Одиночество на просторах душевного океана

Одиночество на просторах душевного океана

Жизнь, сознание и душевное странствие, полное страха и трепета, начинаются с травматического отделения. Связанные с сердцебиением космоса, жаждущие удовлетворения всех своих потребностей в теплом, влажном мире материнской утробы, мы неожиданно для себя оказываемся ввергнутыми в мир холодной планеты, которая, вращаясь вокруг своей оси, падает в пространстве и времени. Нам никогда не удастся ни восстановить, ни полностью пережить снова ощущение мистической сопричастности, ощущение своей идентичности с Вселенной. И будет ли чрезмерным преувеличением сказать, что все свое время мы тратим либо на восстановление этой утраченной связи через разные формы импульсивной регрессии, либо на сублимацию этой глубинной потребности посредством поиска связи с природой, с другими людьми, с богами?

Однако связи никогда не бывают ни совершенно приемлемыми, ни абсолютно надежными, поэтому человек испытывает страх и тоску, ощущая свою разобщенность с другими людьми и свое одиночество в космосе. Даже если у человека и была такая связь, у него очень быстро возникает острое и болезненное ощущение, что он снова оказался в объятиях одиночества. Очень хорошо это ощущение выразил Рильке в своем стихотворении «Одиночество»: «Когда, ненавидя друг друга, двое в койку одну отправляются спать: одиночество льется рекой – не унять…»[63]

В детстве наше одиночество как-то скрашивается присутствием родителей или тех, кто нам их заменяет, а на стадии «первой взрослости» его маскирует воздействие родительских комплексов или их перенос на окружающих людей. Но даже самые прочные отношения могут быть лишь слабым подобием первичной связи с родителями. А потому в среднем возрасте каждый человек должен столкнуться с ограниченностью отношений, с ограниченностью социальных ролей в протекционистском обществе, которое стремится к самосохранению, а также с пределами своих возможностей отрицания и переноса. Нам неизбежно приходится признать, что никто не может нас спасти и защитить от смерти или хотя бы существенно ее отсрочить. Во второй половине жизни нам приходится отказаться от двух великих фантазий: что в отличие от других людей мы бессмертны и что где-то живет «Добрый Волшебник», «мистический Другой», который может избавить нас от экзистенциального одиночества.

Занимаясь аналитической психотерапией, я понял, что прогресс или отсутствие прогресса в терапии или, иначе говоря, становление зрелой личности прямо зависит от того, в какой мере человек может взять на себя ответственность за свой выбор, перестать обвинять окружающих или ожидать от них избавления, а также признать боль, связанную со своим одиночеством, независимо от своего вклада в формирование социальных ролей и укрепление социальных отношений.

Томас Вульф так описывает всепоглощающее и чрезвычайно значимое переживание одиночества:

Теперь мое убеждение в жизни основывается на уверенности в том, что одиночество – это не уникальное явление, которое вызывает интерес у других людей… Это главный и неизбежный факт человеческого существования… Все скрытые сомнения, отчаяние и темные лабиринты своей души одинокий человек обязан знать, ибо у него нет связи ни с одной целостной идеей, которую бы он создал сам… Он не получает ни поддержки, ни одобрения, ни помощи у партии, он не находит прибежища в толпе, он не верит ни в кого, кроме самого себя. И зачастую эта вера его опустошает, вызывает у него дрожь и заставляет его чувствовать себя беспомощным[64].

Взгляд Вульфа более суров, чем взгляды большинства людей, которые время от времени получают утешение и поддержку в общении с окружающими. Но вместе с тем драматическая уединенность послужила Вульфу тем источником, из которого он черпал недюжинные силы для восстановления связи с космосом. Хотя самыми актуальными для него были темы изгнания и одиночества, в течение многих лет творчество связывало его с читателями. Вне всякого сомнения, мы не можем снова вернуться домой, но несомненно и то, что при пересечении человеческих судеб во время скитания само странствие может показаться домом, и в этом доме на какое-то время присутствует Другой. А это уже немало.

