КОХУТ И ПСИХОЛОГИЯ Я

КОХУТ И ПСИХОЛОГИЯ Я

В двух книгах и серии статей Хайнц Кохут (Kohut, 1971, 1977) предлагает совершенно иные метапсихологию, клинические объяснения и терапевтические подходы для нарциссического расстройства личности. По сути, Кохут утверждает, что существует группа пациентов, психопатология которых находится между психозами и пограничными состояниями, с одной стороны, и неврозами и легкими расстройствами характера – с другой. Группу нарциссических расстройств личности (по его мнению, таким пациентам показан психоанализ) можно, как он считает, отличить от всех остальных только по проявлениям переноса, а не по чисто клиническим описательным критериям.

В психоаналитической ситуации диагноз нарциссической личности можно установить, обнаружив два типа переноса: идеализирующий и зеркальный. Идеализирующий перенос отражает терапевтическую активизацию идеализированного образа родителя, он проистекает из архаичного рудиментарного “Я-объекта”. Пациент чувствует себя пустым и бессильным, когда отделен от идеализированного объекта переноса. Кохут предполагает, что интенсивная зависимость от этих идеализированных Я-объектов обусловлена желанием пациента заместить ими недостающий сегмент своей психической структуры. Нарциссическое равновесие пациента поддерживается интересом и одобрением со стороны тех, кто в настоящем является повторением Я-объектов, болезненно недостающих в прошлом.

Во-вторых, такому пациенту свойственна реактивизация грандиозного Я в психоаналитической ситуации. Это приводит к появлению зеркального переноса в анализе. Можно выделить три формы зеркального переноса в соответствии с тремя уровнями регрессии. Наиболее архаичен перенос “поглощения”, при котором грандиозное Я пациента окутывает аналитика. Менее архаичным является перенос типа “альтер-Эго”, или “двойника”. В еще меньшей степени архаичен “зеркальный” перенос в узком смысле этого слова. Наиболее архаичный перенос отражает оживление ранней стадии развития, на которой Я и объект идентичны. Перенос типа “альтер Эго”, или “двойника”, отражает ощущение пациента, что аналитик подобен ему или похож на него. При “зеркальном” переносе в узком смысле слова пациент воспринимает аналитика как отдельного человека, но значимого лишь в той мере, в какой тот нужен для собственных целей ожившего грандиозного Я пациента.

Кохут предполагает, что эти два типа переноса – идеализирующий и зеркальный – представляют собой активизацию в психоаналитической ситуации заблокированной стадии развития, стадии архаичного грандиозного Я. Хрупкость такого архаичного Я требует эмпатии и нормальной функции “отзеркаливания” со стороны матери, являющейся “Я-объектом”. Ее любовь и преданность помогают сначала консолидации грандиозного Я и затем его постепенному развитию, переходу к уверенности в себе и более зрелым формам самоуважения через все менее и менее архаичные типы “отзеркаливания”.

В то же время оптимальные отношения с “отражающим” Я-объектом способствуют развитию нормальной идеализации Я-объекта, приходящей на смену первоначальному совершенству грандиозного Я, которое теперь частично сохраняется в отношении с таким идеализированным Я-объектом. Такая идеализация в конечном итоге завершается – согласно терминологии Кохута – “преобразующей интернализацией” идеализированного Я-объекта в интрапсихическую структуру, порождающую Эго-идеал и способность Супер-Эго к идеализации, что сохраняет новый тип интернализованной регуляции самоуважения.

Нарциссическая психопатология, по мнению Кохута, проистекает, в сущности, из травмирующего недостатка эмпатии матери и нарушения нормального развития процессов идеализации. Эти травматические события приводят к блоку развития, к фиксации на стадии архаичного инфантильного грандиозного Я и к бесконечному поиску идеализированного Я-объекта, необходимого для завершения развития психических структур. Все это и проявляется в разных типах нарциссического переноса, о которых мы говорили выше.

В процессе терапии психоаналитик должен позволить развиться нарциссической идеализации себя пациентом, не прерывая ее преждевременной интерпретацией или соотнесением с реальностью. Это дает возможность развиться полноценному зеркальному переносу. Пациент заново переживает травматический опыт раннего детства своей более зрелой психикой, и в процессе “преобразующей интернализации” в нем создаются новые психические структуры – с помощью аналитика, служащего Я-объектом. Психоаналитик должен главным образом выражать эмпатию, уделять основное внимание нарциссическим нуждам и фрустрациям пациента, а не производным влечений или конфликтам, возникающим в периоды нарциссических фрустраций в ситуации анализа.

