4. Обретение смысла в диалоге, исполненном любви

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

4. Обретение смысла в диалоге, исполненном любви

Я видел ЧЕЛОВЕКА и всю его глубину,

Я знаю мир до самых его корней.

Я знаю, что любовь – мира глубочайший смысл

И что я здесь, чтобы любить сильней.

Кристиан Моргенштерн. Поздние стихи

Высшая основа врачевания – это любовь, ведь сколько есть любви, настолько и погода вокруг нас меняется. Коли наша любовь сильна, то и врачевание будет плодотворным, коли она немощна, то и плоды наши будут немногочисленны. Ведь это любовь учит искусству врачевания, нет врача, который обходился бы без нее.

Парацельс

Мы попытались приблизиться к пониманию жажды смысла – архетипической тоски и стремления получить ответ на вопрос «Зачем все существующее и происходящее с нами?». В ходе психотерапевтической работы с людьми, когда они оказываются в критической ситуации, перед терапевтической парой неизбежно возникает вопрос о «первопричине бытия», о смысле и цели страданий. Этот вопрос встает перед нами, когда мы ищем глубинного доверия и подлинности собственной сути, когда мы находим ценности и новое представление о человеке, в которое могло бы быть интегрировано утраченное человеческое достоинство. В рассказах наших пациентов мы слышим об этом как о поиске освобождения от зажатости вследствие страхов, о тоске по «спасению», о настойчивом желании преодолеть пережитый ущерб и травматизацию, «исцелиться в глубине души» (St?helin, Scmycker-von Koch, 1990), о страстном стремлении вырваться из хронического состояния самоотчужденности и фрагментированности Я. В психотерапевтической работе со многими пациентами-беженцами мы ощущали не только их тоску по «родине», но и стремление найти духовное пристанище, ощутить, что они любимы и защищены, несмотря на людскую разрозненность и нехватку подлинных отношений в нашем обществе потребления и одноразовых вещей.

Мы не верим в мрачный прогноз Хоркхаймера: «То, что мы называем смыслом, исчезнет». Напротив, судя по нашему опыту, именно в критических ситуациях тяжелейшего страдания, в состоянии травмы и бедствия становится возможным преодолеть границу тайны смысла и тайны жизни и смерти. Как помогающие профессионалы, в терапии мы часто наталкиваемся на пределы нашей естественно-научной парадигмы, а, как люди, болезненно ощущаем собственные ограничения. Задаваясь вопросом, что исцеляет и что спасает, мы пытаемся преодолеть границы и пределы сознательной личности.

Тема границ неразрывно связана с вопросом о смысле. С того момента, как человек «вкусил плод с древа познания», то есть когда возникло сознание, он вышел на новый уровень бытия. Ценой такого развития сознания стал уход от единства, болезненный отход от собственной природы. Способность к дуалистическому восприятию и понятийному мышлению привела к возникновению множества расколов: расщепление на субъект и объект, на дух и материю, на осознаваемое и бессознательное, отщепление Я от его внутренней и внешней природной основы. Обретение сознания и вытекающей из этого свободы, отличающей нас от животных, принесло человеку и страдания от этой свободы. Будучи «приговоренными к свободе» (Сартр), мы в то же время утратили райскую защищенность. С тех пор мы страдаем от тоски по «раю», от утраты единства и полноты, от неисцеленной множественной расщепленности.

Цитата из Парацельса в эпиграфе к этой главе показывает путь к целостному пониманию исцеления, к тому, как можно воссоединить разделенное. Врачевание связано с искусством исцелять, созидательная символическая функция этого искусства сходна с творческой силой любви. Исцеление и любовь всегда являются творческими актами, потому что позволяют появиться новому, установить отношения, порождают живое, создают смысл. Любовь символизирует «божественное», ведь акт созидания, творения происходит с любовью.

