ДЕСЯТОЕ ЗАНЯТИЕ
ДЕСЯТОЕ ЗАНЯТИЕ
Сколько человека ни воспитывай, а он всё одно хорошо жить хочет, — бормотал Петя, в который уже раз окрестности озирая.
Вокруг него было всё то же, что и обычно: степь — с одной стороны, лес — с другой, впереди «линией мутной синь небесная с пылью дорожной сливаются. Дорог перекрёсток с глыбой каменной на распутье, а на ней Петя, взгромоздившись, руку козырьком прикладывает — высмотреть что-то вдали силится.
Не высматривалось, однако, ничего путного.
— Э-эх, хе-хе… — кряхтел Петя, с глыбины на животе сползая. —Вот уж точно сказано — одного яйца два раза не высидишь.
— Где же теперь другое яблочко-то с блюдечком волшебным сыскать? — вопрошал он себя. — Может, и нет их более в природе сказочной-то…
— Глупость — это не отсутствие ума, — вздохнул он, пыль с одежи стряхивая. — Это ум такой и есть.
Присел подле камня придорожного, ветрами обветренная дождями обмытого, временем разъеденного. Надпись указательная на нём смылась давно. Каким-то умником шутейным вкривь и вкось теперь было начертано: «Направо пойдёшь — к себе попадёшь», «Налево пойдёшь — собою ж настигнут будешь», «Прямо пойдёшь — никуда от себя не денешься».
Хмыкнул только Петя, чужое художество читаючи.
— …А ведь точно, — сказал удивлённо, — сколько уж дней туды-сюды шляюсь, а задуматься — так ведь в себе ж самом и блуждаю… А смысла в том — ни на грош. Счастья поиски — они и есть основной источник несчастья…
— …А вот старуху всё никак из неволи не вызволю, — опечалился, вспомнив, — гложет совесть за то, которую ночь спеть спокойно не получается…
Прямо на камне, на уровне лица Петиного, прорисовалась улыбка кошачья. В голове у него уркнуло мягко, голос смешливый раздался:
— Если гложет совесть тебя по ночам, днём спать попробуй, — раздался негромкий кошачий смех, — но учти: как совсем совесть грызть тебя перестанет, так с голоду и помрет. Совсем тогда бессовестным заделаешься…
Петя засмеялся вместе с Мявом, обрадованный его приходам.
— Совесть, Петя, — это оценка и выбор, да и не твой даже выбор, а кем-то тебе дареный, — продолжал между тем Мяв. — А какой выбору Хозяина быть может? Что же это ты о нём всё забываешь, о Хозяине-то? Надлюбил и бросил?..
— Ну, отчего ж… — смутился Петя. — Просто полагал я, что по иному будет… Попонятней, может… Попривычней. Думал, что как Хозяина пробужу в себе, так желания свои все враз и выполню…А оно всё как-то не по-людскому-то идёт: «…Прежде чем подумать — подумай, а стоит ли думать…» — закончил он, передразнивая урчащий говор Мява.
Тот вновь засмеялся, мелко хихикая.
— Желание, Петя, это река, в которой вместо волн — мечтания, вместо воды — жажда, таится в ней крокодил страсти и кружат над ней вороны забот… — сказал напевно.
Помолчал Петя, услышанное переваривая.
—..Какой такой ещё крокодил? — спросил наконец недоуменно.
— Зверь это заморский, — охотно пояснил Мяв, — навроде собаки бешеной, но мордой подлиньше. А ещё — ходит лёжа… Удивился Петя, но о другом спросил.
— Ведь многое уже понял я, — сказал, — понял, что глупо от невзгод прятаться, чем глубже голову в песок засунешь, тем более беззащитным твой зад и становится. Это я уразумел…Что у Хозяина нет игр нелюбимых — и то мне понятно, сбиваюсь порой ещё, но всё реже. Что любой миг жизни — это и есть смысл её же. И до того докопался, достиг…А вот как Змею угодить — всё ещё не ясно мне…
— Значит, говоришь, докопался до истины? — ехидно уточнил Мяв. — Глубоко, видать, копал… Ну, что ж, теперь вот и попытайся из ямы той выбраться…Сумеешь — глядишь, яблочко-то само к тебе и прикатится…
— Как же… — озадаченно пробормотал Петя, — держи карман шире…
— Нельзя дать всем всё, — откровенно уже смеялся Мяв, медленно улыбкой тая, — ибо всех много, а где ж на всех всего набрать? Слопал яблоко — теперь сотвори из себя такое же… Что ли не Хозяин ты?
