Глава пятнадцатая Перестройка

Глава пятнадцатая

Перестройка

С завершением съездов подошел к концу и период моей двухлетней политической активности. Товарищи по работе были откровенно рады, что я наконец вернулся к почти заброшенной мною лаборатории. Они не раз корили меня за бездарно упущенные научные возможности этих двух лет. Я же отнюдь не считал и не считаю сейчас «партийные» годы потерянными. Именно в этот период я научился размышлять об общих проблемах, выходящих за круг узкопрофессиональных интересов, приобрел опыт публичных политических выступлений, встретил много новых интересных людей. Было какое-то слабое предчувствие, что этот опыт еще может быть востребован.

Один из важных выводов, которые я для себя сделал, касается того, что на вершины власти как-то не попадают у нас мыслители и деятели, перед мнением которых следовало бы преклоняться. Теперь я мог без душевного трепета анализировать принимаемые властью решения и нередко заранее предвидел их печальные последствия. Комплекс неполноценности рядового гражданина перед власть имущими исчез у меня раз и навсегда.

Наука тем временем вместе со всем обществом вступила в период радикальных, но опрометчивых реформ. Начались они с приятного. Ученым в полтора раза повысили зарплату. По существу, это было первое повышение довольствия деятелям науки со времен послевоенного успешного испытания ядерного оружия. Моя зарплата возросла до семисот рублей, так что извечная проблема экономии денег у жены сразу отошла на второй план.

К сожалению, продлилось это процветание совсем недолго. Финансовый кризис уже готовил свое «безумное пиршество». Гайдаровские реформы ударили по науке сразу с трех сторон. Во-первых, подскочили цены на товары, и вчерашние небывало высокие зарплаты ученых сразу превратились в нищенские. Во-вторых, резко сократилось бюджетное финансирование науки. В-третьих, и это, может быть, самое важное, в результате быстрого и весьма значительного падения экономики наука в одночасье стала никому не нужна. Пропали даже некогда щедрые военные заказы.

Стороннему наблюдателю за обнищанием ученых проще всего было проследить в нашей институтской столовой. В прежние застойные времена два ее просторных этажа работали с полной нагрузкой, и даже за комплексным обедом приходилось стоять в очереди. Но уже через год сотрудников, имевших деньги на обед, стало так мало, что в столовой осталась только одна раздача, а затем столовая и вовсе закрылась, превратившись в более «необходимое» народу отделение коммерческого банка.

Жизнь научного сообщества менялась прямо на глазах. Теперь главным ориентиром стали не научные результаты, а их коммерческая стоимость, реализуемая через контракты и гранты появившихся российских и международных фондов. Это изменило весь уклад научного общения. Стало неприлично обращаться к коллегам за безвозмездной помощью – каждый совет, прибор и даже деталь приобрели свою цену. Семинары постепенно перестали быть местом открытого и бескорыстного обмена идеями и мнениями.

Как грибы стали расти различного рода малые предприятия, с основными задачами добычи денег. В институтах желанными гостями стали предприниматели и посредники, готовые продать и перепродать все, начиная от научных результатов и кончая медной проволокой.

Самым удивительным было то, что и в этот период находились, хотя крайне редко, бескорыстные спонсоры. Так, волею судеб, к нам в лабораторию однажды «свалились» двое совсем молодых парней в зеленых шелковых брюках и белых носках. Это были самые настоящие «новые русские», только что сколотившие свои первые миллионы. Они были поражены, в каких условиях работают «выдающиеся российские ученые мирового уровня» (так нас им рекомендовали). Решение было принято мгновенно – для нас будет построен отдельный институт, все разработки будут переданы на завод и незамедлительно реализованы. Кроме того, нам обещали квартиры, машины, а в дальнейшем и дачи.

Реализация плана началась буквально через несколько дней, когда в лаборатории появились двое конструкторов с оборонного завода. Перед ними была поставлена ответственная задача – наладить к концу года выпуск разработанных нами спектрометров.

Пришедшие конструкторы с самого начала заявили, что спектрометр им видится в виде металлической трубы, внутри которой будут смонтированы все его элементы (из этого мы безошибочно заключили, что в прежней жизни они строили ракеты). Воплотить в жизнь смелый замысел, однако, было не суждено, поскольку жизненный путь у «новых русских» оказался недолог. Одного из наших спонсоров вскоре убили, а другой попал в тяжелую автомобильную катастрофу. В память о них у нас остался подаренный лаборатории «жигуль».

За все время это был единственный пример действительно «нового» русского меценатства. Во всех остальных случаях нас постоянно пытались обхитрить и обмануть. После нескольких полученных уроков мы твердо усвоили истину, что бороться за жизнь нужно самостоятельно.

