Уловки психотерапевтического ремесла

Уловки психотерапевтического ремесла

Я убежден, что подготовка профессионального психотерапевта аналогична подготовке профессионального актера или актрисы. Необходимы тренировки, большой и разнообразный опыт и умение тонко различать сценический облик, сценический процесс и реальную жизнь. Я составил список из 36 «уловок», которые помогут вам укрепить ваш профессионализм.

1. Наиболее очевидная моя уловка заключается в понимании того, что сама игра диалектична. Чем больше ты умеешь играть, тем больше способен быть серьезным. Чем больше ты можешь выйти за рамки — за рамки языка жалоб, языка предположений, языка возможностей или языка несвязностей, тем большей свободой ты обладаешь для перехода на метатерриторию, где происходят изменения второго порядка. В этот процесс входит множество диалектических отношений. Диалектика сумасшествия-нормальности: чем ты безумней, тем свободнее можешь быть двуличным, социально адаптированным и нормальным. Существует подобная диалектика сопринадлежности-индивидуации (иногда ее полюса называют эмпатией и отделенностью ). Эта диалектика представляет собой огромную проблему, поскольку люди в своем стремлении найти правильный ответ либо ударяются в индивидуацию и в конце концов требуют помощи, либо стремятся принадлежать до такой степени, что тоже нуждаются в помощи. Индивидуация рождает одиночество и изоляцию. Стараясь принадлежать, человек становится рабом и конформистом, разрушающим свою личность. Есть только один ответ на эту задачу — терпеть агонию и экстаз диалектического процесса, понимая, что в нем никогда не достичь успокоения.

2. Единственный пример, который я могу привести, это я сам. Говорить о себе, пользуясь частичками своей боли для того, чтобы идентифицироваться с болью пациента, — одна из самых часто повторяемых и всегда ценных уловок. Чтобы делиться собой грамотно, необходимо умение не превращаться в пациента и не играть в игру «Я знаю лучше» или «Повторяй за мной». Терапевт чем-то делится с пациентом (или семьей) для того, чтобы ему было легче увидеть отражение своей ситуации в том зеркале, которое терапевт держит перед своей жизнью. Достаточно маленькой детали вашей жизни, чтобы пациенты увидели цельную картину — доказательство своей цельности и цельности терапевта.

3. Психотерапия требует авторитета и дистанции, подобной границе между разными поколениями. В каком стиле проявлять или использовать авторитет, это каждый терапевт решит сам, но всегда необходимо четко обозначить границы времени, пространства и процесса. Такая уловка, как авторитет, еще полезнее в терапевтическом ремесле, когда она уравновешена особой смиренной искренностью. Терапевт, который свободно смеется над своим авторитетом, как бы показывает его сценическую условность. Эта легкость делает психотерапию совместным проектом, а не просто бредом терапевта, когда пациенту остается либо принять этот бред, подчинившись авторитету, либо с возмущением отвергнуть.

4. У китайцев есть замечательное слово «му», которое означает действие, обратное вопросу, упразднение вопроса. «Сделай ход назад. То, о чем ты говоришь, не передается словами, ни к чему не относится, не принадлежит». На английском очень трудно выразить это понятие. Мы претендуем на разумность, а упразднение вопроса — нерационально. Это выход за пределы обычного ответа на вопрос. «Му» иллюстрирует предыдущий пункт 3. «Му» — возможность показать авторитет и одновременно превзойти искусственность терапевтической игры и самой игры в авторитет.

5. Логика и разум — искусственные процессы. Общение предполагает способность выслушать и принять сообщение, а потом на него ответить, как будто «я» воспринимающее и «я» отвечающее — два разных человека. Большая часть общения — это образование, обмен информацией или наблюдениями. Возможно, единственное настоящее общение — это метаобщение, общение, находящееся над обычным уровнем обмена словами, например, разговор о разговоре или слова, рожденные фантазией, а не из желания ответить другому человеку, или какое-то нерациональное раскрытие самого себя. Такое общение, если им правильно пользуются, оказывает сильное влияние, возможно потому, что оно связано с телом или подкрепляется визуально и физически. Им может оказаться даже прямое отрицание общения, как на известном объявлении: «Не читайте это объявление».

