Невроз навязчивости

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Невроз навязчивости

В третий раз он подвергся влиянию, изменившему решительным образом его развитие. Когда ему было четыре с половиной года и его состояние раздражительности и боязливости все еще не улучшалось, мать решила познакомить его с Библией в надежде отвлечь его и поднять его настроение. Это ей удалось; введение религии в систему воспитания положило конец предшествующей фазе, но повлекло за собой замену симптомов страха симптомами навязчивости. До того он с трудом засыпал, так как боялся, что увидит во сне такие же дурные вещи, как в ночь перед Рождеством; теперь, прежде чем лечь в постель, он должен был целовать все иконы в комнате, читать молитвы и класть бесконечное количество раз крестное знамение на постель и на самого себя.

Его детство явно расчленилось для нас теперь на следующие эпохи: во-первых, время, предшествующее соблазнению (3 года 3 месяца), когда имела место первая сцена, во-вторых, время изменения характера до страшного сновидения (4 года), в-третьих, «фобия животного» до знакомства с религией (4 года 6 месяцев), а с этого момента период невроза навязчивости до десятилетнего возраста включительно. Внезапной и полной замены одной фазы последующей не бывает в силу природы вещей и обстоятельств; не было и у нашего пациента, для которого, наоборот, характерны были сохранение в силе всего прошлого и одновременное существование самых различных течений. «Испорченность» не исчезла, когда наступил страх, и, постепенно уменьшаясь, продолжалась, совмещаясь с набожностью. Но «фобия волков» в этой последней фазе больше не вспоминалась. Невроз навязчивости протекал с перерывами; первый припадок был самым длинным и интенсивным, следующие наступали в восемь и десять лет, всякий раз по поводам, которые находились в явной связи с содержанием невроза. Мать сама рассказывала ему Священную историю и, кроме того, велела няне читать ему о ней из книги, разукрашенной иллюстрациями. Главное значение при этом придавалось, разумеется, истории Страстей Господних. Няня, которая была очень набожна и суеверна, давала по этому поводу свои объяснения, но должна была также выслушивать все возражения и сомнения маленького критика. И если колебания и борьба, которые его теперь начали преследовать, в конце концов закончились победой веры, то это произошло не без влияния няни.

То, что он мне рассказал как воспоминание о своих реакциях на знакомство с религией, встретило с моей стороны сначала решительное недоверие. Это, говорил я, не могло быть мыслями ребенка четырех с половиной – пяти лет; вероятно, он перенес в это раннее прошлое то, что явилось плодом размышлений тридцатилетнего взрослого человека[111].

Но пациент ничего и знать не хотел о такой поправке; его не удалось убедить в этом, как и во многих других различиях во взглядах между нами; связь между припоминаемыми им мыслями и симптомами, о которых он сообщал, как и то, что они вполне подходили к его сексуальному развитию, заставили меня в конце концов поверить ему. Я сказал себе тогда также, что критика учений религии, которую я не хотел допустить у ребенка, выполняется только самым минимальным числом взрослых людей.

Я приведу теперь материал его воспоминаний и потом уже поищу путь, который ведет к его пониманию.

Впечатление, произведенное на него рассказами Священной истории, было, по его словам, сначала неприятным. Сперва он возмущался страдальческим характером личности Христа, а потом всей совокупностью Его истории. Он направил свою критику против Бога-Отца. Если Он, мол, так всемогущ, то это Его вина, что люди так дурны и мучают других, за что попадают потом в ад. Ему следовало бы сделать их хорошими; Он сам ответствен за все зло и все мучения. Он возмутился заповедью, требующей подставить другую щеку, если получишь удар по одной, и тем, что Христос на кресте желал, чтобы его миновала сия чаша, но также и тем, что не совершилось чуда, которое доказало бы, что Он – Сын Божий. Его острый ум был уже, таким образом, пробужден и с неумолимой строгостью вскрывал все слабые стороны освященной легенды.

