Уписалась!
Уписалась!
Баек на эту тему у Витки много. Дай вам бог вообще получать столько удовольствия от жизни, сколько она – от того, как писает, какает и пукает!
Дополнительная прелесть этой истории для меня заключается в том, что она ознаменовала собой первый раз, когда Виталия попала в деревню Ворон, где мы сейчас с ней вместе живем. То есть это как бы Первый Въезд в Иерусалим или что-то в этом роде.
Итак, она приехала в Ворон с парнем, с которым тогда жила. Звали его, предположим, Ильей. Было это зимой, под Рождество. Остановились они у друзей Ильи, в такой большой семье, один из сыновей которой был Ильи другом. И вечерком отправились колядовать.
Очень развесело у них это получалось, пели они и орали, деревня наша колядки любит (я и сам в этом году поколядовал отлично). И, конечно, в каждом доме им наливали. У нас в каждом дворе делают свое вино из винограда, а многие также и самогоны, и, в общем, большая любительница этого дела Виталия Петровна несколько выпила. Правда, она говорит, что на холоде это не ощущалось, и она членораздельно водила языком и ходила на ногах. А потом представление закончилось, все вернулись домой и легли спать.
Очень, конечно, хотелось писать. Но туалеты у нас по деревне во дворах. И идти туда из теплого дома вообще не хотелось ни разу. И Виточка подумала, что проснется попозже и обязательно сходит, только ночью уже можно будет до туалета так далеко не шлепать, а прямо у крылечка и облегчиться. Легли они с Ильей на одну тахту и быстрехонько заснули.
А проснулась Витушка от чего-то удивительно приятного. Такой вот чудесный кайф, как в раннем детстве (так она рассказывала) – тепло и мокро. Это она начала писать. Ну, раз уж начала, решила она, какой смысл прерываться; и отдалась потоку своего кайфа, дописав уже в постель все до конца.
Ну да, тут она уже подумала, что это сейчас так тепло и мокро, а скоро ведь будет холодно! И принялась будить своего кавалера. Это было довольно трудно. Он ей отвечал: «Да ну на хуй!» – и спал дальше. И когда наконец проснулся, а она ему сказала: «Илья, я уписалась!», он опять сказал: «Да ну на хуй! Не может быть!» Но постепенно суровая правда дошла до него. Он вскочил с постели и говорит: «Да ну на хуй! А как дальше спать?» Тахта была мокрой почти целиком. Витка говорит: «Давай я лягу на сухом краешке, а ты перебирайся к Емеле». Это друг Ильи, который спал на кровати в той же комнате. Илья согласился и пошел к Емеле. Витка ему говорит: «Ты же только мокрые вещи сними!» Он стал посреди комнаты и стянул с себя носки. Потом взялся за трусы (тоже мокрые), но стянув их до колен, вдруг подскочил и дернул их обратно: «Да ну на хуй! Это Емеля проснется с перепою, а тут я с ним в постели голый!» Витка хохочет и говорит: «Так ведь друг же, давай, иди!» Вроде уговорила, стал Илюша опять трусы снимать, глянул на друга – и опять не может. Витка, глядя на это, чуть второй раз не уписалась.
Постоял он, постоял в середине комнаты, а потом совершил – как утверждает Витка – свой самый мужественный поступок за всю их совместную жизнь. Он подошел к тахте, сказал Витке встать, а потом резко поднял всю верхнюю часть ложа, которая была, в сущности, большим матрасом, кинул его обратно сухой частью наверх, упал на него и сказал: «Все, будем спать так!»
Они легли, поржали немножко и заснули до утра.
Утром, конечно, Витка, стирала простыни в тазу на кухне (нету у нас ванных в деревенских домах!), а вся семья потешалась. Тут уж, я уверен, множество было хороших шуточек, да никто не запомнил. Городская приехала! Было где разгуляться!
Только Илья все приставал к ней и говорил: «Нет, ну я не понимаю, как так можно? Вот ты мне объясни – ну как можно так напиться, чтобы уписаться в постель?» Витка говорила: «А вот так можно, и так может быть с каждым!» А Илья говорил, несколько раз: «Ну нет, со мной такого быть не может! Я вообще не понимаю, как такое может произойти с нормальным человеком!»