10 Исследование горя

На пути исцеления, который ведёт в сердце, человек часто ощущает необходимость исследовать своё горе. Горе – это сплав защит вокруг сердца, подобных путам. Как огня, ум страшится потери того, что он считает для себя самым ценным. Когда ум мёртвой хваткой держится за горе, простор сердца часто кажется чем-то невероятно далёким и труднодостижимым.

Некоторые люди убеждены, что не испытывают горя. Это ещё одна сторона нашего косного отрицания и самозащиты. Иные, помимо этого, могут сказать: «Я никого не терял – почему я должен горевать?» Если бы всё было так просто.

Большинство воспринимают горе как временное чувство печали, но горе проявляется на гораздо более тонком уровне. Каждый из нас испытывает чувство горя. Судя по всему, у каждого есть свои претензии по отношению к жизни, свои нерешённые ситуации. Незавершённые ситуации прошлого, наша собственная неполноценность, изматывающая рефлексия – вот основные темы незаконченной симфонии томящегося ума.

Наше горе проявляется в виде самоосуждения, страха, чувства вины, злости и обвинения других. Это упорная жестокость по отношению к себе и миру, в который мы едва ли позволяем себе погрузиться. Наше горе – это страх утраты, страх неизвестности, страх смерти. Горе – это следы от верёвки, остающиеся, когда то, к чему мы были сильнее всего привязаны, оказывается недоступным, – до него не дотянуться жадными руками.

Если рассматривать горе на самом базовом уровне, то можно увидеть, что оно проявляется в склонности ума к привязанности, цеплянию, отвержению и осуждению. В чувстве, что «чего-то не хватает», жаждущем изменений.

Когда мы начинаем направлять энергию прощения на себя и на других людей, в сознании могут раздаваться голоса, пытающиеся воспрепятствовать подобной отдаче и принятию. Эти голоса говорят о нашей никчёмности и бесполезности. В такие моменты мы ощущаем, что отделены от самих себя, что отрицаем многочисленные фрагменты ума и почти не позволяем проявляться своей сердечности. Мы удивляемся, глядя в кривое зеркало своих представлений о себе, почему в нём отражается нечто настолько искажённое, неприемлемое, нецелостное и непривлекательное.

Но даже с горем можно работать. Когда мы принимаем боль ума в сердце, появляется место для милосердного исследования. Тогда, вместо того чтобы постоянно оценивать своё отражение, мы начинаем наблюдать и по-настоящему видеть самого смотрящего. Мы наблюдаем за наблюдателем. Мы начинаем видеть глазами первооткрывателя. И с чуткостью прикасаясь к тяжести горя, накопившегося за многие годы, на которое мы так долго реагировали с отвращением и неприязнью, мы изучаем неисследованную территорию между умом и сердцем. Тогда мы со вздохом принятия признаём, что очень часто не доверяли собственным чувствам. Изучая, что именно мы чувствуем, вместо того чтобы анализировать причины своих чувств, мы находим извилистые тропы своего горя и неразрешённых проблем, остовы многочисленных мгновений жизни, которые оказались выброшенными на её обочину. И темнота тысяч мгновений беспомощности и бесполезности освещается ясным и милосердным вниманием. То, до чего, как казалось раньше, невозможно дотронуться, нежится в объятиях прощения и сострадания, и защиты начинают растворяться. Путь, ведущий к сердцу, становится прямым и ясным, и мы начинаем сознавать, что исследование нашего горя, путей страданий прошлого, прокладывает путь для радости. Люди, которые глубже всего знакомы со своими болью и горем, одновременно являются самыми беззаботными и исцелёнными существами из всех, кого мы знаем.

Вглядываясь в зеркало представлений о себе, мыслей ума о самом себе, мы больше не стремимся найти некую устойчивую сущность, некого неизменного «меня» или нечто «моё». Мы не уклоняемся от природы непостоянства, которая непрестанно порождает тончайшие трещины на образе нашего многострадального «я». Мы видим, что в своих попытках сохранить его целостность, управлять происходящим, мы только усиливаем свои несчастья. Проявляя подлинную готовность сдаться, отпустить всё, прислушаться к пока ещё тихому внутреннему голосу, мы позволяем фасадам обрушиться. Мы со всей искренностью открываемся своему горю, побуждая его раскрыться в своей глубочайшей сути. Так мы обнаруживаем то, что лежит за пределами бесконечной привязанности: исцеление и разрешение нерешённых ситуаций самого тонкого характера.