Кларк Мустакис пишет:

Одиночество – это условие жизни человека, его ощущение своей принадлежности к человеческой расе, которое дает ему поддержку и помогает развивать и углублять свою человечность… Усилия, направленные на преодоление или избежание ощущения экзистенциального одиночества, могут привести лишь к самоотчуждению. Когда человек отступает от фундаментальных жизненных истин, когда ему удается избежать ужасного субъективного переживания одиночества и отвергнуть его, он закрывает для себя один из самых важных путей, ведущих к личностному росту[65].

В этом фрагменте последнее утверждение Мустакиса является ключевым. Так все и происходит, когда нам приходится искать и находить собственные ресурсы, отвечать на вопросы, кто мы такие и из какого теста мы сделаны, а также создавать из своего душевного хлама самую одаренную и разностороннюю личность, какую можно создать на всех переходных этапах жизни, выпавших на нашу долю. Именно наше одиночество позволяет раскрыться нашей уникальности.

Чем больше мы сливаемся с окружающими, чем меньше мы от них отличаемся, тем ниже наше индивидуальное развитие, тем меньше мы соответствуем великим целям Вселенной, для которых мы созданы. Введенное Юнгом понятие индивидуации, не имеющее ничего общего с проявлениями нарциссизма, по существу, связано с молчаливым и трепетным согласием с действием великих сил, приводящих в движение звезды и сокращающих наши мускулы. По своему определению индивидуация – это развитие космоса, которое происходит вследствие наиболее полного развития отдельной личности, заключающей в себе частицу Вселенной. Регрессия, поиск слияния, отказ от странствия для достижения целостности своего Я – это не только насилие человека над своей душой, но и отрицание самой Вселенной.

Согласно теории объектных отношений (раздела глубинной психологии), ощущение младенцем «первичных объектов», т. е. родителей, приводит его к глубинной феноменологической идентификации со своим Я и с Другим (объектом), влияния которого мы никогда не можем полностью избежать. Переживание такой привязанности к объекту, будь оно навязчивым или отвергающим, либо чем-то средним между ними, является информацией об отношениях с окружающими. А информация о прямой зависимости этого совершенно беспомощного младенца от его отношений с окружающими слишком понятна и слишком перегружена разными обоснованиями. Поэтому впоследствии довольно трудно утверждать, что одиночество – это ценность, а не угроза уничтожения личности. Иногда от осознания грозящего одиночества служит защита в виде гнева. Как отметил Мустакис, «за агрессией часто скрывается тревога и страх одиночества; такая агрессия может проявляться в циничном отношении к любви и культурным ценностям»[66].

Вероятно, идеальным можно назвать родителя, который может защитить и поддержать ребенка, но одновременно искреннее и постоянно укреплять его уверенность в собственных силах. Тогда на разных стадиях отделения от родителей ребенок может ощутить внешнее подкрепление своих внутренних ресурсов. Природа неплохо подготовила нас к совершению психологического странствия. Обращаясь к юношам, которые чувствовали страх и опасность перед таким странствием, Рильке написал следующее:

Мы существуем в жизни как в стихии, которой лучше всего соответствуем… У нас нет никаких причин, чтобы не доверять своему миру, ибо он нам не враждебен. Если он ужасен, значит, это наши ужасы; если в нем есть пропасти, значит, эти пропасти есть у нас; если рядом опасность, нам нужно научиться ее полюбить. И только если мы организуем свою жизнь исходя из принципа, что нужно всегда стремиться преодолевать трудности, тогда то, что сейчас нам кажется менее всего достижимым, станет тем, во что мы должны поверить и что окажется наиболее достоверным[67].

В связи с серьезной эмоциональной травмой, полученной в детстве, а также из-за ограниченных возможностей при формировании своего окружения мы неизбежно преувеличиваем ценность отношений и недооцениваем одиночество. (Чехов с иронией писал: «Если не хочешь быть одиноким, не женись.) Если мы не ощущаем одиночества, положившись на самих себя, значит, мы его преодолели. Человек, ощущающий одиночество, испытывает уникальное переживание странствия и вместе с тем осознает свою некую внутреннюю сущность, с которой он может вступать в диалог. Благодаря такому диалогу начинается индивидуационный процесс. Каким трагичным тогда становится отказ от этой возможности личностного роста! Человек может стать личностью, постоянно вступая в такой диалог, постоянно осознавая и исследуя автономию и телеологию своей души.

