Клинический пример: случай Элен

Клинический пример: случай Элен

Молодая женщина, студентка школы искусств, назовем ее Элен, пострадала от многократного физического и сексуального насилия со стороны своего отца-алкоголика и не получила поддержки от отсутствующей матери. Она приехала на первую терапевтическую встречу на мотоцикле, вся в черной коже, и потратила час на циничные нападки на свою соседку по комнате, которая недавно вышла замуж и родила ребенка. Она была жесткой и презрительной по отношению к другим, циничной по отношению к жизни вообще и очень сильно защищалась от любого осознания своей боли. Она страдала от ряда психосоматических проблем – хронических болей в спине, изматывающего предменструального болевого синдрома и рецидивирующих эпилептоподобных симптомов, во время которых она «выключалась» на несколько минут. Ее внутренняя жизнь была заполнена преследующим болезненным ощущением, что она – «живой мертвец», и ужасающими «художественными» образами переполняющей ее ярости – образами увечья и расчленения с отрубленными кистями, руками, головами.

Эта пациентка периодически впадала в отчаяние, которое сопровождалось суицидальными мыслями, ее одолевала тревога дезинтеграции. В таких состояниях ее внутренние демонические объекты приказывали ей жечь или резать себя. Ее терроризировали квазибредовые убеждения, что она – ведьма или была ведьмой в прошлой жизни, что у нее несколько раз был опыт «восприятия» опыта ее прошлых жизней, которые подтверждали идею, что в этой жизни она должна искупить некий ужасный кармический долг, возникший из-за дьявольского убийства ребенка в одном из ее предыдущих существований. Она даже мучила себя фантазией, что в своей прошлой жизни она была в отчаянных обстоятельствах, голодала, и, возможно, съела того ребенка (вспомним Дита на рисунке 3.1).

Первые два года ее терапии были бурным процессом постепенной стабилизации. Пациентка была полна паранойяльной тревоги, страха преследования, в связи с моим влиянием на ее контролирующие защиты и у нее была постоянная потребность в сверхконтроле поля между нами. Я должен был уделять особое внимание моментам разрыва в переносе, вызванным, как правило, моими неудачами в эмпатии, изъянами в моей памяти, моим «безответственным планом отпусков» и т. д. Сначала, когда случались такие микротравмы, она просто разрывала внутреннюю связь с переживанием и «выключалась». Позже она стала чувствовать свой гнев, и это привело к крайне неустойчивой атмосфере в анализе, при которой внутренняя фигура Дита проецировалась в переносе на меня, и она становилось паранойяльной по отношению к моим «намерениям».

Любые попытки с моей стороны что-либо интерпретировать, а иногда даже лишь перефразировать то, что она говорила, чтобы выявить ее чувства, могли привести к потоку сатанинских образов, связанных со мной или с ней. Внезапно могли прорваться ее всемогущие фантазии о своей силе причинить мне ущерб или сделать меня больным, и после этого она чувствовала себя виноватой, старалась окружить себя золотым нимбом, чтобы уравновесить демоническую фантазию ангельским сиянием. Несколько раз ее охватывала такая сильная ярость от того, что она чувствовала себя непонятой, что она уходила до окончания сессии. Однажды Элен призналась, что ее мучила демоническая фантазия, что она «подстраивает» авиакатастрофу самолета, на котором я летел в отпуск. А позже в момент рефлексии она сказала: «Эти сатанинские образы я не чувствую своими! Они ощущаются как визит дьявола». Это действительно был инсайт, потому что нечеловеческие аспекты ее отношений со мной в переносе на самом деле прорывались с даймонического уровня ее архаической системы самосохранения. В эти моменты Дит заявлял свои права на контроль над ней изнутри. Эти прорывы продолжались, пока у нее не развилась некоторая толерантность к тревоге и способность говорить о своем гневе. Так или иначе, но мы справились с деструктивностью того периода анализа.

Постепенно гнев моей пациентки становился более связным и мог быть выражен словами, вместо того чтобы прорываться изнутри в виде демонических образов. Даймонические энергии отчасти гуманизировались и, соответственно, в ее внутреннем мире несколько уменьшилась тревога преследования. Дит всегда был рядом и мог снова все заморозить одним взмахом своих ужасных крыльев. Однако теперь за гневом Элен скрывались зачатки связи со мной, которую она могла себе позволить чувствовать, по крайней мере, иногда.

