День первый

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

День первый

Джон: Доброе утро, приветствую вас и добро пожаловать. И у меня есть одна просьба; она согласуется с тем определенным способом рассмотрения контекста, с той определенного рода мудростью, на которых мы сосредоточимся в течение следующих пяти дней. С самого начала я хочу запросить от вас полного внимания. И говоря о полном внимании, я имею в виду, как минимум, два типа внимания. Есть то, что мы обычно называем сознанием. Это — динамический процесс выбора, какие фрагменты мира мы собираемся внести в осознание. Кастанеда называет это первым вниманием. И есть вторая, менее доступная нам часть, и она содержит, по крайней мере, потенциально, определенную мудрость, которую я хочу выявить. Такая мудрость — часть того, что мы называем вторым вниманием.

Джуди:…или бессознательным…

Джон:…и в течение следующих пяти дней нам потребуется преданность обоих типов внимания. Этот семинар отличается от всех других семинаров, которые вы прошли с нами — он ориентирован не на техники.

Это как банкет. Мы все пришли на банкет. Мы с Джудит отвечаем за угощение, и, могу вас заверить — на столе есть все, что только можно себе представить (смех). Ваша задача — выбирать; не обязательно есть все подряд. Одни кушанья вы уже знаете, другие захотите отведать, потому что любите их. Есть и такие, которых вы никогда не пробовали. Можете попробовать кусочек и посмотреть, понравится ли вам. Так что ваша роль — роль гостей на банкете. Не нужно объедаться. Но, конечно же, я хочу, чтобы вы попробовали все.

В целом, цель этого семинара — провести внутри каждого из нас внутренние преобразования, как структурные, так и динамические. Эти преобразования — необходимая предпосылка расцвета личной гениальности.

Джуди: Мы собираемся заняться проблемой артистизма. Любой художественный акт требует некоторого уровня владения навыками. Если вы овладели навыками, техникой, то вы знаете правила. А если вы знаете правила, то можете гармонично их обходить. Это и есть артистизм. Итак, овладевая техникой, вы двигаетесь к искусству — двигаетесь к экологии. К более глубоким и многоуровневым репрезентациям. Вот что мы будем здесь делать.

Джон: Дети, особенно в период овладения языком, часто создают вербальные репрезентации, которые кажутся нам поэтичными. В синтаксической структуре предложения они соединяют то, чего мы бы никогда не соединили, по крайней мере, став взрослыми. Они приписывают миру одушевленность, которая, кажется, отсутствует в сознании взрослых. Это чувство полной вовлеченности, отождествления себя с миром напоминает нам о возможностях, которые мы, возможно, утратили, став взрослыми. Соединяя в синтаксических построениях последовательности слов, которые мы, взрослые, никогда не признали бы связанными, ребенок создает своеобразную поэзию. Часто причина его высказываний — различия в восприятии, и эти различия более глубокие, чем просто недостаток лингвистической компетентности, которую ребенок все еще приобретает. И иногда случайное сочетание слов запускает у взрослого слушателя репрезентации, недоступные ему в состоянии нормального восприятия.

Джуди: Что бы мы ни делали, важно полностью учитывать оба внимания. Мы собираемся развернуть обсуждение, пройти вместе с вами через определенные переживания, предлагающие некоторые виды взаимоотношений между первым и вторым вниманием. Взаимоотношения уважения, связи, контакта, понимания того, какие функции соответствуют первому вниманию, а какие лучше всего выполнять с помощью второго внимания. Второе внимание скрывает богатства, которых мы обычно не замечаем в мире первого внимания — эти возможности огромны, и они остаются всего лишь намеками в обычном состоянии сознания. Первое внимание очень целенаправленно, очень целеустремленно, очень ориентировано на результат, и при этом не слишком мудро. Мы ищем модели, которые могут служить примером сложных отношений между первым и вторым вниманием. Одна из областей, богатых такими примерами — традиционные культуры.