В истории есть множество свидетельств ценности одиночества. Одна из двух великих универсальных мифологем – мифологема о героическом странствии (другой является Вечное Возвращение, циклическое чередование смерти и возрождения). Это странствие стало культурной парадигмой социального развития. Метафорическая психодинамика этого странствия, включающая в себя три этапа, имеет следующие характерные черты: а) покидание дома, означающее расставание Эго с прежними убеждениями; б) терпеливое перенесение страданий, связанных с расширением сознания; в) достижение нового рубежа, нового прибежища, которое человеку с течением времени тоже придется покинуть. Эта мифологическая парадигма представляет собой не только модель личностного роста, но и расширенный взгляд на культуру. Так, например, средневековая легенда о Граале напоминает о том, что каждый из нас должен найти свой путь через непроходимый дремучий лес, ибо стыдно идти путем, проложенным кем-то другим. Но для этого у человека должно быть мужество, внутренние ресурсы и отвага, чтобы пойти на риск и выбрать собственный путь.

Норма была тридцатидевятилетней школьной учительницей. В возрасте чуть больше двадцати лет она вышла замуж за очень незрелого мужчину и вскоре с ним развелась. После развода она долго тосковала в одиночестве, ежедневно ощущая глубокую печаль, хотя у нее были десятки знакомств и одна продолжительная связь с другим незрелым мужчиной, длившаяся несколько месяцев. Норма периодически испытывала ненависть то к мужчинам, то к самой себе; то она страстно предавалась любви, то подумывала о самоубийстве и, если не влюблялась, резала себе вены. Ее жизнь напоминала уныло вращающееся стальное колесо, к которому она была привязана злым роком.

Однажды Норма пришла на сессию с опозданием. На щеках женщины был румянец, и вся она трепетала так, что, казалось, ее связь со стальным колесом стала значительно слабее. Она с вызовом сказала, что провела этот день так, что, когда я об этом услышу, «у меня полезут глаза на лоб», – и рассказала мне, что встречалась с одним из самых недоступных для нее мужчин, о котором она даже мечтать не могла. До нее пока не доходило то, что сегодняшний день закончится или завтрашний день начнется с еще более сильного ощущения опустошенности. Любовная жизнь Нормы – а точнее ее сексуальная жизнь – была одержимой и зависимой. Как нам известно, любая зависимость – это сознательный или бессознательный способ избавиться от тревожности. Тянется ли человек к сигарете, алкоголю, наркотику, пище или к другому человеку, эта связь на какое-то время заглушает первичную травму, которую все мы носим в себе. На короткое время одиночество заменяется психологическим слиянием с Другим. На этот период человек как бы возвращается обратно в материнскую утробу, а затем, как сказал Рильке, одиночество возвращается и продолжает течь, как река.

Мать Нормы имела нарциссические нарушения психики: она била свою дочь и говорила ей, что та мешает ей жить. Ее пассивный отец тратил свою жизнь на то, чтобы заработать денег, что-то себе купить и тем самым скрасить свою пустую и унылую жизнь. Норма испытала по-настоящему заботливое и ласковое отношение только со стороны своей няни, которая умерла, когда девочка училась в колледже; смерть этой женщины стала для нее потрясением. Норма часто навещала могилу няни, ее образ не раз появлялся у нее в сновидениях, особенно когда она ощущала себя покинутой и униженной.

Самые ужасные последствия первичной травмы заключаются для нас не в самой травме, а в вызываемых ею расстройствах ощущения человеком своего Я и в возникающем у него бессознательном навязчивом стремлении постоянно воспроизводить в своей жизни отношения, характерные для этой травмы. Переживания Нормой ее отношений с родителями – с матерью, страдавшей такими нарциссическими нарушениями, в результате которых ее интериоризированный образ превратился в черную дыру, поглощающую всю эмоциональную энергию девочки, и с отцом, который был настолько слаб, что совершенно не мог ни позаботиться о своей дочери, ни оградить ее от пагубного влияния своей жены, – по существу, сформировали психологическую структуру ее одиночества. А потому это одиночество Норма воссоздавала снова и снова в течение своей жизни.

