Глава 1 Обучение терапии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 1

Обучение терапии

Сейчас для психотерапии наступило прекрасное время, потому что все меняется. Нет ничего ортодоксального. А раз нет ничего ортодоксального, то нет конформистов и нет отступников. Нет единственно верного способа проведения терапии, есть только разные способы. Вы можете создать новую технику или возродить старую, и вас при этом не назовут еретиком. Фактически, если вы присваиваете технике какое-то имя, вы можете уже основать новую психотерапевтическую школу и проводить семинары.

Можно было ожидать, что после ста лет развития психотерапии будет достигнуто согласие по некоторым основным вопросам, например относительно того, как формулировать проблему клиента и каким образом проводить интервенцию, чтобы вызвать необходимые изменения. Однако согласия нет даже в том, стоит ли клиницистам пытаться формулировать проблему клиента, проводить интервенцию и целенаправленно добиваться изменения клиента.

Начиная с 1950-х гг., с развитием поведенческих подходов и идей коммуникации, ортодоксальность ослабла и различные психотерапевтические подходы расцвели пышным цветом. Этот процесс все еще продолжается и имеет множество следствий, особенно в сфере обучения. В это время перемен каждый становится или учителем, или учеником, так как техники, создаваемые на базе новых разработок, должны быть освоены каждым практиком, который желает идти в ногу со временем. В терапевтическом интервьюировании требуются новые навыки, нужно осваивать новые пути финансирования терапии, появляются новые типы клиентов. Все больше внимания привлекает к себе краткосрочная терапия, долгосрочная терапия выходит из моды.

По мере того как изменяется сама психотерапия, многие супервизоры перестают быть ведущими специалистами в своей области, но сами просто стараются понять, что происходит. Часто они обязаны забыть то, чему их учили, чтобы попытаться научить новым подходам, основанным на совершенно противоположных предпосылках. Преподаватели, получившие ортодоксальную подготовку, рискуют заслужить неодобрение своих учителей, если попытаются измениться, т. е. попасть в ситуацию, которой многие предпочли бы избежать. Постепенно обучающиеся обнаруживают, что их учителя не согласны друг с другом, и эта разноголосица начинает сбивать их с толку. Переходя с семинара на семинар, пытаясь обучиться тому, что нужно делать с безнадежными клиентами, многие из них, разочарованные увиденным, решают, что им нужно изобрести свой собственный психотерапевтический подход.

Одно из самых крупных изменений, произошедших сейчас в терапии, заключается в том, что начинающего терапевта понуждают обучаться работать с любыми проблемами. Чтобы выжить, терапевт сейчас должен быть «терапевтом общей практики», а не узким специалистом[2]. В прошлом у терапевтов были разные специализации: один специализировался на детских проблемах, другой на супружеских, третий на проблемах, связанных с нарушениями пищевого поведения. Новый способ финансирования терапии через систему managed care требует от терапевта способности работать с любой проблемой клиента, обратившегося к нему за помощью. Он больше не может выбирать себе того или иного клиента, ссылаясь на то, что не является специалистом в таких-то областях. Терапевт частной практики должен уметь справляться с множеством самых разных проблем, чтобы обеспечить себе достаточное количество клиентов для постоянного круговорота, характерного для современной краткосрочной терапии. Поработав в агентстве, специализирующемся на лечении клиентов с однородной симптоматикой, терапевт (если он не был обучен работе с разными случаями) может обнаружить, что не способен перейти в другое агентство, которое работает с другими проблемами. Программы подготовки должны обеспечить начинающих терапевтов опытом работы с клиентами всех типов, а супервизоры не могут позволить себе ограничиться преподаванием способов работы с одним типом клиентов, но должны быть в состоянии дать инструкции по работе с множеством различных типов.

Обучение терапевта не означает только обучения некоторому набору навыков, как, например, обучение плотника. Инструментом изменения в терапии является сам терапевт, и этот инструмент может быть сомнительным или дефектным. Работа супервизора заключается не только в том, чтобы научить терапевта что делать, но и в том, чтобы помочь ему, если он обнаружит, что его личностные реакции не позволяют ему действовать должным образом. Начинающего терапевта просят отвечать человеку в состоянии дистресса и изменять его, тогда как в своей наивности сам новичок может посчитать предъявляемую ему проблему невероятной. (Какие-то проблемы могут быть ему знакомы по собственному опыту.)

Обучающиеся терапии могут найти в этой книге подход, который, по меньшей мере, отличается от подхода их супервизоров, если не ставит его под сомнение. Эти отличия призваны не вносить путаницу, а исправлять идеи и процедуры. Я припоминаю давний разговор, имевший место после того, как я закончил «Искусство психоанализа». Я показал рукопись Доналду Джексону и спросил, не может ли она, по его мнению, обидеть людей, проходящих психоанализ, и помешать их прогрессу. Джексон ответил, что компетентный аналитик может справиться с этой проблемой, а заботиться о некомпетентных я не обязан. Я думаю, что те же соображения относятся и к супервизорам.