Один мужчина, страдавший раком на поздней стадии, заметил, что благодаря своим попыткам исцелиться, он научился выглядеть так, будто чувствует себя хорошо, но вовсе не стал чувствовать себя хорошо. По его словам, всю свою жизнь он притворялся, что не болен. Он рассказал, что заметил боль в груди прямо над сердцем, которая усиливалась, когда он занимался медитацией на проживание горя и сосредоточивался на своей опухоли в желудке. Однажды, когда боль в сердце стала ощущаться особенно сильно, он решил обратиться к ней напрямую. Он заговорил с ней и спросил, давно ли она живёт в его теле. К его удивлению, боль ответила: «Я с тобой всю твою жизнь. Но только сейчас ты впервые обратил на меня внимание». Проблемы с желудком заставили его прикоснуться к болезненным ощущениям, которые присутствовали в его жизни, но никогда не становились осознанными. Он начал разговаривать с этой болью как со своим единственным ребёнком, относиться к ней с любящей добротой, в его сердце появилось место для этой боли. Тогда он заметил, что боль становилась тем слабее, чем с большей открытостью ему удавалось её принимать.

Многие люди замечают корреляцию между телесной болью и привязанностями ума, которые препятствуют движению к сердцу. Для тех, кто обнаружил связь между телесной и душевной болью, исследование горя становится практической техникой, ведущей к ослаблению неприятных ощущений и способствующей исцелению.

Одна наша подруга, которая в течение нескольких лет периодически страдала от острых болей, вызванных раздробленным позвонком, который защемлял нервные окончания, идущие к её рукам, рассказала нам, как, благодаря исследованию своей боли, ей удалось войти в контакт с горем, которого она раньше никогда не сознавала. Она часто просыпалась ночью от боли; как-то раз в три часа утра она проснулась и выругалась на свою боль: «Чёрт возьми! Опять болит!» Однако в ту ночь она решила, что не будет проклинать свои страдания, а отнесётся к ним с новым чувством, обратится к ним со словами доброты и заботы.

Спокойно беседуя со своей болью, которая всегда казалась ей такой недоступной, неподвластной изменению, она увидела глаза умирающего от голода ребёнка – глаза, которые очень часто можно увидеть по телевизору или на плакатах компаний, призывающих накормить нуждающихся во всём мире. Тогда, во вспышке озарения, она увидела связь между этой прежде неприкосновенной болью и чувством беспомощности, которое она испытывала перед лицом необъятности мирового страдания. Она ощутила связь между своей усиливающейся болью в спине и всеми страданиями мира, которые она не могла облегчить. Она увидела, что её отношение к собственной боли каким-то образом отражало чувство бессилия, которое она переживала в связи с тем, что ежедневно от голода умирают десятки тысяч детей. И она осознала, что на самом деле у неё есть возможность что-то изменить.

Так, каждое утро, в какое бы время она ни просыпалась, наша подруга шёпотом обращалась к своей боли: «Доброе утро, дорогая, как ты поживаешь сегодня?» Она разговаривала с ней с любящей добротой, сознавая необходимость держать баланс – не побуждать боль остаться, но и не отталкивать её. Она приветствовала её так, как приветствуют коллегу за завтраком. Не желая, чтобы периодическая боль превратилась в хроническое недомогание, она не относилась к ней так, будто это любовь всей её жизни; напротив, она позволила любви, наполняющей её жизнь, охватить собой всё без исключения. Боль стала для неё инструментом, с помощью которого она развивала сострадательную сосредоточенность на судьбах мира. С чувством прощения и милосердия сосредоточиваясь на мировом страдании, она почувствовала, что ко всякой телесной боли можно отнестись с любовью. Тогда она позволила боли в своём теле, боли мира пребывать в её сердце. Это исследование глубинного горя побудило её заняться длительной практикой служения всем людям, с которыми ей доводилось встретиться. В последующие годы она уже не столько придерживалась определённых взглядов на жизнь, сколько подтверждала свои взгляды собственной жизнью. Теперь чаще всего она слышит в свой адрес в качестве комплимента такие слова: «Спасибо за то, что ты есть».