В России потребителей наших разработок не было, и мы решили искать свою нишу на «внешнем рынке». При этом были две возможные стратегии: торговать техникой или услугами. Естественно, нас больше устраивал второй вариант, поскольку он предполагал, что мы будем проводить те же измерения, что и раньше, но только за деньги.

Первый пробный заказ мы с коллегами из Праги получили от одной крупной японской фирмы. Цена была, по сегодняшним меркам, смехотворно низкой, но мы согласились, рассчитывая на крупную последующую работу.

Измерения для японцев мы осуществили и оформили с особой тщательностью, результаты получились обнадеживающими, но, на беду, японского профессора, заказавшего нам работу, отправили на пенсию, и дело застопорилось.

Второй заказ мы выполнили для швейцарского университета. В самом конце работы выяснилось, что университет заключить с нами официальный контракт не может и в качестве оплаты нам предложили командировать в Швейцарию пару наших сотрудников. Аналогичные трудности возникали и при работе с университетами других стран. С каждым шагом нам становилось все очевиднее, что получить деньги на исследования от западных университетов практически невозможно. Тогда мы решили обратиться напрямую к фирмам.

С этой целью был изготовлен и разослан по сотне адресов небольшой буклет, повествующий о наших непревзойденных возможностях. В ожидании солидных заказчиков мы провели модернизацию оборудования и повысили его производительность. Как выяснилось, это был единственный положительный момент всего проекта. На наши предложения не откликнулся никто. Провал был абсолютным. Скорее всего, наши буклеты попадали непосредственно в мусорный ящик вместе с прочей обильно рассылаемой рекламой.

Зато по первому направлению удалось добиться некоторых успехов. Сразу два университета – американский и немецкий – заказали нам оборудование. Методом народной стройки удалось выполнить оба заказа. Приборы получились даже лучше, чем можно было ожидать, и стало жаль отдавать их в руки своих научных конкурентов. Последние опасения оказались, однако, совершенно напрасными – ни американцы, ни немцы без нашей помощи приобретенную аппаратуру использовать не смогли. Дело было не в том, что наша техника оказалась слишком сложной или ненадежной. Скорее она была совершенно необычной по своей сути и требовала специального опыта. Деятельность нашей лаборатории, образно говоря, являлась весьма своеобразной веточкой на древе науки, почти незнакомой западному миру по сути, но привлекающей своими плодами.

В американском университете дело еще усугублялось большой текучестью кадров. Только специалист мало-мальски осваивал работу на нашем спектрометре, как у него заканчивался контракт, и он с легким сердцем все бросал на полуслове.

В конце концов все свелось к тому, что каждый наш новый прибор сопровождался нашими же специалистами. Для молодежи такой вариант был чрезвычайно привлекательным. Вскоре многие наши молодые сотрудники стали вести кочевой образ жизни, а значительная часть бывших студентов и аспирантов и вовсе перебралась за рубеж. Это имело и положительную сторону, так как нам было полезно иметь по всему миру своих людей, поскольку они являлись проводниками нашего научного подхода и потенциальными заказчиками.

Потребность в постоянном притоке студентов стимулировала нас к преподавательской деятельности. Сначала я, а потом и Волков стали читать лекции на физическом факультете МГУ.

В своем первом спецкурсе я попытался в течение одного семестра изложить студентам все, что сам узнал о субмиллиметровых волнах за двадцать лет работы. Во время лекций мне казалось, что аудитория вполне воспринимает предлагаемый материал. Прозрение пришло на зачете. У половины студентов вообще не удалось обнаружить следов прослушанного курса. Отчасти это было связано и с тем печальным обстоятельством, что уровень подготовки студентов за последние годы существенно снизился. В группе было всего несколько человек, способных хоть как-то поддержать разговор по сути обсуждаемых явлений. Все остальные в качестве причины, оправдывающей столь слабую подготовку, выставляли свою занятость побочными работами. Зачеты, экзамены, а тем более лекции для них были явно бременем, отрывающим от важных дел. Вместе с тем престижный диплом МГУ иметь хотелось. Уверенность этих молодых людей в том, что в силу своей занятости я капитулирую в любом случае, была просто поразительной, но, в конечном счете, они оказывались правы, хотя правота эта стоила им пяти – семи попыток. Больше я не выдерживал.

Я весьма сожалею, что не записывал наиболее «выдающиеся» ответы своих подопечных. Наверное, они бы украсили мое повествование не хуже приведенных выше «перлов», выдаваемых внуками. Для примера приведу лишь пару особенно запомнившихся экзаменационных моментов.

