ОТ АВТОРА
ОТ АВТОРА
От бабушки я слышал удивительную историю, верить в которую долго отказывался. В смутную пору установления советской власти в Пензенской губернии одну из бабушкиных сестер заметил проезжавший мимо их дома красный комиссар.
Велев остановить пролетку, он вышел и долго смотрел через штакетник на поразившую его женщину. Прадед, вышедший во двор, пригласил его зайти в дом, но тот, побледнев, отказался и бросился бежать по улице, сопровождаемый смешками сестер.
На следующий день он подстерег бедняжку в переулке, куда она свернула, идя на рынок, схватил и силой усадил в пролетку, велев гнать в церковь. Там его и ее, ни живую, ни мертвую, обвенчал испуганный священник, к голове которого для пущего согласия комиссар приставил наган.
Больше никто и никогда не слышал о судьбе этой женщины: сразу после венчания комиссар увез ее из Пензы прочь и навсегда пропал вместе с ней. Прадед, бросившийся в погоню, вернулся через несколько дней ни с чем…
Что стало с ними? Где окончились их дни? Родились ли у них дети? Под какой фамилией жили?
Запретил ли муж насильственно взятой жене видеться с родными или просто-напросто догнала их пуля, петля или пытка где-нибудь в диком поле, безвестном городке или губернской столице?
Этого мы уже никогда не узнаем.
Маленьким я спрашивал у бабушки, как могло так выйти, что комиссар, большевик, поволок свою «невесту» в церковь? Ведь комиссары не верят в Бога! Бабушка разводила руками и говорила — не знаю, может, и не верят, а этот, наверно, верил. Да и не было ничего другого тогда, чтобы жениться, некуда было идти, только в церковь.
И здесь она была 100 тысяч раз права.
…Теперь демографы спорят между собой о роли, которую советская власть сыграла в развитии традиционной русской семьи: не облегчен ли был развод специально с целью ее разрушения. По крайней мере поначалу — судите сами — все строгие ограничения, наложенные на русскую семью при царе, неуклонно и поэтапно снимались.
22 октября 1918 года (напомним, в стране идет Гражданская война, Советская республика на грани) принимается первый Кодекс законов об актах гражданского состояния, брачном, семейном и опекунском праве, детализировавший процедуру признания брака недействительным и еще более упростивший развод. Разводное дело может слушаться в суде заочно и не требует никаких фактических доказательств измены. Для принятия двойной фамилии или фамилии жены никакого высочайшего соизволения больше не требуется.
Просто? Просто. Как все революционные нравы.
Были, что называется, и перегибы, заставившие мир ужасаться их простоте, а едва народившийся советский строй считать пучиной разврата.
О, мальчики и девочки, собиравшиеся в Коммунистической аудитории Московского университета! Вы, рассуждавшие о коммунах Фурье, обобществлении жен, стремившиеся в будущее без вражды и насилия, знали ли, о чем рядили тогда?
Вот изданный в 1917 году декрет Саратовского совнаркома под красноречивым названием: «Об отмене частного владения женщинами»:
«Товарищи!
Законный брак — продукт социального неравенства, который необходимо с корнем вырвать!
Потому с 1 января 1918 года отменяется право постоянного владения женщинами с 17 до 30 лет, кроме замужних женщин, имеющих пятерых и более детей!»
Хотя за бывшими владельцами (мужьями) декрет сохранил право на внеочередное пользование своими женами, они должны были изыматься у них, считаясь достоянием народа. Разнарядки на пользование отчужденными женщинами поручалось выдавать губернским и местным советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, которые следили за тем, чтобы граждане посещали гражданок не чаще четырех раз в неделю и не более трех часов. За это они были обязаны отчислять в создаваемый фонд народного поколения 2 % заработка, а всенародные избранницы могли бы получать за свою нелегкую работу до 280 рублей в месяц. Младенцы, рожденные от народных избранниц, должны были по истечении месяца отдаваться в приют «Народные ясли».