Неизбежные моменты, когда психоаналитику не хватает эмпатии, создают в процессе терапии травматические обстоятельства, при которых архаичное грандиозное Я временно фрагментируется; активизируется нарциссический гнев, возникает чувство диффузной тревоги, деперсонализация, ипохондрические тенденции или даже развивается более патологическая регрессия к бредовому восстановлению грандиозного Я в холодном параноидальном величии.

При каждом таком эпизоде нарциссической фрустрации психоаналитик вместе с пациентом выясняет, где и когда аналитик не проявил надлежащей эмпатии и как это связано с подобными событиями во взаимоотношениях пациента со значимыми объектами в раннем детстве. Кохут настойчиво подчеркивает, что для этого не требуется устанавливать параметры техники и что такая модификация стандартной психоаналитической техники отличается от анализа ненарциссических пациентов лишь тем, что тут делается основной упор на эмпатию – в отличие от “объективной нейтральности” – и основное внимание уделяется изменениям Я, а не влечениям и (пока еще не существующим) межструктурным конфликтам.

Кохут считает, что есть принципиальная разница между доэдиповой или нарциссической патологией и эдиповой психопатологией, связанной с обычными неврозами и расстройствами характера ненарциссической природы. Психопатологию той стадии развития, которая начинается с образования архаического грандиозного Я и кончается преобразующей интернализацией Эго-идеала, надо исследовать с точки зрения превращений “биполярного Я” (в терминологии Кохута). Кохут предполагал, что один полюс – концентрация величия Я – собирает в себе основные амбиции раннего детства, а другой полюс – место сосредоточения главных идеализированных структур цели Я – появляется несколько позже. Эти два полюса возникают, соответственно, от материнского “отзеркаливающего” принятия, которое поддерживает “ядерное” величие, и от ее холдинга и заботы, что позволяет окутать переживания идеализированным всемогуществом Я-объекта. Основные амбиции и основные идеалы связаны между собой промежуточной областью основных талантов и умений.

Эта структура биполярного Я, по мнению Кохута, отражает как происхождение, так и локализацию ранней психопатологии, в отличие от психопатологии влечений и конфликтов, свойственной трехчастной структуре психики эдипова периода. Он придумал термин трагический человек для обозначения нарциссической психопатологии и виноватый человек — для обозначения эдиповой психопатологии, развивающейся под влиянием влечений, бессознательных внутренних конфликтов и трехчастной структуры психики. По его мнению, агрессия, жадность и ненасытность при нарциссических расстройствах личности есть следствие дезинтеграции Я, а не мотивационных факторов этой дезинтеграции.

Кохут заменил свой прежний (1971) термин нарциссический перенос (основанный на теории либидо) термином Я-объектный перенос, показывая этим, что отказался от своей концепции нарциссического и объектного либидо как качественно отличающихся друг от друга (а не определяемых объектом, на который либидо направлено). Это вполне соответствует его взгляду на раннее интрапсихическое развитие как на нечто не зависящее от судеб развития влечений, то есть либидо и агрессии. Фактически, Кохут отказывается признавать влечения и конфликты как основные силы мотивации на ранних стадиях развития. Он считает, что нормальная преобразующая интернализация идеализированного Я-объекта в интрапсихическую структуру способствует образованию трехчастной интрапсихической структуры, предложенной Фрейдом, и открывает возможность для развития бессознательных интрапсихических эдиповых конфликтов, основанных на влечениях.

Как я уже указывал (1975), Кохут верно отобразил значение идеализации в переносе. Фактически, он сделал огромный вклад в прояснение нарциссического переноса, описав присущие тому черты грандиозности и идеализации. Но он упускает различие между патологическими типами идеализации, которые активизируются в нарциссическом переносе, и более нормальными типами идеализации, выражающими ранние защитные механизмы идеализации и их последующие модификации под влиянием интеграции объектных отношений. Таким образом, он смешивает (1) идеализацию, являющуюся частью защиты от агрессии, когда происходит защитное расщепление между идеализацией и обесцениванием, (2) идеализацию в качестве реактивного образования против вины и (3) идеализацию как проекцию патологического грандиозного Я. Принимая идеализацию в переносе, вместо того чтобы подвергнуть ее анализу, он упускает разницу между различными уровнями развития этого защитного механизма. Кохут также смешивает патологическое взаимодействие при пограничных состояниях и патологическом нарциссизме, сопровождающееся быстрым переключением с Я-на объект-репрезентации и обратно, и подлинные феномены поглощения, которые встречаются только при психозах.