Джон: Что происходит, когда вступают в контакт две культуры, техническая и традиционная? Как правило, представители техногенного общества ведут себя очень и очень целенаправленно, они очень ориентированы на первое внимание. И на культурном уровне в короткой схватке между первым и вторым вниманием первое внимание, скорее всего, будет доминировать, скорее всего, победит. И чувство потери, ощущение страдания, когда разрушается различие, доступное традиционным народам — в демонстрации очевидного, с точки зрения второго внимания, недостатка мудрости первого внимания. Если вы работаете в психотерапии, образовании или занимаетесь бизнес-консультированием, то наверняка знаете, как важно для личного здоровья и благосостояния любого человека равновесие между первым и вторым вниманием. И в группе, и на индивидуальном уровне возникают серьезные последствия того, каким образом происходит взаимодействие первого и второго внимания.

Несколько лет назад нам, Джудит и мне, посчастливилось прожить около двух лет на одном участке земли вместе с двумя замечательными людьми. Таких личностей действительно очень мало. Одним из этих удивительных людей, с которыми пересеклись наши пути, был высокий, сутулый англичанин по имени Грегори Бейтсон. Обыкновенно он бродил по окрестностям, тщательно исследуя мир, делая какие-то собственные наблюдения, один из гениев, контактом с которым я действительно дорожу. И хотя за содержание этого семинара полную ответственность несем мы, Джудит Делозье и я, в то же время, мы очень и очень тесно связаны с работой Грегори…

Джуди:…И мы хотим расширить ее… Заполнить некоторые пробелы. Я хочу кое-что прочесть из статьи Грегори Бейтсона «Стиль, благодать, и информация в примитивном искусстве [1]».

Олдос Хаксли часто говорил, что центральная проблема человечества — поиски благодати. Он использовал это слово в том смысле, в каком оно, по его мнению, использовалось в Новом Завете. Однако объяснял его в собственных терминах. Он утверждал, как и Уолт Уитмен, что общению и поведению животных присущи наивность, бесхитростность, простота, которые утратил человек. Поведение человека развращено обманом — и даже самообманом — цели и самосознания. По мнению Олдоса, человек утратил благодать, которая все еще есть у животных.

В терминах этого противоречия, Олдос утверждал, что Бог больше подобен животному, чем человеку: Он совершенно не способен лгать и не имеет внутренних конфликтов.

Поэтому, среди всех живых существ, человек как будто бы оттеснен в сторону и лишен благодати, свойственной животным и Богу.

Я утверждаю, что искусство — часть человеческих поисков благодати; иногда оно отражает восторг частичного успеха, иногда — гнев и страдания неудач.

Я утверждаю также, что большой талант отмечен множеством видов благодати; и что есть множество типов неудач, провалов и отчужденности от благодати. Без сомнения, каждая культура несет в себе характерные типы благодати, к которым стремятся ее художники, и характерные типы неудач.

Некоторые культуры могут способствовать негативным подходам к этой непростой интеграции, избегая сложности посредством тупого предпочтения абсолютной сознательности или абсолютной неосознанности. Их искусство вряд ли станет «великим».

И я утверждаю, что вопрос благодати — фундаментальная проблема интеграции. И то, что должно быть интегрировано — это разные части разума. Особенно те, множество уровней одного потока которых называются «сознанием», а другого — «бессознательным». Чтобы достичь благодати, доводы сердца должны объединиться с доводами рассудка.

Джон: В частности мы считаем, что здоровье, в позитивном смысле, — это состояние, указывающее на то, что организм был очень и очень осторожен и не расчленил собственные непрерывные внутренние петли обратной связи. Ключевой момент здесь — целостность. Например, алкоголики — это люди, которые расчленили свои внутренние петли. И у них появилась диссоциированная часть, так называемая «алкогольная» часть. Находясь в первом внимании, они не осознают этой своей части. И они провели границу, рассекающую петли, которые должны оставаться неповрежденными, чтобы эти люди оставались целостными — и чтобы могло возникнуть целостное, экологичное решение по поводу их зависимости. Если мы проводим границы, определяющие наше «я», без учета целостности петель, необходимых, например, для обратной связи, это значит, что формально мы сами оказываемся в положении алкоголика. Мы хотим придать некоторую точность теме разделения реального опыта, с учетом и уважением к целостности ваших собственных петель и петель людей, с которыми вы объединяетесь для совместных действий и приобретения общего опыта.