Слово «Heil» («спасение») происходит в немецком языке от того же корня, что и слово «исцеление» (Heilung), и слово «святой», «священный» (heilig). Любое врачевание нацелено на целостность, которая переживается как нечто спасительное и священное. При сопровождении страдающих людей мы ощущаем, что «исцеление» все же остается тайной и являет собой то, что не измерить статистикой. Исцеление всегда опирается на духовное измерение нашего человеческого бытия, на «mysterium divinum»[53]. Мы можем понимать «божественное» как метафору нашей внутренней духовной сущности – «искру души», «внутренний огонь», «Самость», то есть как «предел возможного психического переживания в рамках самой психики» (И. Якоби). Ранее мы описывали «religio» как восстановленную связь с «первоосновой бытия», как религиозное переживание, которое, по словам Юнга, – источник жизни, смысла и красоты, которое придает миру и человечеству новый облик.

Жажда смысла – это, наконец, стремление проникнуть в это измерение, поиск и спасение, исцеление. Поэтому мы в своем психотерапевтическом искусстве встречаемся с вопросом о смысле, который не имеет отношения к ностальгии по смыслу и не обесценивается до невротического симптома, а, напротив, возникает из потребности быть «исцеленным», чувствовать единство тела, духа и души, а также из стремления принимать участие в большей целостности. В психотерапии исцеление может означать, что человек заново находит «утраченную первооснову бытия», свою Самость. Если нам это удается, то мы чувствуем и знаем, что нашли смысл своей жизни, скрытый за скоплением бессмысленности болезненных симптомов. Рене Бютлер пишет в своей книге о мистике мира:

«Как однажды проникновенно выразился Кристиан Моргенштерн, в конце концов, жизнь не имеет никакого другого смысла, кроме божественного, и в путешествии по жизни он служит нам компасом и мерой. Он есть божественный закон в самом сердце человека, действующий через Самость, и самом полном своем выражении – это любовь» (B?tler, 1992, S. 153). Чтобы использовать этот «компас» в психотерапии, мы должны отойти от расщепленного представления о человеке, которое редуцирует пациента до объекта, и напоминать себе о том, что человеку присуща «дуальная модальность» взаимного бытия в любви, как это называет Бинсвангер в дазайн-анализе. Бубер говорит о «диалогическом принципе», подразумевая, что Я созревает лишь рядом с Ты. Мы можем лишь тогда приблизиться к себе, когда мы сблизились с другим.

Исцеление также может произойти лишь при отношениях, наполненных готовностью помогать, заботой и любовью, при которых другой воспринимается как тайна и принят на глубинном уровне.

На иврите слово «любить» – синоним «познать», то есть любить, – означает воспринимать всю суть другого такой, какой ее когда-то задумал Бог. В Первом послании к коринфянам мы читаем: «Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, – то я ничто»[54].

Если мы, терапевты, «любим», тогда мы на «верном» пути. Это убеждение Бл. Августин выразил очень просто: Ama et fac qod vis (Люби и делай, что хочешь). Тогда мы сможем увидеть в психическом потенциале пациентов то, что они сами в себе не замечают; тогда мы увидим страдающего человека таким, какой он есть, и сможем «вернуть» ему его образ, отраженный нами с любовью. Достоевский однажды очень красиво сказал, что любить человека означает не что иное, как видеть его таким, каким его задумал Бог. И на Востоке нам встречается похожая мудрость о любящем знании:

«Разница между Буддой и обычным человеком заключается в том, что Будда знает, что он Будда, а обычный человек не знает, что он – тоже Будда» (Хуэй Нен).

Любящий способен создать с помощью своей любви такой образ любимого. В терапии мы также должны своей любовью воссоздавать все здоровое и священное в наших пациентах, помогать расширять их «ценностные горизонты» и за всеми их невротическими искажениями и фрагментированной идентичностью, за их нецелостностью разглядеть самую суть. В своих философских трудах Шелер подчеркивал, что любовь «открывает» ценности для восприятия и расширяет «ценностную панораму», в то время как ненависть, наоборот, ее сужает. Как любящий дает любимому человеку «ценностный аванс» и тем самым содействует его развитию, так и любящая позиция терапевта, то есть непредвзятое и принимающее «да» в отношении больного человека, усиливает импульсы к личностному росту и действует как целительное «снадобье».

