4.4. Психология в США

4.4. Психология в США

В США в конце XIX в. психология находилась в совершенно иной ситуации. У нее были профессиональная организационная структура — Американская психологическая ассоциация, — журналы, сильные позиции в научном сообществе и клиентура, признававшая ее авторитет. Психологов заботило существование их науки как самостоятельной естественно-научной дисциплины, но наука эта с самого начала была отделена от философии. Если у психологов и существовали проблемы разграничения, то не с философией, а с физиологией: необходимо было ответить на вопрос, почему психология, если это естественная наука, не является разделом физиологии. Американская психология, в особенности после 1945 г., оказала огромное влияние на развитие этой дисциплины в других странах. Поэтому то, что происходило здесь в конце XIX в., чрезвычайно важно для истории мировой психологии в последующем столетии.

Вплоть до последней четверти XIX в. высшее образование в США получали в колледжах — общеобразовательных вузах, где программа обучения была не столь обширна, как в университетах. Молодые люди изучали христианскую мораль и психологию; преподаватели при этом опирались на моральную философию шотландских авторов XVIII–XIX вв. (представителей эпохи Просвещения в Шотландии), построенную на описании и умозрительном анализе человеческих способностей и поступков. Такими, например, были лекции Томаса Апэма (Thomas C.Upham, 1789–1872), ректора колледжа в Боудойне (Bowdoin), штат Мэн, опубликовавшего их под названием «Элементы ментальной философии» (The Elements of Mental Philosophy, 1831). Одним из наиболее известных преподавателей был Джеймс Мак-Кош (James McCosh, 1811–1894), ректор колледжа Нью-Джерси в Принстоне. Хотя вопросы мотивации и эмоций рассматривались им в курсе христианской нравственности, Мак-Кош проявлял примечательную готовность воспринять идеи как эволюционной теории, так и немецкой психологии. Он не видел резкой границы между этикой и новой психологией, когда речь шла о духовных целях — совершенствовании человека. Различия начинались там, где из естественных наук заимствовались новые методы, хотя, как показывает диапазон интересов Мак-Коша, можно было легко поверить в то, что эти новые методы служили старым целям. В XIX в. у студентов в США существовала традиция продолжать образование в Европе, особенно в немецких университетах, пользовавшихся самой высокой репутацией. С 1870-х гг. среди этих студентов стали появляться недовольные моральной философией в качестве науки о сознании, видевшие в экспериментальной науке более современный и объективный путь исследования человека. Их путь лежал, конечно, в Лейпциг (хотя и не только туда), как в наиболее известный центр новой психологии.

Одним из первых Вундта посетил Холл, ключевая фигура в организационном становлении психологии как университетской дисциплины и как профессии в США. Он был уже не студентом, а исследователем, занимавшимся проблемами детского развития и воспитания. Его работы могут служить примером преемственности в нравственных целях, существовавшей между старой и новой психологией.

Джеймс Мак-Кин Кеттел (James McKeen Cattell, 1860–1944)

был первым американским студентом, проведшим в лаборатории Вундта продолжительное время и начавшим распространять экспериментальную психологию в Северной Америке. Карьера Кет- тела служит иллюстрацией того, что происходило с новой психологией, когда она переносилась из Германии в США; пути многих психологов первого поколения были сходными.

Кеттел был выходцем из пресвитерианской среды, влияние которой еще усилилось в ходе изучения гуманитарных наук в колледже Лафейетт (штат Пенсильвания), где его отец был ректором. Затем он учился в Гёттингене, Лейпциге и университете Джонса Хопкинса в Балтиморе. В 1883 г. он вернулся в Лейпциг для работы над диссертацией и на протяжении трех лет был ассистентом Вундта в его лаборатории, поскольку хорошо умел обращаться с инструментами и регистрировать время реакции. Немаловажно было и то, что именно Кеттел познакомил Вундта с пишущей машинкой. Потом он работал в Англии, подготовил инструментарий для психологических исследований в университете Кембриджа и перенял от Гальтона интерес к индивидуальным различиям. В 1889 г. он получил должность профессора психологии в университете Пенсильвании, создал там лабораторию и разработал программу психологических измерений. В 1891 г. он перешел в^ Педагогический колледж Колумбийского университета в Нью-Йорке, пройдя там те же ступени, где оставался до ухода на пенсию в 1917 г. Он стал активным критиком «академического порабощения» — контроля над учебными планами и содержанием исследований со стороны ректора и попечителей колледжа, — а во время Первой мировой войны пропагандировал пацифизм, чем рассердил многих коллег по университету.

