Цветок человековедения

Цветок человековедения

Что же до обстоятельств, сопутствующих писанию, то для примерного представления вкратце изложу историю своей «Охоты за мыслью». Написана эта книга в основном во время ночных дежурств в клинике, в промежутках между обходами, вызовами, урывками сна, партиями в шахматы и всем прочим, чем занимаются дежурные врачи.

Первое издание вышло, когда автору было без малого 29 лет. Незадолго до этого была получена ученая степень. Опыт предыдущих публикаций, после которых Вселенная оставалась на месте, ничему автора не научил.

Два первых варианта рукописи возвратили из редакции с терпеливыми увещеваниями, что не стоит уподоблять различные функции психики политико-экономическим и географическим единицам («Страна памяти», «Королевство эмоций», «Государство потребностей»), также не стоит описывать работу мозга в стихах, лучше в прозе, считаясь при этом с некоторыми повседневными представлениями… Третий вариант, написанный уже почти без надежды и в страшной спешке, редакции вдруг понравился. К заглавию прибавили подзаголовок — «Заметки психиатра»… Читая корректуру, автор вдруг увидел нечто чудовищное: массу непоправимых нелепостей, неправильностей, банальностей, пошлостей — короче говоря, полный набор признаков его, авторской, непригодности для жизни на этом свете.

«Ну что ж, как-нибудь переживем, — успокаивал внутренний голос, — будем считать это ошибкой молодости. Еще не поздно начать жизнь сначала».

Когда книга наконец вышла, автор боялся на нее взглянуть. Обложка, правда, показалась приличной, но с задника ее смотрела чья-то чужая, самодовольная физиономия. «Все будут думать, что это ты. Так тебе и надо».

Автор ждал потока уничтожающих рецензий, осуждения со стороны коллег и отлучения от науки. Ждал самого мучительного: утешения от друзей, того всем знакомого утешения, когда обе стороны хорошо знают, что утешиться нечем.

Вместо этого начались письма…

Примерно та же история у «Я и мы», «Искусства быть собой» и «Искусства быть другим». Эти книги вряд ли бы появились, если бы не письма читателей. Они-то главным образом и убедили меня, что Многоликого Невидимку интересуют не литературные красоты и не научная строгость, даже не знания, в привычном понимании, и не советы, как жить, хотя все это может кому-то и пригодиться. Читатель ищет в книге себя и (заметили?) — очень часто находит именно в тех местах, где автор ведет речь, казалось бы, о своей персоне или о ком-то еще.

…Новая книга — новая любовь, все сначала.

Авторедактура — пляска самосожжения, исполняемая ножницами под аккомпанемент толстого вычеркивающего фломастера. Гибнет геройской смертью страница за страницей; добро, если уцелевают две-три худощавые фразы. Ограниченность печатного пространства и безграничность задач требуют безжалостно отжимать воду. (То же самое и во врачебном письме). Но в некоей пропорции вода все же нужна. Твердое смысловое вещество без растворителя не будет усвоено. В научном трактате, в диссертации даже, где-то надо перевести дух, желательны отступления и разрядки, иначе, как говорят психологи, грозит психологическая аннигиляция. Для заглатывания духовной пищи необходимы усилия, но подлинное усвоение происходит в момент отдыха и наслаждения, в счастье досуга. Если знание не умеет нравиться, тем хуже для знания. Самые нужные людям книги — тома Книги Жизни — по форме своей должны быть поэмами и детективами. Это хорошо понимали древние, не слишком заботившиеся о строгости жанра; но сегодня писать так несравненно труднее.

Безграничность содержания — в ограниченность восприятия… Не всякому легко объяснить, что человековедение — не набор рецептов и не свод формул, а многомерная ткань, мировой океан, который везде; что человеку не чуждо ничто нечеловеческое; что «суть» не спрятана где-то в одном месте, а распределена, рассеяна, взвешена в подвижной неравномерности наподобие ионов воздуха, образуя в то же время единый объемный рисунок, как лепестки цветка — гигантского, движущегося… В чем, в самом деле, состоит суть цветка? И можно ли добраться до нее, обрывая лепестки, один за другим?..