Я надеюсь, что эта книга поможет клиницистам, изучающим психотерапию, обучающим ей и практикующим в это время перемен. Терапевты учатся изменять людей и в процессе обучения часто меняются сами. Супервизор выполняет работу гида, помогающего достичь этого. Работая с конкретным случаем, обучающийся сосредоточивается на клиенте, а супервизор при этом сфокусирован как на клиенте, так и на обучающемся. Заботясь о потребностях клиента, супервизор должен также заботиться о знаниях начинающего терапевта и о том, как расширить его знания и умения. Супервизор может знать несколько способов борьбы с различными симптомами, но выбрать ему следует тот, который поможет клиенту измениться, а терапевту поможет расширить свой опыт терапевтических интервенций.

Супервизор должен учить начинающего терапевта быть умелым тактиком и при этом не терять чуткости к горю и эмоциональному состоянию клиента. Супервизия учит не только терапевтическим техникам, но также учит ценить и понимать трагедию человеческих проблем. Терапевт должен стать экспертом в деле помощи клиентам, и этому можно научить, но он должен также быть чутким и человечным, а этому, вероятно, научить нельзя.

Некоторые начинающие терапевты так глубоко погружаются в теорию, что кажутся бесчеловечными. Например, однажды я посетил занятие, на котором было представлено интервью двух молодых терапевтов, которые были горды своими знаниями и желали показать мне, как хорошо они научились вести психотерапию. Это было первое интервью с супружеской парой и их двумя детьми-подростками (которые пришли с неохотой). После того как члены семьи заняли свои места, два терапевта сказали, что прежде всего они хотели бы разъяснить свой подход. Семья не возражала. Терапевты, перебивая друг друга, рассказали, что предпочитают ко-терапию, так как «одна голова хорошо, а две лучше». Они объяснили, что ко-терапия не дает терапевтам становиться на сторону одного из членов семьи и быть, таким образом, несправедливым к остальным, потому что два терапевта могут контролировать друг друга. Они еще сказали, что иногда между ними могут возникать разногласия, но тогда они смогут показать семье, как надо с этим работать. Семья понимающе кивала.

Терапевты продолжили разговор, сказав, что на первом сеансе им было важно видеть всю семью, чтобы они могли видеть, как действует семейная система. После того как они объяснили, что каждому члену семьи будет предоставлена возможность высказаться и выразить свои взгляды, они указали на то, что некоторые терапевты предпочитают фокусироваться на отдельных членах семьи, а не на семье в целом. Их собственный подход, продолжали они, не означает, что они возлагают вину за проблемы членов семьи на семью в целом, он лишь означает, что они уверены в том, что если все члены семьи будут принимать участие в жизни семьи, они смогут помочь друг другу в понимании и решении проблем отдельных членов семьи. Затем они продолжили разъяснять положения теории системного подхода (время от времени поправляя друг друга), подчеркивая, что они специально упрощают изложение. Эти начинающие терапевты рассказывали о теории и своем подходе 25 минут, пока супервизор не прервал их и не предложил попросить семью рассказать о том, почему они пришли.

Два крайних взгляда на терапию

Способы обучения терапии различаются в зависимости от идеологии и подхода, принятых в конкретных психологических школах. Подход, рекомендованный в этой книге, был создан для краткосрочной активной терапии, учитывающей социальный контекст, в котором находится клиент в состоянии дистресса. Акцент делается на социальной ситуации, создаваемой семьей, работой или контекстом лечения человека. Также нужно принимать во внимание социальные последствия каждого вмешательства. Даже само включение человека в терапию есть социальный акт. Сам факт прохождения терапии может «заклеймить» человека как в чем-то дефектного и, таким образом, повлиять как на его статус в семье и на работе, так и на его дальнейшую жизнь.

Среди профессионалов существуют два крайних взгляда на психотерапию. Первый заключается в том, что терапия — это опыт роста, и им должен обладать каждый; чем больше терапевтов привлечено к работе с членами семьи, тем лучше. Второй взгляд заключается в том, что терапия существует для тех, у кого есть проблемы, ограничивающие их дееспособность, и терапевту необходимо помочь им вылечиться как можно скорее и легче. При этом, когда работает один терапевт, есть возможность избежать конфликтов иерархии, которые могут возникнуть, если к работе привлечены несколько терапевтов.

Краткосрочная терапия

Сегодня в моде краткосрочная терапия. Ее популярность основана не столько на заботе об эффективности, сколько на двух других факторах. Первый — это авторитет терапевтов этого подхода, которые с 1950-х гг. пытались изменить парадигму психотерапии, — особенно с появлением поведенческой терапии, семейно или социально ориентированных подходов, терапии, сосредоточенной на настоящем. Другой состоит во все возрастающей роли системы managed care в распределении средств в сфере психического здоровья. Решения принимают функционеры, которые никогда не учились терапии и ничего о ней не знают. Они решают, кто должен проводить терапию, как именно и как долго ее надо проводить. Их наивность привела к позитивным изменениям в психотерапевтическом процессе. Под их предводительством терапия становится более активной и директивной, менее похожей на интеллектуальные упражнения. Заботясь о затратах, они хотят, чтобы проблемы были четко сформулированы и так же четко поставлены цели терапии. Так как «время — деньги», они хотят быстрого исчезновения симптомов. Обучающие терапии должны знать, как помочь обучающимся сформулировать цели и помочь клиентам разрешить их проблемы. Сегодня те, кто обучают, не могут просто вести разговоры с начинающим терапевтом и сваливать всю вину за неудачный исход психотерапии на прошлые влияния и травмы в жизни клиента. Они должны знать, что делать и как научить этому начинающего.