Во Владимире в 1918 году был издан аналогичный закон:
«Каждая незамужняя женщина с 18-летнего возраста объявляется достоянием государства и обязана зарегистрироваться в Бюро Свободной Любви».
В 1917 году, по статистике, на 10 тысяч браков в Петрограде приходилось 92,2 % разводов — цифра фантастическая, причем из 100 расторгнутых браков 51,1 % были продолжительностью менее одного года, 11 % — менее одного месяца, 22 % — менее двух месяцев, 41 % — менее 3–6 месяцев и лишь 26 % — свыше 6 месяцев.
Эти цифры известный социолог того времени П. А. Сорокин трактовал в том смысле, что легальный брак сделался формой, скрывающей по существу внебрачные половые отношения и дающей возможность любителям «клубнички» законно удовлетворять свои аппетиты.
Надо учитывать, что в молодой Советской республике огромные массы людей оказались затронутыми процессами глобальной маргинализации, заключавшейся преимущественно в утрате прошлого социального статуса и неопределенности статуса нынешнего, более или менее резком разрыве с традицией, проявившемся в том числе в отношении семьи, содержательного наполнения гендерных ролей и модели репродуктивного воспроизводства человека.
Помните основную коллизию поэмы Александра Блока «Двенадцать»?
Один из двенадцати революционных патрульных, высматривающих ночью неугомонного врага, внезапно видит на улице свою уже, видимо, бывшую пассию — едущую мимо в пролетке Катьку в объятьях другого кавалера, и застреливает ее насмерть.
А Катька что ж?
Мертва, мертва…
Простреленная голова.
Чуткость гениального Блока к разрушению русских традиционных семейных основ потрясает: поэма выстроена вокруг довольно кошмарной пародии на высокую любовь к женщине и… Богу. По сути, эта «Катька» — женщина, лишенная любых легальных способов заработать на жизнь, а именно из тех, что называли «гулящими». Возможно, по основной профессии она портниха, модистка или служанка в богатом доме, но бурные времена заставляют ее «припасть к земле» и зарабатывать «тем, что есть в наличии».
Участь ее — на поверхности. Ревность случайного ухажера… сколько таких погибло ни за что, ни про что…
Блок писал, что самую удачную строку поэмы придумала его жена, дочь знаменитого ученого Дмитрия Менделеева, с которой у Блока были более чем странные отношения: поэт отвергал половую любовь так долго, что та пришла в отчаяние. Поклоняясь красоте жены как небесному идеалу, Блок фактически подтолкнул свою Небесную Софию к измене, а когда она свершилась, поклялся усыновить ребенка от другого мужчины.
Ребенок умер.
Строка эта такова:
Шоколад «Миньон» жрала…
Это снова о Катьке. Но не о ее сути, а о мере высшего шика тех страшных лет. Дорогой шоколад «Миньон» (целая плитка!) в годы голода, хаоса и разрухи — предмет зависти многих женщин, помнящих мирные времена…
Гуляет Катька «за еду», то есть с теми, кто может накормить досыта и напоить допьяна в ресторане, изредка — купить что-нибудь из одежды.
Что же такое была эта глобальная маргинализация людей, их отношений? Выглядела она как имперские, столичные города, засыпанные лузгой, выбиваемые с ноги двери барских покоев, испражнения в дорогих вазах и ваннах, разбитые зеркала… да мало ли еще что.
Если «на кровати, царице вверенной, раскинулся какой-то присяжный поверенный» (В. В. Маяковский), то каких только «чудес» не натворила обезумевшая и оголодавшая «чернь».
Как пелось с тоской и злобой в белогвардейской песне:
А в комнатах наших сидят комиссары
И девочек наших ведут в кабинет.
И снова обратите внимание — сначала изгоняемые Красной армией «белые» вспоминают родные «комнаты» (очевидно, анфилады господских домов), но затем тут же — девочек. Не дочерей, не сестер, надо полагать, а тех самых, наверно, «катек». И чего тут больше, светлой ностальгии или темной ярости самцов, поди знай.
