состоит из таких единиц, как нейроны, то им должно быть присуще и определенное назначение; назначение же их, по мнению некоторых физиологов, состоит в том, чтобы каждый нейрон был носителем отдельного представления, образа, так, что например, представлению «А» соответствует нейрон «а», представлению «В», нейрон «в» и т.д. А если так, то становится понятной и связь между отдельными представлениями. Положим, что одно представление «А», которое было в постоянной связи с другим представлением «В», тесно связалось с этим последним. Физиологически эту связь между представлениями «А» и «В» можно объяснить только таким образом, что между нейронами «а» и «в», соответствующими представлениям «А» и «В», установилась связь. Если связь между представлениями «А» и «В» нарушается, то это можно объяснить таким образом, что связь между соответствующими им нейронами тоже прервалась.

Это утверждение, что каждому простому ощущению или представлению соответствует один простой анатомический элемент, нуждается в следующей поправке. Оно было бы, может быть правильно только в том случае, если бы наши представления по своей простое соответствовали простоте нервных элементов. Но в действительности этого нет. Даже самые простые представления, с которыми мы имеем дело, не обладают абсолютно простым характером. Возьмите сложное представление, например, представление розы. Оно есть ассоциация таких представлений, как: форма, цвет, запах и т.п. возьмите, например, просто «форму», очертание розы. Можете ли вы сказать, что это представление есть нечто абсолютно простое? Можете ли вы сказать, что оно настолько просто, что достаточно одного нервного элемента, чтобы воспринять его? Я думаю, что нет. Уже поверхностного рассмотрения достаточно, чтобы видеть, что даже такой простой, по-видимому, элемент есть нечто сложное. Возьмите дальше «цвет». На первый взгляд кажется, что это очень простое качество. Между тем цвет имеет такие стороны, как известный тон, известную яркость, насыщенность и т.п. Следовательно, даже такое, по- видимому, простое качество имеет сложный характер. Что же сказать о большинстве представлений, входящих друг с другом в ассоциативную связь? Мне кажется, что будет ближе к действительности, если мы скажем, что тому или другому, так называемому простому представлению соответствует не один нервный элемент, а целая группа их, или система, если, разумеется, вообще дозволительно делать попытки приводить в связь число представлений с числом нервных элементов.

Тогда попытка физиологического объяснения ассоциации может представиться в следующем виде.

Когда мы желаем объяснить ассоциацию между двумя представлениями «А» и «В», необходимо признать, что одному представлению «A» соответствует целая система анатомических элементов, которую мы назовем через «М», а представлению «В» целая система, которую мы назовем чрез «N». Тогда соединение между одной системой и другой будет соответствовать соединению между представлениями «А» и «В».

Что касается ассоциации по сходству, то, вероятно, здесь объяснение иное. И здесь, разумеется, для каждого представления необходимо система нервных элементов., Если мы возьмем какое-нибудь представление «A» + «d», которое частью отличается от «A», частью сходно с ним, то, по всей вероятности, при проявлении представления «A» + «d», в деятельное состояние приходит, главным образом, система «M» и часть нервной системы, соответствующая представлению «d». Таково возможное физиологическое объяснение ассоциаций по смежности и сходству.

Заметив это, рассмотрим вопрос об отношении между «образом» и первоначальным «впечатлением».

Говорят, образ есть копия впечатления более или менее живая. Иногда он отличается крайней слабостью, бледностью в сравнении с действительным впечатлением, а иногда по живости приближается к реальному впечатлению. Вот пример, поясняющий это. «Я слышал однажды, - говорит один путешественник, - как проповедник мулат описывал мучения ада. С некоторым красноречием, он переходит от описания одного мучения к описанию другого. Наконец, увлеченный неодолимым волнением, он, в течение более чем минуты, мог издавать только ряд криков или нечленораздельных звуков». :Очевидно, замечает по этому поводу Тэн, в течение этой минуты его умственное зрение имело все признаки физического зрения, его воображаемый ад был пред ним, как ад действительный, и он верил своим внутренним призракам, как внешним предметам». «Мои воображаемые лица, - пишет известный французский писатель Флобер, - осаждают меня, преследуют меня или, вернее, я живу в них. Когда я описывал отравление Эммы Бовари, то у меня был во рту вкус мышьяка, и я чувствовал себя как бы отравленным».