Способы обучения терапии

Большинство терапевтов сначала изучают терапию в университете. Они слушают курсы лекций, читают в учебниках о различных психотерапевтических школах и начинают прекрасно разбираться в идеологии. Сами они терапию не проводят, у них есть только редкая возможность посмотреть видеозаписи терапевтических сеансов. Кроме того, у студентов нет доступа к конфиденциальным материалам.

Но никто не может научиться проводить терапию по книгам. Когда я преподавал терапию в первый раз, я понял, как тяжело рассказывать студентам о терапевтическом процессе, о котором они не имеют ни малейшего понятия и никогда не видели, как это происходит. Они могли лишь читать резюме, сделанные в разных подходах. Это все равно что пытаться учить кого-то играть на скрипке, заставляя его читать высказывания профессиональных скрипачей о своей работе. Начинающий терапевт может все больше и больше читать, проводить на семинарах все больше и больше времени, но в конце концов он должен просто пойти и начать работать. Вопрос только в том, как скоро он должен это сделать.

Когда я в этой книге говорю о преподавании или супервизии, я имею в виду такие ситуации, в которых ответственность за клиента несет обучающийся, находящийся под руководством супервизора. Я считаю, что самое лучшее — оставить начинающего терапевта наедине с клиентом в течение первых двух-трех недель обучения. Клиент в таком случае защищен от ошибок новичка, потому что за односторонним зеркалом находится супервизор.

Есть три основные ситуации, когда терапевтом при проведении психотерапии руководит супервизор:

1. Обучающая супервизия для того, чья задача — научиться вести терапию.

2. Супервизия коллеге, у которого возникли сложности с конкретным случаем и который просит помощи (эта супервизия может быть и может не быть обучающей).

3. Супервизия терапевту, который учится быть супервизором (супервизия среди равных не является обучающей — в основном они делятся своими знаниями).

Как проводится супервизия?

Обучение в процессе подготовки происходит в трех стандартных ситуациях:

1. Опираясь на свои записи, обучающийся обсуждает с супервизором конкретный случай.

2. Обучающийся дает супервизору видео- или аудиозаписи сеанса.

3. Обучающийся проводит интервью с клиентом в комнате с «прозрачным» зеркалом и видеокамерой, под наблюдением супервизора, который направляет ход терапии по телефону или вызывает обучающегося для обсуждения конкретных моментов.

«Разговорная супервизия»

Обсуждение конкретного случая — наиболее распространенная форма супервизии. Это самый дешевый и легкий способ. Не нужно никакого оборудования, единственная проблема заключается в том, что супервизор и обучающийся должны так организовать беседы, чтобы у последнего было определенное количество часов, необходимых для получения лицензии.

Как и в любом другом виде искусства, обучение терапии происходит посредством ученичества. Сложность при супервизорами беседе состоит в том, что ее участники должны вместе работать над одним случаем, хотя ни один из них не видел, как другой реализует свое искусство психотерапии. Под давлением клиента, который хочет помощи, обучающийся должен стараться описать ситуацию таким способом, который лишит супервизора возможности быть полезным. Супервизор слушает это описание и старается представить себе, что такое могло случиться в ходе психотерапии, что заставило обучающегося представить проблему таким образом. Способы проведения супервизии меняются, но большинство супервизоров прошли подготовку во времена недирективного подхода в терапии и, следовательно, пытаются не давать ученику прямых указаний по поводу того, что ему нужно делать. А это именно то, чего хотят почти все психотерапевты, если ситуация их клиентов довела их до отчаяния. В прежние времена, на вопрос обучающегося «Как мне заставить этого мужчину перестать бить свою жену?» супервизор был склонен ответить: «Давайте обсудим, насколько сильно вас это расстраивает». Теперь этот недирективный стиль супервизии ушел в прошлое и супервизоры начинают обсуждать со своими учениками те способы, благодаря которым можно остановить рукоприкладство, не отправив при этом членов таких семей на долгие годы в терапевтические группы для насильников и жертв насилия.

Наиболее серьезная критика супервизоров, которую я слышал в последнее время, касается того, что они не говорят обучающимся, что тем делать, и часто, похоже, сами не знают, что можно было бы предпринять еще в данном случае, кроме изучения проблем клиента и его истории. Недавно я сделал при большом стечении народа одно замечание и был очень удивлен реакцией на него. Я говорил о том, что терапевтам следовало бы платить не за час, а за избавление от симптома. Я подчеркнул, что в таком случае терапевт должен будет яснее определять свои цели и добиваться результатов. В заключение я сказал, что идея о почасовой оплате была в прошлом выбрана кем-то совершенно произвольно. Затем, почти мимоходом, я добавил, что супервизоры могли бы получать деньги за успешное применение техник обучения, таких как парадокс или метафора, а не за час времени. В аудитории возникло заметное воодушевление.

Одно из преимуществ разговорной супервизии заключается в том, что, обсуждая конкретный случай, с которым имеет дело обучающийся, можно выйти на более широкий круг проблем. Например, при обсуждении неудачного супружества может возникнуть разговор о схожих проблемах, которые влечет за собой супружество, и о том, какую психотерапевтическую работу здесь можно проводить.