Преимущества работы, направленной на глубокое понимание природы нашего горя, невозможно переоценить. Один наш знакомый, узнав, что у него рак губ и щёк, заметил: «Мне кажется, после смерти моей дочери я просто не знал, что делать со всеми своими переживаниями. Мне всегда говорили, что нужно держаться молодцом и крепиться, поэтому я подавлял свои переживания. Я полагал, что гоню прочь мысли о ней, чтобы не потерять лицо, но, посмотрите-ка, что из этого вышло». Он сказал, что всегда, когда он смотрел в зеркало, воспаления на лице становились для него напоминанием о том, что он должен снова впустить дочь в своё сердце, снова ощутить связь с ней. Когда он начал разговаривать с дочерью от самого сердца, принимая громадную боль разлуки с нею, по его словам, он столкнулся «с огромной печалью, с обширным пластом непрожитой жизни».

За последние восемнадцать месяцев благодаря работе с горем он обрёл открытость, которая прежде казалась невообразимой. Сохраняя открытость сердца в аду, он обрёл исцеление. При этом его злокачественный образ себя, который не давал ему переживать горе, несколько потускнел. «Теперь моё лицо не болит, когда я улыбаюсь или плачу, и мы вместе с Бет можем просто сидеть, как раньше, в лесу за нашим домом и вместе наблюдать за птицами». Он говорит, что способен наблюдать свой гнев или страх перед горем так же, как они безмолвно наблюдают за оленем, щиплющим листву на кустарнике. Теперь, когда его усилиями в сердце появилось место для горя, он понимает, что он сам, его жена, дети, друзья и мысли о погибшей дочери – «лишь создания Божьи, которые появляются, чтобы ненадолго побыть вместе, чтобы напомнить друг другу о том, что каждый из них – бесценен».

Практика медитации на проживании горя, интенсивная работа по обретению открытости сердца в аду, оказалась для него полезнейшим инструментом. Отыскивая точку чувствительности, связанную с горем, человек тем самым находит и точку чувствительности сердца. Опять же наше величайшее страдание открывает перед нами возможность нашего величайшего освобождения. Нет места, куда нужно прийти. Мы непрестанно туда прибываем. Вся работа осуществляется в моменте, где всё «именно так», как сейчас.

У каждого из нас есть своё горе, требующее исследования: горе из-за несовершенства, из-за того, что мы не обладаем желаемым, из-за потери лица или, быть может, личины, отчаяние из-за того, что у нас нет никакой власти над зыбучими песками непостоянства, над переменчивыми ветрами в неизведанной вселенной. Горе, связанное со смертью друзей. Потеря домашнего животного, питомца, который был для вас почти как ребёнок. Переезд хороших друзей и возобновление страданий прошлого. Горе – в каждом моменте, где вас не любят. Горе из-за того, что миллионы людей эксплуатируются власть имущими. Из-за того, что половина мира засыпает голодной. Из-за непостоянства тела. Из-за утраты веры. Это всё, что можно написать в колонке Б: утомлённость миром, усталость от борьбы, потеря любви, беспечность определённых действий, которые скапливаются на сердце. Это повседневное несчастье, наши неразрешённые проблемы, наш ежедневный уход от жизни. Это всё, что остаётся непрожитым в бесценном «именно так».

Однако часто нам требуется пережить утрату любимого человека, чтобы увидеть это горе, которое всегда живёт в нас. Однако, даже переживая сильное горе из-за смерти близкого человека, мы чувствуем, что несчастье – не новое для нас явление. Горе – это просто старый ум, который мы раньше не ощущали с такой интенсивностью.

Древние стражи, охраняющие наш образ себя, препятствия на пути к сердцу, становятся явными, как белый день. Страх, самоосуждение, тяжесть тела, полного сомнений, чувство вины и гнева из-за многочисленных упущенных моментов, чувство неудачи, тревоги, ненависти, ужаса и беспомощности всплывают на самую поверхность сознания, чтобы явиться во вспышке щемящих душу переживаний. Ни одно из этих качеств или переживаний не является новым, хотя немногие из них прежде проявлялись с такой силой. Мы признавали лишь малую часть своего повседневного горя.

В переживании глубокого горя или утраты мы снова открываем для себя – на этот раз с полной уверенностью – несчастье, которое всегда носим в себе, повседневное горе, которое наполняет собой и ограничивает нашу жизнь. Порой это повседневное горе называют тревогой. Некоторые переживают его как ревность, другие – как национализм и ксенофобию. Но оно неизменно сопровождается глубоким чувством изоляции и отделённости. Это обыденная суженность восприятия, из-за которой мы очень мало непосредственно участвуем в жизни. Это извечная зависть и осуждение, это ежедневное чувство утраты. Это жажда возвращения к Богу.