Но скоро к этой рационалистической критике присоединились мудрствования и сомнения, которые могут обнаружить нам сотрудничество потаенных душевных движений. Один из первых вопросов, поставленных им няне, был: имел ли Христос попо? Няня ответила, что Он был Богом, но также и человеком. Как человек Он имел и делал все, как другие люди. Это его совершенно не удовлетворило, но он сумел сам себя успокоить, подумав, что задняя часть ведь составляет только продолжение ног. Затем страх перед вынужденным унижением священной особы опять разгорелся, когда у него возник новый вопрос: испражнялся ли Христос? Он не решался поставить этот вопрос благочестивой няне, но сам нашел выход, лучше которого она не могла бы ему указать. Так как Христос сделал из ничего вино, то он мог, вероятно, также превратить пищу в ничто и мог таким путем избавиться от необходимости дефекации.

Мы приблизимся к пониманию этих умствований, если начнем с описанной раньше части его сексуального развития. Нам известно, что его сексуальная жизнь после отпора, данного ему няней и связанного с ним подавления начинающейся генитальной деятельности, развилась в сторону садизма и мазохизма. Он мучил и терзал животных, фантазировал о нанесении ударов лошадям и, с другой стороны, о том, как бьют престолонаследника[112]. В садизме он сохранял старую идентификацию с отцом, в мазохизме он избрал себе отца в сексуальные объекты.

Он находился полностью в фазе прегенитальной организации и превратил свой мазохизм по отношению к отцу в женственную установку к нему же, в гомосексуальность. Но такого успеха это сновидение не имело, оно закончилось страхом. Отношение к отцу, которое от сексуальной цели, состоящей в желании испытать от него телесное наказание, должно было привести к следующей цели – иметь, как женщина, с отцом половое сношение, – было, благодаря противодействию его нарциссической мужественности, отброшено на еще более примитивную ступень; посредством сдвига на замену отца волком оно затем отщепилось как страх быть съеденным отцом, но этим никоим образом не исчерпалось. Мы сможем понять кажущееся таким сложным положение вещей, если будем твердо помнить, что у него одновременно существуют три сексуальных стремления, направленных на отца. Со времени сновидения он был гомосексуален в бессознательном, а в неврозе, на уровне каннибализма[113], господствующей осталась прежняя мазохистская установка. Все три течения имели пассивные сексуальные цели; объект был тот же, те же сексуальные стремления, но произошло расщепление их на три различных уровня.

Знание Священной истории дало ему возможность сублимировать господствующую мазохистскую установку к отцу. Он стал Христом, это случилось легко: они с Христом родились в один день. Так он стал чем-то большим, и, хотя этому пока не придавалось особого значения, он стал мужчиной. В сомнении, имел ли Христос попо, слегка отражается вытесненная гомосексуальная установка, так как все это мудрствование не могло иметь никакого другого значения, кроме вопроса, может ли он быть использован отцом как женщина, как мать в первичной сцене. Когда мы придем к разрешению второй навязчивой идеи, мы увидим, что это толкование подтверждается. Вытеснению пассивной гомосексуальности соответствовало соображение, что связывание священной особы с такими предположениями заслуживает резкого порицания. Заметны его старания освободить свои новые сублимации от придатка, который они получали из источников вытесненного. Но это ему не удалось.

Мы еще не понимаем, почему он восставал также против пассивного характера Христа и против истязаний со стороны отца и этим стал отрицать свой прежний мазохистский идеал даже в его сублимированной форме. Мы можем предположить, что этот второй конфликт особенно благоприятствовал проявлению унижающих навязчивых мыслей из первого конфликта (между господствующим мазохистским и вытесненным гомосексуальным течением), потому что ведь вполне естественно, если в душевном конфликте суммируются все противоположные течения, идущие даже из самых различных источников. Мотив его сопротивления вместе с проявляемой критикой религии мы узнаем из его новых сообщений.