Психотерапия выдвигает на передний план ценность личности, ценность того, кем является человек, а не того, чем он обладает. Такое безусловное «да» другому человеку и преодоление «стремления иметь» (Фромм) является глубинным переживанием, наполненным смыслом. Считая любовь лучшим лекарством, мы интегрируем духовное измерение в наше искусство врачевания, ведь «любовь – это высший смысл всего, что нас окружает» (Тагор). Любовь, по мнению Ганди, «намного более великая наука, чем любая из современных наук».

Эрих Фрид в своих стихах показывает нам, что есть любовь:

То, что есть…

Это чепуха, – говорит рассудок.

Это то, что есть, – говорит любовь.

Это несчастье, – говорит расчет.

Это только боль, – говорит тревога.

Это безвыходность, – говорит прозорливость.

Это то, что есть, – говорит любовь.

Это смешно, – говорит гордость.

Это легкомысленно, – говорит осторожность.

Это невозможно, – говорит опыт.

Это то, что есть, – говорит любовь.

Глубинное душевное и сущностное соприкосновение, которое может произойти в аналитическом процессе, переживание защищенности в терапевтическом пространстве, доверие, возможность разделить всю правду о себе с другим человеком и пройти вместе с ним путь, ведущий к обнаружению собственных ресурсов и целительного центра, – все это обладает качеством нуминозности. Радость, свидетельствующая о «психическом рождении», освобождающем от «затмения души», чувство счастья от того, что довелось принять участие в становлении другого, в расширении его свободы и возможностей обнаружить на своем жизненном пути скрытый смысл, делает нас, помощников, смиреннее и скромнее, так как происходящее указывает на «аналитическое третье», растворяющее границы между Я и Ты, нечто большее и общее между пациентом и терапевтом.

Как и любая другая встреча между людьми, терапевтические отношения включают в себя три элемента: во-первых, «безграничное» вчувствование в смысле эмпатии и самоотдачи; во-вторых, отграничивающую и структурирующую конфронтацию; в-третьих, взаимодействие с обсуждаемой темой, с «логосом». Лэнгле называет это духовное измерение «мостом, на который опираются отношения». Он сравнивает «бытийный» аспект отношений с «комнатой», в которую мы входим, вступая в отношения, а «образный», или «образующий» аспект – с «предметами», которыми мы заполняем комнату. Если оба аспекта отношений сосуществуют вместе – собственно, тема, которая обсуждается, и психическое пространство, в котором оба партнера «раскрываются» при встрече, – то может возникнуть третий элемент отношений – любовь – как заметное углубление взаимодействия при встрече двух личностей, когда «другому говорится не только да, но и ты» (L?ngle, 1986, S. 55–74). В процессе трансценденции «вертикальной оси» между Я и бессознательным, а также «горизонтальной оси» между Я пациента и Я терапевта, на уровне сознания возникает мистерия любви как чего-то третьего, к чему мы безуспешно пытаемся лишь приблизиться с помощью понятий смысла, духовности и тайны.

Если мы рассмотрим ценности, важные для терапевтической встречи, то есть правдивость, аутентичность, доверие, принятие, душевную теплоту и эмпатию, то заметим, что этот же набор ценностей играл важную роль «на пути спасения» в мистических учениях. На духовной тропе нам нужна установка на правдивость, любовь, ненасилие, доброту, мягкость и милосердие, готовность прийти на помощь, сострадание и почитание божественного.

Психотерапия и духовность тесно связаны друг с другом. Поиск спасения и исцеления направлен, в конце концов, на одно и то же, на то, чтобы узнать собственную суть и сущность мира, найти в свое счастье и умиротворение, что является архетипическим стремлением к раю и тоской по нему. Мы можем провести параллель между психотерапией и пути к спасению, который предлагали мистики. В мистике различают путь действия, путь любви, путь познания и путь внутреннего опыта.