Программа психологического тестирования, разработанная Кет- телом в 1890-е гг., показывала, какой вид европейской психологии благополучно пересек Атлантику, а какой нет. С помощью своей аппаратуры Кеттел измерял индивидуальные различия в восприятии и двигательных реакциях, надеясь таким образом обнаружить корреляции между разными способностями. Эти методы вызывали огромный интерес: ожидалось, что они могут использоваться в обучении. Один ученый, к примеру, утверждал, что может измерять «физическую основу опережающего и отстающего развития» [цит. по: 146, с. 330]. На всемирной выставке в Чикаго в 1893 г. Джозеф Ястроу (Joseph Jastrow, 1863–1944) возглавил группу, которая проводила разнообразные измерения на иностранных и местных посетителях. Идея подобного рода измерений принадлежала Гальтону, который несколькими годами ранее оборудовал антропометрическую лабораторию в Лондоне. Ястроу, избранный в 1900 г. президентом Американской психологической ассоциации, заявил: «Психология и жизнь тесно связаны, и мы не выполним нашу функцию, если не объясним умственные способности человека — для практического и общественного блага» [цит. по: 127, с. 157]. Целы самого Кеттела были также приземленными и утилитарными; он спрашивал, «до какой степени отдельные свойства тела, ощущений и умственной деятельности можно считать независимыми друг от друга? Насколько мы можем предсказывать одно из них на основании нашего знания о другом? Что можно узнать о высшей интеллектуальной и эмоциональной жизни, тестируя базовые, первичные черты?» [цит. по: 146, с. 332]. Программа измерений оказалась несостоятельной: она не привела ни к установлению устойчивых корреляций, ни к появлению новых значимых идей. И все же она интересна как пример отделения психологической работы от высоколобых философских рассуждений, приближения ее к практике. Это позволило психологам заявить, что их деятельность важна для каждого человека. Одним из тех, кто явно противопоставил себя философии, был Эдвард Скрипчур (Edward W. Scripture, 1864–1945) — ученик Вундта, с 1892 г. руководивший психологической лабораторией в Йельском колледже. Он писал популярные книги «специально для людей… как свидетельство желания науки служить человечеству» [цит. по: 127, с. 38].

Кеттел не использовал в преподавании философию Вундта, возможно, не понял ничего из его психологии народов и попросту рассматривал психологию как естественную науку, основанную на сборе фактов. Он вышел из среды, считавшей образование подготовкой к социальному прогрессу (понимаемому в духе христианства), и усвоил в Германии только то, что казалось ему важным для развития специальных психологических знаний, применимых к социальным нуждам. В гораздо большей степени, чем вунд- товская философия сознания, у него вызывали энтузиазм методы изучения индивидуальных различий Гальтона. Вернувшись в США и прочно там обосновавшись, Кеттел принялся за продвижение новой психологии, доказывая ее ценность тем, что исследования человеческих способностей могут повлиять на производительность общества. Он участвовал в основании «Психологического обозрения» и все больше использовал свой опыт организатора и редактора в сотрудничестве с научно-популярными журналами. В 1920-е гг. он активно участвовал в работе Психологической корпорации — коммерческого предприятия, занимавшегося поиском клиентуры для психологов в бизнесе и в широких кругах общества. И, наконец, на протяжении многих лет он был душой Американской ассоциации продвижения науки (American Association for the Advancement of Science) — открытого форума национального научного сообщества.