— …И хватит самоедством, Петя, страдать… Оставь от себя хоть кусочек для старухи-то, прояви разумность свою, — доносился уже едва голос Мява. — Есть две бесконечные вещи: этот мир и глупость человечья. Впрочем, как раз насчёт мира я и не очень уверен-то…
Уж давно исчезла, растворившись, улыбка рыжая, а Петя всё стоял неподвижен, в себя погрузившись…Последнее время каждый разговор с Мявом приводил его в такое вот странное состояние — будто в себе ж самом он растворялся, исчезая…Будто и от него самого всё больше одна лишь улыбка оставалась…
Стоял, себя слушая. Тихо было. Тихо снаружи, тихо внутри…
— Тишина… — даже не подумал, а как бы без мыслей ощутил, понял Петя. — Тишина — это время с закрытыми глазами… Это Жизнь и есть, в Хозяйском лишь состоянии пребывающая…Да и сама Жизнь — это всего только воспоминание об одном мимолётном дне, проведённом в гостях. У Хозяина же.
— Ну-ну… — вроде как послышалось ему одобрительное урчание изнутри.
— Дяденька… — вдруг резко дёрнул кто-то Петю за рукав. — А, дяденька?..
Подле него стояла девонька малогодка в стареньком, но чистеньком и аккуратном сарафанчике, в платочке беленьком.
— Вы братца-то моего не видали? Иванушку?.. — просительно заглядывала она ему в глаза.
— Совсем от рук отбился, — в синих, широко распахнутых глазках её лужицами блестели слезки, — в лес убежал, добрым молодцем стать хочет, чудес ищет… А сам-то мол-мала, меня меньше…
* * *
Попотчевав девочку своей нехитрой снедью, дальше уже с ней пошёл, за руку ведя.
Девонька, Аленкой назвавшись, почуяла себя рядом с Петей спокойней и уверенней. Шла рядом, о житьё своём сказывая.
— …Давно уже сами живём, а что? — привыкли… Дедушка, правда, имеется, но больно уж далеко живёт, да и жена у него — злюка. Но иногда всё же погащиваем. Медком нас балует… Пасечник он. Недавно вот породу новую пчёл вывел. Огромные, как медведи, и алые, как собаки…
— А мёд-то они приносят? — засомневался Петя.
— А как же? — удивилась Аленушка. — Известное дело — приносят. У бабок на рынке отбирают и приносят.
Долго шли, уж солнце нещадно припекать принялось. Неподалёку дерево увидели — раскидистое, тенистое, к нему направились.
Думал Петя, что дуб это, но, как подошёл ближе, удивился: не видал он прежде деревьев таких.
А Аленка, только глянув, враз сказала:
— А-а, конопля это… — и увидев удивление Пети, пояснила: — Конопля-то на самом деле дерево, только ему вырасти не дают.
Под конопляным деревом было прохладно, и Аленка, свернувшись уютным калачиком на сухой траве и листьях, задремала. А Петя вновь думать стал.