От знакомства с рассказами Священной истории выиграли также его сексуальные исследования. До сих пор у него не было никакого основания думать, что дети происходят только от женщины. Напротив, няня дала ему повод поверить, что он ребенок отца, а сестра – матери, и это более близкое отношение к отцу было для него очень ценно. Теперь он услышал, что Марию звали Богородицей. Значит, дети происходили от матери и словам няни не следует больше верить. Далее, благодаря этому рассказу, он не знал больше, кто именно был отцом Христа. Он был склонен считать таковым Иосифа, потому что слышал, что они с Марией всегда жили вместе, но няня сказала, что Иосиф только назывался отцом, а настоящим Отцом был Бог. Тут он ничего не мог понять. Он понял только то, что если об этом вообще еще можно спорить, то, значит, отношения между сыном и отцом не такие близкие, как он себе представлял.

Ребенок ощущал в известной мере ту амбивалентность чувств к отцу, которая отразилась во всех религиях, и напал на свою религию вследствие ослабления этих отношений к отцу. Разумеется, его оппозиция скоро из сомнения в истинах учения обратилась прямо против особы Бога. Бог сурово и жестоко обращался со Своим Сыном, но не лучше относился Он и к людям. Он принес Своего Сына в жертву и того же требовал от Авраама. Ребенок начал бояться Бога.

Если он был Христом, то отец был Богом. Но Бог, которого ему навязывала религия, не был настоящей заменой отца, которого он любил и не хотел позволить у себя отнять. Любовь к этому отцу была источником его критического остроумия. Он сопротивлялся Богу, для того чтобы иметь возможность сохранить отца, и при этом, собственно говоря, защищал старого отца пред лицом нового. Ему пришлось преодолеть привязанность к отцу.

Итак, это была старая, проявившаяся в самом раннем детстве любовь к отцу, у которой он черпал энергию для борьбы против Бога и остроту ума для критики религии. Но, с другой стороны, эта враждебность к новому Богу не была также первоначальным актом – она имела прообраз во враждебных душевных движениях к отцу, появившихся под влиянием страшного сновидения, и, по существу, была только их обновлением. Противоположные движения чувств, которым предстояло управлять всей его последующей жизнью, столкнулись здесь для амбивалентной борьбы вокруг темы религии. То, что получилось из этой борьбы, как симптом – богохульные мысли, навязчивость, владевшая им и заставляющая думать: Бог – грязь, Бог – свинья, – было поэтому настоящим компромиссным результатом, как нам покажет анализ этих идей в связи с анальной эротикой.

Некоторые другие симптомы навязчивости менее типичного характера так же несомненно ведут к отцу, но еще и дают возможность открыть связь невроза навязчивости с прежними случаями.

К богобоязненному церемониалу, которым он в конце концов искупал свое богохульство, относилась также заповедь при известных условиях торжественным образом дышать. При совершении крестного знамения он должен был всякий раз глубоко вдыхать или сильно выдыхать. На его родном языке выдох то же самое, что дух. Это была, следовательно, роль Святого Духа. Он должен был вдохнуть Святой Дух и выдохнуть злых духов, о которых он слышал и читал[114]. Этим злым духам он приписал также и богохульные мысли, за которые он должен был наложить на себя столько покаяния. Но он должен был выдыхать, когда он видел нищих, калек, старых, внушающих жалость людей, и он не понимал, какая связь между этой навязчивостью и духами. Он отдавал себе отчет только в том, что делает это, чтобы не стать таким, как эти люди.

Тут анализ в связи со сновидением привел к тому объяснению, что выдыхание при виде людей, внушающих сожаление, началось только на седьмом году жизни и имело отношение к отцу. Он несколько месяцев не видел отца, когда мать однажды сказала, что поедет с детьми в город и покажет им что-то такое, что их очень обрадует. Она привела их в санаторий, в котором они увидались с отцом; он плохо выглядел, и сыну было его очень жалко. Отец, следовательно, был прообразом всех калек, попрошаек и нищих, в присутствии которых он должен был выдыхать, подобно тому как он был еще и прообразом рож, которые показывают в состоянии страха, и карикатур, что рисуют в насмешку. В другом месте мы узнаем, что эта установка сострадания соотносится еще и с особенной деталью первичной сцены, которая так поздно проявилась в неврозе навязчивости.