Здесь я хотел бы добавить, что многие люди, с которыми мы беседуем, склонны ставить знак равенства между смертью и Богом. Смерть – это не Бог. Возвращение домой – это не то, что мы можем совершить лишь после смерти, мы можем вернуться туда прямо сейчас, в каждый миг, которому мы открыты. В той мере, в какой мы сейчас наслаждаемся светом, мы будем переживать его и в смерти. Смерть – это не Бог; ведь и магический трюк не является волшебником. И подобно тому, как волшебник может после демонстрации трюка раскрыть его секрет, возможно, после смерти мы сможем обрести понимание самой её загадки. Когда этот «трюк», смерть, перестаёт быть для нас загадочным, смерть позволяет нам более чутко вглядеться во врата, которые ведут в саму тайну. Бог не есть некая отдельная сущность или личность, это таковость каждого момента, лежащая в основе всего реальность. Как рождение, болезнь или старость, смерть – лишь ещё одна веха на нашем пути. В сущности, подобно рождению, болезни или старости, смерть – это универсальное свойство, в ней нет ничего необычного. Она является столь же общей для всех, как и Бог, сокрытый в каждом мгновении.

Кабир пишет:

Если ты не освободишься от пут при жизни,

Неужели ты думаешь,

Что после смерти это сделают за тебя духи?

Мысль, будто душа поднимается к блаженству

Лишь потому, что гниёт тело, —

Всего лишь выдумка.

То, что ты обретаешь сейчас, обретёшь и потом.

Если сейчас у тебя ничего нет,

В конце у тебя останется лишь пустое жилище в Городе смерти.

Если сейчас ты соединяешься в любви с божественным,

В следующей жизни твой лик будет излучать безмятежность.

Поэтому прошу вас, не путайте смерть с божественным. Не ищите свою истинную природу где-либо ещё. Не воспринимайте её как нечто вас ожидающее, напротив, осознавайте её как возможность, вечно присутствующую в каждом мгновении. Если сейчас мы не изучим это горе – эту тоску по возвращению к Богу, мы вечно будем искать исцеления и не находить его. Смерть – это не возвращение домой. Наш дом, наша истинная природа – это сердце. Бог – это «именно так», это обширный простор нашей исконной природы, сияющей и целостной, это сердце мгновения.

Горе скрывается под разными масками. Это не одно-единственное состояние ума, но, скорее, обобщённое обозначение своеобразного процесса. Во время ретрита, посвящённого осознанной жизни/осознанному умиранию, по окончании исключительно интенсивного утреннего семинара по анализу горя к нам подошли несколько людей, чтобы поделиться своими переживаниями. Первый из подошедших выглядел весьма взволнованным, он сказал: «Я не чувствую горя и печали из-за смерти моего отца. Я ужасно злюсь». Следующая женщина, которая к нам обратилась, сказала: «Я не испытываю горя, я чувствую беспокойство». А вот слова другого человека: «Эх, не знаю, можно ли назвать это горем, но, конечно, я чувствую себя потерянным». Женщина, которая подошла после него, сказала: «То, что я чувствую, нельзя назвать горем, это чувство вины». Ещё один человек говорил о чувстве стыда, а следующий рассказал нам о глубоком сомнении в себе, которое возникло после самоубийства его брата. Все эти люди чувствовали, что «переживают горе неправильно», но в каждом случае этот процесс обладал индивидуальным характером. Все эти люди выражали качества ума, которые постоянно препятствовали обретению ими более глубокой открытости. Для большинства людей «горе» – это, скорее, слово, которое используется для описания чувства подавленности утратой, чем определение тех многочисленных настроений, которые входят в этот совершенно естественный процесс. Все их чувства, все их состояния ума были проявлениями горя. Нельзя «переживать горе правильно», можно лишь присутствовать в том, что есть, – настолько полно, насколько возможно в данный момент.