Есть несколько вопросов, которые традиционно задают на экзаменах студентам и аспирантам. На первый взгляд, они выглядят подкупающе простыми, но позволяют сразу оценить глубину и уровень знаний. В физике твердого тела один из подобных вопросов звучит так:

– Как отличить кусок металла от куска полупроводника? Традиционно неверный ответ выглядит не менее лаконично:

– Металл проводит ток в обе стороны, а полупроводник в одну.

Тут сразу открывается возможность для продолжения дискуссии. Для начала целесообразно как бы одобрительно кивнуть головой или, что еще лучше, взять в руки зачетку, а затем уже вроде напоследок поинтересоваться:

– В какую?

Уловив признаки одобрения и предчувствуя близкий успех, студент никогда не сдаст «завоеванный плацдарм». С другой стороны, указать в какую сторону потечет ток, совершенно невозможно, ибо ни одно из направлений ничем не выделено. Вот тут и наступает «момент истины». Экзаменуемый начинает говорить все, что приходит в голову. Если запастись терпением и слушать, не перебивая, то уже через пару минут перед вами полностью откроются закрома накопленных знаний, и можно будет безошибочно оценить его не только в рамках спецкурса, но и как будущего ученого.

Встречались, правда, и другие продолжения.

– Чтобы отличить, нужно пропустить через них ток.

– Ну и?..

– В полупроводнике появятся дырки.

Это тоже многообещающий дебют. Важно опять же не спугнуть и точно выбрать одобряющую интонацию уточняющего вопроса:

– Так… и как их можно зарегистрировать?

– Ну… по-разному…

– Они большие или маленькие? Палец, к примеру, в них можно просунуть?

– Нет, палец нельзя. Их только в микроскоп можно увидеть.

– Ну, хорошо (беру в руки зачетку). А если ток выключить, что будет с дырками?

– Они потом исчезнут.

– Как исчезнут? Исчезнуть может то, что есть. Но как может исчезнуть дырка – то, чего нет?

Это в дискуссии переломный момент. Дальше надо только слушать.

В каждой группе на физфаке бывает две-три девушки. Своими знаниями они редко выделяются в лучшую сторону. Существует два основных варианта их поведения на экзамене. Одни чувствуют себя очень уверенно и считают, что сам факт прихода уже является достаточным основанием для хорошей оценки. Какие-то еще вопросы их как бы даже обижают. Вторая категория, напротив, впадает на экзамене в полуобморочное состояние.

Одну из студенток первого типа я попросил, по неосторожности, разложить экспоненту в ряд.

– Да вы что? – возмутилась она настолько искренне, что мне сделалось как-то не по себе, и я даже растерялся:

– А что я такого сказал?

– Мы же это проходили на первом курсе. Что же я, пять лет должна все помнить?

Вернемся, однако, в институт. Авторитет нашей лаборатории как международного научного центра между тем возрастал год от года. Проекты, с которыми к нам обращались, становились все более разнообразными, и реализовывать их силами чисто научного коллектива стало весьма затруднительно. Было принято решение привлечь в лабораторию хотя бы парочку мастеров-рукоделов.

По первому объявлению в газете «Из рук в руки», приглашавшему «в научный коллектив для неспешной работы квалифицированного токаря», к нам обратилось около сотни человек, большая часть из которых вообще не удовлетворяла нашим запросам. Звонили экономисты, переводчики, конструкторы и учителя. Обратился даже один дипломат. Самыми активными оказались отставные офицеры. Такой шквал жаждущих найти работу явился ярким свидетельством отчаянного положения дел в обществе. Люди были просто брошены на произвол судьбы.

Токарей откликнулось только двое. Один проработал у нас недолго, а второй прижился и, когда мы заваливали его срочными заказами, всегда усмехался, вспоминая объявление о «неспешной работе».

Среди обратившихся по объявлению встречались очень любопытные личности. Одним их первых пришел на собеседование бравый подполковник. Здороваясь, он примерно на минуту задерживал руку и пристально вглядывался в глаза, после чего излагал диагноз. Мне он сообщил, что в организме есть внутренние проблемы, но они решаемы. Организм Волкова получил значительно более высокую оценку. Наши производственные задачи были ему так же ясны и понятны с первого взгляда. Мы были потрясены и взволнованы. Удовлетворившись произведенным впечатлением, подполковник покинул нас, как оказалось, насовсем.