Как и при любой другой форме супервизии, супервизор должен принимать во внимание одновременно и клиента, и обучающегося. Когда у супервизора нет доступа к клиенту, часто случается, что его клинический опыт обращается непосредственно на обучающегося, который превращается в клиента. Это значит, что супервизор, будучи не в силах повлиять на происходящее при клиническом интервью и скованный запретом на прямые указания обучающемуся, начинает сосредоточиваться на эмоциональных проблемах и искажениях самого обучающегося. Ввиду того, что и это предприятие также может стать фрустрирующим для него, супервизор может в конце концов посоветовать обучающемуся самому обратиться к терапии и таким образом решить проблемы с клиентами.

При разговорной супервизии обучающийся неизбежно передает все произошедшее во время встречи с клиентом с искажениями. Ведь он не обучен включенному наблюдению, поэтому если бы супервизор видел это интервью, а не только слушал рассказ о нем, он воспринял бы его совершенно по-другому. Когда в 1950-х гг. впервые появилась возможность наблюдать терапию через «прозрачное» зеркало, эффект был поистине революционным, поскольку стало очевидно, что терапия — это не то, что люди о ней рассказывают. Стали видны отношения, и самоочевидно выявилось то, о чем говорил Гарри С. Салливан, — в комнате присутствуют и терапевт, и клиент. До того считалось, что терапевт — это только чистый экран, на который клиент проецирует свои мысли и побуждения, и от терапевта ожидали сохранения этой нейтральной позиции (крах этих усилий считался предосудительным контрпереносом).

В создании ложной картины терапии мог участвовать не только «цензор» обучающегося, который стремился выглядеть более компетентным, но и сам супервизор. Если терапевт и супервизор относятся к одному терапевтическому направлению, они могут прийти к некоторому негласному соглашению, например игнорировать определенные вопросы. Мне вспоминается презентация семейной терапии супервизором и терапевтом, которые в присутствии публики интервьюировали одну семью. Когда они обсуждали способы конструирования реальности членов этой семьи, ни терапевт, ни супервизор не упомянули о том, что подросток в этой семье был помещен в психиатрическую больницу и что на интервью он просил выпустить его оттуда. Социальный контекст был исключен из консультации, так как терапия была направлена на внутренние процессы и рассказы членов семьи, а не на актуальные события.

Разговорная супервизия может быть полезной, когда супервизор сам учил супервизируемого. В этом случае у них один подход, одна идеология и обсуждаемое клиническое интервью может быть описано с помощью сходных понятий и языка, понятного обоим. Супервизор может дать более четкие указания, обсудить сходные случаи и сделать некоторые обобщения, которые помогут обучающемуся справиться со следующим случаем. Обсуждение случая и его сравнение с другими похожими позволяет генерализировать опыт, что, быть может, лучше, нежели длительное обсуждение каких-то конкретных деталей терапевтического сеанса.

Бывают и случаи, когда наблюдение непринципиально. Например, женщина-терапевт приходит к супервизору, у которого она прежде училась, с рассказом о клиентке, страдающей от таинственного соматического заболевания, которое сильно мешает ей жить. Похоже, что они с мужем заключили контракт, по которому положено, чтобы у нее были проблемы, а муж о ней заботился, хотя и сердился из-за этого. Проблема женщины-терапевта заключается в том, что она получила письмо с признанием в любви от мужа этой клиентки, где он пишет, что влюбился впервые в жизни. Терапевт спрашивает у супервизора, как ей поступить с этим письмом. Должна ли она показать его жене или сохранить все в тайне? Зная уровень компетентности этого терапевта, так как сам ее учил, и, следовательно, доверяя ее способности правильно выполнить все предложенные действия, супервизор может дать совет и не чувствовать при этом необходимости в наблюдении за ее взаимодействием с клиентом.

Терапия для терапевтов?

Если бы терапия была только ремеслом, каждый мог бы учить ей как набору определенных техник. Однако сам терапевт является инструментом, через который выражаются техники. И иногда у этого инструмента возникают проблемы. Временами эмоции на терапевтическом сеансе достигают такого накала, что терапевту трудно выдерживать их. Случаются и конфликты между преподавателем и обучающимся. Бывает и так, что терапевт испытывает те же самые проблемы, что и клиент. Часто начинающий терапевт молод и оторван от дома, что само по себе может быть тяжело. Вместо того чтобы, как большинство людей, избегать тревожных мыслей и неприятных людей, терапевт стремится к ним ежедневно на протяжении всей своей жизни. Такая работа имеет последствия для личности; как сказал однажды Грегори Бейтсон, зонд, который мы втыкаем в других людей, всегда имеет другой конец, который вонзается в нас самих.

Иногда терапевты слишком боятся проводить интервью; бывает, что они невольно делают то, что вредит клиенту. Случается, что терапевт высокомерен и ни с кем не может согласиться, тогда другим тяжело его слушать. Некоторые терапевты не могут перестать задавать вопросы и никогда не занимают определенную позицию. Встречаясь с супружеской парой, терапевт может неосмотрительно принять сторону одного из партнеров, что сделает невозможным любые изменения. Иногда терапевта охватывает чувство безнадежности, и он передает это ощущение клиенту. Задача супервизора не только обучить терапевта психотерапевтическим техникам, он должен помочь ему преодолеть личные трудности и достичь максимально возможного уровня психотерапевтической компетентности.

