Веер

Веер

Серебристо-прозрачные струи воды —

Это быстро текущее время?

Иль огонь, пожирающий чадо земли?

Или ветер, купающий крылья в пыли?

Или камень, летящий в пространстве?

Мыслители становились поэтами, ученые — художниками, пытаясь определить природу времени. Увы, на месте одного неизвестного становилось два, три, четыре. Ибо никто еще не ответил, что такое вода, огонь, воздух. Материя? И мы знаем о ней что-либо кроме своих ощущений, которые суть та же материя? Нет, все это только слова. Нам известны лишь отражения отражений…

Однако, обращаясь к понятиям времени, можно обнаружить как будто достоверную истину о том, что время заключает в себе движение и что это движение необратимо. Все проходит, ничто не возвращается. Как бы ни были наивны мои попытки вторгнуться во владения великой королевы наук, именуемой Философией, жизнь научила меня тому, что мир открывается каждому существу по-своему.

И вот, не ставя себе целью что-либо утвердить или опровергнуть, я хочу лишь поведать о странном опыте, который выпал на мою долю, — истории со временем.

Уже двадцать лет прошло с тех пор, как я стал бакалавром медицины. Стоит сказать, что мир, в котором я живу, совершенно не похож на тот, который видят мои близкие. Взять к примеру город. Я знаю его с особой стороны, не ограниченной архитектурными ансамблями, государственными присутствиями и развлекательными местами. Если бы мне поручили составить карту моего города, то, верно, для многих она показалась фантастической. В ней история домов тесно переплетается с жизнью ее обитателей. Тайны болезней, страданий, любви, радости, преступлений заполнили бы мой труд, ибо кому как не доктору известны самые темные закоулки, ведущие к человеческому сердцу, а от него к колыбели или смертному ложу. О люди, я не знаю более запутанной, более страшной и в то же время блестящей, переливающейся с изменчивостью перламутра паутины, оплетающей мой город! Паутины чувств.

В хаосе, царящем в этом мире, где душа вещей оплодотворяется и оживает; соприкасаясь с человеческим духом, я долго искал путеводную нить, чтобы понять, есть ли законы, управляющие судьбой, которую творят сами люди. Кажется мне, что есть и что имя одному из величайших — Равновесие.

Если вы последуете за мной, я расскажу невероятную историю, как ни одна подтверждающую правду этих слов.

Итак, вперед, на улицы моего города.

Вон пустырь за литой оградой с разбитым на нем палисадником. Там несколько лет назад стоял почти игрушечный дом. Высокая голландская крыша, покрытая черепицей. Резные рамы сказочных окон с витражами. Порог, охраняемый бронзовым рыцарем. Там жил одинокий старик, променявший действительность на свои фантазии. Книги, искусство, куклы заполняли его время. Но напрасно он пытался отгородиться от мира. Однажды явились люди, заявившие, что хозяин дома немощен и нуждается в опеке, а дом требует ремонта.

Спустя пару месяцев старик оказался на панели, весь в синяках и кровоподтеках. Цветные стекла разбила ватага ребятишек, вслед за взрослыми населившая дом. У бронзового рыцаря отпилили голову, руки, а затем и оставшееся тело отдали за бесценок на переплавку какому-то торговцу. Меж тем старый хозяин сошел с ума и каждую ночь приходил к порогу, становясь на место рыцаря, пока на него не спускали собак Вскоре его поместили в нищенский приют, а в доме останки былой тишины развеялись от криков, ругани и шума ночных пирушек Однажды в грозу дом рухнул, подняв тучи пыли. А в это же самое время его бывший хозяин скончался на моих руках. «Я возвращаюсь в свой дом» — были его последние слова. Но дальше… не будем задерживаться.

Вон серый дом с колоннами. Там когда-то родилась прекрасная любовь, но ревность увенчала ее терновым венцом. Это привело к кошмару. Не находя доказательств неверности, супруг приложил все усилия, чтобы толкнуть жену на путь измены. Он страдал невыносимо, и уже жаждал ее вины настолько, что открыл двери дома для распутников и проходимцев. Доведенная до отчаяния, женщина наконец пошла ему навстречу. Семейный очаг был разрушен. Она стала уличной феей, люто ненавидящей своего супруга. Позднее раскаяние не помогло ему. Она была доступна для каждого, кроме него. Вскоре он спился, а она исчезла из города.