В летописях психологии мы находим следующие случаи: некоторые живописцы и ваятели, внимательно рассмотрев модель, могли сделать ее фигуру на память. Об одном живописце рассказывают, что он на память скопировал картину Рубенса «Мучения св. Петра» с таким совершенством, что когда обе картины были повешены рядом, то нужно было некоторое внимание, чтобы отличить копию от оригинала. Известно, что Моцарт, дважды прослушав Miserere сиктинской капеллы, записал его на память. Было запрещено снимать копии с нот этой пьесы, и сперва подумали, что начальник капеллы изменил приказы: настолько считалось невозможным написать ноты по слуху.

Относительно известного художника Ганса Макарта рассказывают следующее: «Он один раз приходил, во время прогулки, мимо башенных лесов, оживленно разговаривая и не обращая на них никакого внимания. Когда зашла речь об этих лесах, то он изобразил их со всеми подробностями соединений балок. Удивление, которое он вызвал таким образом, возросло, когда этот рисунок был проверен с оригиналом. Точно таким же образом он рисовал и так же близко к оригиналу и цветы, один раз бегло взглянув на них.

Разумеется, это случаи исключительные, на самом же деле образы всегда слабее реальных впечатлений.

Английский ученый Гальтон задался целью разрешить вопрос о степени воспроизводительной способности отдельных лиц. Для этого он поступил следующим образом. Он разослал различным лицам вопросные листки, с просьбой дать ему ответы на вопросы, которые были написаны на них. Вопросы же заключались в следующем. «Подумайте о каком-нибудь предмете, например, о том столе, за которым вы сегодня утром завтракали, и рассмотрите тщательно тот образ, который предстанет пред вашим умственным взором» и затем постарайтесь дать ответ.

Во-первых, относительно степени яркости этого образа. Светлый он или темный? Можно ли его яркость сравнить с яркостью реальных предметов?

Во-вторых, относительно определенности этого образа. Можно ли сказать, что все предметы в одно и то же время обладают одинаковой определённостью, или же, может быть, места, отличающиеся наибольшей определённостью в один какой-либо момент, в следующий затем момент обладают меньшей определенностью, чем в действительности?

И, наконец, в-третьих, по отношению к цвету. Можно ли сказать, что цвет посуды, жаркого, хлеба, горчицы, мяса, петрушки и вообще всего того, что может быть на столе, вполне приближается к действительности?

Он с этими вопросами не решился обратиться к каким-либо лицам без разбора, так как боялся, что его не поймут, и он получит неточные ответы и поэтому он обратился, прежде всего, к ученым членам Королевского института. Но от них он получил ответ, поразивший его. Ученые не верили в существование такой способности «умственного видения». По словам некоторых, например, нельзя сказать, чтобы умственный образ завтрака приближался к действительности. Можно сказать, что я «вижу» свой завтрак, то только в том смысле, в каком можно сказать, что я «вижу» тысячу строк из сочинений Софокла, потому что, при достаточном напряжении, я в состоянии их воспроизвести. Они содержатся в моей памяти, но нельзя сказать, чтобы я их видел так, как я вижу действительные вещи. Такой же ответ он получил от членов парижской академии. Тогда он случайно обратился к молодым людям обоего пола и от них получил как раз противоположные ответы: они говорили ему, что они в состоянии воспроизводить с величайшей точностью. Это обстоятельство навело его на мысль разослать свои записки к разнообразным лицам. Ответы, им полученные, весьма любопытны. Одни писали: «мои умственные образы отличаются живостью, приближаются к действительности. Другие писали: «я воображаю не отчетливо, не ясно», и, наконец, третьи заявляли, что их умственные образы не имеют ничего общего с действительными впечатлениями, между ними лежит пропасть. Таким образом, Гальтон убедился, что способность воспроизведения чрезвычайно различна у различных людей.