Помогает ли личная терапия стать лучшим терапевтом?

Не существует доказательств того (и на этот счет почти нет научных исследований), что терапевт, прошедший личную терапию, более успешно занимается лечением клиентов, чем тот, кто терапии не проходил. Это некоторая базовая аксиома, пришедшая из того времени, когда подготовка терапевта исключала возможность наблюдения за ним непосредственно в процессе работы. Это еще и важный экономический фактор в сфере психотерапии, так как большой процент клиентов составляют терапевты, находящиеся в процессе обучения. Не зная, что в действительности происходит на сеансе, и беспокоясь о том, что может случиться, супервизор может только отправить обучающегося на личную терапию и молиться.

Конечно же, существуют свидетельства того, что склонности обучающегося могут создать проблемы при проведении терапии. Это возможно. Если у начинающего терапевта возникают такие проблемы, супервизор должен их разрешить. Вряд ли здесь поможет отсылка супервизируемого на личную терапию. Нет уверенности, что эта терапия снимет искажение (возникшее в результате эмоциональных проблем терапевта) в терапии, которую проводил психотерапевт. Зигмунд Фрейд полагал, что несколько месяцев личного психоанализа помогут обучающемуся стать более объективным. Его замечание ныне служит оправданием тому, что в Нью-Йорке такой анализ длится в среднем семь лет. (Сможет ли обучающийся когда-нибудь оправиться от такого идеологического погружения?) Поскольку в прошлом личная терапия была как бы частью обучения, проходить ее требуют и сейчас, даже если она не подходит конкретному обучающемуся. Программы по семейной терапии, которые ведут бывшие психоаналитики и терапевты психодинамической ориентации, требуют, чтобы обучающиеся проходили семейную психотерапию. Это значит, что супруги и дети должны участвовать в терапии независимо от того, хотят они этого или нет, есть у них проблемы или нет. Эта одна из нескольких разновидностей подневольной терапии, и ее можно считать неуместным вторжением в личную жизнь обучающихся.

У личной терапии есть достоинства, и тем терапевтам, у которых есть соответствующие проблемы, несомненно, не следует ей пренебрегать. Вопрос в том, помогает ли она терапевту стать более успешным. Это еще нужно доказать. Когда обучающемуся предлагается альтернативная личная терапия, это позволяет супервизору соскочить с крючка. Вместо того чтобы помочь обучающемуся преодолеть препятствие, супервизор отсылает его к личному терапевту, избегая, таким образом, необходимости обучать терапевта конкретным действиям. Если, например, обучающийся в ходе сеанса нервничает и тревожится, то это может быть потому, что он не знает, что делать. Супервизор должен взять на себя ответственность за его обучение, а не отсылать на личную терапию. Обучающийся избавится от этой тревоги по мере роста компетентности, а не в результате приобретенного в ходе личной терапии понимания того, откуда взялась тревога.

Терапевт, сам подвергшийся терапии, имеет то преимущество, что переживает чувство незащищенности и понимает, что это значит — просить о помощи. Другими словами, терапевт может научиться сочувствовать клиенту, побывав клиентом сам.

Некоторые семейные терапевты не ставят перед собой четких терапевтических целей и не фокусируют свое внимание на том, что делать, сосредоточиваясь вместо этого на понимании системы семьи. Они побуждают обучающихся к анализу их собственных семейных систем или к построению своих генеалогических древ. Различными способами они учат пониманию системы семьи, заставляя обучающихся исследовать свои собственные семейные системы. Хотя такие программы позволяют выработать у начинающих терапевтов четкое понимание системной теории семьи, эти терапевты никогда не поймут, каким образом эти знания приводят к терапевтическому вмешательству, вызывающему в клиентах изменение. Упор обычно делается на то, чтобы обучающиеся хорошо разобрались в своей собственной семье. Вопрос о том, что им делать с семьями клиентов, остается в стороне. Подразумевается, что терапевт обучит своих клиентов знаниям о семейной системе так же, как обучили его самого.

Традиционная личная терапия обычно обучает начинающего фокусироваться на себе; она, как правило, индивидуально ориентирована и подчеркивает самоосознавание. Нелегко обучить терапевта социально ориентированной активной терапии, если он длительное время подвергался традиционной терапии. Я считаю, что чем дольше начинающий терапевт проходил терапию, тем труднее ему научиться активному социальному подходу к терапии. Такие терапевты продолжают отслеживать свои мысли и анализировать их даже во время терапевтического интервью (например, они могут спросить себя: а не реагирую ли я на эту женщину, как на свою мать?). Иногда они так заняты собой и своими мотивами, что клиенту с трудом удается привлечь их внимание. Они склонны к тому, чтобы искать корень всех проблем в прошлом, так же как делали их собственные терапевты, и не учитывать актуальную ситуацию.

Супервизия с помощью видеозаписей: наблюдение того, что случилось когда-то

Вплоть до начала 1950-х гг. было трудно наблюдать терапевтические сеансы, так как не было соответствующих технических средств. Снимать сеансы на кинопленку было слишком дорого (хотя иногда такие фильмы делали). Я снимал исследовательские интервью с семьями и иногда — терапевтические сеансы. С появлением аудиозаписи и уменьшением размеров записывающих устройств делать записи терапевтических сеансов стало удобно.