Но идемте скорей, а то наше странствие окажется не очень веселым. Что поделать, если пути на моей карте вымощены слезами. Меня призывают чаще туда, где горе, а не радость.

Вот мы и пришли к цели. Видите: угловой дом, напоминающий корабль, и даже скульптура под крышей словно поддерживает бушприт на носу судна. Обнаженная женщина с фонарем в протянутой руке.

Сюда меня пригласили однажды осенью. Как сейчас, помню число — 17 октября. Были сумерки, лил дождь, ветер гнал волны по лужам, в которых отражались огни дома. Меня встретил высокий седовласый старик с тяжелым лицом, исполненным сдержанной печали, и усталым, словно невидящим взглядом.

— Нам нужна ваша консультация, доктор, — сказал он, поклонившись.

Мы прошли по каким-то бесконечным коридорам, лестницам, площадкам в глубь дома. Хозяин пропустил меня вперед. В маленькой глухой комнате без окон на постели лежала девушка с закрытыми глазами. Лицо ее не отличалось правильностью черт, но было привлекательно какой-то смесью упрямства и беззащитности, чистой молодости и странной обреченности. Она не шевелилась. Я подошел ближе и обнаружил, что она мертва. Дальнейший осмотр дал мне основание считать, что смерть ее произошла недавно, так как никаких признаков тления, трупных пятен и другого не было.

— Кажется, моя помощь здесь излишня уже часа три-четыре, — сказал я, оборачиваясь к хозяину. Он смотрел на меня, не дрогнув.

— Ручаетесь ли вы за свой диагноз? — наконец спросил он.

— Боюсь, что это единственный из всех диагнозов, за который можно поручиться. Она умерла несколько часов назад.

— Простите меня, доктор, — перебил хозяин, — но сегодня исполняется ровно месяц с того момента, когда моя дочь умерла или впала в такое состояние.

Я вздрогнул. Я опять вернулся к девушке и осмотрел ее самым тщательным образом. Я вскрыл ей вену, чтобы определить состояние крови. Ни капли не выступило на белую как снег поверхность кожи. Нет, ошибки быть не могло. Но в то же время я чувствовал, что хозяин говорит правду.

— Смотрел ли ее кто-нибудь кроме меня? — спросил я.

— Да. Но все в один голос утверждали то же, что и вы, — она умерла несколько часов назад. Скажите, что нам делать? Мы не решаемся ее похоронить.

Я задумался, потом стал расспрашивать о жизни девушки. Она казалась простой и вместе с тем загадочной.

Ее звали Гита, ей было двадцать лет. Природа и книги осеняли ее детство. В последнее время она невероятно увлекалась своей родословной. Особенно ее интересовала прабабушка, на которую она, судя по портретам, удивительно походила и чье имя перешло ей по наследству. Вместе с именем Гита получила и старинный прабабушкин веер. По сохранившимся преданиям, он был сделан и подарен возлюбленным старшей Гйты, которого она в дальнейшем отвергла. И он якобы покончил с собой. Правнучка не расставалась с прабабушкиным веером ни на минуту. В канун несчастья он был с ней. Она, как обычно, простилась с родными и ушла спать, играя веером. Утром она не проснулась, и странно, что ее веер исчез и его нигде не могли найти. Вот и все. Полный тягостных раздумий над поведанной историей, я просил хозяина перенести тело Гиты в какое-нибудь отдаленное место и ни в коем случае не предавать его земле.

— Вы хотите сделать наше горе вечным или имеете какую-нибудь надежду? — спросил он с дрожью в голосе.

— Не знаю, — ответил я. — Но думаю, что второе.

Так у меня появился дом с мертвой царевной. Верное это сравнение показалось еще более очевидным, когда я узнал, что Шту поместили в подвальном помещении в стеклянном гробу, над которым постоянно теплились лампады.

Прошел почти год. Как-то ко мне обратился за помощью молодой художник. Он жаловался на бессонницу. При расспросе я выяснил, что причиной ее служит страх. Оказалось, художник видит в течение многих лет один и тот же сон. Будто его приводят в мрачную усыпальницу, где в гробу лежит молодая женщина. Он целует ее и умирает, а к ней возвращается жизнь. Пораженный рассказом художника, я спросил, может ли он изобразить лицо покойницы.