«Эх!.. — думал он. — Щас бы в небо подняться на ступе Яговой, да по-над лесом-то и пролететь… Враз того мальчонку, Ивашку-то, нашли б… Сверху вон обзор какой… И деревья меньше застят…»
Как будто что-то знакомое в мыслях этих Петя учуял. Вроде как думал уже о чём-то таком похожем… Или делал даже…
— Ну-ка, ну-ка, — сказал себе, — застят, значит, деревья-то?.. А ведь что такое «дерево»? Да просто слово это для меня. Слово, которым Хозяин, из себя же это дерево сотворив, себя же им и пометил… Что вокруг меня? — деревья, горы, облака, ручьи… А коли слова эти убрать, то — Хозяин, Хозяин, Хозяин… Разве может Хозяин сам в себе заблудиться? Вряд ли…
— Так, значит, проще простого Ивашку найти, — обрадовался Петя, — ведь делал это я уже и когда от дракона спасался, и когда в верёвках путался, к дереву привязанный…
Тут же и проверять принялся. Для начала просто смех в себе включил, смеялся долго, способами разными — растаяли все мысли в головушке его, словно туман утренний, но ничего старик сквозь них не увидел…
Тогда по-другому уже к делу приступил — внешним миром наполнять себя начал. Заполнился он вначале образами наружными — зримыми, да так, чтоб ни одного при этом не потерять. Затуманился видимый мир слегка, расплылся в очертаниях, как будто спросонья на него Петя глядел. Зато как-то весь сразу в голове его и поместился.
Звуками лесными наполнял себя: всем-всем, что вокруг слышалось, — и дальним, и ближним.
А затем и всего себя как бы изнутри ощутил — от самых кончиков ног до самой макушечки…
Вначале мотался Петя туда-сюда в затеях своих внутренних — то смотреть ему только удавалось, то лишь видеть…Но понемногу примирились чувства в нём, и стал Петя всё вокруг сразу и видеть, и слышать, да одновременно и себя ощущать…
И так ему удивительно от этого стало, как будто растаял он в мире этом…
Долго ли он так стоял или не очень — того он не понял, после того как очнулся, время будто замерло для него.
— Так вот он каков мир-то, в одни лишь ощущения превращённый, — с удивлением сказал вслух Петя, к себе прислушиваясь.
— Будто потерял я себя в мире таком… — удивлялся он дальше. — А может, и наоборот — словно отыскал я его в себе, да так меня много при этом отчего-то стало…
— …Погодь, погодь, — одёрнул себя Петя, — если цельный мир во мне уже поселился, со всеми секретами своими, то отчего тогда я Ивашки в нём рассмотреть не могу?.. Как же отыскать его в гуще ощущений внутренних? Как вынуть из них знание о нём?
— Может, с Ивашки-то как раз и надо было начинать, — бормотал он, — чтобы знать потом, кого ж именно в ощущениях искать…
— Знаю я, каков он? — себя спросил.
— Мало знаю, — себе же ответил, рассказы Апеннины вспоминая. — Как же быть-то? А может, вот как… — молвил он задумчиво, на девочку спящую глядя.
Петя представил себе Аленушку, а рядом с ней мальчонку такого — без примет вроде, а себе внутри сказал: «Братец это ейный, меньшой…»
Затем вновь себя ощущениями заполнил, всего. А как почуял, что растворился в нём мир весь, про Ивашку себя спросил. Безмысленно спросил, но с таким усилием особенным, как будто прикоснуться к мальчонке потянулся, да и решает для себя — в каком именно направлении руку ему протягивать?
…И словно поднялся Петя ввысь куда-то, да так высоко, что и лес, и сказку всю оттудова увидел. Глядит он затем вроде как вниз, да и видит — дуб большой, молнией сколотый, болотце гнилое, тухлое и мальчонка рядом. Склонился он как раз над тем болотцем, воды вроде попить собираясь. Уже и губы трубочкой сложил…
…Как внезапно прочь дёрнулся… Постоял маленько, раздумывая о чём-то, затем достал из котомочки ножик и орешину срезал, похоже свистульку делать собираясь, да под дубом тем и сел.
Растолкал тогда Петя Аленушку, что видел ей сказывая. Перепугалась она, прямо с личика спала вся.
— Пил ли он из болотца того?.. — дрогнувшим голоском спросила. — Гиблое то болото, заколдованное…
Уверил её Петя, что нет. Хотел сказать, что не позволил бы Хозяин плохому случиться, напротив — он-то, видать, и отвёл Ивашку от беды. Но не стал малышке непонятное говорить.
А Аленка засуетилась, за руку Петю схватила, за собой тянучи.
