Таинство, которое мы называем Богом

Таинство, которое мы называем Богом

В одном из писем, написанных в концентрационном лагере, пастор Дитрих Бонхоффер предложил целый век не употреблять слово Бог, так как оно уже покрылось налетом устаревших ассоциаций и утратило свою религиозную силу и способность концентрировать религиозные переживания[138]. В последние годы разные теологи отмечали, что за отделение души от тела в теологии церкви пришлось заплатить огромную цену, выражающуюся в самоотчуждении верующих, которое существовало на протяжении целых веков, в унижении женщин и гомосексуалистов и утрате контакта с земными таинствами души и материи. По утверждению Наоми Гольденберг,

«Всех богов, богинь и божеств следует воспринимать как силы, существующие в природе и внутри человека. Мужской персонаж, который ставит себя выше женщины, секса и земных наслаждений, не может принести в мир жизнь – он может служить лишь воплощением смерти»[139].

Точно так же при попытке наделить одного бога всеми положительными качествами, исключая противоположные или сомнительные качества, формировалась Тень, характерная для большинства идеологий. В политеистических религиях, по крайней мере, не ощущалось тревоги, связанной с противоречиями, так как в них каждую силу воплощал отдельный бог. В них не было проблем, связанных с Тенью, ибо боги интуитивно считались многократно усиленным воплощением всех человеческих качеств.

В античные времена в процессе миграции целых сообществ боги меняли свои прежние облачения на традиционные местные наряды и даже имена в соответствии с наречиями и диалектами нового места пребывания. Но воплощаемые ими принципы и законы не изменялись; независимо от иерархии те же самые божественные (то есть мифические) законы получали должное признание. Воплощение Великой Матери не зависело от имени богини: Гера, Юнона, Изида, София или Мария. В письме к пастору Фрицу Пфафлину в 1935 году Юнг пишет:

«В том, что вам стремится принести бессознательное, нет никаких кардинальных отличий от христианства. Это просто углубленный христианский символизм и возвращение к жизни основ, на которых создано христианство и другие великие религии»[140].

Игнорируя и отрицая свои языческие истоки, современные религии отделяют себя от своей архетипической основы.

Тогда, по всей вероятности, очень полезно определить бога с мифологической точки зрения как нечто, находящее выражение в аффективно заряженном образе и присутствующее в нем, в образе, который возникает в процессе глубинного переживания, то есть соприкосновения с архетипом.

Сам по себе образ не является богом, но содержит такой аффективный заряд, что воссоединяет нас с глубинным переживанием. Мы не можем сказать, что представляет собой таинство. Но в процессе его ощущения оно активизирует в нашей психике Образ Бога. Как родной отец или мать, на радость или на беду, активизируют наши внутренние родительские образы, так и соприкосновения с архетипом активизируют Образ Бога. Точно так же внешнее событие может активизировать в нашем бессознательном резонансную реакцию в виде сновидения, которое нас чем-то затрагивает. Не следует путать сны с внешними событиями. Фактически мы должны считать сны своими собственными. Однако образы сновидений отчасти приходят извне, а отчасти – в значительной мере – изнутри, а также из некоего еще более таинственного источника.

Как образ сновидения связывает нас с событием и присутствует в его восприятии, не являясь самим событием, так и бог воспринимается как образ, который колеблется где-то между внутренней и внешней реальностью, но может присутствовать только во внутреннем переживании. Чтобы считать сон психическим событием, не следует принижать его важность; значит, необходимо признать его истинную феноменологическую реальность. Сказать, что переживание Бога или богов является психологическим событием, – все равно, что признать его подлинную психологическую реальность. Эта реальность может быть непохожей на реальность, о которой говорит теолог или проповедник, но она представляет собой феноменологическое переживание человека. При отсутствии непосредственного переживания человек не испытывал бы религиозного переживания, независимо от того, насколько он утвердился в вере или участвует в общем ритуале. В письме Юнга Валентину Бруку (1959 г.) мы читаем:

«Когда я говорю, что не испытываю потребности верить в Бога, поскольку «я знаю», то имею в виду, что я знаю о существовании Образа Бога и в общем, и в частности. Я знаю, что он представляет собой универсальное переживание, а так как я не исключение, то знаю, что у меня тоже существует такое универсальное переживание, которое я называю «Богом»»[141].

Иными словами, Юнг употребляет слово Бог как связующее звено между внутренним и внешним миром. Как чувственное переживание он является для него реальным. А если так, то идея Бога выходит за рамки теологии, за границы веры и ритуала и уж, конечно, за пределы нашего постижения.

Каждый, кто соприкасается с реальностью психики, с реальностью души, сталкивается с такими явлениями, которые вызывают у него благоговение и трепет. В своих «Лекциях о символической жизни» Юнг напоминал слушателям, что наши древние предки очень хорошо знали о существовании такого Образа Бога. Их боги жили внутри них, имели прибежище в их психике, и окружающий их мир был густо населен божествами. Отвечая на вопрос, является ли наше стремление к интеллектуальному пониманию судьбоносным или же, наоборот, пагубным, Юнг заметил:

«Только если интеллект полностью отделен от символического восприятия. Если интеллект не служит символической жизни, он превращается в дьявола, и вы становитесь невротиком»[142].