Именно такие травматические родительские отношения сформировали личность Нормы. Ее психологические травмы с беспощадной бессознательной внутренней предопределенностью продолжали влиять на ее выбор и тогда, когда она стала взрослой. Одиночество, с которым взрослый человек может как-то научиться справляться, для ребенка становится эмоционально опустошающим. Норма страдала от двойной травмы. С одной стороны, недостаточное внешнее одобрение и поддержка феноменологически интериоризировались как объективное подтверждение ее неполноценности. Такая заниженная самооценка привела к тому, что она выбирала мужчин, которые либо не могли ее поддержать, потому что были женаты или слишком травмированы сами, либо, как ее отец, были слишком слабыми, чтобы постоянно удовлетворять ее потребность в одобрении.

С другой стороны, эмоциональное отвержение в детстве заставило Норму испытывать сильный страх одиночества, который подавлял ее всякий раз, когда она остерегалась вступать в близкие отношения с мужчинами. В такие периоды Норма либо тосковала, употребляла алкоголь, объедалась пищей (а затем очищала желудок) и употребляла антидепрессанты, либо, как в тот день, когда она опоздала на сессию, пускалась в маниакальные сексуальные приключения. Такая зависимость сформировалась у нее в качестве ответной реакции на страх одиночества, ужасный страх, который был ей так хорошо знаком в детстве, даже когда ее родители были совсем рядом, в соседней комнате.

По своей силе переживание отделения от родителей у Нормы превосходило даже переживание родовой травмы и многих других эмоциональных травм, которые получает любой человек в повседневной жизни. Ощущение одиночества никогда не помогало развитию у нее здорового Эго, не позволяло ей выдержать и выстрадать обычные проблемы и неопределенности, возникающие как внутри, так и вне человеческих отношений. Терапия Нормы заключалась в создании для нее безопасного заботливого окружения и в постепенном осознании ею природы проекции, переноса и навязчивой одержимости. Но под этой тонкой поверхностью постоянно просматривалась глубокая пропасть одиночества.

Как мы отмечали ранее, многие психические расстройства возникают у человека из-за тяжелых эмоциональных травм, полученных в раннем детстве, которые эмоционально опустошают Эго и лишают его возможности устанавливать теплые, близкие отношения. Такие люди могут вступать в брак или иметь множество связей, но у них внутри что-то закрывается так прочно, что они вынуждены либо избегать отношений, либо устанавливать настолько поверхностные отношения, что можно говорить лишь об их имитации. Исцеление таких травм, если оно вообще возможно, происходит в течение тщательного многолетнего исследования разных вариантов отношений человека с окружающими его людьми.

Любопытный факт: когда Фрейда спросили, в чем, по его мнению, заключается исцеляющая сила терапии, он ответил: в любви. Любовь, которую имел в виду Фрейд, неизменно лежит в основе той заботы и внимания, которых заслуживает и так мало получает любой ребенок и которую должны были бы испытывать к нему родители, сами страдающие от эмоциональных травм и ощущающие страх и ужас. Повторяю, как принятие одиночества предвосхищает развитие творчества и личностный рост, так и эмоциональное примирение с одиночеством должно предвосхищать любое исцеление травм в детско-родительских отношениях.

От нас хотят, чтобы мы выдержали то, что считается невыносимым. Эта проблема ждет нас в той трясине душевного омута, которая называется одиночеством: вынести невыносимое. Но, «совершив это», «преодолев это», человек сбрасывает оковы первичного страха, который большую часть жизни заставляет нас бросаться из стороны в сторону. Пережить его, получив инсайт и присущее зрелости мужество, подружиться с ним – значит сбросить власть деспотизма. Человек, который не может выдержать эмоции, вызванные первичными травмами, не может не оказаться в положении жертвы.