— Рядом место то, — говорила, от быстрой ходьбы запыхавшись. — Кабы новой беды не случилось…
* * *
Петя глядел вслед уходящим ребятишкам и всякий раз, как кто оглядывался, рукой махать принимался. Ему махали в ответ… Проводил вот…
Сам неспешно побрел обратно — куда идти, разницы сейчас особой для него не было. Шёл, звонкие голоса детские вспоминая, глазенки их чистые — у них со старухой детишек-то не было… Сказка так распорядилась…
Принялся было Петя законы сказочные обдумывать, да вдруг и остановился как вкопанный… Только тут и дошло до него, чего он сотворил…
— Мать честная!.. — по лбу себя хлопнул, присел даже.
— Ну, Мяв!.. Ну, котяра!.. — заорал, как полоумный. — Из себя, значит!.. Яблочко-то!.. Сделай!.. Да?!.
Закрутился Петя от восторга юлой, по дороге пыльной козлом скакать принялся, вопил что есть мочи — не знал, как радость свою выразить.
Понемногу успокоился, в себя пришёл. Проверять начал как «яблочко внутреннее, волшебное» работает. Вспомнит кого: ощущениями слова-метки выключит, да в себя самого, как в блюдечко сказочное, и смотрит. Поначалу не всегда получалось. Но затем понемногу приноровился: что-то увидит в себе, что-то услышит, а об остальном догадается. Занятным это дело оказалось…
…Яга суетливо обхаживала кого-то за столом, да с кислой улыбкой приговаривала:
— Кушайте, гости дорогие, кушайте, а если совсем совести нет, те и завтра приходите…
…Кощей стоял на балконе, яростно вглядываясь куда-то вдаль.
— Всё вокруг фигня, — негромко напевал он, — есть только ты да я…Да и ты — фигня, только я, только я…
«Я-кательную технику отрабатывает», — решил Петя, за ним наблюдая…
…Царь, осанисто лысиной посверкивая, говорил воеводе негромким ласковым голосом:
— А закажи-ка ты себе, братец, шапку из каракуля.
— А зачем, царь-батюшка?.. — удивлялся тот, стоя навытяжку.
— Так хоть издали на мозги похоже будет…..Змей Горыныч обводил кого-то невидимого Пете шестью пылающими глазами и, держа в руках три кубка зараз, говорил головой левой:
— А теперь давайте попрощаемся. Трезвыми мы уже не увидимся… Говорил головой правой:
— Мы здесь собрались, чтобы выпить, так выпьем же за то, что мы здесь собрались!..
Говорил головой средней, видать самой умной:
— Объективная реальность — это бред, вызванный недостатком алкоголя в крови…
Уж и солнышко к горизонту склонилось, а Петя всё стоял, думаючи, как же половчее открытие своё Горынычу преподнесть.
— …Ну ладно. Змей, — встряхнулся он наконец, — ведь улыбаться — это тоже немного показывать зубы. Вот и поглядим, что из этого выйдет. И в путь пустился.
* * *
— Я хоть и жлоб — зато от чистого сердца, — обиженно дохнула на Петю перегаром левая голова Горыныча. — Ведь ведено было яблоко с блюдцем принесть…
— Да и вообще, поздно стучать кулаком по столу, когда и сам ты почти уже блюдо, — хохотнула голова правея, плотоядно глазами посверкивая.
Но голова средняя как-то очень внимательно смотрела на Петю. — Обидно, — сказала она, — когда твоя мечта сбывается у кого-то…
Правду ли ты, Петя, сказывал? Не лукавство ли это?
— Легко проверить, — отвечал Петя. Он стоял перед Горынычем совершенно спокоен и ничуть не беспокоясь о том, как разговор сложится. Хозяин говорил устами Петиными, а Петя глазами же Хозяйскими за собой будто со стороны наблюдал. Забавно то было и… безопасно как-то, словно и не взаправду.