Уместно вспомнить и два рассказа Алексея Толстого — «Гадюка» и «Голубые города» — в первом женщину, потерявшую родителей и ушедшую на фронт с красным полком, соседи упорно подозревают в беспорядочных связях со всеми бойцами полка, а во втором развертывается картина борьбы вернувшегося с фронта мечтателя с целым городом, погруженным в мещанство. В обоих рассказах личность женщины получает совершенно особое развитие: слом патриархальной традиции, констатирует Толстой, порождает явления поистине страшные.
Можно долго рассуждать о сущности свободы, любви и равноправия, но так и не понять, что, собственно, произошло тогда и происходит сейчас. Чем была революция и свершилась ли та самая третья революция — духа, о которой мечтал Маяковский, да только ли он.
В первые же месяцы советской власти две революционные музы — Инесса Арманд и Александра Коллонтай заговорили о браке как о любовном и товарищеском (sic!) союзе двух равных членов коммунистического общества, свободных и одинаково независимых.
Коллонтай писала, что «современная семья утратила свои традиционные экономические функции, а это означает, что женщина вольна сама избирать себе партнеров в любви».
В 1919 году вышла ее работа «Новая мораль и рабочий класс», основанный на сочинениях немецкой феминистки Греты Майзель-Гесс. В ней Коллонтай утверждала, что женщина должна эмансипироваться (подняться над прежним своим бесправным положением) не только экономически, но и психологически.
Идеал «великой любви» (grand amour) для мужчин почти недостижим, поскольку он входит в противоречие с их жизненными амбициями власти, богатства, социального и технологического развития. Любви нужно учиться, утверждала Коллонтай, и учеба эта должна проходить через любовные игрища, в которых личность освобождается от эмоциональной привязанности к кому-либо и привычки подчинять себе другую личность.
Как будто бы благая идея? Освобождение от рабства внутреннего и внешнего… однако именно этот вектор — свободной любви — немедленно привел к опошлению этой идеи «обобществлением жен», содомским, по сути, мировоззрением.
Коллонтай полагала, что только свободные и, как правило, многочисленные связи могут дать женщине возможность сохранить свою индивидуальность в обществе, где господствуют мужчины. Но на деле «свободные и многочисленные» связи приводили женщин, следовавших за этими болотными огоньками, к душевному опустошению гораздо раньше, чем они постигали суть свободы и тем более любви, лишенной эмоциональной привязанности!
Теория «последовательной моногамии» оказывалась на практике легализованным сатириазисом (сексуальной несдержанностью).
Один из главных лозунгов революционной поры — проклятье быту, «кухне», как его тогда называли. Утверждалось, что «кухня», «спальня» и другие атрибуты налаженного «домостроевского» быта губят женщину как личность. И это было довольно близко к истине! Но что предлагалось в качестве альтернативы?
Я буду метаться по табору улицы темной…
— писал в те годы Осип Мандельштам, фотографически точно передавая состояние не только своего лирического героя, но женщины и мужчины, лишенных привычных ориентиров.
Уничтожая «кухню» не на словах, а на деле, на новых, укрупнившихся единицах общественного бытия — заводах и фабриках — устраивались громадные столовые, где трудящиеся должны были питаться коллективно. Символический характер таких массовых обедов восходил к античным пирам — широким трапезам, во время которых должно было происходить причастие божественным духом братства.
Брак, по мысли Коллонтай, предназначен вовсе не для того, чтобы увязать в быту. Свободный от кухни, он представляет собой летучий союз, основанный на взаимной приязни, с уходом которой прекращаются и взаимные обязательства.
А как же дети? А детей должно воспитывать государство! — и здесь-то эта волшебная теория и терпит самое сокрушительное положение. Свобода ценой детдома, и не одного, а целой сети, покрывающей страну.