Карьера Кеттела в психологии была примером преданности идеалам научного подхода к решению прикладных задач. Как и многие его современники, он верил в то, что модернизировать американское общество, превратить его в цивилизованное и демократичное можно только с помощью научного подхода, специальных знаний. Наука привлекала его как занятие, которое приносит пользу обществу и обеспечивает прогресс; его не интересовало развитие академической дисциплины только в целях познания. Именно распространенность этого мнения способствовала тому, что психология в США в 1890-е гг. быстро завоевала позиции в научном сообществе. Высшее образование развивалось ускоренными темпами: кроме частных колледжей, появилась система государственных университетов (как в Пенсильвании, где работал Кеттел); и в старых, и в новых учебных заведениях предоставлялась возможность получить полное высшее образование; были основаны исследовательские институты. Сюда инвестировались значительные финансовые и человеческие ресурсы, так как и администраторы, и спонсоры верили в пользу, которую американскому обществу могут принести наука и образование. Другой основатель «Психологического обозрения» Болдуин проводил значимые исследования детского развития, преследуя не только научные, но и нравственные, и социальные цели. Его исследования были связаны с европейскими работами по психологическому развитию и воспитанию, которые велись в Женеве, в институте Эдуарда Клапареда (Edouard Claparede, 1873–1940). Этот институт, в особенности с приходом туда Пиаже, стал известным центром исследования развития ребенка. Выготский в 1920-е гг. также читал работы Болдуина. Обученные немецким методам, но воспитанные на американских ценностях, молодые ученые в США предлагали обществу новую дисциплину и прилагали усилия для того, чтобы сделать ее эффективной. Они обещали показать, как знание об индивидуальных психологических способностях поможет рождению обновленного общества. От такого предложения было трудно отказаться.

Несмотря на то что практические возможности психологии получали все большее признание, ее репутацию как науки все еще приходилось отстаивать. Болдуин рассказывал анекдот из собственного опыта: чтобы получить на почте посылку с книгами, которые ему прислал его шотландский коллега Бэн, он должен был заплатить пошлину (хотя научные книги ею не облагались). Ему пришлось это сделать, потому что вашингтонские чиновники заявили: «наши эксперты сообщают, что эти книги [Бэна] ни в коем смысле не являются научными» [цит. по: 127, с. 132]. Когда его «Основания психологии» критиковали за недостаточную научность, Джеймс с иронией отвечал, что его книга — это «набор феноменологических описаний, сплетней и мифов» [цит. по: 127, с. 133]. Однако большинство психологов такой образ их дисциплины не радовал, и в 1890-е гг. они попытались повысить статус психологии как науки. Для этого требовалось ответить, с одной стороны, критикам из естественно-научного лагеря, утверждавшим, что как только психология станет наукой, она станет ветвью физиологии, а с другой стороны, критикам-обывателям, которые считали, что психология — не более, чем рассуждения, построенные на здравом смысле. В этой ситуации для развития дисциплины было важно показать, что психологи обладают специальными знаниями в области изучения человеческих способностей, которые могут быть использованы для повышения эффективности важнейшей социальной практики — образования. Выступать в защиту научного статуса своей дисциплины психологам стало проще после того, как они заняли прочные позиции в академических институтах.

Стэнли Холл (G. Stanley Hall, 1844–1924), ставший лидером новой профессии, пытался укрепить связь между психологией и образованием. Он издавал «Американский журнал психологии» и «Педагогический семинар» (Pedagogical Seminary, осн. в 1891 г.) и вплотную работал с теми, кто обучал будущих учителей. Он возглавил движение за изучение ребенка, участники которого вели систематические наблюдения за развитием детей, и опубликовал широкомасштабное исследование «Подростковый возраст» (Adolescence, 1904). Начавшаяся с изучения теологии, карьера Холла была длительным поиском такой университетской должности, которая позволила бы ему соединить христианские ценности с новыми стандартами образования, усвоенными после поездки в Германию. Психология оказалась ключом к ответу. В начале 1880-х гг. она привела Холла на должность профессора психологии и педагогики, введенную в университете Джонса Хопкинса — учебном заведении нового типа. Холл успокаивал местных профессоров, опасавшихся материализма новой науки, утверждая, что при внимательном прочтении Библия «откроется нам заново, как великий учебник по психологии человека» [цит. по: 127, с. 119]. В университете Джонса Хопкинса у психологов были большие возможности: здесь была создана соответствующая специализация с получением диплома о полном высшем образовании. Другие колледжи были вынуждены вступить в конкурентную борьбу, и психология как дисциплина оказалась в выигрыше. На практике религиозность Холла обратилась в морализирование по поводу задач ребенка и воспитателя. Когда в 1888 г. он стал ректором университета Кларка и возглавил там факультет психологии, он получил институциональную поддержку для распространения этих ценностей.

