1. Память как отношение к прошлому.

1. Память как отношение к прошлому.

Уже автор первого специального трактата о памяти, Аристотель, все время подчеркивал, что память относится к прошлому, к бывшему, и специфическое отличие памяти от воображения видел в том, что память — не простое обладание образом, но «обладание образом как подобием того, чего это образ». Свой взгляд на память он иллюстрировал примером, как нарисованное животное может быть рассматриваемо и как живое, и как «подобие». Таким образом, по Аристотелю, о памяти можно говорить только тогда, когда не только имеется образ, но имеется сознание, что этот образ — копия раньше бывшего впечатления.

Аристотель, говоря о памяти, обыкновенно имел в виду зрительно-образную память, и потому его утверждение относится главным образом к ней. Что касается аффективной памяти, то здесь, наоборот, почти никогда не бывает отношения к ожившему чувству как к подобию раньше пережитого чувства. Когда напуганный в детстве собакой субъект с тех пор, при встрече с собакой, пугается, он редко осознает, что этот его испуг связан с прежним испугом; больше того, он может забыть даже, что когда-то его испугала набросившаяся собака, и относится к теперешнему испугу или как к «непонятному», «необъяснимому», «бессознательному», или придумывает для него неверные, фантастические объяснения, цель которых — рационализация, так сказать, «разумное» обоснование этого в сущности необъясненного чувства. Отсутствие отношения к этому чувству как подобию раньше пережитого, раньше бывшего чувства дает основание говорить в данном случае о бессознательном страхе, вообще бессознательном чувстве.

Отношение к фобиям, симпатиям, антипатиям и т. п. как аффективному опыту настолько редко, что, как мы видели в главе «Память и чувство», даже многие специалисты-психологи отрицают существование аффективной памяти, несмотря на ту огромную роль, которую играет аффективный опыт в нашей повседневной жизни.

Но, даже если признать открытым вопрос о существовании аффективной памяти, все равно, то же, но только в более ослабленном виде можно наблюдать по отношению к обонятельным образам. Вот для иллюстрации два примера из опытов Геннинга.

Испытуемый К. получил во время сеанса в обе ноздри Asa foetida и жасминное масло. Вечером около 9 часов (стало быть, спустя б часов) он замечает: «Когда я лежал на кушетке и ни о чем не думал, вдруг устремились на меня всякие запахи, сначала вообще, а затем я мог все же ясно узнать жасмин и лук. Тщательное обследование показало, что комната и одежда не пахнут». В опыте оба запаха не были разобраны испытуемым, несмотря на то, что впоследствии он их узнал.

Испытуемая Л. получила во время опыта очень слабо пахнущую твердую мастику. «Примерно спустя час по дороге домой меня преследовал этот запах в гораздо более сильной степени, чем раньше, когда я воспринимала его, и вечером он постоянно все снова возникал. На следующий день, во время преподавания, запах снова возник совершенно непосредственно и ясно и побудил меня к обследованию — может быть, кто из детей пользовался сходно пахнущими духами»[ 69 ].

Здесь нет вначале отношения к эйдетически репродуцированным запахам как к следам бывших запахов. Это отношение устанавливается лишь позже посредством проверочных действий и воспоминания-мысли о бывшем опыте. Таким образом, здесь есть репродукция, но памяти, как ее определил Аристотель, здесь нет или почти нет.

Но даже в области зрительных образов не всегда бывает отношение к ним как к образам того, что объективно в данный момент в данном месте не существует. Больше того, такое отношение часто не бывает, когда выступает на первый план деятельность более низкого нервного уровня, например во сне (сновидения) или в тяжелых психических болезнях (галлюцинации). Поэтому эти состояния правильно называются бессознательными.

Несколько лет назад я был тяжело болен крупозным воспалением легких. Из болезни я запомнил одно видение: в узком промежутке между кроватью и стеной я вижу несколько белых дверей, лежащих друг на друге там на полу и в то же время как бы давящих мне на грудь так, что мне трудно дышать. По выздоровлении я без особого труда осознал, какие двери видел. Это была виденная мной в раннем детстве только что окрашенная дверь, которая вследствие аффективного впечатления (меня «застращали» не запачкаться об нее) так запечатлелась, что впоследствии нередко при разных случаях, например при входе в только что отремонтированную квартиру, я зрительно вспоминал ее. Значит, у меня был репродуцировавшийся образ дверей, притом сравнительно мало трансформировавшийся (лишь изменение положения в лежащую и небольшая мультипликация) и потому так легко мной узнанный.