Мы ожидаем, что наше горе будет чем-то особенным. На самом деле это переживание с нами так же давно, как и наше представление о себе, и столь хорошо знакомо нам, что, в сущности, мы часто не осознаём его присутствия, когда оно нас касается. Горе было с нами всю нашу жизнь, но мы впервые признаём его только под давлением ощутимой утраты. Возможно, если бы мы быстрее сознавали своё повседневное горе, нас бы так не переполняли все эти столь долго отрицавшиеся нами переживания. Открываясь малому горю, малым утратам, малой смерти, мы освобождаем пространство для большего горя, утрат, большей смерти. Когда в нашем сердце появляется место для меньших привязанностей, мы развиваем силу и присутствие для встречи с б?льшими.

Ни один из нескольких тысяч человек, с которыми мы работали и которые находились в процессе переживания глубокого горя, не сказал, что переживание горя было для него чем-то совершенно новым. Всё та же знакомая печаль, только более глубокая. Всё тот же гнев, то же разочарование, та же тревога. Новое, по всей видимости, заключалось лишь в том, что эти чувства с огромной силой наполняли сознание и не могли больше отрицаться.

Так или иначе, в борьбе со всеобщим повседневным горем мы обрели над ним власть – и это подчинение на самом деле является его погружением в бессознательное. Мы научились справляться с горем. Это значит: «Я не буду испытывать слишком сильных чувств, пока это не начнёт причинять мне слишком сильной боли». Во многом это компромиссное решение.

Однако когда мы переживаем некую утрату, которую просто невозможно вытеснить, когда умирают наши родители, муж, жена, возлюбленный или возлюбленная, когда мы сталкиваемся со смертью собственных детей, лучшего друга, когда наше собственное тело затрагивают болезни и увядание, боль, которую мы так долго носили в себе, становится невозможным игнорировать. Чувство изолированности, сомнения или страха, которые часто заставляют нас отстраняться от жизни и прятаться на безопасной территории, переживаются во всей их болезненной полноте.

Горе – это процесс, это не одна-единственная эмоция, такой эмоцией не является и гнев, страх или сомнение. Это лишь неточные обозначения, которыми мы пользуемся, чтобы одурманить себя и уйти от оглушительного объёма работы, которую необходимо проделать, боли, страха и сожаления, остающихся неисследованными. Однажды вечером один человек спросил у меня: «Нужно ли мне избавляться от моего гнева, чтобы добраться до переживания горя?» Гнев и есть наше горе, и пока мы не признаем и не исследуем его, нам, возможно, будет трудно добраться до чувств, лежащих за его пределами. Некоторые люди, быть может, не смогут пережить поток состояний и настроений, сопровождающих их опыт горя, пока не исследуют гнев, который ощущают по отношению к ушедшему из этого мира человеку. Неисследованный гнев может изолировать человека от более глубоких уровней переживания горя – точно так же, как этот гнев всегда не позволял ему глубже пережить ту личность, которую человек оплакивает.

На самом деле чувство, будто вы переживаете горе не так, как нужно, будто вы отделены от своего несчастья, – это и есть само горе. Это чувство отделённости от самих себя и от других людей, лучшее название которому – «горе».

В своём исследовании природы ума мы вскоре понимаем, насколько сильным в нас является это чувство отделённости. Именно в этих переживаниях изолированности, которые испытывает наше воображаемое «я» в своём отождествлении с этим телом, с этим умом, наиболее ярко проявляет себя наше повседневное горе.

Когда мы начинаем признавать в себе это обыденное чувство отделённости от того, что мы больше всего любим и с чем мы так страстно хотим соединиться, мы начинаем освобождаться от горя и боли, что вечно камнем лежали у нас на сердце.

Когда человек сообщает, что не может войти в своё горе, возможно, он хочет этим сказать, что не может открыться своему гневу, страху, своим сомнениям. Он изгнал из своего сердца так много частей себя, так долго пытался совладать со своим умом, что теперь, со смертью любимого человека, оказался просто подавлен подобными чувствами, и в них едва ли есть место для исследования и переживания – для того, чтобы история горя могла выйти на поверхность.

Признание этого давнего страдания – первый этап исцеления в ходе переживания горя. Мы не можем больше отрицать реальности того, чего мы долго не сознавали, и, как во всяком исцелении, первым шагом к этому является принятие. Благодаря исследованию углубляется наше принятие. Страх, который всегда стоял на страже этих тяжёлых эмоций, не позволяя изучить их, теперь становится объектом исследования и выступает проводником на новую территорию. Страх становится союзником, который шепчет, что мы приближаемся к своим границам, к неизведанным глубинам, к пространству, где происходит рост. Обнаруживается, что мы ещё не научились открываться чувству одержимости, терять контроль, выходить за пределы этой столь привычной для нас боли. Поэтому мы продолжаем исследовать своё сопротивление жизни, своё давнее горе, из-за которого наше восприятие так сильно потускнело, а наш опыт стал ограничиваться лишь привычными тропами молчаливого страдания. Когда мы испытываем горе, мы в буквальном смысле прозреваем, начиная видеть собственную слепоту.