Она различна, по мнению Гальтона, смотря по расе. «Французы, - говорит он, - кажется, обладают ею: на это указывает их способность к устройству празднеств и церемоний, их способность к стратегии и ясность их речи. «Вообразите» - выражение, часто встречающееся во французской речи. Кажется, что эскимосы и бушмэны также одарены этой способностью. Бушмэны очень любят рисование: различные предметы их обихода бывают покрыты изображениями охоты, животных и т.п.». Один эскимос, никогда не имевший сношения с европейцами, нарисовал на память карту местности, имеющей протяжение до 1100 английских миль, с такими деталями и с такой точностью, что сходство ее с адмиралтейской картой было поразительно. Возраст и пол также имеют значение. Способность воображения более развита у детей, чем у взрослых; у женщин больше, чем у мужчин. Занятие отвлеченными науками, по-видимому, способствует ослаблению этой способности, как это Гальтон заметил у ученых.

В то время, как Гальтон собирал данные для разрешения вопроса о воспроизводительной способности, он наткнулся на следующий любопытный факт, имеющий отношение к этой способности. Один ученый математик писал ему приблизительно в следующих выражениях: «Вы спрашивали меня об умственном видении; не знаю, так ли я вас понимаю. Дело в том, что когда я себе хочу представить какие-нибудь числа, то в моем воображении является вот что: на зрительном поле цифры у меня расставляются в совершенно определенном порядке, так что единицы по одну сторону, десятки по другую и т.д., и этот порядок никогда не нарушается; цифры на поле зрения занимают одно и то же положение. Это побудило Гальтона обратиться с запросом и к другим математикам; оказалось, что значительное большинство их обладает этой способностью.

Один из моих знакомых студентов доставил мне рисунок той числовой формы, в которой он представляет себе числа вообще. По его описанию, «когда он думает о числах, то они располагаются в определенном порядке, постоянном и неизменном. Ближе всего к нему находятся небольшие числа, большие числа находятся дальше, наконец, очень большие числа теряются в перспективе».

Каким образом вырабатывается эта своеобразная способность мы пока еще ничего определенного сказать не можем, но для нас она является иллюстрацией удивительного разнообразия в воспроизводительной способности.

Но вот еще факты, доказывающие то же самое. Как я уже сказал, каждое чувство имеет соответствующие ему образы. Есть, следовательно, зрительные, слуховые, осязательные и прочие образы. Один индивидуум отличается от другого тем, какие образы он по преимуществу употребляем в процессах мышления и воспроизведения, когда, например, он вспоминает о каком-нибудь таком предмете, представление которого состоит из различных образов. Например, представление о «человеке» складывается из зрительных, слуховых и т.д. образов. Спрашивается, какие же образы мы воспроизводим, когда мы вспоминаем о каком-либо человек? Оказывается, что в этом отношении между людьми существует огромное разнообразие.

Есть люди, которые, желая вызывать в своем уме воспоминание о каком-либо знакомом, воспроизводят в одинаковой мере все образы, т.е. они воспроизводят одинаковым образом и его фигуру, и цвет его лица, и цвет его одежды, но в то же время с такой же отчетливостью воспроизводят и характерные особенности его голоса (высоты, тембра и т.п.). Это те индивидуумы, у которых существует полное равновесие между зрительными и слуховыми образами. Таких лиц относят к так называемому безразличному типу памяти (tyoe indifferent), потому что они в своих умственных процессах не отдают предпочтения тем или другим образам.

Но есть лица, которые пользуются по преимуществу зрительными образами. Так, например, если они желают вспомнить о каком-либо знакомом, то они тотчас воспроизводят его фигуру, цвет его лица, его одежду, и при этом вовсе не воспроизводят его голоса. Совершенно также они поступают и во всех своих воспроизведениях. У них зрительные образы преобладают. Это - лица зрительного типа (type visuelle).

Но есть еще один тип так называемый слуховой (type auditif); его особенность состоит в том, что в процессе воспроизведения он отдает предпочтение слуховым образам. Так, если ему приходится вспоминать о каком-либо знакомом, то он вспоминает не о его фигуре, цвете лица, но, главным образом, о его голосе; он, так сказать, его умственно слышит, в то время, как лицо зрительного типа его умственно видит.