Не менее оригинальным оказался и самый настоящий умелец, откликнувшийся на наш призыв. Это был, напротив, сдержанный человек. Осмотрев нашу технику, он без обиняков заявил, что наши задачи не соответствуют уровню его мастерства. В доказательство он достал из портфеля крошечную машинку, сделанную им по заказу Святослава Федорова (но неоплаченную) и предназначенную для вырезания помутневшей роговицы на зрачке. Испытывать ее мы не стали, постольку она и без того производила достаточное впечатление.

Работал умелец на дому. В двухкомнатной квартире он организовал себе мастерскую, в которой кроме всего прочего было два больших станка – токарный и фрезерный. Контакты с ним мы сохранили, и он сделал для нас пару устройств, которые хотя прямо в дело и не пошли из-за своей хитроумной неповторимости, но в упрощенном варианте оказались весьма полезными.

Самым ценным приобретением для лаборатории оказался другой мастер, неторопливый скромный человек, которому, оказалось, просто нет равных в изготовлении так необходимых нам проволочных решеток. На металлическую оправку размером десять сантиметров нужно намотать и укрепить вольфрамовые проволочки толщиной в десять раз меньше человеческого волоса в количестве нескольких тысяч. Успех зависит от того, насколько точно выдержаны расстояния между ними.

Такие решетки делают в Англии и в Америке, но качество их много хуже наших. А секрет прост. Наш мастер после прецизионной механической намотки вручную корректировал положение проволочек под микроскопом. Иностранные коллеги просто не верят, что человек способен на такую кропотливую работу.

Выросшие в нерыночное время, мы поначалу считали, что главное – это сделать добротный товар, но вскоре жизнь убедила нас в известной всему миру аксиоме: еще важнее товар продать. Подчас это требует не меньшей изобретательности, чем сами научные исследования.

Большинство наших первых клиентов были друзьями-соавторами. Работать с ними было легко в силу доверительности отношений, но всегда возникала неловкость в определении цены поставки. Приходилось, кроме всего прочего, учитывать, что при всем своем достатке заграничные профессора были обычно очень ограничены в средствах для покупки приборов в России. Помню, в первой «ценовой» дискуссии я с трудом смог назвать сумму, вдвое превышающую наши прямые затраты. Мой «клиент» искренне удивился:

– Ты что?!

Я успел покраснеть до ушей за тот миг, пока он объяснил, что реальная цена нашего фильтра (небольшой приборчик) в десять раз больше. Но и обрадоваться как следует я не успел, ибо он тут же честно признался, что такими деньгами не располагает и заплатит только вдвое больше запрошенного. В качестве компенсации он дал совет больше за такие деньги никому фильтры не продавать. К сожалению, фильтры никто больше не заказал, но урок пошел на пользу, и в дальнейших торгах мы чувствовали себя более раскованно.

Вообще-то бизнес-уроков мы получили много. К примеру, один немец попросил нас сделать простенькое устройство для примерного измерения длины волны лазерного излучения. Как он сказал – массовый прибор для «бедных» ученых. Задача нас увлекла, мы выполнили целое исследование, разработали специальный материал. День ото дня измерители становились все лучше и лучше. Предвкушая большой коммерческий успех, мы заказали на заводе целую серию из ста штук. Клиент, на наше несчастье, к этому времени уже забыл о своем заказе, да и других потребителей не нашлось. Видимо, «бедные» исследователи перевелись вовсе.

Новой формой нашей деятельности стало участие с рекламной целью в заграничных выставках, приуроченных к профильным конференциям. Крупные экспонаты, понятное дело, мы не вывозили, ограничиваясь картинками, а мелочь типа линз, зеркал, фильтров и т. д. демонстрировали «живьем». Все это можно было без труда провезти в портфеле.

Первые годы на таможне на такие мелочи вообще внимания никто не обращал, но постепенно правила ужесточались, и от нас стали требовать официального оформления «груза». Пришлось даже сделать специальный выставочный чемоданчик с пломбой. При возвращении в аэропорту обычно интересовались только фактом наличия груза (чемоданчика). С учетом этого упрощающего обстоятельства я решил после одной выставки оставить свой «товар» у знакомого профессора с тем, чтобы не таскаться с ним туда-обратно к следующей выставке. Чемоданчик на всякий случай нужно было заполнить какими-нибудь похожими железками.

Первое, чему мне предстояло удивиться, было полное отсутствие в американской физической лаборатории какого-либо неиспользуемого хлама. Нет даже старых приборов, которые можно разобрать на детали. Пораженный этим открытием, я попросил отвести меня в мастерскую, имея в виду отрезать на токарном станке пару металлических кругляшек. Второе открытие состояло в отсутствии самой мастерской. Точнее, мастерская была, но централизованная при факультете. Делать там что-либо самому запрещалось, а для заказа требовался полный чертеж с дюймовыми размерами. Поразила и стоимость моего предполагаемого заказа – несколько сотен долларов. Кончилось тем, что кто-то принес мне из дома старый трансформатор, который я и засунул в чемоданчик.