Путь действия означает верное поведение, этические действия в соответствии с ценностями, которые мы называли выше. В нашей терминологии путь действия соответствует аспекту созидания смысла, то есть ответственной активности как ответу на вопрос о смысле конкретной ситуации.

Путь любви, который в Индии называют Bhakti-marga, начинается не как любовь к Богу, а как любовь к ближнему своему, и напоминает о необходимости любить самого себя, как сказано: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Затем наша самость связывает нас с нашим окружением и, наконец, с Богом. На этом пути истина, добро и красота воспринимаются как единое целое. В психотерапии это означает, что исцеление и смысл переживаются лишь в терапевтических отношениях и что «нет исцеления без симпатии», как сказал Ференци. Невозможно исцеление без диалога в любви. Для исцеления нужны «любовь и понимание» (Ferenczi, 1988, S. 265).

Фрейд достаточно скептически относился к понятию исцеления и в статье «Неудовлетворенность культурой» писал: «Можно сказать, что в плане Творения не была предусмотрена возможность, что человек будет счастлив» (Freud, 1968, 14,

S. 434), – поэтому его терапевтическое целеполагание было более чем скромным – «превратить бедственное истерическое состояние в обычное несчастье» (Freud, 1968, 1, S. 312), научить пациента «выносить» жизнь с учетом реальности и обладать минимальными «способностями получать удовольствие и работать» (Freud, 1968, 11, S. 476). В то же время в одном из писем Юнгу он формулирует, каким может быть исцеление. «Есть, собственно, лишь исцеление благодаря любви» (06.12.1906, Briefwechsel, 1984). Но речь идет не о любви аналитика, а о любви пациента в переносе, без которой невозможно никакое душевное изменение.

Во всех направлениях гуманистической терапии подчеркивают, что любовь – действенный фактор помогающих отношений, и исходят из того, что любящая связь с Ты, способствующая познанию другого в его неповторимости и уникальности, способствует исцелению. В рамках логотерапии Франкл провозглашал, что смысл любви и ее спасительный потенциал важнее всего остального в психотерапевтическом процессе. Когда в безопасном пространстве анализа, в теменосе – ограниченном «священном круге» храма – происходит встреча двух душ, констеллируется архетип любви, который и ранит, и исцеляет. В дзен-буддизме любовь сравнивают с мечом, которым можно и убить, и даровать жизнь.

Путь любви сущностно соприкасается с понятием терапевтического эроса. У греков бог любви, космогоническая изначальная сила, может преобразить хаос в упорядоченный мир. У Сократа эрос связан с моральной и духовной поддержкой и совершенствованием всего, чего он касается. Эрос есть энергия, которая связывает, соединяет разделенное, поддерживает творческий рост, преодолевает границы, создает новые образы. Если в психотерапии нас коснулся эрос, то устанавливается заботливое, любящее, защищающее отношение к пациенту, связывающее Я и бессознательное, служащее Самости. При этом психотерапия выступает в роли своего рода «службы родовспоможения», ставя своей целью помогать людям рождаться для подлинно человеческого бытия.

Что касается психоаналитического метода, то терапевтический эрос означает диалектический процесс, в котором увязаны оба элемента аналитической техники (ср. часть 1, глава 3 этой книги и далее) и устанавливается оптимальный баланс между близостью и дистанцией, интерпретацией и эмпатическим «холдингом». Терапевтический эрос в этом случае отвечает идеалистическим требованиям «безграничной любви» и эмпатии, создания «материнского» пространства для самовыражения и в то же время является гарантией, что доверие и самоотдача пациента не будут обмануты в угоду личным целям аналитика. «Отцовская» функция конфронтации с реальностью мира взрослых, с нормами, требованиями и антиномиями общества должна обеспечить опыт решения конфликтов, а не только их избегания. Таким образом, благодаря обоим элементам психоаналитической техники, терапевтический эрос развертывается как архетипическое переживание «ранящего целителя», как понимание того, что критическая конфронтация с теневой стороной психики в себе и других не исключает отношений, а напротив, делает возможным подлинный опыт основополагающего доверия.