В 1970-е гг. появилась возможность делать дешевые видеозаписи терапевтических сеансов. Сразу же стало ясно, что технология, сделавшая возможной запись и изучение клинических интервью, изменит терапевтические обучающие программы. Теперь можно было выделить важнейшие части интервью и собрать их воедино, создавая учебные видеоролики. (Я вспоминаю, как в те времена бизнес-менеджер филадельфийской детской консультационной клиники, протестуя против нашего увлечения новой технологией, воскликнул: «Вы покупаете видеомагнитофоны, как карандаши!») Хотя и до этого можно было наблюдать за ходом интервью через «прозрачное» зеркало, возможность смотреть видеозапись, останавливать кадр, снова и снова возвращаться, чтобы изучить определенный момент в интервью, изменила взгляд как на природу терапии, так и на человеческое взаимодействие в целом. Просмотр записи в замедленном или убыстренном режиме давал возможность увидеть последовательности, которые были незаметны при нормальной скорости.

В отличие от разговорной супервизии, видеосупервизия позволяет увидеть терапевта и семью во взаимодействии. Сохраняется не только сам диалог и тон голоса, но и движения тела, изменение позы терапевта и клиента; их можно наблюдать и тщательно анализировать, останавливая запись. Часто то, как клиент садится, дает огромное количество информации о его взаимоотношениях с терапевтом. (Мне вспоминается Милтон Эриксон, который говорил, что он все еще ждет, когда же появится женщина, которая, имея серьезные внебрачные или добрачные отношения, не расскажет ему об этом тем, как она усаживается на стуле.)

Такая информация почти недоступна, если интервью описывать только с помощью заметок терапевта.

Хотя, используя видеотехнологию в психотерапевтическом обучении, можно достичь того, чего разговорная супервизия дать не может (так как супервизор имеет возможность видеть все, что было сделано в интервью, и то, что могло быть сделано), обучающиеся часто предпочитают описывать проведенные ими интервью, а не приносить видеозаписи. Они чувствуют, что все их промахи зафиксированы и представлены в записи. Независимо от того, чувствуют они неловкость или нет, обучающиеся должны понимать, что небольшой дискомфорт из-за наблюдения ничто по сравнению с той пользой, которую принесет им это наблюдение в смысле повышения их компетентности. Все-таки терапевтические умения это и есть то, что составляет терапию.

Хотя видеотехнология и очень ценна для супервизии, она тем не менее имеет свои ограничения. При анализе видеозаписи у супервизора почти нет возможности понять, как клиент реагировал бы на другую интервенцию. Супервизор не может воздействовать на прошлое. Постановка клинического диагноза, сильно отличающегося от диагноза, поставленного в административных целях, может иметь место, если клиент отвечает на действия терапевта. Как сказал однажды Сальвадор Минухин: «Диагноз — это то, как движется семья, когда ты ее толкаешь».

Резюмируем: супервизия с помощью видеозаписей позволяет супервизору видеть терапевта в действии. Изменение коммуникации в процессе сеанса становится видимым, и значение этого изменения можно понять. Недостаток в том, что слишком поздно менять то, что уже случилось.

Зачем интересоваться телодвижениями?

Телодвижения клиента и поза, которую он принимает на стуле, так же как и тон голоса, способны дать наблюдателю гораздо больше информации, чем вербальные знаки. Метакоммуникация в клиническом интервью, выраженная в движениях и тоне голоса, определяет то, что было произнесено; такую информацию способны дать только аудиовизуальные средства и непосредственное наблюдение. То, что говорится в терапевтической беседе, может быть гораздо менее важно, чем то, как это было сказано, в каком тоне и с какой жестикуляцией. Если женщина говорит: «Я довольна своим мужем» и при этом дотрагивается до своего носа, она передает послание, отличающееся от того, которое было бы, если бы она этого не сделала.

Терапия — это не обычная беседа

Это основная предпосылка терапии, которую каждый должен принять, дабы избежать множества ошибок: терапия — это не обычная беседа. В терапевтическом интервью даже обычные вежливые фразы могут иметь необычный смысл. Одно и то же высказывание в терапевтическом интервью и в обычном общении будет иметь разные значения. (После окончания терапии терапевт и клиент могут встречаться и обычным порядком, но в терапии они фокусируются на изменении.) Например, во время терапевтического интервью супружеская пара может сесть, полуотвернувшись друг от друга, что может быть проинтерпретировано терапевтом как знак того, что они не согласны друг с другом. (Естественно, это лишь предварительная гипотеза, как и все гипотезы относительно метапосланий.) Естественно, если муж и жена отвернулись друг от друга, сидя в гостиной в окружении друзей, такой язык тела имеет совершенно другой смысл или не несет вообще никакого коммуникативного смысла.

Все сказанное или сделанное в терапевтическом кабинете терапевту следует воспринимать как послание при учете контекста. Как сказал однажды Грегори Бейтсон: «Каждое послание — это одновременно отчет и команда». Это может быть отчет о состоянии человека или о ситуации, но в любом послании содержится информация о том, как следует на него реагировать другому человеку. В терапии этот аспект команды в послании особенно важен, но его часто игнорируют терапевты, сосредоточенные лишь на внутреннем мире человека и воспринимающие сообщение только как информацию о том, что происходит внутри человека.