На таможне в Шереметьево в этот раз скопилось множество народу. Очередь в красном коридоре, предназначенном для пассажиров с валютой, была такой длинной, что я, отстояв в ней с полчаса, решил пробраться через зеленый, так как денег при мне было совсем немного. Но не тут-то было. Бдительный таможенник попросил показать бумажник и мгновенно наткнулся на незадекларированные две сотни долларов.

Меня провели в смотровую комнату, где провели досмотр и ощупывание, которые, к разочарованию сыщиков, новой контрабанды не выявили. Оставалось только оформить выставочный груз, для чего меня сопроводили в грузовую таможню, сориентировав скучавшую там женщину на тщательность проверки. Такой поворот событий в мои планы не входил, и внутренне я метался со своим трансформатором как загнанный зверь, внешне сохраняя по возможности спокойствие и невозмутимость. Таможенница разложила тем временем на столе документы и взяла опись груза.

– Предъявляйте, – произнесла она казенным голосом.

Я засуетился вокруг чемоданчика, лихорадочно подыскивая версию, объясняющую чудесное превращение линз и зеркал в трансформатор. Не было не только идеи, но и намека на нее. В тот момент я в полной мере осознал ощущения упоминавшегося ранее студента, пытавшегося на экзамене объяснить мне однонаправленное протекание тока в полупроводнике.

Затянувшуюся паузу прервал телефонный звонок. Звонили, вероятно, по поручению Всевышнего, снизошедшего к моему отчаянному положению. Полученное сообщение о начале распродажи австрийских сапожек (дело было во время перестройки) круто изменило планы таможенницы.

– Ладно, не мучайтесь с чемоданом, давайте его просто взвесим.

Трансформатор не подвел, он оказался даже несколько тяжелее. На этом нас и отпустили с Богом.

Анализируя этот случай, я пришел к выводу, ставшему потом жизненным правилом: никогда не ловчить по мелочам, тем более – дважды кряду.

Ловчить, однако, научным сотрудникам приходилось с каждым годом все больше и больше. Я уже писал ранее о том, как много должен уметь экспериментатор для успешной работы. Теперь ко всему прочему добавились также навыки финансиста, экономиста, менеджера, рекламного агента и даже «бойца невидимого фронта». Сейчас опытный научный сотрудник практически без подготовки может занять почти любой пост в компании или в государственном учреждении. Наука, брошенная государством на самовыживание, стала своего рода кузницей универсальных кадров.

Далеко в небытие ушли счастливые и беззаботные времена неповторимого советского академизма. К старому возврата уже никогда не будет. Хотя и жаль. Наука (по крайней мере, естественная) в старой системе была, как мне кажется, тем небольшим островком, на котором всегда сохранялись относительная свобода творчества, разумная конкуренция и высокие идеалы истины.

Однако события и изменения в науке при всем своем драматизме не идут ни в какое сравнение с тем, что произошло за годы перестройки в обществе.

Неудобно признаваться, но я восторженно верил сначала Н. Хрущеву, затем ждал его смены, как в свое время запуска первого космонавта. Также было с Л. Брежневым, М. Горбачевым, Б. Ельциным. Мне всегда казалось, что изменения обязательно будут к лучшему и принесут нам скорый успех. В молодости я был воодушевленным сторонником грандиозных строек и фантастических замыслов. В зрелом возрасте был опьянен перестройкой и взволнован объявлением независимости России.

На рубеже 1990-х КПСС – проводник прежней идеологии – рухнула мгновенно. Партийная номенклатура, в своей массе, сумела «перестроиться» много быстрее других и отнюдь не бедствует. Но и она понесла значительный моральный ущерб. Любопытная встреча произошла у меня в 1992 году с последним секретарем Октябрьского райкома КПСС. Толпа в метро вынесла нас друг на друга, что называется, лоб в лоб. Прижатый ко мне функционер был просто сконфужен этой неожиданной и так унизившей его встречей. Единственное, что он смог из себя выдавить, – он в метро совершенно случайно. Обычно же – ездит на машине… Я с пониманием кивал и, чтобы облегчить его страдания, в свою очередь посетовал, что тоже езжу в метро крайне редко, обычно… хожу пешком:

– Дороговато все же.

Мое лукавое признание вернуло ему уверенность, расставив нас, как и прежде, по разным жизненным стратам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.