Желание не стать таким, как калеки, мотивировавшее выдыхание в присутствии последних, было, следовательно, старой идентификацией с отцом, превращенной в негатив. Все же он копировал отца в положительном смысле, потому что глубокое вдыхание было подражанием шуму, который при коитусе, как он слышал, издавал отец[115]. Святой Дух обязан был своим происхождением этому признаку чувственного возбуждения у мужчин. Благодаря вытеснению это дыхание стало злым духом, для которого имеется еще и другая генеалогия, а именно малярия, которой он был болен во время первичной сцены.

Отрицание этих злых духов соответствовало явно аскетической черте, проявлявшейся еще и в других реакциях. Когда он услышал, что Христос однажды вселил злых духов в свиней, упавших затем с кручи, то он подумал о том, что сестра в свои первые детские годы, еще до того, как он мог об этом помнить, скатилась со скалистой дорожки на берег. Она, значит, тоже была таким злым духом и свиньей; отсюда короткий путь вел к Богу-свинье. Отец сам, как оказалось, также находится во власти чувственности. Когда он узнал историю первых людей, то обратил внимание на сходство своей судьбы с судьбой Адама. В разговоре с няней он лицемерно удивился тому, что Адам позволил женщине навлечь на себя несчастье, и обещал няне, что никогда не женится. В это время резко проявилась враждебность к женщине вследствие соблазнения со стороны сестры. В его будущей любовной жизни ему очень часто мешала эта враждебность. Сестра надолго стала для него воплощением искушения и греха. Когда он исповедовался, он казался себе чистым и безгрешным, и затем ему чудилось, будто сестра подстерегает его, чтобы снова ввергнуть его в грех, и не успевал он опомниться, как провоцировал уже какой-нибудь спор с сестрой, благодаря которому снова становился грешным. Таким образом, он вынужден был все время снова воспроизводить акт соблазнения. Кстати, как его ни мучили его богохульные мысли, он никогда не рассказывал о них на исповеди.

Незаметно мы перешли к симптоматике невроза навязчивости более поздних лет и потому, пропустив многое, что было в это время, расскажем о его конце. Нам уже известно, что невроз этот, никогда не прекращаясь окончательно, усиливался время от времени, а один раз – что нами еще не может быть в полной мере понято, – когда на той же улице умер мальчик, с которым он себя отождествлял. В десятилетнем возрасте к нему был приглашен гувернер-немец, который вскоре приобрел на него очень большое влияние. Поучительно, что вся его тяжелая набожность исчезла и никогда больше не оживала, после того как он заметил и в поучительных беседах с учителем узнал, что этот заместитель отца не придает никакого значения набожности и не верит в истины религии. Набожность исчезла вместе с зависимостью от отца, которого сменил другой, более общительный отец. Это произошло, правда, не без последней вспышки невроза навязчивости, из которой особенно запомнилась ему навязчивость вспоминать о Святой Троице всякий раз, когда видишь на улице три кучки навоза, лежащие вместе. Он никогда не поддавался какому-нибудь воздействию, не сделав попытки удержать обесцененное. Когда учитель убедил его не быть жестоким по отношению к мелким животным, он положил конец и этим злым поступкам, но не без того, чтобы предварительно еще раз основательно удовлетвориться разрезанием гусениц. Так же он вел себя и во время аналитического лечения, проявляя преходящую и «отрицательную» реакцию. После всякого окончательного объяснения симптома путем анализа он на короткое время пытался отрицать его действие усилением этого симптома. Известно, что дети вообще ведут себя подобным образом по отношению к запрету. Когда на них накричишь за то, что они, например, слишком шумят, то, прежде чем прекратить окончательно шуметь, они опять начинают шуметь после запрета и лишь потом успокаиваются. Они демонстрируют этим, что прекратили шуметь как будто добровольно, а не послушались запрета.