Послание заключается не только в словах клиента, но и в том, как он располагается в терапевтическом кабинете. Если родители сажают ребенка между собой, они нечто сообщают терапевту. Если женщина садится так, что всем своим видом демонстрирует пренебрежение к супругу, это тоже сообщение для терапевта. В семейной терапии обычно лучше всего дать членам семьи возможность сесть там, где они захотят, и передать, таким образом, невербальное послание. (Терапевт всегда может, если захочет, позже посадить их по-другому.)

Естественно, опытный терапевт никогда не комментирует невербальные послания. Некоторые начинающие делают это, чтобы показать, какие они сообразительные; другие верят, что указать клиенту на то, что он выражает языком своего тела — значит изменить его. Однако если терапевт говорит клиентке: «Когда ты говорила о муже, ты прикрывала рот рукой, стало быть, ты что-то скрываешь», то что остается делать бедной женщине? Она может только разозлиться и смутиться, не в силах решить, как реагировать на такую грубость. А терапевт затем вполне может посчитать ее смущение результатом глубинных проблем, а не реакцией на грубость. Лучше всего терапевту считать, что, когда клиент захочет говорить о чем-то более открыто, он это сделает. Если интерпретировать телодвижения, то клиент начнет скрывать все больше и больше информации из страха, что терапевт вытащит на поверхность неприятные вопросы. Коротко говоря, указывать клиенту, что «в действительности» означают его невербальные сообщения, это не только неуважительно, но и технически неверно.

Почему бы не поступить разумно и не делать «живую» супервизию?

Наиболее эффективный способ подготовки терапевтов — использование «прозрачного» зеркала или видеомонитора для наблюдения за актуальными действиями обучающегося. Управление действиями терапевта в момент наблюдения за реальным терапевтическим интервью — самый лучший способ обучения терапевтическим навыкам. Это наиболее дорогостоящий вид обучения, но его стоимость можно существенно снизить, если работать с группой обучающихся. Они по очереди заходят в терапевтический кабинет, чтобы провести интервью с семьей или одним клиентом, в то время как остальные наблюдают за этим и учатся. Супервизор заранее планирует стратегию интервью и по ходу действия дает указания по телефону. Если есть необходимость, обучающийся может выйти из кабинета и посоветоваться с супервизором. Такая «живая» супервизия не только дает начинающим психотерапевтам возможность наблюдать за применением психотерапевтических техник и повышать собственное мастерство, но и защищает клиента от неопытного терапевта, так как супервизор может осуществлять руководство и временами вмешиваться в процесс.

Я убежден, что «живая» супервизия занимает достаточно важное место в учебном процессе, и подробно буду обсуждать этот вопрос в последующих главах. Здесь можно сделать только несколько общих замечаний.

По ту сторону зеркала

В «живой» супервизии то, что происходит за зеркалом, не менее важно, чем то, что происходит перед ним. Параллельно происходящему в терапевтическом кабинете развивается процесс за зеркалом, т. е. в группе обучающихся. Если супервизор сосредоточен на чувствах обучающегося, то он обязательно углубляется в чувства клиента, при этом все должны понимать и чувствовать этот язык.

Иерархия проблем по обе стороны зеркала довольно схожа. Если супервизор ведет себя с обучающимися как с равными или по-приятельски, обучающимся трудно будет принять роль специалиста в терапевтическом интервью с семьей. Особенно ясно это видно, когда в семье есть кто-то, кого невозможно контролировать. Например, если терапевт хочет, чтобы родители вели себя твердо с ребенком, склонным к насилию, терапевт должен прямо или косвенно устроить так, чтобы родители вели себя твердо. Для того чтобы терапевт мог этого добиться, супервизор должен сделать так, чтобы терапевт вел себя твердо. Иерархия перед зеркалом отражает иерархию за зеркалом (даже в тех тренинговых программах, в которых нет зеркала). Таким образом, если терапия предполагает, что терапевт принимает роль специалиста в терапевтическом кабинете, супервизор должен принять на себя роль специалиста по ту сторону зеркала. Это не означает установления тирании; это значит лишь, что супервизору при обучении терапевтов необходимо знать свое дело, а терапевту нужно быть специалистом в деле помощи клиентам.

Как в терапии, так и в супервизии ответственность должна быть четко определена. В клинической практике терапевт отвечает за результат. В «живой» супервизии супервизор несет ответственность — если терапия прошла неудачно, то неудачу потерпел супервизор (в супервизии среди равных или при решении проблем среди коллег это правило применять не обязательно).

Тот, кто хочет получить позитивное поведение в терапевтическом кабинете, хочет такого же позитивного поведения и по ту сторону зеркала. Когда обучающиеся собираются вместе, супервизору полезно произнести несколько слов о правилах поведения по ту сторону зеркала. Основное правило состоит в том, что обучающиеся никак не комментируют проводимые интервью до тех пор, пока им не предложат этого сделать. Меткие интерпретации (как правило, негативные) запрещены и в общении между обучающимися, так как рождают плохие чувства. Очень хотелось бы, чтобы они обладали высокими моральными качествами. Допустимо сказать: «Возможно, мужчина будет меняться быстрее, если ты вовлечешь в разговор его мать». Бесполезно говорить: «Ты избегал вовлекать его мать в обсуждение потому, что ты вообще боишься матерей?»