Наконец, о четвертом типе, так называемом двигательном (moteur), скажу ниже.

Ближе особенности этих типов описываются следующим образом.

Когда лица зрительного типа стараются заучить что-нибудь наизусть, то они запечатлевают в своей памяти зрительный образ страницы с буквами и, отвечая наизусть, они мысленно видят этот образ и читают его. Когда они припоминают арию, то при помощи того же самого процесса они видят ясно ноты партитуры. Не только память их носит зрительный характер, но и все другие способности; когда они обсуждают или воображают, то пользуются исключительно зрительными образами. Развитие ума в одном направлении позволяет зрительному типу совершать изумительные вещи. Есть шахматные игроки, которые ведут партию, обратив голову к стене, или с закрытыми глазами. Очевидно, что при каждом ходе весь образ шахматной доски с расположением отдельных частей представляется им как во внутреннем зеркале. Без этого условия они не могли бы предвидеть последствий своих ходов и ходов противника. Двое друзей, обладавших этой способностью, играли в шахматы мысленно, прогуливаясь по улицам. Многие ораторы, говоря перед публикой, представляют свои рукописи как бы помещенными перед глазами. Один государственный человек говорил Гальтону, что запинки в его речи на трибуне происходили от того, что он был приводим в замешательство образом своей рукописи с помарками и зачеркнутыми местами.

«Дети, принадлежащие к этому типу, когда их приучают вычислять в уме, мысленно пишут мелом на воображаемой доске заданные цифры, затем все частные действия и, наконец, окончательный итог, так что они внутренне видят одну за другой различные линии белых знаков, только что ими начерченных». «Все мои представления слов по преимуществу зрительные, - пишет одно лицо, принадлежащее к этому типу. Чтобы запомнить слово, слышанное в первый раз, мне нужно немедленно дать отчет, как оно пишется; равным образом, когда я слушаю чей-нибудь интересный для меня разговор, то мне часто случается представить его написанным фраза за фразой». «Один из моих друзей, - говорит Кейра, уверял меня, что ему недостаточно для запоминания слышать какое-нибудь слово, например, имя собственное; ему необходимо видеть его написанным. В лицее, как бы внимательно он ни относился к урокам литературы или истории, он ничего не выносил из них, между тем как получасовое занятие над книгой или тетрадью приносило ему гораздо больше пользы».

Из этих примеров легко видеть, что лица, принадлежащие к зрительному типу, в процессе мышления пользуются, по преимуществу, зрительными образами.

«Слуховой тип нужно признать более редким, чем вышеуказанные типы: его можно узнать по тем же отличительным признакам; лица этого типа связывают все свои воспоминания посредством языка звуков; чтобы запомнить урок, они запечатлевают в уме не зрительный образ страницы, а звук их слов. Суждения, как и память, у них слуховые; производя, например, умственно сложение, они повторяют умственно названия цифр и представляют, так сказать звуки, не представляя при этом их изображения».

«Когда лицо, принадлежащее к слуховому типу, воображает себе диалог, в котором он сам принимает участие, или, еще лучше, пишет его, то он часто слышит с известною отчетливостью слова собеседника. «В то время, когда я пишу, - говорит известный ученый, Дельбеф, - то я разговариваю с фиктивным читателем, я приписываю ему возражения, когда я выражаюсь не ясно, и сомнения, когда я сомневаюсь сам».

Мне самому приходилось отмечать различие между типами памяти следующим образом. Положим, ребенок хочет заучить латинские вокабулы, и ему нужно запомнить слово quis. Если он принадлежит к зрительному типу, то при воспроизведении он будет писать его quis, если же он принадлежит к слуховому типу, то он будет писать cuis. Это объясняется тем, что зрительный тип вспоминает зрительный образ слова, он вспоминает, как оно пишется, он представляет его написанным на бумаге. У ребенка слухового типа в воспоминании имеется слуховой образ, а не зрительный, а потому при желании воспроизвести, как это слово пишется, он воспроизводит не непосредственный зрительный образ слова, а пытается построить его образ из отдельных звуковых образов.