6. Одна из самых хитрых уловок в психотерапии — развитие кризиса, который является чем-то вроде психологического оргазма. Он представляет собой «метасобытие» и несет в себе разрешение оргазма, которое особенно эффективно, когда это метасобытие с оргазмическим оттенком терапевт оставляет висеть в воздухе, не пытаясь справиться с ним на обычном социально приемлемом и лицемерном уровне. Изменение первого порядка — либо усиление, либо ослабление того, что уже есть. Такое изменение хорошо изображает автомобильная метафора: нажать на газ или на тормоз. Но, возможно, единственное стоящее изменение — это изменение второго порядка, переключение скорости. Оно меняет динамику всей системы, а не просто перераспределяет ее силы.

7. Другая чудесная уловка в психотерапии — постепенное осознание и развитие своей способности создавать замешательство. Без замешательства нет изменения. Пока все происходящее укладывается в обыденный жизненный опыт пациента, в его рабочие теории и психологические программы мышления, ничего не меняется. Прибавляется информация, накапливается опыт, но не происходит изменения второго порядка, а значит, нет ничего терапевтически ценного. Ваше замешательство — та ваша часть, которой с наибольшей пользой для пациента можно делиться. На самом деле, не так уж важно, что его создает. Оно само по себе неповторимым образом стимулирует создание мостиков между мышлением и переживаниями пациента. И тогда к пациенту может прийти экзистенциальный момент, — прошлое исчезает, будущее не тяготит, остается только реальность настоящего, из которого пациент перестал ускользать, как он это обычно делал.

8. Еще одна хитрость помогает профессионалу воспитывать себя — попытки описать психотерапевтический процесс на бумаге. Мы пишем, пытаясь передать живой опыт с помощью забавных и бедных символов, в надежде, что сам символический опыт породит творчество, приобретая новую ценность (поскольку он был символически выражен и превратился в метафору). Лучше писать для себя, потому что когда пишешь для других, неизбежно возникает раздвоенность мышления, убивающая подобный опыт. Лучше даже писать иррационально, вплетая в текст свои фантазии и сны, давая возможность выразиться глубинам психики.

9. Профессиональная способность терапевта пользоваться той территорией безответственности, которую мы называем игрой, напрямую соединяет его бессознательное с бессознательным пациента. Много лет назад я случайно открыл у себя дар профессиональной пикнолепсии (способность, никак не связанную с утомлением) — внезапное погружение в сон, ради углубления взаимодействия с пациентом. С годами я научился добывать сны из таких моментов и что-то понимать, основываясь на времени их возникновения и реакции пациента.

Я открыл, например, что это часто происходило со мной, когда у пациентов появлялись их первые сны. Постепенно я понял смысл этих явлений: они говорили мне, что не стоит пытаться играть со сновидениями пациентов, что есть нечто интимное и священное в снах, принадлежащих своему хозяину. Важно, чтобы пациент сам услышал, как он рассказывает свой сон, а не то, как я использую сновидение для исследования его бессознательного. Это нисколько не поможет ему измениться.

10. Еще один профессиональный секрет — никогда не надо становиться сверстником своих пациентов. При отношениях на равных никакая профессиональная терапия невозможна. В этом же смысле актер на сцене никогда не равен зрителям. Эта невидимая граница существенна, и установить ее — дело актера, а не зрителей, дело терапевта, а не пациентов. Если терапевт не установит и не будет хранить этот барьер между разными поколениями, профессиональной терапии не будет, возможны лишь образование или обучение адаптации. Конечно, изменение второго порядка может произойти где угодно, но сейчас мы говорим о сознательном и целенаправленном профессиональном действии, а не о любительских постановках и играх. Мы преднамеренно добиваемся того, чтобы терапевтическое взаимодействие помогало пациентам, а не сидим, ожидая случая, когда оно поможет.

11. Иногда наши уловки дают сбой, и мы теряем контакт с аудиторией, с приемным ребенком, потому что действуем слишком преднамеренно. Целеустремленность — вещь искусственная, ее неестественность разрушает профессиональную игру. Заранее подготовленный план встречи, раздвоенные во время общения мысли создают дистанцию, и тогда оставаться терапевтом почти невозможно.