Именно на этом этапе осознания, понимания и постепенного принятия того состояния, в котором мы находимся, мы больше всего нуждаемся в чуткости. Именно благодаря чуткости мы можем просто чувствовать то, что чувствуем, – это сострадание, в котором мы позволяем всему происходить своим чередом. Не спеша и проявляя большую осторожность, войдите в тёмную ночь ума, переживающего утрату, любую утрату, с которой мы соприкасаемся в каждом отдельном случае. Непосредственно взаимодействуя с горем, мы очень ясно понимаем – возможно, яснее, чем во всех других ситуациях, что обладаем способностью исцеляться от прошлого. Каждая утрата даёт нам великолепную возможность исцелиться от любых потерь. В каждой утрате воссоздаются все утраты, предшествовавшие ей.

Наше горе – это хранилище утрат, вместительный резервуар, где хранятся, не получая разрешения, все наши прошлые утраты и нынешние заблуждения. Часто из этого глубокого подземного бассейна утрат всплывает чувство беспомощности и, возможно, безнадёжности. Наше горе истощает нас и наполняет нас чувством, будто мы живём лишь наполовину и не способны полноценно исцелиться.

Мы часто спрашиваем себя: ощущал бы человек то «разбавленное» страдание, которое мы зовём переживанием горя, если бы оно не таило в себе осадка прошлых несчастий? Дело не в том, что мы не скучали бы по любимому человеку; мы просто избежали бы встречи с посредником-умом и направились бы прямо к сердечному переживанию вечной связи.

Горе способно открыть нам глаза на ограниченность, что всегда была нам присуща. В процессе осознания боли мы можем открыться самой жизни, не взирая на укоренившееся сопротивление неприятным переживаниям. Мы можем растворить прежнюю отдельность в великой целостности и принять страдания прошлого, отпустить их без привязанности или подавления. Благодаря этому очищается путь, позволяющий заново войти в жизнь, – открытость, неотчуждённость, благодаря которым исцеление может обрести небывалую глубину. Это означает, что мы встречаем происходящее «именно так» с милосердием и осознанностью, осознавая, что не нужно ничего менять; скорее, нужно привносить милосердие и осознанность в настоящее, чтобы оно могло стать таким, какое оно есть.

Когда мы разрешаем себе переживать чувства, возникающие из-за утраты любимого человека, мы, без сомнения, замечаем чувство отдалённости от него или неё. Первый этап горя характеризуется переживанием разлуки, чувством того, что любимого человека нет рядом, его отсутствия. В этом переживании разлуки можно заметить качество, которое не было привнесено лишь в связи со смертью этого человека, но, скорее, связанное с чувством отдельности, которое присутствовало всегда, на протяжении всей жизни. Многие люди говорили нам следующее: «Не уверен, о чём я горюю: об отсутствии человека теперь или о моём отсутствии раньше». Наши чувства в связи с разлукой и являются этим самым чувством отдельности.

Во многих отношениях горе в его изначальном воздействии соединяет нас с областью, где разлука присутствовала всегда; оно погружает нас в ум, на тот уровень, где мы больше думали об утраченном человеке, чем переживали его. К примеру, переживая горе при утрате своего ребёнка, мы можем непрестанно представлять, что никогда не увидим, как наш ребёнок растёт, как он женится/выйдет замуж, что у нас не будет внуков. Если мы утратили возлюбленного, мужа, детей, близкого друга, то можем чувствовать, что не сможем принимать участие в их развитии, не сможем увидеть, как они станут теми, кем всегда мечтали стать. Нас наполняет глубокое чувство лишённости и обделённости. Возможно, мы сможем увидеть, что близкие люди всегда служат зеркалом нашего сердца, что они позволяют нам приблизиться к самим себе, отражая ту любовь, которая есть в нас. Мы замечаем, что они представляют собой связь с той областью нас самих, где живёт любовь. Поэтому, когда мы теряем любимого человека, мы чувствуем глубокое горе из-за утраты связи с самими собой.