Он усмехнулся:

— За этим дело не станет. Я уже думал таким образом избавиться от наваждения, и дом мой полон ее портретами.

В следующий раз он принес мне несколько работ, и я узнал лицо Гиты.

— Что вы будете делать, если я не помогу вам? — спросил я художника.

— Помучаюсь еще сколько хватит сил и обращусь на тот путь, который избавляет от всех хлопот, — ответил он.

Да, я недооценивал его состояние. Он находился в сильнейшем нервном расстройстве. Вся его жизнь обратилась в кошмарную борьбу со сном, который он ненавидел, боялся и которого он в то же время жаждал.

Не буду снимать с себя вины, но я не верил в те лекарства, что прописал художнику. Он вскоре вернулся разочарованный. Тогда я договорился о встрече, решив отвести его к Гите. Накануне я пришел к отцу ее и взял ключи от подвала. Наверное, люди, впервые в жизни готовящиеся совершить преступление, ощущают те же чувства, что и я. Ужас владел мной, холодный ужас убийцы и в то же время какой-то животный интерес, какой бывает в детстве, когда заглядываешь в бездну.

Как странно, я ожидал какого-то чуда, которое свершится, как только художник войдет в подвал к Гите. Но ничего не случилось. Молодой человек долго глядел в лицо усопшей, затем отвернулся и пошел обратно. Я нагнал его. Он казался в каком-то ступоре, на губах каменела жалкая улыбка.

— Я узнал ее. Да-да, это она, — заикаясь, пробормотал он. Чувствуя невыносимость каких-либо разговоров или объяснений, я оставил его в покое. Однако через несколько дней он пришел ко мне с просьбой опять отвести его к Гйте.

Несколько раз мы приходили и уходили ни с чем, но я ощущал, какая страшная борьба происходит в художнике.

— Я… я… не могу преодолеть себя, — сказал он мне как-то, словно оправдываясь.

— Хватит, — заявил я решительно. — Вы больше никогда не вернетесь сюда. Забудьте весь этот бред. Для меня самого эти ступени в подвал равносильны дороге к собственной могиле. Мы вместе с вами уедем из города и немного попутешествуем. Дорога вернет вам здоровье.

Он как будто обрадовался моим словам. Даже сообщил, что у него имеется небольшое наследство от дальнего родственника — дом на берегу моря, куда он никак не соберется съездить.

Словно камень свалился с моей совести, и я, пожав руку художника, обещал составить ему компанию. Опять была осень, и я, предвидя непогоду, торопил его с отъездом. По правде говоря, меня страшила одна дата — 17 октября. Я помнил, что это день смерти Гиты, и почему-то хотел покинуть город до ее годовщины. Но что-то нас задержало. Наступило семнадцатое число. Я никак не мог уснуть, когда в двери послышался настойчивый стук Торопливо одевшись, я спустился к порогу. Там меня ждал художник Я испугался его глаз. В них было безумие.

— Идем, — хрипло приказал он.

Я не спрашивал куда, ибо втайне уже все знал. Мы подошли к дому Гиты, Двери оказались не заперты. Тридцать ступеней вели в подвал. Помещение оказалось прибранным. По углам стояли живые цветы, принесенные родными. Ярко горели восковые свечи перед большим распятием у ног покойной.

Художник обернулся ко мне:

— Вот ключ, адрес и письмо к соседям.

Затем он подошел к гробу, сдвинул крышку и, подняв на руки Гиту, прильнул к ее губам. Еще мгновение, и он упал бездыханный вместе со своей ношей. Стеклянная крышка ударилась о каменный пол, и жалобный звон разнесся под сводами.

Нет, я не смотрел на Гиту. Смертельный ужас охватил меня. Как в бреду я бросился к художнику и потащил его наверх, прочь из подвала.

Не стану рассказывать, каких усилий мне стоило доставить его домой, сколько времени потратил, чтобы вернуть ему жизнь, пока не убедился в том, что он мертв. Удивляюсь только, что мое сердце не разорвалось вместе с его. Утром пришли мои коллеги и также удостоверили смерть художника.

Не смея возвращаться к месту его гибели, я отправился домой. У порога меня ждал отец Гиты.