Путь познания в мистической традиции был нацелен на поиск истины, на понимание и постижение того, что существует лишь одна реальность.

В центре классической теории психоанализа стоит убежденность в «преобразующей силе разума» (Cremerius, 1984, S. 102), в том, что для исцеления требуется «инсайт». Однако эта «отцовская разумная техника» должна быть увязана с «материнской холдинг-терапией» потому что только «понимания», «познания» и «реалистичного восприятия» того, что происходит с человеком, для исцеления недостаточно.

Путь внутреннего опыта – индийское название Raja-marga дословно означает «царский путь» – высвобождает экстраординарные психические силы. Йога, концентрация и медитация относятся к практикам этого пути.

Уже само название этого «пути» вызывает психотерапевтические параллели: Фрейд называл сновидения «царской дорогой» к бессознательному. Обретение внутреннего опыта – это процесс, который в юнговской психологии называют индивидуацией. И в современном психоанализе эмоциональные переживания в терапевтических отношениях также заняли достойное место, наряду с изначально приоритетным интеллектуальным инсайтом пациента относительно своего прошлого. Внутренний опыт, религиозный опыт, переживание себя самого стали главными ценностями и отправным пунктом аналитической психологии, без которых смысл не возникает. Мы уже писали, что способом обнаружения смысла для психотерапевтов является практика медитации, которая может быть понята и в смысле духовного пути внутреннего опыта. Медитация – это вид сосредоточенности на верном восприятии, верном видении и верном слушании существенного, чтобы возникло переживание смысла как такового.

Понятия смысла, духовности и любви взаимосвязаны и, в конце концов, означают одно и то же. Находясь на пересечении «созидания смысла» как активного поведения и «обнаружения смысла» как понимания «запроса на смысл» в конкретной ситуации, «смысл» соотносится с обоими аспектами духовности: с одной стороны, с открытостью к познанию реальности по ту сторону любых представлений, понятий и образов, с другой стороны, с этикой действий, что означает проживание духовности. Старое монашеское правило «молитвы и работы» отражает оба этих аспекта. Такая духовная установка, позволяющая воспринимать реальность без невротических искажений и проекций собственной тени, ведет к трансценденции личностных границ, к толерантной позиции по отношению ко всему живому. Отсюда возникает экология исцеления, основанная на том, что все связано со всем и ничто из существующего во вселенском энергетическом поле не исчезает бесследно. При внутренней установке на любовь даже в труднейших терапевтических процессах мы полагаемся на последний и недоказуемый смысл нашей работы и надеемся, что на более глубоком уровне усилия, которые кажутся бессмысленными, имеют скрытый смысл.

Между смыслом, духовностью и любовью нет границ, ведь речь идет об одном и том же, а именно о внутренней взаимосвязанности на основе мудрости и силы, которая формирует «всю мира внутреннюю связь» и требует ответственного поведения по отношению к себе и окружающим. Смысл, любовь и духовность – «эта троица» напоминает нам триаду «сестер»: веру, надежду, любовь. Их нелегко понять разумом, потому что они относятся к уровню бытия за пределами понятийности, ведь «смысл, который можно выдумать, – не истинный смысл» (Лао-цзы).

Психотерапия может спускаться в эти глубины до уровней несказуемого и таинственного, где обитают смысл, религиозность и любовь. Если в ходе терапевтической встречи мы соприкасаемся с этими сферами и нам удается ощутить «бытие», то возможны и исцеление, и спасение. Нам открывается высший смысл в любви, «которая объемлет самую тьму бессмысленности, которая должна быть непостижимой как тайна всех тайн, но которая и без постижения пробуждает доверие, дает убежище в высшем» (Lotz, 1977, S. 148).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.