Итак, если разум уничтожает аффективно заряженный образ или очерняет силу иррациональности, присущую феноменологическому переживанию, Образ Бога умирает. Именно это сто лет тому назад имел в виду Ницше, когда в своей книге «Так говорит Заратустра» провозгласил, что Бог умер и убили его мы. Базельский профессор Ницше не хуже простого крестьянина знал, что если интеллект лишает символический образ аффективного заряда или если умозаключения разрушают спонтанность образа, то бог умирает. Тогда самая приемлемая установка человека заключается в периодическом уничтожении образов, которые превращаются в идолов, и в смиренном признании своего невежества. Таким образом он подготавливается к новому восприятию архетипа.

Как в XVII веке заметил Блез Паскаль, «любая религия, которая не утверждает, что Бог невидим, не является истинной»[143]. Только невидимый бог может быть подлинным, так как бог, который может быть известен, заранее становится культурным артефактом сознания и постепенно исчезает из жизни. По выражению Рильке,

Боги, для них наши помыслы – первоосновы,

хмуро судьба разрушает их сумрачный час.

Но бессмертны они. Посмотри, мы готовы

слушаться каждого, кто бы вслушался в нас[144].

Следовать божественной колеей – значит видеть божественные деяния во время нашей внезапной паники, наших проекций, нашей ярости, воздействия всех комплексов, которые имеют над нами власть, – видеть (как описывали древние греки) Медею, убивающую своих детей, Эдипа, который лишается зрения, ощущая тяжкое проклятие богов, преследующее его семью на протяжении поколений.

Мне вспомнился один пациент, Ханс-Питер, отец которого был неграмотным фермером, иммигрировавшим в другую часть страны. Недостаток образования, диалект и бедность отчуждали его от общины. Отец мог внешне выражать себя лишь в бессмысленной нецензурной брани. У него был обрез: он боялся своих соседей. Он постоянно с ними ссорился, иногда дело доходило до драки. Ханса-Питера, как и двух его старших братьев, постоянно избивали. Только четвертый сын, пораженный «святой болезнью», эпилепсией, избежал насилия и стал взрослым, не испытывая серьезных проблем, связанных с вступлением в сообщество, и вообще постоянной ненависти к жизни. Два старших брата оказались под воздействием насилия и, естественно, его отыгрывали. ‹

Ханс-Питер оказался между двумя мирами. Очутившись в таком подвешенном состоянии, он интериоризировал атмосферу насилия, в которой вырос, и страдал от постоянных приступов депрессии. К тому же он получил свою долю шрамов. Оказавшись в армии, он взбунтовался против начальства и был отправлен в дисциплинарный батальон. Он не отвечал на запросы кредиторов и не платил дорожные штрафы, зато смог получить диплом инженера. В процессе анализа он пришел к осознанию того, как мог жить, испытывая проклятие богов. Его отец и вся его родословная находилась под влиянием Ареса-Марса. Когда он по-настоящему усвоил, что несет на себе все бремя этого бога, он вместе с тем смог распознать существующие у него возможности выбора. Его отец находился под сильным воздействием неизвестного бога, которым он был просто одержим, но у Ханса-Питера были и другие боги-покровители. Чтобы стать самим собой, ему пришлось осознать, что ему предназначено судьбой снять заклятье, наложенное сумасшедшим богом на его семью.

Пользуясь метафорами, например, «семья, находящаяся во власти Ареса-Марса», мы тем самым признаем, что часть психики может расщепляться и проецироваться на других или же получить достаточную автономию, чтобы развиваться и взять ответственность за это на себя. Важно не спутать Самость с идеей Бога. Идентификация человека с расщепленной энергией может привести к опасной инфляции, например, к комплексу фюрера. Психика – это основа для возможного осознанного или бессознательного божественного воплощения, но идентификация с таким воплощением – это сумасшествие. Задача Эго – вступить в диалог с богом, то есть с энергией, воплощающей Образ Бога. В письме к пастору Дамуру в 1932 году Юнг поясняет:

«Человеческая психика и ее основа абсолютно недооцениваются, как если бы Бог обращался к человеку исключительно по радио, через газеты или даже в проповедях. Бог никогда не говорит с человеком иначе, чем через его психику, и психика понимает такое обращение, и мы ощущаем его как нечто, относящееся к психике. Тот, кто называет это психологизмом, отрицает око, которое принадлежит солнцу»[145].

Следовать божественной колеей – значит отдавать дань чувственному восприятию воплощенных архетипических образов, которые могут составлять ткань сновидения, присутствовать в соматическом недомогании или даже в политическом событии. Образы, которые рождаются только в голове, неполноценны, как часть потомства Зевса. По существу, это идеологии, обреченные на разложение и быстрый распад, независимо от того, в какой мере они изначально могут наполнить Эго энтузиазмом.