12. Если вы не можете говорить о моментах вашего прошлого, не можете защитить свое будущее, не стоит выставлять на обозрение и свое настоящее. Настоящее — самое хрупкое время и самое избегаемое, но вы можете пользоваться им только тогда, когда не беспокоитесь о своем прошлом и будущем.

13. Тому, кто занимается профессиональной терапией, всегда стоит опасаться повторения. Компульсивное повторение, одно из великих открытий Фрейда, превращает процесс в мертвое изложение. Повторение воспоминания — это рассказ, а не переживание. Делиться воспоминаниями не значит делиться собой ; это бегство от самого себя в рассказы о том, каким ты был, рассказы о прошлом или о том, что ты знаешь.

14. Серьезная опасность для профессионального терапевта состоит в обдумывании того, что сейчас происходит и как привести семью или пациента к «здоровому состоянию». Это означает, что вы находитесь вне самого себя, отдаляетесь от пациентов и перестаете быть терапевтом. Короче говоря, терапевт должен избегать раздвоенного мышления и использования техник. То, что раньше происходило спонтанно, становится нереальным от повторения или желания воспроизвести бывшее. Надо найти в себе смелость просто ждать, пока не проявится творчество терапевта, открыть простор для полета различных мыслей, а не пытаться придумывать выход, идя таким образом на поводу у пациента, превращаясь в его сверстника или даже соревнуясь с ним. Ожидание дает дорогу свободным ассоциациям, фантазиям, которыми можно поделиться; открывает простор личности, а не просто накопленным знаниям и рациональному мышлению.

15. Терапевт должен определить себя как представителя команды двух родителей, чему помогают даже такие искусственные меры, как запись разговора на магнитофон или присутствие наблюдателя за зеркалом. Но лучше всего — живое физическое присутствие. Пациент видит, что терапевт принадлежит к другому миру, что кто-то для него важнее, чем приемный ребенок под названием «пациент», и терапевтическая игра в актеров и зрителей — часть реальной жизни, идущей за пределами кабинета. К тому же, это напоминает пациенту, что и у него тоже есть реальная жизнь, от которой он склонен убегать в маленький мирок психотерапии, чтобы не отвечать за все ее страдания.

16. Трудно в нашем деле избежать диагноза. Все наши стремления определить характер диагнозом — хотя бы и системным — это ловушки. Мужчины на самом деле не бывают «холодными», «теплыми» или «нежными». Женщины не являются «доминирующими», «любящими» или «интеллигентными». Все эти слова — не более чем прилагательные, помогающие забыть, что человек — сложное, не поддающееся определению существо. Лучше всего об этом сказал Бейтсон в книге «Психика и природа»: «Я — это глагол», подразумевая: «Меня нельзя уловить». Когда мы пытаемся охарактеризовать кого-либо словами, человек исчезает и остается лишь наша фантазия.

Точнее будет следующее: лучший диагноз семье можно поставить, когда каждого ее члена просят описать взаимоотношения между всеми остальными, кроме себя самого: например, отец расскажет об отношениях между матерью и сыном, мать — об отношениях между отцом и сыном или отцом и его матерью. Никогда не надо позволять матери говорить о ее взаимоотношениях с сыном или мужем, поскольку тогда мы наткнемся на всевозможные рационализации и запрограммированные понятия, присущие любому человеку в его бредовой системе представлений о самом себе.

17. Хотя способность профессионального терапевта наслаждаться ролью приемного родителя и психологическим браком со своим партнером, членом команды, крайне важна, необходимо понимать, что эта радость равна страху или горю пустого гнезда; понимать, что ты стал искусственным приемным родителем на время, и оно когда-нибудь кончится. Процессу терапии угрожает одна пугающая меня вещь — искушение усыновить пациентов вследствие твоей потребности помогать и из-за их потребности найти нового родителя. Это развивается в общую бредовую систему, в которой пустое гнездо кажется невыносимым кошмаром, а «материнство» (или родительство) продолжается вечно.