Случаи, которые приводит Кохут, совсем не похожи на подлинные феномены поглощения, встречающиеся при симбиотическом переносе у шизофреников. Это отражает еще одну, более широкую, проблему: когда терапевт смешивает слова пациента о своих переживаниях с настоящей природой и глубиной его регрессии. Когда пациент говорит, что чувствует замешательство или “рассыпается на части”, это не обязательно означает, что у него “фрагментация Я”. Кроме того, Кохут не отличает патологическое грандиозное Я от нормального Я в процессе его развития в младенчестве и детстве. Следовательно, его попытки сохранить грандиозное Я и позволить ему сделаться более адаптивным приводят к тому, что патология интернализованных объектных отношений не разрешается, и это существенно ограничивает эффект проводимой им терапии.

Основная проблема теории Кохута заключается в том, что он не проводит границы между нормальной и патологической грандиозностью. Его утверждение, что линия развития Я не зависит от объектных отношений, соответствует его терапии, в которой делаются попытки сохранить, защитить и усилить грандиозное Я. Создается впечатление, что он просто стремится постепенно смягчить грандиозное Я, чтобы оно не так сильно мешало окружающим. Лишь систематический анализ позитивного и негативного переноса патологического грандиозного Я, ведущий к постепенному раскрытию его защитных функций и к его замещению нормальным Я, позволяет разрешить патологию в сфере нарциссизма и объектных отношений у таких пациентов.

Кохут пренебрегает интерпретацией негативного переноса и даже искусственно способствует развитию в переносе идеализации. Я считаю, что такой подход к нарциссическим пациентам можно назвать поддерживающим и обучающим, поскольку он помогает им рационализировать агрессивные реакции как естественное следствие недостатков других людей в их прошлом. Эта проблема постоянно возникает в клиническом материале, который приводит Гольдберг в своей книге “Психология Я: клинические иллюстрации” (Goldberg, 1978).

Так, при работе с мистером I. (на этот пример ссылается и Гольдберг в “Клинических иллюстрациях”, и Кохут в своих двух книгах) аналитик почти всегда интерпретирует гнев и злость пациента как следствие либо ошибки аналитика, либо недостатков других людей. Аналитик не исследует ни бессознательный аспект фантазий пациента и его реакций на аналитика, ни его сексуальные конфликты (куда входят как его гомосексуальные импульсы по отношению к аналитику, так и садистическое сексуальное поведение с женщинами), кроме тех случаев, когда все они были связаны с фрустрацией грандиозности пациента или с идеализацией аналитика. Отказ Кохута от теории влечений как модели, соответствует его игнорированию агрессии в переносе – кроме тех случаев, когда он видит в ней естественную реакцию на недостатки других людей (в частности, аналитика).

Кроме того, Кохут не уделяет внимания анализу бессознательной стороны переноса, то есть анализу защитной природы сознательного восприятия аналитика пациентом. Отказываясь от анализа бессознательных переживаний и искажений аналитической ситуации, связывающих сознательное настоящее с бессознательным прошлым, аналитик дает пациенту возможность создавать свое прошлое посредством сознательной реорганизации, в отличие от той радикальной реорганизации бессознательного прошлого, которая происходит при проработке невроза переноса. Кохут, конечно, косвенно предполагает, что у таких пациентов не бывает полноценного невроза переноса. Может быть, у его пациентов действительно не было невроза переноса, но это просто следствие работы аналитика, который защищал и поддерживал патологическое грандиозное Я.

Суженная концепция эмпатии, понимаемой лишь как эмоциональное осознание аналитиком основного субъективного состояния пациента, приводит к тому, что Кохут не признает функции психоаналитической эмпатии в более широком смысле – такой эмпатии, которая позволяет аналитику понимать как переживания пациента, так и то, что тот диссоциирует, вытесняет или проецирует. Аналитику очень легко считать свое вмешательство “эмпатическим”, когда оно соответствует и его теории, и сознательным ожиданиям и нуждам пациента. Но, столкнувшись впервые с некоторыми истинами о самом себе, которых он избегает с помощью защит, пациент может испытать боль и страдание, даже если эти истины предложены аналитиком тактично и с пониманием. Если на практике эмпатия означает защиту пациента от правды о нем, причиняющей боль, и, в частности, усиление нарциссического трансферентного сопротивления, тогда такая концепция крайне узка. Кроме того, в книгах Кохута или в “Клинических иллюстрациях” нет примеров эмпатии по отношению к дикой, страстной и радостной агрессии пациента. Тот факт, что жестокость и садизм могут приносить наслаждение, затемняется ссылками на фрустрирующие обстоятельства, которые мотивируют эти состояния. Из-за этого само понятие переноса в примерах Кохута делается плоским, и текущие сознательные переживания пациента непосредственно связываются в основном с сознательным прошлым.