История Нормы совсем не уникальна, хотя от этого ее страдания не стали менее мучительными. Ее очень удивляло, почему у нее никогда не было прочных отношений с мужчинами, она не догадывалась о том, что сама ошибалась в выборе партнера, портила любые отношения своими неоправданными ожиданиями и требованиями, вынуждая партнера рвать эти отношения, и тогда у нее появлялось то ощущение одиночества, которого она так боялась. Чтобы осознать, что в процессе своих временных отношений она воспроизводит свои детские отношения с родителями, требовалось не только мужество, но и неординарное образное представление. В конечном счете никакая терапия не могла помочь ей избежать одиночества, которого она так боялась и которого она так стремилась избежать. Кто-то из друзей Нормы из самых лучших побуждений мог бы побудить ее построить «более удачные» отношения, но, по существу, эти отношения не отличались бы от прежних, если бы не изменилась она сама. Единственное лекарство от страха заключается в том, чтобы его преодолеть. Только интеграция одиночества позволит покончить с его деспотизмом.

В своем интервью журналу «Парабола» Сатиш Кумар поделился тем, как он научился идти по жизни в одиночку и таким образом обрести мир, множество друзей и встать на собственный жизненный путь:

Если вы сживаетесь с состоянием изгоя, то прекращаете быть изгоем… Речь идет о пребывании в изгнании, когда все существующее вокруг меня кажется чужим, а любой человек – чужестранцем. Как только я смог по-настоящему принять, что не должен быть частью этого мира, я сразу же стал его частью. Таково парадоксальное освобождение духа. Как только я перестал цепляться за этот мир, он сразу стал моим[68].

Лекарство от страха потерять мир заключается в том, чтобы перестать за него цепляться. Средство избавиться от одиночества – попасть в его объятия. Здесь, как в гомеопатии, травму исцеляют, принимая определенную дозу яда.

Парадоксальность отношений, которую мы, жители Запада, считаем исцелением от всех болезней, заключается в следующем: чем глубже человек может ощутить свое одиночество, чем лучше он сможет жить с самим собой, тем лучше он может формировать отношения с окружающими. Отношения портятся не только из-за воздействия индивидуальных комплексов, которое привносит каждый человек, но и из-за того, что мы хотим невозможного. Слишком часто за обменом супружескими клятвами скрывается бессознательная фантазия, что только Другой решит нашу проблему одиночества.

Большинство отношений либо крепнет на некоторое время вследствие психологического слияния партнеров, ограничивающего их личностный рост, либо претерпевает разрыв под бременем неоправданных ожиданий. Здоровые отношения возможны лишь тогда, когда человек, который их формирует, является независимой личностью. По мнению Рильке, сущность истинных отношений между людьми определяется тем, что они делятся друг с другом своим одиночеством:

Я считаю, что величайшая задача в отношениях двух людей заключается в том, что каждому из них следует охранять одиночество другого[69].

Эта самая большая жертва, которую мы можем принести друг другу, даже признавая то, что другой человек также одинок.

За ужасом, за молчанием этих бесконечных пространств, скрыта высокая ценность индивидуального человеческого странствия. Пытаясь избежать своего жизненного пути, переложив его на другого, сдавшись перед страхом одиночества, я не только разрушаю уникальный смысл своей жизни, который обязательно хотел постичь, но и обременяю человека, которому признался в любви. Таким образом я лишаюсь возможной доли космического богатства, которое должен воплотить в жизнь. Только получив радикальное ощущение своей уникальности – себя, отличающегося от своих родителей, отличающегося от вас, отличающегося от того, кем я был раньше, – я обретаю способность восприятия часто ужасающего, но всегда обогащающего изобилия и полноты жизни.

В трясине сомнений и одиночества перед человеком стоит задача – найти здоровое сомнение, которое освободит даже Иксиона от стального колеса прошлого, и пережить одиночество, позволяющее ощутить и свою индивидуальность, и сущность любых отношений. Юнг сумел дать точное описание этого чудесного баланса:

Одиночество не обязательно противоречит общению с окружающими, ибо ни один человек не является более чувствительным к общению, чем человек одинокий, и общение становится полноценным лишь тогда, когда каждый человек помнит о своей индивидуальности и не отождествляет себя с другими[70].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.