18. Каждый родитель, изо всех своих сил стараясь помочь родному ребенку как можно полнее развиваться в этом мире, мучительно осознает свое бессилие. Сначала я думал, что бессилие приемного родителя, профессионального психотерапевта — просто хитрый ход. Ход, состоящий в том, чтобы его признать: бессилие — это факт. Когда я понял его реальность, мне стало ясно, что, как сумасшествие или самоубийство, так и ситуация бессилия требует двоих участников. Она неизбежна и заключена в духе самой психотерапии. Взаимодействие приводит к бессилию — не только терапевта, но и пациента. Опыт бессилия важен сам по себе. Когда им делятся, терапевт и пациент понимают, что этот опыт у них — общий. Он также становится метасобытием, поскольку они оба вышли за рамки своих отношений и вместе смотрят откуда-то сверху. Готовиться к встрече с метасобытием — это совершенно не то же самое, что пытаться найти потерянную силу.

19. Пожалуй, лучший способ научить другого свободным ассоциациям — самому быть творческой личностью. Способность делиться ассоциациями, фантазиями, теми мгновениями, когда вы перескакиваете от общения к своему бытию, освобождает пациента от его двоящихся мыслей о том, как вас ублажить или глубже вовлечь в сражение. Мы можем для этого, в частности, играть в своего рода «свободные мышечные ассоциации», кидая воображаемый мяч, трогая игрушки, спонтанно что-то рисуя, перемещаясь из мира двух людей, сидящих за столом и обсуждающих радости и ужасы жизни, к переживаниям человека, становящегося в большей мере самим собой и приглашающего тем самым другого видеть себя и тоже стать самим собой.

20. Оскар Уайльд как-то сказал: «Ничто не реальнее, чем ничто». Молчание — это общение. Метасобытие, пробуждение, свобода от социальных рамок, свобода от зацикленности на прогрессе. Оно ведет к индивидуации и к свободе быть вместе. Потребность играть в социальные игры и заполнять паузы может оказаться серьезной проблемой для терапевта, выросшего в городской культуре с ее бесконечными требованиями, а не в культуре, где хватает места для одиночества, медитации и бездумья (я называю такое состояние растительным ).

21. Существенно важно лишить «козла отпущения» его ведущей роли. С самого начала мы то же самое проделываем и со всей семьей, устанавливая свою роль приемного родителя. Следующим шагом следует убрать со сцены «козла отпущения» ясно показать, что наружность, симптом, фасад, маску, предлагаемые семьей, вы принимаете просто как искусственное покрывало, за которым прячется боль. Хотя я не вижу необходимости открывать эту боль, но уверен, что нельзя позволить семье жить в бредовом убеждении, что боль — это проблема. Проще простого помешать тому, кто играет «козла отпущения», оставаться в центре внимания: достаточно не слушать его и не обращать внимания на разговоры о нем. Можно перенаправлять разговоры, переходить от языка боли к языку предположений, намеков, исследования. Терапевт может даже поделиться своими фантазиями, смеясь над тем, насколько они неприложимы к реальному миру семьи. Тогда он упраздняет семейные игры с «козлом отпущения», сам занимая его место и вовлекая членов семьи в борьбу против терапевта. Научившись справляться с «козлом отпущения», которого играет терапевт, они учатся справляться и с членом семьи, играющим эту роль.

22. Односторонне-прозрачное зеркало часто помогает стать профессиональным психотерапевтом. Человек, находящийся по ту сторону зеркала, становится для семьи уже не приемным родителем, а третьим поколением. Семью опекает терапевт, выступающий в своей родительской роли, а ему помогает заботится о детях бабушка, которая рассказывает, что может случиться, что надо делать, что было сделано хорошо, а что плохо. И возникают любопытные взаимоотношения разных поколений. Говорят, что бабушка и внук сходятся, потому что у них общие враги. Здесь происходит то же самое. Третье поколение, за зеркалом, идентифицируется с семьей, а терапевт превращается в их общего врага, так что «бабушка» вместе с семьей объединяются в родительскую команду, несмотря на то, что один из них обладает верховным авторитетом, хотя и пытается говорить о своем равенстве с терапевтом.