Среди клиентуры психологов, предъявившей заказ на их специализированные знания, наиболее многочисленную группу составляли учителя, органы местной власти и отдельные люди, направлявшие средства в образование. В США на рубеже XIX–XX вв. существовала острая необходимость вооружить многочисленных иммигрантов из Европы и переселенцев из сельской Америки навыками жизни в современном городе. Кроме того, демократической ценностью американского общества, для пропаганды которой много сделал Дьюи, была самореализация каждого члена этого общества, путем к чему было получение образования. В результате, начав с узкоспециализированных экспериментальных тем — например, восприятия, — психологи переходили к менее строгой с научной точки зрения, но более значимой работе — исследованию развития ребенка, или тестированию способностей, — чтобы продемонстрировать спонсорам возможности их науки. Прочно войдя в структуру университетов, факультеты психологии через подготовку студентов получили возможность расширять аудиторию, сочувствующую деятельности психолога-исследователя, и таким образом наращивали свой организационный потенциал. Поэтому число экспериментальных исследований, проводимых по немецкой модели, увеличивалось. Однако приверженность американцев функциональным объяснениям, ассоциируемым с эволюционной теорией, а также запросы финансирующей стороны поощряли такие исследования, которые имели бы больше отношения к жизни индивида в обществе.

Это пересечение научных и общественных интересов стало фактором создания учебного заведения, имевшего огромное влияние на социальные науки в США, — Чикагского университета. В 1890-е гг. благодаря большим средствам, полученным от Джона Рокфеллера, университет смог привлечь к преподаванию выдающихся профессоров. Целью было сделать Чикаго культурным центром и ответить на его острые социальные нужды. Типичные проблемы американского общества в Чикаго были особенно выражены: масса иммигрантов, большая часть которых не владела английским языком; урбанизация, растущая в геометрической профессии, и жилищный кризис; конфронтация в отношениях между рабочими и предпринимателями; господство местных боссов в политике; преступность и нищета. При таких условиях было несложно отстаивать необходимость, во-первых, образования как средства общественной интеграции, а во-вторых, специальных знаний для оценки индивидов и социальных структур. Подобно тому, как новые стальные конструкции и первые небоскребы создали современный городской пейзаж, психология и социальные науки создадут, как ожидалось, современных городских мужчин и женщин.

Дьюи получил должность профессора в Чикаго в 1894 г., и под его руководством здесь стала развиваться экспериментальная и педагогическая психология. Он привел с собой Джорджа Мида и затем принял на работу Джеймса Энджелла (James R.Angell, 1869–1949), обучавшегося в Гарвардском университете у Уильяма Джеймса. Эти ученые стояли на позициях функционализма, стремясь изучать индивида как целое в его приспособлении к социальной среде. Их деятельность была проникнута верой в то, что наука — специальное знание, полезное для человечества, высшая ступень его эволюции. Здесь, как и повсюду в США (так, Холл и Болдуин подробно писали о развитии ребенка с эволюционной точки зрения), эволюционная теория стала центральной в психологии и социальных науках. В континентальной Европе такого не было. Кроме того, именно в Чикаго Уотсон написал свою диссертацию по психологии крысы и начал рассматривать психологию как технологию управления поведением (см. главу 6) — цель, которую Уотсон и его последователи считали кульминацией эволюционного процесса. Тогда же, когда Дьюи в Чикагском университете организовал философский факультет, чтобы предоставить место социально ориентированной психологии, Альбион Смолл (Albion W. Small, 1854–1926) создал большой и влиятельный факультет социальных наук.

Таким образом, несмотря на то, что американские психологи во многом ориентировались на немецкую науку, психология в США развивалась иным образом и в иных масштабах, чем в Германии. Немецким психологам приходилось отстаивать свое право на существование перед философами и консервативными государственными чиновниками, за которыми оставалось последнее слово в распределении должностей и бюджета. В США психологи должны были удовлетворять требованиям широкой публики и деловых людей. Но не стоит заходить слишком далеко в этом противопоставлении, поскольку педагогическая психология существовала и в Германии, а в США многие психологи занимались поиском чистого знания.