На мой взгляд, Кохут не случайно смешивает свою концепцию Я-объекта — примитивной и в большой мере искаженной репрезентации значимых других – с более-менее искаженными или реалистичными объект-репрезентациями преэдиповой и эдиповой стадий развития. Я – и объект-репрезентации, нагруженные либидо или агрессией, отсутствуют в теоретической системе Кохута. Поэтому в состоянии фрустрации или неудачи (включая, разумеется, и нарциссические фрустрации или неудачи) существует только одна угроза – угроза травматизации или фрагментации Я. Совсем не упоминаются “плохие” фрустрирующие объект-репрезентации – например, образ “плохой” матери. Интрапсихический мир в представлении Кохута содержит лишь идеализированные образы Я и других (Я-объектов). Эти теоретические ограничения не позволяют объяснить воспроизведение в переносе внутренних взаимоотношений с “плохими” объектами, а это одно из важнейших проявлений не только патологического нарциссизма, но и всякой тяжелой психопатологии вообще. Эта теоретическая проблема соответствует тому, что Кохут, на клиническом уровне, не интерпретирует негативный перенос. Признание того, что агрессия в переносе вызвана “ошибкой” аналитика, диаметрально противоположно интерпретации этой агрессии как искажения переноса, в котором проявляется бессознательная агрессия по отношению к ранним интернализованным объектам.

Кохут указывал на то, что его теоретические формулировки соответствуют его клиническому подходу, подобным трогательным аргументом доказывая ценность своей теории. Я согласен с тем, что Кохут последователен в своих мыслях, но, по-моему, эти мысли ошибочны. Психоаналитический подход к патологическому грандиозному Я, приводящий к его разрешению, позволяет развиться переносу, в котором представлены не только фрагментированные осколки и кусочки влечений, но и достаточно дифференцированные, хотя и примитивные, частичные объектные отношения. Их можно исследовать и разрешить с помощью интерпретации, в результате чего они преобразуются в более зрелые или целостные объектные отношения и типы переноса, что позволяет разрешить примитивный интрапсихический конфликт и приводит к созданию нормального Я. Игнорируя проявления переноса в регрессивных состояниях, принимая их просто за “фрагментацию Я”, Кохут лишает себя возможности понять самые глубокие, наиболее примитивные слои психического аппарата. Он признает, что его подход приносит улучшение в нарциссической сфере личности, но не в сфере объектных отношений. Систематическая же психоаналитическая интерпретация патологического грандиозного Я и неинтегрированных примитивных Эго-Ид состояний, проявляющихся в процессе терапии, позволяет разрешить как нарциссическую патологию, так и связанную с ней патологию интернализованных объектных отношений.

Как уже было упомянуто, Кохут полагает, что у пациентов, достигших преобразующей интернализации идеализированного Я-объекта в Эго-идеал с последующей интеграцией Супер-Эго, существуют условия для образования трехчастной структуры психики и для развития эдипова бессознательного внутреннего конфликта, определяемого влечениями. Можно задуматься о том, не откажутся ли последователи Кохута от такого компромисса ради создания более цельной психологии Я, которая полностью вытеснит метапсихологию Фрейда. Теоретическая двойственность проявляется в утверждении Кохута о том, что, поскольку метаморфозы формирования и взросления Я не основаны на влечениях или на интрапсихическом конфликте, производные сексуального или агрессивного влечений, проявляющиеся в период травматической фрагментации архаического грандиозного Я, есть продукты дезинтеграции Я. Таким образом, согласно Кохуту, Я не основано на влечениях, но рождает влечения посредством фрагментации.

Теория Кохута не может ответить на многие вопросы. Если мы отказываемся от теории инстинктов, что тогда мотивирует Я, что подталкивает Я? Если агрессия и либидо есть продукты дезинтеграции, то как объяснить их наличие? Почему Я-объекты не преобразуются в процессе развития? И какую роль играют объектные отношения (если они вообще что-то значат) на доэдиповой стадии развития?

Как бы мы ни отвечали на эти вопросы, я предполагаю, что последователям теории Я Кохута придется задуматься над проблемами мотивации, раннего развития и роли объектных отношений.