Под влиянием немецкого учителя развилась еще и новая сублимация его садизма, одержавшего в связи с приближавшимся тогда его половым созреванием верх над мазохизмом. Он стал мечтать о военщине, о военной форме, оружии и лошадях и беспрерывно отдавался этим грезам. Таким образом, под влиянием мужчины он освободился от своей пассивной установки и сперва вступил на нормальный путь. Отзвуком зависимости от учителя, покинувшего его вскоре после этого, было то, что в последующей жизни он отдавал предпочтение немецкому элементу (врачи, санатории, женщины) перед родным (замещение отца), что создало большие преимущества в лечении.

Ко времени частичного выздоровления благодаря учителю относится также и сновидение, о котором я упоминаю, потому что оно было отложено до соответствующего случая в лечении. Он видел себя верхом на лошади, преследуемым огромной гусеницей. Он узнал в этом сне намек на прежнее сновидение из периода жизни, предшествовавшего появлению учителя, которое мы давно уже истолковали. В том прежнем сновидении он видел черта в черном одеянии, в вертикальном положении, которое в свое время так напугало его у волка и у льва. Черт пальцем указывал на огромную улитку. Он сейчас же понял, что этот черт есть демон из известной поэмы, а само сновидение – переработка очень распространенной картины, изображавшей демона в любовной сцене с девушкой. Улитка была вместо женщины как исключительно женский сексуальный символ. Руководясь указывающим жестом демона, мы вскоре смогли прийти к заключению, что смысл сна состоит в том, что сновидец тоскует по ком-то, кто дал бы ему последние, еще недостающие наставления о загадке полового общения, как в свое время отец в первичной сцене дал ему первые.

По поводу более позднего сновидения, в котором женский символ заменен мужским, он вспоминает одно определенное переживание незадолго до сновидения. Однажды он проезжал верхом в имении мимо спящего мужика, возле которого лежал его сын. Мальчик разбудил отца и сказал ему что-то, вслед за чем отец стал ругать и преследовать всадника, так что последний поспешил удалиться на своей лошади. К этому присоединяется второе воспоминание, что в том же имении он видел деревья, совершенно белые оттого, что они были облеплены гусеницами. Нам понятно, что он бежал также от реализации фантазии, что сын спит с отцом. Кроме того, он примешал сюда белые деревья, чтобы намекнуть на кошмарный сон о белых волках на ореховом дереве. Это был, следовательно, просто взрыв страха перед женственной установкой к мужчине, от которой он сначала защищался посредством религиозной сублимации, а вскоре за тем – посредством воинской, еще более реальной установки.

Но большой ошибкой было бы полагать, что после исчезновения симптомов навязчивости невроз навязчивости не оставил у него никакого следа. Процесс привел к победе благочестивой веры над критически-исследовательским протестом, и предпосылкой его было вытеснение гомосексуальной установки. Оба фактора привели к устойчивым дефектам. Интеллектуальная деятельность после этого первого большого поражения тяжело пострадала. Прилежания к учению не развилось, и больше не проявлялся у него тот острый ум, который в свое время, в пятилетнем возрасте, разрушал своей критикой учения религии. Совершившееся во время того кошмарного сновидения вытеснение слишком сильной гомосексуальности сохранило это душевное, огромной важности, движение за бессознательным, задержало его таким образом при его первоначальной целевой установке и оттеснило его от всех тех сублимаций, на которые оно обычно направляется. У пациента поэтому не было тех социальных интересов, которые составляют содержание жизни. Только тогда, когда в лечении удалось освободить эту скованность гомосексуальности, положение вещей смогло принять лучший оборот, и очень интересно было наблюдать, как – без непосредственного указания врача – всякая освобожденная доля гомосексуального либидо стремилась найти себе применение в жизни и приобщиться к большой общественной деятельности человека.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.