Если ребенок зрительного типа желает изучить стихотворение, то он запоминает слова и фразы, представляя их себе так, как они напечатаны на страницах книги, он умственно видит их расположение, словом, он читает их, как если бы они были перед его умственным взором. Если он желает вспомнить какое-нибудь правило, то он старается воспроизвести ту страницу и то место из учебника, на которой это правило находится. Если он изучает вокабулы, то он всегда представляет себе их письменный образ. Если дети этого типа изучают хронологию, то записывание различных дат очень помогает запоминанию. Совсем иначе поступают дети слухового типа. Если им нужно изучить вокабулы, то они стараются воспроизводить их звуковой образ. Для детей этого типа записывание мало помогает запоминанию. Мне приходилось наблюдать ребенка этого типа, который легче усваивать слова, когда кто-нибудь посторонний произносил их, чем в том случае, когда он сам должен был прочитывать их. Очевидно, что слуховой образ действовал на него сильнее, чем зрительный. Мне кажется, что дети слухового типа хуже усваивают орфографию, чем дети зрительного типа, так как в орфографии, на мой взгляд, главная роль приходится на долю зрительных представлений.

Есть еще двигательный тип. Лица, принадлежащие к этому типу, пользуются в процессе воспоминания, суждениями и во всех других умственных актах образами, происходящими от движения, т.е. «двигательными» образами.

Что же такое двигательный образ?

Чтобы понять это, заметим следующее. Положим, что мы желаем достать рукой вещь, находящуюся от нас на расстоянии 2-х футов. Для этого мы должны привести в движение нашу руку. Для того чтобы это движение могло осуществиться, нужно, чтобы одни мускулы нашей руки сократились, а другие удлинились. Будет ли разница в том случае, когда мне нужно привести в движение руку для того, чтобы достать вещь, находящуюся от меня на расстоянии 5 футов? Несомненно. Отчего же это происходит? Оттого, что во втором случае происходит иное сокращение мускулов. Вследствие этого во втором случае мы имеем и иное ощущение.

Закроем наши глаза, и пусть кто-нибудь придаст нашей руке произвольное положение: пусть он ее согнет, пусть он ее вытянет, пусть он ее поднимет. Несмотря на то, что наши глаза закрыты, мы, однако, очень хорошо знаем, в каком положении находится наша рука: согнута, поднята или находится в ином каком-нибудь положении. Благодаря чему мы имеем познание этого рода?

Психологи говорят, что благодаря тому, что наши мускулы сокращаются и доставляют нам этим особое ощущение, которое можно назвать мускульным или двигательным. Другие психологи, правда, оспаривают, что в этом случае именно мускулы доставляют нам те ощущения, благодаря которым мы узнаем об изменениях в положении того или другого движущегося органа. Мы не будем рассматривать, изменение чего именно производит это своеобразное ощущение, при помощи которого мы определяем положение того или другого органа. Для нас важно заметить, что такие ощущения действительно существуют во всех тех случаях, когда мы производим какие-либо движения, что эти ощущения, подобно всем другим ощущениям, могут воспроизводиться.

Чтобы пояснить, что эти ощущения действительно воспроизводятся, произведем следующий простой опыт. Я стою, вытянувши руку, при закрытых глазах. В руке у меня кусок мела. Вытянувши руку так, чтобы она пришла в соприкосновение с доской, я могу произвести движение мелом так, что он напишет известную линию. Если я, спустя несколько секунд, опять-таки, при закрытых глазах, исходя их той же точки, пожелаю произвести такое же движение, повторить его, то я его повторю, сделав, разумеется, ошибку, большую или меньшую. Этот пример показывает, что мы можем воспроизводить те ощущения, которые связаны с деятельностью наших органов, приходящих в движение.

Если понятно, что мы можем воспроизводить ощущения, связанные с движениями нашей руки, как в вышеприведенном примере, то должно быть понятно, что то же самое имеет место по отношению ко всем движущимся органам. Например, голосовые органы могут приходить в движение. С их движениями связаны определенные ощущения. Мускулы лица и рта приходят в движение при произношении слов; и об ощущениях, связанных с этими движениями, нужно сказать то же самое, что и обо всех других двигательных ощущениях, т.е. что они могут воспроизводиться с большей или меньшей точностью.