Итак, на ранних этапах исследования горя мы сталкиваемся с чувствами, связанными с разлукой, ощущением, что есть «я» и «другой». Эти чувства всегда переживаются, но редко осознаются, разве что в случаях, когда тяжёлые состояния, такие как гнев, страх, зависть или сомнение, увеличивают разрыв между сердцем и умом. Мы проходим разные уровни сожаления, вины, сомнения в себе, которые могут естественным образом сменять друг друга. Они не появляются неожиданно, напротив, мы можем наблюдать за каждым из них в его течении, позволяющем нам всё глубже вникать в суть происходящего. Мы можем увидеть, что и горе также обладает своей собственной природой, своим тембром голоса, своей текстурой, своими телесными паттернами и своими «проторенными дорожками» в уме. И сколь бы трудным это ни казалось, мы начинаем устанавливать связь со своим горем и тогда вспоминаем, что очень долго пребывали в беспамятстве, находясь взаперти в своей тесной клетке, протягивая руки сквозь прутья, почти неспособные установить контакт с другим. Видя это, мы обретаем свободу. Прошлое перестаёт непроизвольно творить будущее, и мы видим, что у нас есть возможность выбрать не только страдание. Мы признаём с глубоким чувством прощения, какое огромное милосердие к себе требуется, чтобы проживать жизнь во всей её полноте, и как сложно жить исключительно в уме и всё же суметь вдохнуть другое существо в своё сердце.

Несколько лет назад без вести пропала восьмилетняя дочь нашего друга. Целый год он был вне себя, он сходил с ума; на самом деле это означает, что он оказался вброшенным внутрь своего ума. Его захватило непереносимое чувство разлуки, бесконечной утраты, бессильной невозможности снова пережить её присутствие. Но они с женой слишком хорошо понимали, к чему может привести подобное чувство разлуки, и прилагали большие усилия, чтобы принимать эту боль с большей мягкостью. Зная, как легко такие чувства могут приводить к разрушению семьи, они понимали, что необходимо полноценно прочувствовать силу этой боли. Постепенно они впускали боль в своё сердце, не пытаясь её изменить. Они не делали попыток слишком быстро её проработать, но просто открылись для её присутствия. Они придерживались единственного метода, который работает на практике, – метода «слепого поиска» – нащупывая себя в каждом миге и позволяя наступать следующему мигу, каким бы он ни был. Они установили максимальный возможный контакт с почвой у себя под ногами. Вдох за вдохом они позволяли своему сердцу сквозь боль обретать открытость. Осознавая всю глубину разлуки, на которой так часто настаивает ум, они растворились в своём горе. Когда горе проявлялось в виде чувства разлуки, они ничего не делали, чтобы отделиться от него, но только глубже в него погружались.

Спустя полтора года после исчезновения своей дочери наш друг рассказал о том, что он чувствовал в своём первоначальном переживании горя – не только что его дочь покинула его, но и что до её смерти их разлучала жизнь – то, что он считал жизнью. «Я всегда был папой, который знает, а она – ребёнком, которому нужно учиться; сколько ролей и притворства. Но теперь я учусь чему-то иному. Я учусь переживать нечто, помимо разлуки. Я учусь тому, что мы нераздельны».

Во время пересмотра жизни, на который часто вдохновляет людей горе, наш друг отметил много моментов, когда он и его дочь были, с одной стороны, знающим отцом, с другой – невежественной дочкой. Один из них – большой, другой – маленький, один взрослый, другой – ребёнок. При этом он принимал любые чувства, которые возникали в связи с этим, с глубокой добротой по отношению к ней и к себе. Он упивался теми воспоминаниями, когда каждый из них был только сердцем, только любовью, которая выходила за пределы раздельных ролей и идентичностей и пронизывала их существо. Его отношения с другими его детьми, с женой и друзьями стали настолько трепетными, наполненными таким глубоким чувством связи, что они не пытались избавиться от боли или контролировать её, но просто делились ею друг с другом. Произошло глубочайшее исцеление, подлинное разрешение внутренних проблем. Впустив в себя боль, эти люди позволили ей полностью пропитать их; по его словам, в то время он ощутил глубокое чувство принятия самого себя, поднимающееся над переживанием разлуки со своей погибшей дочерью, и иногда ощущал нераздельность, в которой они пребывали вместе. Так начался второй этап исцеления переживаний горя. Когда ум погружается в сердце, мы больше не ощущаем разлуки, но понимаем, что всегда были и будем связаны друг с другом.

