НЕРАВЕНСТВО В НЕВЕРНОСТИ
НЕРАВЕНСТВО В НЕВЕРНОСТИ
ОДИССЕЙ И ПЕНЕЛОПА
Одиссей, он же хитроумный Улисс, провоевавший и пропутешествовавший 20 лет вдали от семьи, провел свою лучшую, активную часть жизни в борениях, страданиях и походах, свершив то, что было не под силу простому смертному. Жена же его совершила подвиг пусть малый и незаметный, но зато более великий: она сохранила верность мужу.
Прождав 20 лет, не имея ни единой весточки с полей Троянской войны, тем более с безымянных островов, населенных колдуньями и чудовищами, Пенелопа стала символом верности.
Ни раньше, ни позже литературе не удавалось создать образа столь же высокого и неотразимо привлекательного.
Однако что же сам Одиссей, именем которого названа поэма о верности Пенелопы? Изменял.
И осужден за это не был.
А мог бы: ведь, как мы помним, исчезнувший муж, оставивший жену на столь долгий срок, аннулировался всеми государственными законами. Но! Одиссей, как мы помним, царь, и сам по себе источник права. И обязанности, которые он наложил своей рукой на собственную жену, снять мог, видимо, единолично.
Женихов Пенелопы он застреливает так же — единолично, из своего лука, который (странно!) не взял с собой на войну, а будто специально оставил дома на случай, если явятся крушить его дом и образ жизни.
Отсюда, из глубочайших гомеровских и вообще античных представлений на планете стартовали мужские века, в которые нахождение выше в социальной иерархии определялось в том числе правом не столько даже изменять и быть прощенным за это, но вступать в связи законные и незаконные столько, сколько хочется. Привилегии человеческие вообще легко предсказуемы: это права альфа-самцов (или альфа-самок, но в общем смысле — лидеров) делать то, что хочется.
Всего один примечательный диалог XX века. Автор Александр Исаевич Солженицын. Диспозиция следующая: заключенные сталинской поры, дети своего времени, а впрочем, всякого мужского — такой полилог мог бы состояться и 1000 лет назад в крестовом походе, например, рассуждают о любви, женщинах и неверности.
— Нельзя, Глебка, мужчине знать одну только женщину, это значит — совсем их не знать. Это обедняет наш дух.
— Даже — дух? А кто-то сказал: если ты хорошо узнал одну женщину…
— Чепуха.
— А если двух?
— И двух — тоже ничего не дает. Только из многих сравнений можно что-то понять. Это не порок наш и не грех — это замысел природы.
* *
Нержин засмеялся:
— Редчайший случай, когда Лев и Митя сходятся во мнениях! Не упомню другого.
— Нет, почему, Глебчик? А помнишь, как-то на Новый год мы со Львом сошлись, что жене простить измену нельзя, а мужу можно?
Абрамсон устало усмехнулся:
— Увы, кто ж из мужчин на этом не сойдется?
— А вот этот экземпляр, — Рубин показал на Нержина, — утверждал тогда, что можно простить и женщине, что разницы здесь нет.
— Вы говорили так? — быстро спросил Кондрашев.
— Ой, пижон! — звонко рассмеялся Прянчиков. — Как же можно сравнивать?
— Само устройство тела и способ соединения доказывают, что разница здесь огромная! — воскликнул Сологдин.
— Нет, тут глубже, — опротестовал Рубин. — Тут великий замысел природы. Мужчина довольно равнодушен к качеству женщин, но необъяснимо стремится к количеству. Благодаря этому мало остается совсем обойденных женщин.
— И в этом — благодетельность дон-жуанизма! — приветственно, элегантно поднял руку Сологдин.
— А женщины стремятся к качеству, если хотите! — потряс длинным пальцем Кондрашев. — Их измена есть поиск качества! — и так улучшается потомство!
* *
— Этот бред тебе можно простить только за твой юный возраст, — присудил Сологдин. (Он был на шесть лет старше.)
— Теоретически Глебка прав, — стесненно сказал Рубин. — Я тоже готов сломать сто тысяч копий за равенство мужчины и женщины. Но обнять свою жену после того, как ее обнимал другой? — бр-р! биологически не могу!
— Да господа, просто смешно обсуждать! — выкрикнул Прянчиков, но ему, как всегда, не дали договорить.
— Лев Григорьич, есть простой выход, — твердо возразил Потапов. — Не обнимайте вы сами никого, кроме вашей жены!
— Ну, знаете… — беспомощно развел Рубин руками, топя широкую улыбку в пиратской бороде.
Как вам? По-моему, великолепно. И русские, и евреи, и украинцы — потомки одной технократической цивилизации практически единогласно сходятся на том, что ИМ — МОЖНО, а ЖЕНЩИНАМ — НЕТ.
Так думали и продолжают думать в глубине души практически все мужчины и теперь, опираясь не на моногамию как идею, но скорее на простительность греха как такового, и лишь потому, что в жизни мало есть наслаждений действительно настоящих.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.