8. ЛЕНЯ
8. ЛЕНЯ
Природа страхов бывает разной, и проявляется она по–разному. Пятилетний Леня больше всего любил играть в полицейского. Причем не с ребятами, а с игрушками. Таким образом «распределение ролей» было целиком в его власти, и роль полицейского всегда доставалась ему, а роли преступников, соответственно, игрушкам. Но само по себе это не вызывало никакой тревоги. Вполне естественный для мальчишки сюжет! Тревожило другое: Леня–полицейский пойманных «преступников»… пытал на электрическом стуле. Нравилось ему и применять раскаленный паяльник. Не настоящий, конечно, а воображаемый. К слову сказать, воображение Лени было несколько однообразным и пугало своей жестокостью. Особенно изощренным пыткам подвергался почему–то большой плюшевый Микки–Маус, беспечно–добродушная мордочка которого, казалось бы, могла склонить к милосердию даже отпетого злодея.
Но самое интересное — в Лениной внешности не было ни тени того, что намекало бы на подобные наклонности! Скорее наоборот. Худенький, тихий, с милым добрым лицом, он был похож на безобидного мальчика Вишенку из сказки про Чипполино. Главным в его облике была та самая врожденная интеллигентность, которая никак не сочетается с агрессивностью и уж тем более с садизмом.
А вот Ленин отец ни врожденной, ни приобретенной интеллигентностью не отличался. Он был типичным «новым русским»: самоуверенный и самодовольный хозяин жизни, не отягощенный рефлексией. Одним словом, грубо сделанный человек. Или, по нашей терминологии — неэлевированный.
Друзей его мы не видели, но со слов Лениной матери знали, что они «еще круче». Открыто она, конечно, не признавалась, но давала понять, что компания мужа, в основном, состоит из мафиози.
— Леня их просто не выносит, — жаловалась мать. — Особенно одного… он такой шумный, чуть что не по нему — сразу в драку. Как–то раз даже запустил в другого нашего гостя фруктовым ножом… Хорошо, не попал… А не приглашать его нельзя — он у мужа начальник… Леня от него под стол прячется. Вы же видите, какой он… Заячья душа. Когда ведьма в мультфильме «Русалочка» появилась, с ним истерика была. На все, буквально на все остро реагирует! Я однажды на даче хотела колорадских жуков потравить, так Ленечка у меня на руках повис. «Мама, — кричит, — не надо! Им же больно будет!»
— И при этом он каждый день пытает Микки–Мауса? — спросили мы.
— В том–то и дело! — с готовностью подхватила мать. — Прямо какое–то раздвоение личности… И говорит, знаете, таким хриплым голосом, так грубо… Жуть берет, когда слышишь.
Мы достаточно быстро сообразили, что дело тут в иноприродности отца сыну. Но все равно оказались не готовы к той сцене, свидетелями которой нам вскоре довелось стать.
Однажды Ленина мама заболела, поэтому папа не просто привез сына на занятие, а вынужден был на этом занятии присутствовать.
«Крутяк» всем своим видом демонстрировал пренебежение к тому, чем мы занимались с детьми.
«Е–мое! Куда я попал? Играют тут в какие–то бирюльки…» — было написано на его скучающем лице.
Особое презрение вызвала наша беседа с родителями в перерыве. Мы как раз говорили о «психотерапии жалостью», о том, что нервных детей очень важно учить состраданию, поскольку тогда они начинают чувствовать себя более сильными.
На этой фразе Ленин папаша сломался. Возмущенно фыркнув, он вскочил с места и подошел к играющим детям. Леня и еще один тихий мальчик, сидя на ковре, строили из кубиков дворец.
— Кончайте лабудой заниматься, парни! — заявил этот деловой человек и резким движением поднял сына с пола. — Мужчина должен уметь бороться. Ну–ка, Леонид, покажи свою силу! Чего стоишь? Не трусь! Налетай первый! Тебя папа как учил?
Леня сжался от ужаса в комок, но покорно замахнулся на друга маленьким кулачком. Отец победно посмотрел в нашу сторону: дескать, вот она, настоящая психотерапия! Однако побоища не получилось, потому что второй мальчик кинулся к своей матери со словами: «Я ненавижу драться!», — и во избежание скандала мы поспешили закончить перерыв.
Но, история на этом не закончилась. Продолжение было дома, вечером того же дня. Леню уложили спать, и вскоре из его комнаты запахло паленым. Вбежавшая в детскую мать увидела Микки–Мауса, привязанного Лениными подтяжками к ноге торшера. Многострадальный мышонок был охвачен пламенем, как ведьма во времена инквизиции. А рядом стоял маленький полицейский в ночной пижаме, и в его глазах горело торжество.
Дело в том, что мы забыли сообщить одну очень важную деталь: Микки–Мауса Лене подарил отец.
Кто–то прочтет эту историю и скажет:
— А что тут, собственно, специфичного для нашего времени? Разность характеров. На этой почве кофликт. Разве раньше так быть не могло?
Так, да не так. Раньше уголовник, запускавший ножом в приятеля, не становился образцом для массового подражания. Прежними аналогами слова «крутой» были «шпана» и «бандит». И отец, обладавший грубой, низменной натурой, на кичился своей грубостью, а скорее с тайной гордостью вопрошал, глядя на своего утонченного ребенка: — И в кого он такой? И государство вполне определенно демонстрировало уважение к интеллигентным профессиям. Теперь же, когда все поставлено с ног на голову, «крутой» отец ощущает себя солью земли, а своего интеллигентного ребенка считает выродком, из которого надо «выбить дурь». Больше того, мы уже встречали немало случаев, когда вполне интеллигентные люди, став «новыми русскими», спешили и сами перенять манеры «крутяков», и навязывали их своим детям. Как вы, наверное, догадываетесь, в подобных случаях конфликт отца и сына выглядел еще драматичнее.