Когда он стал позволять другим проявлять заботу о нём, если было настроение, и себе проявлять заботу о других, когда это было уместно, – разрешая, чтобы ему делали массаж, когда ему того хотелось, или не разрешая, когда не хотелось, каждый миг прислушиваясь к самому себе, чтобы понять, как поступить лучше, он глубже погрузился в ту область, к которой очень долго не давал себе приблизиться. Он кричал, когда хотелось кричать, и не кричал, когда крика не было. Он позволил себе присутствовать в непрестанно меняющемся потоке чувств. Когда наступало время для игры, он играл. Когда наступало время молчать, он молчал. Он заметил, что, когда он в хорошем самочувствии, у него возникает чувство вины из-за того, что он чувствует себя недостаточно плохо; также чувство вины возникало, когда в плохом настроении он чувствовал недостаточно хорошо. Он наблюдал за происходящим с милосердием и заботой, позволяя своему сердцу раскрываться в этом. Позднее его жена говорила: «Мне почти кажется, что это лучше, чем всё, о чём я могла бы просить. Я говорю о том, что теперь мы можем переживать такие вещи. В каком-то смысле я чувствую, что мы совместно исцеляемся. Можно ли дать друг другу больше?»

Когда процесс проживания горя обретает большую глубину, а ум начинает погружаться в сердце, мы замечаем, какой потенциал таит в себе милосердная и сознательная открытость боли. На это могут уйти месяцы, даже годы. У сердца – свои сезоны, и даже когда ум входит в сердце, иногда человеку удаётся прикасаться к своей боли с заботой и нежностью, а иногда ум снова начинает вмешиваться в процесс, демонстрируя закоснелую обусловленность своих «должен», своё напряжение и жажду контроля.

Когда ум погружается в сердце, в некоторые моменты мы чувствуем, в каком единстве с близкими людьми мы пребываем и всегда пребывали. Возможно, мы даже ощутим чувство связи, которое присутствовало ещё до нашего рождения, чувство нашего бессмертного изначального единства.

Когда горе настолько глубоко погружается в сердце, что нам удаётся принять боль во всей её полноте и прикоснуться к «нашей общей божественности», выражаясь словами одной женщины, дочь которой была убита, мы исцеляемся до самой сердцевины своей жизни. Хотя временами вы ещё можете находиться в ужасном состоянии, исцеление продолжается. Мы спокойно относимся к тому, что порой почти не способны сохранять открытость, к тому, что наша открытость переменчива, что исцеление проявляется и угасает. Мы замечаем, что порой бывают минуты или целые дни, когда мы чрезвычайно открыты и переживаем глубокое чувство связи с другими, но, проснувшись следующим утром, понимаем, что путь к сердцу закрыт, – и тяжесть ощущается там, где всего несколько часов мы чувствовали обширное пространство. По мере того как исцеление раскрывает себя, черпая силы из того, что стоит выше всех прежних ресурсов, и из невообразимой нежности, в нашем сердце появляется место для нас самих, даже когда само это сердце закрыто.

На этом этапе проживания горя никто не может лишить нас этого чувства бытия. Мы неразделимы с другими, и мы осознаём, что наша связь лежит вне времени и возникла до его начала.

Возможно, трагичнее, чем потеря ребёнка или смерть близкого друга, то, как часто мы ощущаем отсутствие этого единения с людьми, с которыми делим свою жизнь.

Задача всех и каждого из нас – исцелиться от горя, разделяющего нас с теми, кого мы любим, чтобы можно было начать переживать свою целостность и делиться ею сейчас, в это мгновение.

Для многих людей исцеление, происходящее благодаря исследованию и осознанию горя, начинается лишь после утраты. Однако некоторые люди обретают глубокое понимание того, что, работая над принятием боли и страдания уже сейчас, мы избавляемся от неразрешённых проблем и позволяем каждому мигу обрести новизну и свежесть, вместо того чтобы и дальше переживать прежнюю боль, прежнее чувство разлуки и горя, которые всегда сильно сужают наше переживание жизни, самих себя и других людей.

Встречаясь с горем, присутствующим в уме, с несколько большей мудростью и прощением прикасаясь к миру горя, мы открываемся исцеляющему мигу во всей полноте жизни.