Но почему во время болезни я не отнесся к этому образу, как к образу прежде виденных дверей? Какое у меня тогда было отношение к этому образу? Насколько я помню, я совершенно не задумывался над несуразицами, как двери могли попасть туда и поместиться там, как, лежа на полу, они могли в то же время давить мне на грудь, притом только на левую, ограниченную, часть ее и т. д. Я не думал об этом в тогдашнем своем состоянии с 40-градусной температурой, лишь изредка приходя в сознание, да и то неполное. Я не думал, но зато, как я отчетливо помню, я видел эти двери ясно, устойчиво, как физическое тело, до известной степени плотное, и чувствовал их давление примерно так, но только в очень сильной степени, как мы чувствуем иногда «стесняющего» или «подавляющего» нас человека. Я видел-чувствовал, но никакого отношения к этому у меня не было: я только непосредственно переживал.

Центральную нервную систему справедливо называют органом отношения к внешнему миру. Только на высшем уровне этой системы возможно развитое — сознательное — отношение к нему, и развитие этого отношения имеет, конечно, свою историю. Развитие отношения к внешнему миру связано с развитием центральной нервной системы, оно подлежит особому рассмотрению. Настоящая же работа не может охватить даже чисто психологического анализа проблемы отношения к внешнему миру. В пределах ее достаточно констатировать, что на более низком уровне центральной нервной системы имеет место непосредственное переживание образа, и именно поэтому он обладает характером чувственной достоверности, почему и возможны галлюцинации.

Наоборот, отношение к образу как к образу прошлого впечатления предполагает уже деятельность высоких уровней центральной нервной системы.

Также более высокий уровень деятельности центральной нервной системы предполагает, по-видимому, сознательное отношение к трансформировавшимся образам фантазии как к образам ненастоящего. Что это действительно так, видно из того, как дети дошкольного возраста относятся к образам своей фантазии, как непосредственно переживают они эти образы. Возможно, что известную роль играет то, что образ фантазии в сущности есть не что иное, как трансформировавшийся образ воспоминания, и именно потому, что трансформировавшийся, не могущий быть отнесенным к прошлому.

Общеизвестный факт, что к детским воспоминаниям сильно примешивается фантазия, так же как и к воспоминаниям психопатов. О них можно сказать, что они больше фантазируют, чем вспоминают. Точное вспоминание даже хорошо известного — продукт не примитивного сознания. Репродуцирующийся образ, как мы видим из описанных в предыдущей главе опытов, склонен изменяться, трансформироваться и персеверируется более или менее полно только в исключительных случаях. Поэтому репродуцирующийся образ сам по себе уже имеет тенденцию искажаться. Такое, казалось бы, с первого взгляда максимально точное отражение объективной действительности, как образ, на самом деле дает неустойчивое, склонное к искажениям отражение действительности. Примитивная репродукция — в конечном счете часто фантастическая репродукция, точнее, исходный пункт фантазирования.

Но в тех случаях, когда репродуцирующийся образ персеверирует, а не трансформируется до неузнаваемости, к нему, конечно, легче отнестись как к образу. Поэтому отношение к образам-воспоминаниям как к отражениям прошлой действительности — развивается раньше, чем отношение к образам-фантазиям. Но что это отношение далеко не первоначальное, на это указывает хотя бы следующий факт: когда ребенок младше 2 лет вспоминает что-либо, то хотя он не смешивает свой образ с действительностью, т. е. не считает, что вспомянутая старая игрушка видится им сейчас здесь, но нередко он бывает убежден, что все же она действительно существует, хотя ее давно уже нет. В этом возрасте мы можем иногда наблюдать; «вспомнил — значит есть». Отсюда можно заключить, что хотя у этого ребенка уже нет непосредственного переживания образа как настоящей действительности и центральная нервная система работает уже на сравнительно высоком уровне, но нет также и вполне развитого отношения к образу как к отражению прошлой действительности.

Уточнение терминологии помогает более ясному представлению сути дела. Условимся различать термины «репродукция» и «припоминание», употребляя второй термин лишь для преднамеренного произвольно-сознательного акта репродукции. Точно так же будем различать «фантазирование» от «творческой фантазии», под последней понимая также только преднамеренный произвольный — сознательный — акт воображения. Воображением же будем называть вообще оперирование образами. Тогда, пользуясь этой терминологией, можно сформулировать следующий вывод: исходный момент в воображении — репродукция, но репродуцировавшийся образ изменяется, трансформируется, и репродукция переходит в фантазирование, причем лишь постепенно вырабатывается сознательное отношение к образам репродукции и фантазирования.

Лишь с того момента, когда есть отношение к репродуцированному образу как к отражению прошлой действительности, можно говорить о памяти в аристотелевском смысле этого слова. Как мы видим, это бывает в онтогенезе приблизительно к 2 годам. Но именно только с 2 лет, по данным Штерна, начинается «свободное воспоминание», как он выражается, или припоминание, как мы предпочитаем выражаться. Когда имеется отношение к репродуцированному образу как к отражению прошлого, тогда нетрудно уже прийти к тому, чтобы пользоваться репродукцией для того, чтобы утилизировать отражающие прошлую действительность образы. Но все это такой огромный шаг вперед, который оказался возможным только для человека, да и то не сразу. Припоминает только человек, и только для него посредством этого воспоминания существует прошлое, история.