Однако даже в наиболее теоретических, отвлеченных областях психологии между Германией и США имелись различия. Примером этого является деятельность Эдварда Титченера (Edward B.Titchener, 1867–1927). Титченер был англичанином, учился в Оксфорде, и его больше привлекала физиология, чем философия. Он хотел изучать сознание научным путем и отправился в Лейпциг писать диссертацию по экспериментальному исследованию времени реакции. В 1892 г. он переехал в Корнеллский университет (штат Нью-Йорк), чтобы возглавить недавно открывшуюся лабораторию, и остался там. Ректор Корнелла, Эндрю Уайт (Andrew D.White, 1832–1918), долго и в конечном итоге успешно сражался против доминирования в жизни колледжа религиозных интересов. Позже, проецируя эту борьбу на отношения между наукой и религией вообще, он изложил свою «воинствующую позицию» в книге «История войны науки против теологии в христианском мире» (A History of the Warfare of Science with Theology in Christendom, 1895). В результате Корнелл стал заведением, пропагандирующим светский и научный подход к сознанию, что воплотилось в основании там факультета психологии. Используя немецкие экспериментальные методы, Титченер предпринял тщательные исследования содержаний сознания. Его описания были очень строгими и включали только то, что можно было наблюдать с помощью экспериментальных методик и инструментов. Он перевел работы с немецкого, а также опубликовал свою «Экспериментальную психологию: руководство по использованию лабораторных методов» (Experimental Psychology: A Manual of Laboratory Practice, 1901–1905) и учебники для студентов. Более твердо, чем кто-либо еще в США, он настаивал на том, что психология — естественно-научная дисциплина.

Его коллеги видели в Титченере представителя Вундта. Наделе он не симпатизировал ни философии Вундта, ни его психологии народов. Из родной Англии он привез в США завещанную Локком теорию познания, которую не поколебало его пребывание в Германии. Он считал, что научная психология должна с помощью эксперимента дать объективное описание элементарных единиц, из которых складываются содержания сознания. Психолог, писал он, «берет отдельное осознавание и работает над ним снова и снова, фаза за фазой и процесс за процессом, до тех пор, пока его невозможно анализировать далее. Так он учится формулировать “законы взаимосвязи элементарных психических процессов”» [цит. по: 127, с. 10]. Он предполагал, что сочетание элементарных качеств отражает (как именно, пока неизвестно) нервные процессы, являющиеся их причиной. Тем не менее, считал он, психология — по крайней мере, в то время — должна сосредоточиться на эмпирическом описании. Вундт, напротив, строил свою психологию на убежденности в психической причинности (а следовательно, относительной независимости сферы психического от физиологических факторов). Но Титченер был так же далек от своих американских коллег, как и от Вундта. Он определял психологию как научное изучение элементарных единиц сознания и не испытывал интереса ни к животным, ни к детям, ни к индивидуальным различиям. «Первейшая цель экспериментального психолога — анализ структуры сознания… вычленение составляющих в каждом данном осознаваемом явлении. Его задача — вивисекция, но такая, которая принесет не функциональные, а структурные результаты» [157, с. 367]. Кроме того, Титченер бранил своих коллег, когда те устремлялись применять психологию на практике, не создав для нее прочной научной основы. Отдавая приоритет подготовке добросовестных учёных, а не такой психологии, которая озабочена функционированием человека в обществе, он оставался в каком-то смысле аутсайдером. Пользуясь уважением как выдающийся последователь идеалов методологической строгости в научной психологии, он был маргинальной фигурой для психологии, развивающейся как массовая профессия.

К тому моменту, когда США в 1917 г. вступили в Первую мировую войну, психологи уже были достаточно уверены в своих познаниях, чтобы предложить свои услуги военным: речь шла об отборе солдат и офицеров при их мобилизации на фронт. В предшествующее тридцатилетие психологическая дисциплина здесь стремительно развивалась, стала мощной силой в высшем образовании и превратилась в профессию, подобной которой в других странах не было. Если абсолютные цифры имеют значение, то психологию того времени можно назвать американской наукой. Однако такие грубые оценки вводят в заблуждение, поскольку психологи занимались самыми разными видами деятельности и не обнаруживали единодушия ни в теории, ни в определении предмета изучения или отношения психологических знаний к социальным проблемам. Уолтер Пиллсбери (Walter B.Pillsbury, 1872—

, учредивший психологическую лабораторию в университете Мичигана в 1897 г., сравнивал первые конференции психологов с «собранием параноиков в больничной палате» [цит. по: 127, с. 131]. Те психологи, которые хотели, чтобы их дисциплину причисляли к естественным наукам, ограничивались лабораторными исследованиями. От них значительно отличались те, кто рассматривал само общество как лабораторию. Это различие стало одной из ключевых тем в истории науки в современном мире.