Подобно тому, как относительно лиц зрительного типа мы видели, что у них наилучше воспроизводятся зрительные ощущения, у лиц слухового типа наилучше воспроизводятся слуховые ощущения, так относительно лиц двигательного типа следует сказать, что эту будут те, у которых наилучше воспроизводятся двигательные ощущения.

Особенно важную роль играют те двигательные образы, которые связаны с произношением слов. У одних лиц эти образы воспроизводятся плохо, у лиц же, принадлежащих к двигательному типу, они воспроизводятся очень хорошо. Такие лица в процессе мышления о словах обыкновенно воспроизводят их двигательные образы, т.е. мысленно произносят эти слова.

«У меня, говорит профессор медицины Балле, при обыкновенных условиях мышления двигательные образы отличаются очень большой интенсивностью. Я очень отчетливо чувствую, что, за исключением особенных обстоятельств, я не вижу и не слышу своей мысли, я ее умственно говорю. У меня, как вероятно, у большинства людей двигательного типа, внутреннее слово бывает настолько живым, что мне случается произносить потихоньку слова, подсказываемые внутреннею речью».

Есть еще двигательные образы, связанные с процессом писания, рисования. Эти образы также играют очень важную роль в умственной жизни человека. Само собою разумеется, что одни лица воспроизводят эти образы лучше, другие хуже. Их существование можно показать на следующих примерах.

«Есть лица, запоминающие рисунок лучше в том случае, если они проследили контуры его пальцем. Лекок Буабодран пользовался этим способом при преподавании, чтобы приучить своих учеников рисовать на память: он заставлял их следить на известном расстоянии, с карандашом в руке, контуры изображений, принуждая их таким образом присоединять двигательные образы к зрительным. В подтверждение существования двигательной памяти, Гальтон приводит следующий факт: «полковник Монткрафт часто наблюдал в Северной Америке молодых индейцев, посещавших иногда его квартиру и интересовавшихся гравюрами, которые им показывали. Один из них тщательно обводил с помощью ножа контур рисунка, помещенного в «Illustrated News», говоря, что таким образом он сумеет лучше вырезать его по возращении домой». В этом случае двигательный образ движений предназначался к тому, чтобы закрепить зрительный: этот молодой дикарь принадлежал, очевидно, к двигательному типу».

Я думаю, что различие между этими тремя типами можно сделать вполне ясным, если взять какой-нибудь пример. Возьмем, например, пословицу: «Тише едешь, дальше будешь». Как ее представляют лица различного типа? Лица зрительного типа представляют ее в виде слов, написанных на бумаге, лица слухового типа при представлении этой пословицы слышат слова, из которых она состоит, и наконец, лица двигательного типа, при представлении этой пословицы, мысленно произносят слова.

Насколько велики индивидуальные различия в этом отношении, показывает то, что резко выраженные представители того или другого типа часто бывают не в состоянии понять представлений, принадлежащих лицам другого типа. Это весьма характерно выразилось в споре, который произошел между двумя учеными.

Венский анатом Штриккер, который именно впервые указал на роль двигательных образов в процессе представления слов, утверждает, что мысленное представление звука есть всегда двигательный образ произношения, т.е. по его мнению, когда кто-нибудь желает воспроизвести какой-нибудь звук, то он старается его мысленно произнести и таким образом вызывать в себе то или другое двигательное ощущение. «Когда я представляю себе образ буквы П, говорит Штриккер, - то мои губы испытывают такое же ощущение, как если бы я действительно ее произносил».

Что звуки можно воспроизводить, только произнося их мысленно, по мнению Штриккера, доказывается и следующим обстоятельством.

Нельзя себе предстаить какую-нибудь букву, если в то же время мускулам, служащим для произнесения этой буквы, дать положение, не позволяющее им совершить действие. Нельзя, например, думать о букве Б, принадлежащей к губным, держа рот открытым, так как такое положение не допускает движения губ. Далее, нельзя одновременно представить себе две буквы А и У, например, потому что для образования слуховых образов звуков А и У служат одни и те же мускулы.