Столкнувшись несколько раз с беспризорниками Гражданской войны, один из лучших друзей советского детства и юношества Корней Чуковский горячо поддержал мысль Коллонтай о заключении сирот в специальные лагеря с жестким режимом — вот до какой степени падения докатилась тогда русская гуманистическая мысль!
Но ответьте себе на один вопрос: та самая кухня — разве только для двоих? И что есть то самое «тепло домашнего очага», кухонное тепло? Только ли батареи центрального отопления?
Кухня, на которой хлопочут мать, бабушка, лампа, плита, кастрюли, чайник — готовы ли были бы вы отказаться от всего этого, вытравить из памяти и быта навсегда этот трансформировавшийся образ родной пещеры?
«Красный» быт, развейся он до своего логического конца, угрожал сокрушить все семейные начала разом. Работники не только ели бы вместе, но и спали бы в подобиях даже не больничных палат, а ночлежек, нося вместо имен безличные номера. И те же самые механистические тенденции несли в себе технологически передовые страны — Америка и Европа тех лет. Отрыв их от традиционной цивилизации до сих пор непреодолим и провоцирует, например, кровавые конфликты в Азии.
По крайней мере, Коллонтай же считала, что дни семьи сочтены.
Ее систематический оппонент в крайностях Владимир Ульянов-Ленин подчеркивал направленность нового советского законодательства в области семейного права на освобождение женщины и ребенка, на защиту их прав: «Наши законы не освящают лицемерия и бесправного положения женщины и ее ребенка, а открыто и от имени государственной власти объявляют систематическую войну против всякого лицемерия и всякого бесправия».
Но…
Первым советским гражданским браком, далеко не по совпадению, считается союз Александры Коллонтай и Павла Дыбенко, продолжавшийся с середины марта 1918 года по 1923 год.
Это до крайности характерная история: прожившая странно долгую для тех сумасшедших времен жизнь «валькирия революции», стихийная и сознательная бунтовщица против всего устаревшего, то есть мешавшего лично ей и таким, как она. Присмотревшись, можно убедиться как в абсолютной искренности Коллонтай, так и в ее природном имморализме с оттенком пошлости почти инфернальной.
В мемуарах о конце своего первого в истории России гражданского брака Коллонтай запишет:
«…Мучительно-повторное объяснение между мной и мужем происходило в саду. Мое последнее и решительное слово сказано:
— В среду я уезжаю в Москву.
Ухожу… от мужа навсегда. Он повернулся ко мне спиной и, молча, зашагал к дому. Четко прозвучал выстрел в ночной тишине удушливой ночи. Я интуитивно поняла, что означает этот звук и, охваченная ужасом, кинулась к дому… На террасе лежал он, мой муж, с револьвером в руке… Павел лежал на каменном полу, по френчу текла струйка крови. Павел остался жив. Орден Красного Знамени отклонил пулю, и она прошла мимо сердца».
Дворянка, дочь генерала и простой матрос из крестьян. На момент их встречи ей было 45 лет, ему 28.
В мае 1917 года молодого человека анархических убеждений, матроса, скрывавшегося поначалу от призыва, избрали председателем высшего выборного коллектива военных моряков — Центрального комитета Балтийского флота (Центробалта), а потом — одним из четырех членов совета по военным и морским делам, то есть наркомом (министром). Коллонтай же вошла в правительство наркомом государственного призрения — социального обеспечения. Не стоит приуменьшать — может быть, именно их нескрываемая страсть придала молодой революции той жизненной силы, за которой потянулись людские сердца (не умы!).
Коллонтай посвятила себя движению за равноправие женщин. Именно ее усилиями были приняты те самые два важнейших декрета — о гражданском браке и об упрощении процедуры развода. Благодаря Коллонтай аборты перестали считаться преступлением. Декрет от 18 ноября 1920 года предписывал производить аборты под строгим медицинским контролем.