Джон: У Бейтсона есть очень простое, проясняющее эту ситуацию описание: где находится «я» слепого. Слепой, двигаясь сквозь мир, обычно использует трость. И Грегори спрашивает: Где у слепого границы своего «я»? Где вы проведете эту границу? Будет ли она находиться в месте контакта руки с тростью?

Джуди: Или посередине трости? Или на конце трости?

Джон: Если вы водите мотоцикл, автомобиль или самолет, то прекрасно знаете, что при вождении ваше «я» расширяется и включает в себя средство передвижения, которым вы управляете или в котором перемещаетесь до того самого места, где шины соприкасаются с дорогой.

Джуди: И границы «я» изменяются. Например, верховая езда. Есть Джуди, есть лошадь — и вот, есть Джуди плюс лошадь, и у каждой из этих единиц разные границы. Мы вызываем ваше второе внимание, просим его пробудиться и стать нашим проводником в течение этих пяти дней. Каждый из нас обладает личной экологией и внутренней мудростью, которые, если их уважать и учитывать, как гласит название семинара, позаботятся о предпосылках личной гениальности… Что может быть примером сужения «я»? В каком контексте это может быть полезно?

Мужчина: Боль.

Джон: Боль, совершенно верно. У нас есть естественная склонность идентифицировать, отождествлять себя с другими организмами и видами. Например, когда я смотрю на Ларри, мне нетрудно идентифицировать себя с ним как с другим человеком, действующим в той же ситуации, что и я. Я легко могу с ним отождествиться — даже расширить свое ощущение «я» и включить в него Ларри. Теперь, если бы с Ларри что-то случилось, и я мог бы ему помочь — например, произошла автомобильная авария, и Ларри пострадал, для меня чрезвычайно важно уметь временно прервать эту идентификацию, чтобы не попасть в то же самое нересурсное состояние, что и Ларри, который получил физическую травму. Если я вовлекусь в такое состояние, то, скорее всего, не смогу действовать с эффективностью, необходимой, чтобы подойти и сделать для моего брата все возможное, проявляя заботу о его состоянии. Это профессиональное требование для работников «скорой помощи» — способность одновременно расширять свое «я», демонстрируя человеку, что он попал в хорошие руки, и в то же время сужать его, чтобы процесс идентификации не зашел слишком далеко и не снизил ресурсности, необходимой для оказания соответствующей медицинской помощи.

Джуди: Словосочетание «определение „я“» опасно обманчиво — «я» — это не что-то фиксированное, оно постоянно меняется. И мы будем говорить о «я» как о динамической функции в противоположность раз и на всегда заданной идентичности.

Джон: В последние шесть месяцев меня по очереди посетили близкие друзья и знакомые, прекрасно тренированные, высококвалифицированные, творческие личности, настоящие мастера в технологии, которую разработали мы с Джудит и еще некоторыми людьми. Как очень точно выразился один из них, стоило им пошевелить пальцем, и мир начинал вращаться в другую сторону. Они были успешны и талантливы в достижении любых краткосрочных целей, получая именно то, чего хотели. Но в более долгосрочных целях и планах им как будто недоставало какой-то мудрости. В некотором смысле, технология дала им способность преуспеть там, где без нее они не смогли бы так быстро выбирать подходящие цели, выбирать конкретные пути. Но когда я работал с этими талантливыми людьми, меня поразило полное отсутствие эстетики, артистизма в их действиях и особенно излишняя приверженность первому вниманию. Во многом то, что мы хотим предложить здесь, предполагает переструктурирование, а также создание эстетической рамки вокруг уже известных вам инструментов, вокруг технологии, Нейро-лингвистического программирования (НЛП).

