Образ и звук в словесном выражении

Образ и звук в словесном выражении

Посмотрим теперь более внимательно на то, как работает в языке фонетическое бессознательное. Как Юнг, так и Лакан продемонстрировали упорное преобладание в бессознательном буквы.[9] Полученные ими данные свидетельствуют о том, что нам предъявляет требования язык, а не эго; именно он возбуждает нас; настаивает на том, чтобы мы говорили. Когда мы говорим, мы переживаем это «требование», предъявляемое к нам языком.

Ибо слова приходят к нам уже в виде фонетических скоплений, полные значения, ангелами, которые учат уши слышать, руки писать, а сердце реагировать.

Рассмотрим, например, роль фонетического воображения в следующем случае травматического невроза:

У одной из пациенток Мадам Сечехей (Sechehaye) психотические реакции появились через двадцать лет после испытанной ею травмы. По решению суда у нее отняли дочь. Подобно своему супругу, умершему в тюрьме мучеником за «свободу», она была радикальным «борцом за мир». Она страдала от политических преследований, одним из проявлений которых, возможно, и было вышеупомянутое судебное решение. Она впала в состояние депрессии, однако вскоре выздоровела после посещения публичной библиотеки в своем родном городе. Это повторялось восемь раз в течение девятилетнего периода. Эта публичная библиотека стала символом ее исцеления; она переживала целительное воздействие посещений как волшебство, причина которого оставалась для нее непонятной. Лечащий врач мог объяснять целительный эффект «библиотеки» как замену «хорошей матери», которой у нее никогда не было, но которой ей очень недоставало. В процессе анализа она научилась переносить образ хорошей матери с «библиотеки» на женщину-терапевта; и с помощью такого переноса была снята болезненная фиксация на «библиотеке», и пациентка смогла работать и устанавливать нормальные человеческие отношения. [10]

Навязчивая идея пациентки была связана с библиотекой, с понятием, которое обычно не вызывает желаний, и в основе этиологии такой фиксации лежат бессознательные ассоциации значений, базирующиеся на звуковых аналогиях. На бессознательном уровне пациентка бессознательно идентифицировала отсутствующую «хорошую мать» и «утраченного ребенка» с «библиотекой» и в дальнейшем перенесла эту идентификацию на своего аналитика, что позволило успешно завершить курс терапии. Однако по какой причине у этой женщины, «борца за свободу», возникла такая ассоциация? Быть может, существует некая глубинная структура, позволяющая соединять в воображении такие отличные друг от друга понятия, как хорошая мать, свобода, ребенок и библиотека?

Тасс-Тинеманн дал подробный анализ психолингвистических мотивов, присутствующих в данной истории болезни, и предположил, что ассоциации пациентки были бессознательно структурированы «лежащим в их основании фонетическим комплексом «liberty» (свобода) и «library» (библиотека), с одной стороны, и латинским словом «liberi» (дети), с другой».

Словесный комплекс послужил в качестве основной структуры, к которой были привязаны индивидуальные фантазии пациентки. «Liberty» для пациентки означало «Libera» в первоначальном значении щедрой, кормящей матери, а «library» (библиотека) имело для нее значения храма просвещения и «liberty» (свободы). Пациентка говорит: «В библиотеке находится моя дочь; там я вновь нашла «ребенка» моего духа, которого никто не может у меня отнять». Она идентифицировала слово «libri» («книги») и «liberi» («дети»). [11]

Ранее, в Главе IV, мы заметили, что Фрейд описывал весьма похожий пример, связанный с «ролью, которую буква играет в структурировании симптома». В истории болезни человека-крысы мы увидели, как Фрейд установил, что навязчивые идеи пациента были связаны по лингвистическим линиям фонетических ассоциаций: «Ratten» (крысы), Raten (оплата в рассрочку), Spielratte (игрок), heiraten (жениться) и Rathaus (ратуша). В каждом случае говорит не пациент; в нем и через него говорит язык, и клинические симптомы, фактически, сама природа пациента, переплелись с психическими явлениями, демонстрирующими структуру языка. «Пациент превратился в субстанцию, подчиняющуюся формальной структуре языка». [12]

Перенос играет важную роль в каждом случае воссоединения пациентов с бессознательными измерениями их психики. Для женщины, являвшейся «борцом за свободу», значения «хорошей матери» и утраченного «ребенка» были бессознательными и, соответственно, проецировались на аспекты материального мира. «Стремление пациентки к «библиотеке» являлось стремлением к воссоединению с определенными бессознательными измерениями ее психики». Фиксация явилась следствием переживания ею своих бессознательных значений, излучаемых объектом, расположенным во внешнем мире, в качестве дискурса желаний (эроса). Наша пациентка – «борец за свободу» – действовала под воздействием природных побуждений своей души. В нашем конкретном случае это воздействие передавалось не через образы сновидений или телесные симптомы, а через промежуточный объект: библиотеку. Но являлась ли она действительным исходным объектом (object of reference), генерирующим желание, или она была сигнификатором объекта – его фонетическим паттерном? Мы здесь осуществляем дифференциацию между действительным исходным объектом (библиотекой или крысой) и сигнификатором объекта (звуковым паттерном «library» или «Ratte»). [13] «Было ли желание пациента направлено в сторону бессознательных значений, излучаемых исходным объектом или же в сторону обусловленных полисемией фонетических паттернов (сигнификаторов)»?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.