В 1923 году, вскоре после окончания Гражданской войны, началась разработка нового семейного кодекса, в 1925 году его выносят на всенародное обсуждение и спустя год принимают. Согласно кодексу, фактические отношения мужчины и женщины почти приравнивались к зарегистрированным, что потом полностью подтвердила судебная практика.
Планку брачного возраста для женщин подняли на два года, и он стал единым для всех — 18 лет, а расторжение брака в суде было отменено совсем: он теперь расторгался прямо в органах ЗАГС, причем без вызова второго супруга — ему только сообщалось о факте развода.
Запись об отце внебрачного ребенка производилась по заявлению матери, и никаких доказательств от нее не требовалось. Отцу лишь сообщалось о такой записи и предоставлялось право обжаловать ее в суде в течение одного года.
По этим облегченным правилам страна жила почти 20 лет.
Справилась ли валькирия революции со своей личной жизнью, разрешив остальным женщинам то, что разрешила себе самой? Коллонтай умерла в преклонном возрасте, чуть не дожив до 80 лет, совершенно одинокой.
Еще при ее жизни, в 1936 году, в СССР был принят новый семейный кодекс, запрещавший аборты; государство стало бороться за укрепление семьи: «свободную любовь» заклеймили как антисоциалистическую…
Но вот младенческий период развития СССР постепенно скрывается за холмами, и вслед за укреплением государственности в еще военном 1944-м принимаются неожиданно жесткие указы: о запрещении установления отцовства детей, рожденных вне брака, и о признании брака как существующего только у зарегистрированных пар.
С 1944 года в СССР снова разводят только по суду — заявление с разъяснением мотивов подается в народный суд, после чего в местной газете публикуется объявление о возбуждении разводного дела. Народный суд рассматривает дело и пытается супругов примирить.
Что же это было за время? Легко представить: половина мужчин на фронте, семьи разорваны пополам, долгая разлука провоцирует фронтовые романы (фактических жен, привезенных с фронта, уничижительно зовут ППЖ — походно-полевыми). Коротко говоря, моральный климат СССР после четырех фронтовых лет нуждался в государственном вмешательстве.
Разумеется, Сталин не мог оставить такие вопросы без внимания: фронтовикам, почувствовавшим себя после большого европейского похода вольными, как некогда русская гвардия, одолевшая Наполеона, следовало сделать внушение, и оно было сделано. Далее в семейном законодательстве Союза происходили лишь изменения к сторону заморозки традиционных ценностей. На уступки времени в духе «сексуальной революции» оно так и не пошло: стремительно растущий возраст правительствующего синклита не располагал к восприятию новшеств.
В 1968 году, при Леониде Ильиче Брежневе, впервые принимается общесоюзный семейно-правовой акт «Основы законодательства о браке и семье СССР и республик», через год — Кодекс о браке и семье РСФСР.
В соответствии с этим кодексом признавался только зарегистрированный брак, а фактический никаких правовых последствий не порождает.
Основанием к разводу начал считаться «непоправимый распад семьи» — сложное, если посмотреть внимательно, правовое понятие, признаками которого выступали неприязненные отношения, отсутствие взаимопонимания и взаимопомощи, а местами и раздельное проживание, которое нужно было доказать.
При отсутствии у супругов несовершеннолетних детей или споров по поводу имущества развод по взаимному согласию производился в органах ЗАГС.
Семейный кодекс Российской Федерации был принят при Борисе Ельцине 8 декабря 1995 года и вступил в силу с 1 марта 1996 года.
Теперь настали времена небывалые: для заключения церковного брака требуется подтверждение, что заключен брак гражданский!
По крайней мере, большинство российских религиозных конфессий именно этого и требует — свидетельства о браке.
Но Семейный кодекс РФ не содержит термина «гражданский брак». В СК РФ только сказано: «Признается только брак, зарегистрированный в органах записи актов гражданского состояния». Таким образом, в настоящее время в России «гражданский брак» — понятие семьеведческое, а не юридическое.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.