— Слушай внимательно, Горыныч, что делать надо, — деловито объяснять начал. — Для тебя главное — в головах не запутаться, в ритме едином работать…
Правой голове велел он образами себя зримыми заполнять, да чтоб не по одному, а всеми сразу. Левой — в звуки только лишь наказал вслушиваться, да так, чтобы ни одного при этом не упустить. Средней же рассказал, как всего себя изнутри ощущать…
Долго Петя наукой занимался. Ругаясь, гикая, скалясь и воняя духом утробным, Горыныч вначале упрямился головами крайними, но постоянно понукаемый головою среднею, похоже самой авторитетной, понемногу сдался и уже весь пробовать начал. Даже во вкус вошёл.
А затем… А затем и случилось то, на что Петя надеялся. Умолкла вначале голова средняя, затем левая и сразу — правая…
Молчал Горыныч всеми головами, в себя всматриваясь. Что он там видел — неведомо, да и неинтересно то Пете было, другого он ждал… Но вот все три головы одновременно к Пете повернулись, на него глянули. У всех разом пасти открылись.
— Хитёр ты, Петя, — одновременно и в один голос все три сказали. — И не думал, что одолеешь ты меня, а тем паче — смекалкой… И не жалею об этом…
— Кто же знал, что всё злодейство моё всего лишь от чесотки мыслительной, навсегда покоя меня лишившей! Что в заботах о дне завтрашнем да переживаниях о дне минувшем давно уже потерял я радость дня нынешнего…
Уже не перегар, а языки пламени светлого вылетали у Горыныча из глоток. Он смотрел на Петю… улыбаясь всеми тремя головами. Змей Горыныч-Хозяин… Удивительное зрелище. Чудище, обретшее гармонию…
— Оказывается, — в унисон, в три глотки сказал Горыныч, — можно всю жизнь ползать, даже имея крылья…И не догадываться вовсё, что ползаешь…
— Зачем думать о прошлом, ведь его уже пет, — молвил он, головой левой.
— Зачем думать о будущем, ведь его ещё нет, — добавил он головой правой.
— Зачем думать о настоящем, когда им надо просто жить, — заключил он головой средней. — Его надо чувствовать, им надо наслаждаться.
— …А мне, если хочешь знать, — сказал он, доверительно заглядывая Пете в глаза, — давно уже птицей себя ощутить хочется — свободной» лёгкой. А то всё змей да змей… Ящер, понимаешь ли… Пресмыкающееся…
— Так и ощущай, — усмехнулся Петя весело, в странном предвкушении финала сказочного. — Чего уж тут мудрить, расправь крылья — и лети.
— А о блюдце том с яблочком не заботься шибко, — добавил он, — в тебе самом они теперь всегда. Как решит Хозяин чего показать — так внутри себя всё и увидишь. Но учти — увидишь только то, что и впрямь тебе нужно, а из любопытства хитрого за всеми подглядывать — негоже. Яга и та с этим покончила уже давно…
Стоял Петя довольный и, весь расплывшись в улыбке широкой, смотрел на Змея. А рядом с ним в воздухе постепенно прорисовалась ещё одна улыбка — рыжая.
— Молодцы всё же мы с тобой, Петя, — довольно проурчал Мяв, — то-то им всем… следующий, раз, перед тем, как дёрнуть кота за хвост, пусть лучше узнают, какие у него зубы.
* * *
Высоко летел Горыныч — распластав широкие крылья и лишь слегка помахивая ими, он со стремительной силой рассекал воздушные потоки.
Петя, прижимая к себе супружницу свою, сидел промеж крыльев его, ухватившись за верёвку, специально для того наброшенную. О приключениях своих рассказывал. С интересом слушала его бывшая старуха. Особенно жадно расспрашивала про Аленку с Ивашкой. Понял всё Петя…
Замолчал, на землю глядючи. И вдруг ощутил, что и сейчас он также будто из Хозяйской точки, как бы сверху на всё взирает. Полное безмолвие внутри ощутил, такую же наполненность Миром всем, любовь ко всему…
— Ёжики нужны нам, — неожиданно сказал вслух то, что внутри себя увидел, — как приплод пойдёт у них, так и у нас дело детское сдвинется…
— Хозяин так сказал… — добавил уважительно.