Когда мы понимаем, что человеческая психика – это основа божественного восприятия, молот и наковальня божественной сущности, мы познаем, по выражению Блаженного Августина: «То, что ты ищешь, находится рядом и уже идет тебе навстречу»[146]. Юнг добавил:

«Во все предшествующие эпохи люди в той или иной мере верили в бога. Однако непредвиденное обеднение символики привело к тому, что мы смогли заново открыть для себя богов в качестве психических факторов, то есть архетипов бессознательного… Все это было бы совершенно невозможно в ту эпоху или в той культуре, в которой в изобилии существовали символы»[147].

Боги, которые когда-то ощущались как эфемерные, в настоящее время считаются драматическим воплощением космических законов, воплощением которых являемся и мы сами, так как не отделяем себя от них. Эта встреча с богами не может произойти только по желанию; то, что при желании Эго может погрузиться на необходимый уровень психики, – это иллюзия.

Возвращение к истокам, то есть к реальности психики, часто заставляет человека отказаться от психологически удобного и стабильного группового мышления. Тогда он выпадает из ценностной системы сообщества. Более того, его приближение к истокам может произойти при условии смерти Образа Бога, который существовал в его прошлом. (Вспомним о женщине, которая сказала мне: «Моя индивидуация началась со смерти бога».) Часто с утратой прежней определенности приходит великое одиночество, заставляя многих людей превращаться в стадо, чтобы защититься от реальности живых богов. Фактически без всякого цинизма можно заметить, что задача многих религиозных институтов заключается в том, чтобы защитить свою паству от религиозных переживаний! Если человек не подчиняется легковесным уговорам толпы, то, по выражению Юнга, «ему следует отправиться на Поиски; тогда он должен узнать, что говорит его душа; тогда он должен пройти через одиночество на еще не сотворенной земле»[148].

Какое грандиозное открытие случается: человек узнает, что хочет сказать его душа! При таком отношении к реальности божественного странствия человеческая жизнь полна достоинства и устремлена к цели, как бы ни был труден путь. Прежде всего человек убеждается в существовании фундаментальной космической жизненной энергии. Юнг полагает:

«Когда вы находитесь в темноте, вам открыта возможность только к самому доступному: то есть к сновидению. И вы можете быть уверены, что сон – ваш ближайший друг, он друг тех людей, которые больше не следуют традиционным избитым истинам и впоследствии становятся одинокими»[149].

Если же кризис эпохи является религиозным, а личностный кризис – невротическим, то задача заключается в том, чтобы вместе с водой не выплеснуть ребенка. Эрих Фромм совершенно справедливо предостерегает нас:

«Вопрос заключается не в религии, а в том, что это за религия: та, которая способствует человеческому развитию, раскрытию особых человеческих возможностей, или религия, которая их сковывает и парализует… Мы можем интерпретировать невроз как некую особую индивидуальную форму религии или еще точнее – как регрессию к первобытным формам религии, которые находятся в конфликте с официально признанными формами религиозной мысли»[150].

Не обращать внимания на присутствие богов или же считать его относительным – значит глубоко увязнуть в трясине модернизма. Игнорировать богов фактически значит получить гарантию, что они точно вам отомстят; эта месть примет форму либо индивидуального невроза, либо ужасных исторических событий.

Призвание души приглашает человека в путь, нравится ему это или нет. С одной стороны – разные теологические и политические тоталитарные идеи. С другой – свободный релятивизм культуры, потерявшей свою основу. Как отмечалось в первой главе, бремя смысла почти полностью возложено на светские институты. Если говорят, что даже в неврозе можно отыскать следы раненых, замученных и отверженных богов, значит, можно утверждать, что божества существуют везде, что следы присутствия богов очевидны, несмотря на внешний налет светскости и профанацию.

Однако в этой путанице кое-что проясняется. Первое: погружение в глубину в любой форме приводит к появлению образа-посредника и образа-проводника. Сам по себе этот образ не является божественным, но какое-то время несет в себе божественную энергию. Во-вторых, мы не можем навсегда сосредоточить эту энергию в образе, который выбрали для поклонения. Она живет своей собственной жизнью и покидает его, чтобы проявиться где-то еще, или уходит в потусторонний мир. В третьих, вся тяжесть смысла неизбежно ложится на плечи каждого конкретного человека. Ни один из нас не может совершить странствие за другого. Тот, кто отправился в странствие лишь для того, чтобы избежать вполне естественного страха и одиночества, просто решил прожить свою жизнь впустую. Все, что требуется, – это принять одиночество и страдание, сохраняя мужество и спокойствие, а также исполненное веры пристальное внимание к движениям психики.

Каким бы трудным ни было это странствие, оно снова приведет человека к богам. Именно тогда, когда мы, внимая движениям своей души и опираясь на контекст всей истории, решили, что боги ушли, у нас появляется ощущение, что они снова находятся внутри нас. Мы не можем постичь таинство, но можем следовать ему. Как заметил Юнг в 1937 году на лекции, прочитанной в Йельском университете,

«никто из нас не может знать, в чем заключается конечный смысл происходящего. Поэтому мы должны принимать его так, как мы его переживаем. И если это переживание помогает нам сделать свою жизнь более здоровой, чтобы она приносила удовлетворение вам и вашим близким, то можно спокойно сказать: "Это была Божья благодать"»[151].