Часто супервизор имеет психодинамическую ориентацию. Таким людям трудно отказаться от интерпретаций. Им нужна помощь. Частично проблема состоит в том, что опытные терапевты вынуждены становиться студентами, чтобы изучить кратковременные подходы в терапии, и это ставит многих из них в неловкое положение. Терапевт, который, прежде чем присоединиться к программе изучения краткосрочной терапии, много лет имел частную практику, не только отличается от своего супервизора по идеологии и технике ведения интервью, но и обнаруживает себя в одной группе с начинающими, которые тоже учатся работать с целыми семьями. Супервизор должен попытаться не задеть гордость терапевта и, кроме того, не дать ему увести обсуждение в сторону от краткосрочной терапии к идеям долговременной терапии, особенно к вопросу о том, что для правильного понимания человека надо большую часть терапевтического сеанса посвятить его прошлому. Присутствие такого обучающегося в группе может побудить супервизора заниматься в основном практическими аспектами терапии, чтобы обучить начинающих в группе, убедив тем временем первого изучить принципы краткосрочной терапии и придержать при себе свои суждения до тех пор, пока он не увидит, как эти принципы применяются на практике.

Кроме того, супервизор не должен допустить, чтобы обучающиеся подшучивали или подсмеивались над клиентами, за которыми они наблюдают через «прозрачное» зеркало. Обучающиеся могут утратить уважение к терапевтическому подходу в целом, если супервизор потворствует таким высказываниям (как правило, к таким высказываниям склонны те обучающиеся, которые стараются подчеркнуть собственное превосходство). Соревнование между обучающимися должно быть направлено на то, чтобы выявить самого доброго и компетентного терапевта. Членам группы должно быть ясно, что ответственность лежит на супервизоре. Идеи и предложения высказываются супервизору и от него уже идут к другим терапевтам. Это значит, что группа не должна вести себя как демократическое сборище и бомбардировать терапевта своими идеями, когда тот в поисках плана дальнейших действий выходит из терапевтического кабинета. С ним должен говорить супервизор. Если супервизор открывает дискуссию, в которую каждый должен внести свой вклад, то он организует ее ход и подводит итог всем комментариям и предложениям других обучающихся.

Существует и такой подход, при котором группа действует рефлексивно и демократично и никто не несет ответственности за неудачу. Это, по сути, супервизия среди равных. Встречаются и такие, которые ратуют за включение в процесс обучения ко-терапии, при которой место преподавателя — в терапевтическом кабинете, рядом с обучающимся, а не за «прозрачным» зеркалом. Другие считают, что раз уж обучающемуся все равно в конце концов придется встретиться с клиентом один на один, то почему бы не начать делать это сразу?

Супервизор должен решить, какой тип группы ему нужен для создания соответствующей атмосферы. Члены группы лучше работают вместе, если нет постоянно присутствующего стороннего наблюдателя (хотя время от времени гостей следует приглашать); т. е. все члены группы должны раскрыться, проводя терапию перед всей группой. Наблюдатель, который не ведет терапию, рискует стать слишком критичным и даже высокомерным, так как полагает, что мог бы сделать лучше, притом что у него нет возможности продемонстрировать свое мастерство. Если все члены тренинговой группы обязательно должны участвовать в проведении терапии, они скорее будут работать вместе и помогать друг другу.

Все ли нужно рассказывать клиенту?

Со времен шаманов и целителей Древнего Египта существует мучительный вопрос о том, делиться ли своими мыслями с теми, кого лечишь, или сохранять ауру таинственности. Магия прекрасно работает, не раскрывая своих предпосылок, но как насчет психотерапии? Должен ли терапевт раскрывать клиенту свою стратегию? Супервизор должен решить, какого рода границы поставить перед группой начинающих терапевтов. Например, он может решить, что терапевты должны оставлять при себе свои мысли, полагая при этом, что всякого рода идеи и планируемые процедуры — дело терапевта, а не клиента. Если клиент настаивает на том, чтобы ознакомиться с обоснованием терапевтического подхода или конкретной интервенции, терапевт может рассказать об этом. Однако, как правило, терапевтические стратегии и предпосылки не раскрывают клиенту, если только терапевт не уверен в том, что объяснение стратегии поможет клиенту измениться.

В наш век всеобщего равенства, среди наших супервизоров есть и ратующие за сотрудничество в психотерапии. Они даже стремятся доказать, что семейный терапевт не должен быть авторитарной личностью и навязывать свои идеи клиентам, но давать высказывать свое мнение по поводу семейных проблем и членам семьи. Предположим, мы хотим, чтобы мама сына, у которого есть некоторые психологические проблемы, постоянно делала записи о его хорошем и плохом поведении в течение недели. Скорее всего, цель супервизора в данном случае — заставить мать по-другому реагировать на сына. Вместо того чтобы сердиться на него, она должна просто делать записи и, таким образом, вести себя не так, как ожидает сын. Должен ли терапевт делиться с матерью этим планом? Вероятно, кто-то обсудил бы с ней цели этого плана, и она, возможно, все равно бы его выполнила. Но если есть хотя бы малая вероятность того, что она решит, будто ее критикуют, и откажется сотрудничать, то чего тогда достигнет терапевт, столь демократично поделившись с ней своим планом? Терапевт несет ответственность только за идеологию, а не за маму.