Французский психолог Полан, возражая ему, говорит: «я нахожу, что, произнося громко букву А, я могу представить себе мысленно ряд гласных и даже целую фразу; отсюда я заключаю, что образ других гласных и других слов не есть двигательный образ, потому что, когда мускулы, служащие для выговаривания А, находятся в действии, то двигательный образ других гласных не может возникнуть».

«Что же доказывает это разногласие? - спрашивает Бинэ. Оно доказывает, что оба эти ученые имеют различные образы и принадлежат к разным типам. По всей вероятности, Штриккер принадлежит к двигательному типу; поэтому он не понимает, что другие могут быть устроены иначе, он даже делает следующее замечание: «я еще не встречал никого, кто бы мне говорил, что содержание статьи журнала он представляет в виде печатных букв, составляющих ее. Можно удержать в памяти много статей, много фраз посредством произносимых мысленно слов, а не посредством письменных образов слов, которые можно было бы читать в памяти, как напечатанные на листе бумаги». Это утверждение совсем неверно: все принадлежащие к зрительному типу, а их много, делают именно то, что Штриккер признает невозможным.

Отсюда ясно, что, по отношению к воспроизведению впечатления, люди очень друг от друга отличаются; у одних преобладают звуковые, у других зрительные, у третьих двигательные образы.

Для обсуждения вопроса о воспитании памяти представляется в высшей мере важным вопрос о так называемой множественности памяти. Дело в том, что многие при обсуждении вопроса о памяти впадают в очень странное заблуждение. Они думают, что есть одна способность памяти, которая находится вне отдельных воспоминаемых состояний. В средневековой философии весьма часто поставляли вопрос о том, существует ли человек, как нечто особое вне отдельных индивидуумов, и некоторые из философов думали, что, конечно, кроме Петра, Ивана, Фомы, есть еще отдельное существо, которое собственно мы должны назвать человеком. Мы в настоящее время готовы посмеяться над теми, которые могли бы признавать нечто подобное, но перенесем вопрос на другую почву и мы тотчас увидим, как многие станут рассуждать подобно средневековым философам. Если мы спросим, существует ли отдельная способность памяти, как что-то такое, что находится вне воспоминаемых состояний, то многие ответят на этот вопрос утвердительно.

Но читатель должен обратить внимание на то, что памяти, как чего-то отдельного от воспоминаемых состояний нет. В нашей душе есть только отдельные воспоминаемые состояния, есть воспоминание о тех или других зрительных впечатлениях, о тех или других звуковых, осязательных впечатлениях, но памяти, как чего-то такого, что было бы вне этих воспоминаний, нет. Память есть только слово для обозначения того, что в нас существует отдельные воспоминаемые состояния.

Можно было бы при помощи логических соображений сделать понятным, что существует не память, а памяти, или, по выражению одного психолога, «памятей столько же, сколько добродетелей».

Но это можно сделать лучше всего, если мы обратим внимание на то, каким образом у нас возникает само понятие памяти. Это понятие возникает вследствие наблюдения над отдельными воспоминаемыми представлениями. Положим, несколько времени тому назад у нас в сознании было какое-нибудь представление. Мы о нем не думали в продолжении всего этого времени, но потом какое-нибудь обстоятельство производит то, что это представление вновь появляется в нашем сознании. То же самое мы замечаем и на другом представлении, и на третьим и т.д. Произведя это наблюдение над множеством различных представлений, мы обобщаем наше наблюдение и говорим, что вообще все представления обладают свойством воспроизводиться, возрождаться. Для того чтобы обозначить это свойство, общее всем наблюдаемым нами представлениям, именно их свойство воспроизводиться мы употребляем слово память.

Следовательно, память есть только слово и ничего больше, и потому при рассуждении о памяти мы отнюдь не должны забывать этого обстоятельства и не должны думать, что память есть что-нибудь вне отдельных воспоминаемых состояний. Если так, то, я думаю, должно сделаться понятным, что у нас столько памятей, сколько переживаемых состояний, что для каждого отдельного психического состояния должна быть, так сказать, отдельная память.