— Я знаю все. Вы совершили чудо. Гите вернулась жизнь, — сказал он. Однако силы мои настолько надломились, что я только через две недели смог встретиться с девушкой.

— Чем я могу отблагодарить вас, — обратилась она ко мне, — за свое выздоровление?

По моей просьбе ей ничего не говорили о ее состоянии и о времени, сколько оно длилось. Только сказали, что она была очень больна.

— Гита, скажите, не видели ли вы какого-нибудь сна во время своей болезни? — спросил я.

Она вздрогнула и посмотрела на меня с удивлением.

— Да. Причем очень странный. Надо вам сказать, что на прабабушкином веере были особенно красивые узоры, но только накануне болезни я сумела разгадать их тайну. Среди изысканного рисунка прятались ноты. Я стала напевать очень красивую мелодию, составившуюся из этих нот, и заснула. Мне снилось, что я попала в прошлый век, где жила моя прабабушка. Поскольку мы очень похожи, то я могла играть роль ее двойника. Если вы слышали о моей прабабушке, то знаете, что ее очень любил один художник. Они дружили с детства. Как-то в память прекрасных дней он подарил ей веер. «Я не могу остановить мгновение, но знаю, как вернуть его», написал он на ручке. Не буду говорить вам, какие чувства вызывал во мне этот юноша, как поэтична казалась мне его душа, какой возвышенной любовь. Увы, моя прабабушка встретила другого кавалера и отдала предпочтение ему. Все эти события были мне когда- то рассказаны, но тут, во сне, я стала не только их свидетельницей, но и участницей. Судьба художника меня очень волновала. И вот в ночь, когда он после бала, где встретил мою прабабушку с женихом, вернулся домой, я последовала за ним. Я не в праве передавать вам то, что произошло между нами. Просто я вошла к нему и сказала, что на балу я только испытывала его, что я люблю его и принадлежу ему. И если б это не было сном, пожалуй, ни одна минута в моей жизни не сравнилась с тем счастьем, которое я пережила. Однако я забыла сказать, что, когда в моем сне наступил день, я теряла силы и словно засыпала или исчезала. Но лишь только заходило солнце, я могла опять участвовать в той жизни. И вот когда наступила ночь и я опять пришла к своему возлюбленному, он оттолкнул меня.

— Ложь! — крикнул он. — Зачем ты приносишь с собой ложь? Что за дикую игру ты затеяла, отдавая мне ночи, а моему сопернику дни? Я видел тебя сегодня в церкви под венцом.

Что я могла ответить ему? Как объяснить, что я другая Гита, не та, что отвергла его, а та, которая его действительно любит? Меж тем страдание настолько потрясло его, что он готовился покончить с собой. Я не могла допустить этого. В отчаянии, не зная, что делать, я вырвала из его рук кубок с ядом. «Ты не веришь мне, так пусть смерть подтвердит мою любовь к тебе». Я выпила яд и потеряла сознание. И вот теперь оно вернулось благодаря вашим усилиям.

Последнее звено в этой фантастической цепи событий оставалось нераскрытым. После похорон художника я отправился на берег моря, в дом, который перешел ему в наследство. Долго пришлось искать его. Наконец мне указали на огромный старинный особняк, в который никто не входил уже не один десяток лет. Скупые слухи говорили, что в нем жил какой-то сумасшедший старик художник. Умер он или исчез, неизвестно, но только двери дома оказались однажды закрыты, и никто не пробовал открывать их. Ключ был в моих руках, и я вошел в это ветхое здание. Внутри расположение комнат до странности напоминало дом Гиты. С чувством страха и ожидания я робко спустился по тридцати ступеням в подвальное помещение. Там лежали останки старого владельца дома. Там же висел стеклянный гроб среди потухших лампад у распятия. Но в нем не было ничего, кроме веера Гиты, принесшего последнее утешение его создателю.

Воистину, веер отличался удивительной красотой и изяществом. Нежные цветы ирисов склонились над водной гладью, откуда к ним тянулись их отражения. Тонкий месяц запутался среди редкой осоки и тростника, и несколько звезд тихо сияли в темном небе.

На перламутровых планках среди барочных узоров виднелась надпись: «Я не могу остановить мгновение, но знаю, как вернуть его».