23. На самом деле функция супервизора может воплощаться в лице бабушки, разговаривающей с терапевтом о своем прошлом. Она заходит в кабинет, чтобы в присутствии семьи рассказать о похожих случаях, предполагая, что те имеют отношение к происходящему между этой семьей и приемным родителем. Такой подход требует своего рода смирения со стороны супервизора, понимания, что его прошлый опыт может оказаться непригодным, неподходящим для нового поколения. Кроме того, необходимо крайне бережно относиться к достоинству и неповторимости терапевта. Терапевт — человек, а не жертва. У него свой жизненный опыт, и на нем-то и основывается его стиль работы, а не на обучении и не на опыте супервизора. Границу между супервизором — с его концепциями, убеждениями, творческими фантазиями — и терапевтом должен устанавливать супервизор. Тогда он превращается в консультанта.

24. Помощь консультанта — важнейший фактор любой психотерапии. Лучше всего, когда консультант появляется уже на второй встрече, поскольку тогда семья сразу понимает, что терапевт не работает сам по себе. Он часть команды и открыт для вызова, для изменений, для посторонней помощи, а терапевтическая роль бесконечно разнообразна, гибка, подвержена переменам. Консультанты могут появиться и с другой стороны. Семья может привести дедушек или бабушек, братьев и сестер родителей, подружек или друзей младшего поколения. Устарелый стереотип «аналитик и пациент на кушетке» может быть изменен на тысячу ладов, и каждое такое изменение чаще обогащает, чем ограничивает ситуацию.

25. Горько признать, но это факт: любая неудача в психотерапии является неудачей терапевта. У пациента не может быть неудачи. Он страдает от неудачи терапевта. Терапевт — это роль. В театре у публики тоже не бывает провалов. Все зависит только от актеров и характера пьесы. Аудитория — это tabula rasa, пустая табличка. Тот факт, что кто-то писал на ней до тебя, не означает, что она непригодна; это означает лишь, что терапевт не сумел оставить своего отпечатка.

26. В работе профессионального психотерапевта очень часто путают ответственность и отзывчивость. Отзывчивый терапевт лучше поможет пациенту. С другой стороны, он отвечает за терапевтический час и за свою отзывчивость в это время. Его ответственность абсолютна. Он должен контролировать все параметры терапии и повелевать. В драматическом контрасте со сферой ответственности терапевта и в то же время в прямом соответствии с нею находится полная ответственность пациента за свою жизнь, свои решения, за неспособность принять решение, за амбивалентность перед решением и за последствия решений. Он может отзываться или не отзываться по отношению к терапевту или терапии, но всегда сам отвечает за свою жизнь.

27. Когда терапевт создает и целенаправленно структурирует условия для изменения, семья отвечает одним из двух возможных способов, называющихся сопротивлением или податливостью. Оба эти ответа представляют собой проблему, а иногда — ошибку. Сопротивление просто означает, что пациент начинает принимать на себя больше ответственности, не позволяя отвечать за себя терапевту. Это ценно. С другой стороны, податливость пациента к излюбленным методам воздействия терапевта может значить, что терапевт стал жертвой переноса пациента. Податливость может оказаться прелюдией к игре, воспроизводящей его детскую борьбу с мамой и папой.

28. Одну из самых прямых, честных и сильных своих хитростей терапевт может выразить очень простыми словами: «Я просто зарабатываю себе деньги». Это высказывание можно развернуть, чтобы преодолеть фантазию пациента: «Я беспомощен, а вы удивительный человек». Терапевт честно признает тот факт, что он — психологическая проститутка. Можно к этому добавить и вариации: терапевт признается, что находится здесь для своего собственного роста, изменения, интеграции, для борьбы со своими проблемами — чтобы сделать жизнь богаче.

29. Исполняя свою профессиональную роль, терапевт не должен превращаться в псевдотерапевта и застывать в своей роли, чтобы она не стала искусственной, подражательной. Такое бывает у актеров, которые сначала привязываются к одному определенному жанру в сознании публики, а потом и в своем собственном. Когда Боб Хоп — только юморист, а Мерилин Монро — секс-бомба, такая тюрьма механизирует игру и лишает ее глубины, силы и подлинности. Чтобы справиться с этой проблемой, терапевт может искусственно менять жанр: внезапно обратиться с просьбой о помощи к пациенту по поводу кусочка своей патологии, всерьез поделиться с пациентом или семьей тревогой из-за своего собственного бессилия, неудачными попытками поменяться, надеждами и страхами перед лицом будущего.