Каждый пережитый нами психический акт живет, в известном смысле, отдельною жизнью. Это лучше всего можно показать на болезненных явлениях потери памяти. Из этих явлений мы можем видеть, что один ряд переживаний может быть утрачен, между тем как все другие ряды остаются в полной сохранности. Так, например, некоторые лица теряют способность воспроизводить только известные тоны или известные цвета и должны бывают отказаться от музыки или от живописи, другие теряют только память чисел, фигур, иностранного языка, собственных имен. Один путешественник рассказывал: «Я спустился в один и тот же день в две глубокие шахты в горах Гарца, оставаясь по несколько часов в каждой. Во второй от усталости и голода я чувствовал полнейшую неспособность разговаривать с проводником-немцем: немецкие слова и фразы ускользнули из моей памяти, и только потом, выпив вина и отдохнув, я стал их опять припоминать». Другое лицо рассказывает, что один из его друзей, получивший удар в голову, позабыл все то, что он знал по-гречески, но что его память в других областях ничуть не пострадала. То же рассказывают и относительно музыки. Один мальчик, получивший сильный удар в голову, оставался три дня в бессознательном состоянии. придя в себя, он забыл все то, что знал из музыки; ничего другого он не забыл. Есть случаи еще более специальной потери памяти. Большой, который совершенно забыл значение музыкальных нот, мог играть арию, прослушав ее. Другой мог писать ноты, созидать композиции, узнавать мелодии по слуху, но не был в состоянии играть, глядя на ноты. Один путешественник, подвергшийся продолжительному влиянию холода, почувствовал ослабление памяти на числа: он не мог считать и не мог помнить в продолжении даже одной минуты ни одной цифры. Сообщают случай, когда один хирург, сброшенный лошадью и раненый в голову, как только пришел в себя, дал самые подробные указания относительно того, как следует его лечить, но в то же время он совершенно не помнил того, что у него были дети, жена, и это забвение продолжалось около трех дней. Один господин, не будучи в состоянии вспомнить имени своего друга, был поставлен в необходимость привести своего собеседника к двери, на которой это имя было написано на медной дощечке. Существуют еще более специальные случаи потери памяти. Рассказывают также, что некоторые лица забывали свое собственное имя, а один при полной сохранности всех своих умственных способностей не узнавал буквы «ф».

Эти явления легко сделать наглядными, руководясь теми сведениями из физиологии, которые мы уже имеем. Мы знаем, что для нормальной душевной деятельности нужно, чтобы нервная система была не разрушенной. По представлению физиологов, наш головной мозг разделяется на огромное число частей, из которых каждая имеет свое особенное назначение. Не будет особенной неточности с точки зрения физиологии, если мы скажем, что в нашем мозгу есть участок или несколько участков, с деятельностью которых связано восприятие известных звуковых, зрительных и двигательных ощущений, из комбинации которых созидается греческий язык. Предположим, что вследствие болезни те части мозга перестают действовать; нужно ожидать, что в душе окажется пробел; и в самом деле пациент забывает греческий язык. Точно таким же образом объясняются и все остальные частные потери памяти.

Этой множественностью памяти объясняется также и то обстоятельство, что у различных индивидуумов замечаются характерные особенности памяти. У одних лиц бывает больше развита одна память, у других другая. При этом здесь замечается удивительная специализация. Например, в области зрительных ощущений у одних бывает больше развита способность к восприятию цветов, у других больше развита способность к восприятию форм. До чего доходит это разнообразие способностей, показывает то обстоятельство, что у лиц, у которых бывает развита зрительная память, можем быть очень развита память на лица и слабо развита память на пространство, т.е. одни обладают способностью, увидев раз какое-нибудь лицо, долго его помнить и при новой встрече узнавать, но в то же время они обладают плохой способностью ориентироваться; попадая, например, в новый город, они, проходя даже часто по каким-либо улицам, ошибаются, идут совсем не в том направлении. Следовательно, обнаруживают плохую память в области тех же зрительных представлений.