Элен всегда была раздраженной и вспыльчивой, но теперь случались интерлюдии теплоты и связи между нами. Например, иногда она смотрела на меня и начинала плакать. Я спрашивал о ее чувствах, и она не всегда могла мне ответить. Но однажды (я никогда этого не забуду) она сказала, что ощущает, как внутри движется наверх капелька благодарности. Я улыбнулся и повторил это слово с вопросительной интонацией: «…благодарности?» «Да, – сказала она, – за то, что я могу так злиться на вас, а иногда быть совершенно несносной, а с вами все нормально… вы не покидаете меня. По крайней мере, до сих пор вы не ушли в себя».

Однажды в период такого оттаивания в наших отношениях я поднял пациентам оплату на пять долларов, в том числе и Элен. В течение сессии она настаивала на том, что у нее нет никакой особой реакции на это (все было «прекрасно», просто надо послать ей счет, и она «даже не хотела думать об этом»). Через час она позвонила мне во взвинченном состоянии и отменила следующую встречу. Элен была в ярости и не хотела больше иметь дело с терапией и ее «грубыми деловыми договоренностями». «Да пошел ты! Я тебя ненавижу!» – прокричала она в трубку и бросила ее. Прошло несколько дней. Я решил не звонить ей. Позже на той неделе я получил по почте письмо с извинениями за гнев, где она выражала желание возобновить наши встречи. Когда перед следующей встречей я встретил ее в холле, она робко спросила, все ли у меня «в порядке». Элен призналась, что была переполнена своей яростью и гневом, и рассказала о панике, когда почувствовала, что полностью «разрушила» наши отношения. Затем она упомянула о том, что увидела во сне в ночь после ее «взрыва» по телефону.

В этом сновидении она и неизвестный мужчина должны были выполнить некое задание. Они совершали путь по дремучему темному лесу и, наконец, подошли к глубокой пещере, у входа в которую были две каменные колонны. Внутри у самого входа, на краю всеохватной тьмы, съежившись за одной из колонн, пряталась маленькая девочка – оборванная и грязная, похожая на «диких детей», обнаруженных во Франции. На этом сновидение закончилось, так как пациентка в страхе проснулась. У Элен было инстинктивное ощущение, что этот сон имеет большое значение. Что-то в ней откликнулось и расшевелилось в ответ на образ этого «дикого ребенка» – нечто пугающее, но захватывающее и привлекательное. Она ассоциировала неизвестного мужчину в сновидении со мной и думала, что ее страх во сне при встрече с дикой девочкой был похож на ее страх, как бы весь ее дикий гнев не вырвался из нее.

Комментарий

Этот момент Рональд Фейрберн мог бы описать как ужасающее «высвобождение плохого объекта» из бессознательного – то, что некоторых пациентов пугает больше всего на свете. В контексте нашей истории эти «плохие объекты» живут в царстве Дита. Фейрберн говорит:

В настоящее время я не сомневаюсь, что высвобождение плохих объектов из бессознательного является одной из главных целей, которые психотерапевту следует ставить перед собой, даже если это потребует работы с «тяжелым неврозом переноса»… так как безопасное высвобождение плохих объектов возможно только в том случае, когда аналитик уже стал достаточно хорошим объектом для пациента; [поэтому] можно сказать обо всех психоневротических и психотических пациентах, что если Святая Месса служится в алтаре, то черная месса служится в склепе. Таким образом, отсюда следует, что психотерапевт является прямым наследником экзорциста и что он имеет дело не только с «отпущением грехов», но также и с «изгнанием бесов».

(Fairbairn, 1981: 69–70)

Ранее Элен никогда не рисковала настолько показывать мне свою ярость. Она «дитировала» меня в недвусмысленных выражениях. Все же в этот момент из ее бессознательного был освобожден не только старина Дит, но и ее детское я, содержащее опыт оставленности, как будто ярость, связанная с диссоциацией, должна была быть высвобождена из внутреннего мира и направлена вовне, помещена в контекст реальных объектных отношений, прежде чем мы смогли «встретиться» с фигурой потерявшегося ребенка, спрятанного в пещере. Такие потерянные невинные дети в психике Элен были инкапсулированы в той части ее внутреннего мира, которая была недоступна для ее надменного Эго, отрицающего потребности в отношениях зависимости. В течение последующих нескольких месяцев нашей работы было много других сновидений, в которых снова появлялся покинутый ребенок. Часто это было связано с теми моментами в наших отношениях, когда нам удавалось прорваться от оскорбления и непонимания к большей близости. В этом процессе Дит медленно ослаблял свою хватку.