30. Можно сделать общим переживанием саму ситуацию психотерапии, обозначив проблему тупика: «Что-то дело идет туго», «Кажется, мы стоим на месте», «Я крайне недоволен собой», «Мой консультант ничем не помог, или надо его вызвать» или «Надо, чтобы вы привели кого-то». Когда тупик обозначен, возникает триангуляция. Оказывается, что вы оба работаете над чем-то третьим, внешним для вас обоих, но одновременно как бы присущим духу терапевтической ситуации.

31. Обычно терапевты боятся, что терапия повлечет за собой какое-нибудь опасное последствие или что в кабинете произойдет что-нибудь страшное. Конечно, продуманные действия терапевта могут кое-что предотвратить. Например, когда муж и жена начинают драться физически, терапевт может справиться с этой ситуацией очень просто: встать и выйти. Когда он покидает их без комментариев, динамика изменения и войны моментально становится совершенно иной — публика ушла.

32. Страх профессионального психотерапевта, что пациент убьет себя, совершит убийство или сойдет с ума, всегда значим и не стоит смотреть на него просто как на фантазию. Но справиться с ним помогает мысль о том, что в таких драматических событиях всегда два участника. Ваш пациент не совершит самоубийства, если в его мире кто-то еще не хочет его смерти. Я предполагаю, что этот «кто-то еще» обычно является либо членом семьи, либо носителем переноса, психотерапевтом. Не думаю, что человек, прошедший обучение и ставший профессиональным терапевтом, все еще носит в себе такую патологию. Так что я не верю в большой риск самоубийства пациента, о котором заботится терапевт, готовый открыть свою заботу партнеру-консультанту.

33. Вопрос о конечной цели нашей работы становится яснее, если мы вспомним, что смерть — единственный универсальный симптом. Кроме того факта, что мы родились, нас всех соединяет неизбежная реальность смерти. Именно в этом направлении движется терапевт, и оно требует к себе внимания. Смерть присутствует в воспоминаниях, в тревогах о неизбежности смерти моего «Я», или смерти близкого, который представляет мое «Я» символически, или в отрицании всяких переживаний, связанных со своей смертью и смертью близких. Когда в семье вспоминают о чьей-то смерти, быстро переходят к вопросам: Кто будет следующим? Что тогда будет с семьей? Кто подумывает о самоубийстве? Может быть, оно уже запланировано?

34. Для изменения существенно важно, чтобы стресс в команде терапевта и пациента стал невыносимым. Тогда пациент сделает необходимые для изменения шаги. А когда терапевт способствует исчезновению симптомов и напряженность спадает, изменение не происходит, потому что пациент наслаждается избавлением от боли, а не стремится к росту. Бежать быстро можно только тогда, когда за тобой гонится разъяренный бык.

35. Важно понять, что где жизнь — там и безумие. Жизнь — не социальная адаптация. Жизнь — не кабинет психотерапевта. И не какая-то ситуация межличностного взаимодействия. Жизнь — выражение цельного «Я» человека; внутренняя индивидуация, движение творческое и личное. Она отвергает гнет разумности, гнет конформизма, гнет культуры, времени, пространства и страха.

36. Последняя уловка нашего ремесла — умение игнорировать прогресс. Когда терапевт озабочен прогрессом, он замутняет процесс изменения и вместо этого оказывается втянутым в игру, которая прогрессивно увеличивает его бред о самом себе. Многие родители так и не понимают, что не они организуют прогресс ребенка, что, пытаясь ускорить его прогресс, они лишают ребенка возможности самому направлять свой прогресс. Процесс терапии — это завершение попытки профессионального психотерапевта стать актером; попытки полностью вложить в эту роль свою творческую энергию, пытаясь стать хорошим приемным родителем, а не членом семьи или любителем, плененным своим бредовым желанием помогать.