Джуди: Этот семинар разработан для того, чтобы внести эту технологию, НЛП, в более широкий исторический контекст — в историю эпистемологии. Каково реальное место НЛП в терминах истории мышления и смежных дисциплин, и как НЛП развивает эти знания? Для меня это не значит просто взять и заняться экспериментами — «А правда ли, что успешные люди смотрят вверх и вправо, каждый раз, когда достигают успеха?» Я не знаю. Может быть, да, может быть, нет, но это не та мудрость, которая меня интересует.

Джон: По каким причинам человек становится антропологом? Уже тогда, когда я был маленьким ребенком и жил в семье с очень сильными культурными традициями, эти причины казались мне очевидными. Каждый раз, когда я шел в школу или вместе с новым другом возвращался домой, у моей нервной системы был праздник: нахождение различий между реальностью восприятия и тем, чего я ожидал.

Джуди: Так что согласно Грегори Бейтсону, различие — это различие, которое создает различие. Когда я говорю, что ничего не приходит из ничего… Когда вы общаетесь с людьми из других культур или читаете книги о других культурах, происходит что— то совершенно замечательное. Что же это? Это различие. Грегори говорит, что ничего не приходит из ничего. Просто подумайте о нашей нервной организации — на самом деле мы говорим о двойных описаниях; мы спрашиваем: «Откуда приходит новая информация?» Возьмем в качестве примера бинокулярное зрение: различие между информацией, поступающей от одной сетчатки и от другой сетчатки, создает новую информацию — информацию о глубине. Итак, даже на базе неврологии, ничего не приходит из ничего. Двойное описание — носитель новой информации.

Джон: Вы можете это сделать? Закрыть один глаз и увидеть плоский мир? Давайте! Мне любопытно. Закрывайте оба глаза по очереди, потому что, скорее всего, закрывая разные глаза, вы получите разный эффект. Со своего места, закрыв один глаз, я могу увидеть, что вы все сидите на одинаковом расстоянии от меня. Кто еще может это сделать? У кого есть этот сдвиг восприятия? Понимаете ли вы, в каком смысле те, кто может восстановить этот опыт восприятия, видят «более истинно», чем остальные?

Джуди: Некоторые из вас уже знают, что в качестве тренировки гибкости при исследовании стратегий восприятия реальности мы часто предлагаем осуществлять определенные визуальные выборы до тех пор, пока вы не начнете видеть галлюцинации. Например, что здесь сидит ваша собака или кошка, и кажется настолько же реальной, как и я. И как только вы до такой степени развили способность создавать репрезентации, встает вопрос о способности отличать общепринятую реальность от реальности, созданной лично вами. Как правило, в такой ситуации человек инстинктивно начинает использовать двойное описание. При этом он распознает галлюцинации и отличает их от реальных объектов при помощи осязания, сравнивая свой визуальный опыт с информацией, поступающей от другого канала восприятия. Шекспир очень точно описывает это в «Макбете»[2]:

Что пред собой я вижу, ты, кинжал,

Клинком вперед, а рукоять сподручно

Схватить, и не даешься? Но я вижу,

Пусть сжать нельзя. Иль пагубный ты призрак,

Доступный только взгляду? Или ты

Кинжал, лишь мысль, подложное созданье,

Горячкою охлестанного мозга?

Но вижу я тебя столь явственно,

Как свой, что вот я вынул.

Указуешь мне способ и орудие,

Которые я сам уже избрал.

Глаза ль дурачат против чувств других,

Лгут ли они: ты здесь, я вижу…

Джон: Знаете, что произошло в тринадцатом веке в Италии? У-у, сколько всего произошло в тринадцатом веке… (смех) Но вот одно событие, которое произошло в тринадцатом веке в Италии, и которое меня интересует — если вы вспомните изобразительное искусство, существовавшее до этого…

Марна: (перебивает) У меня не очень хорошо с линиями времени и все такое, но, по-моему, тогда возникло восприятие глубины в живописи.

Джон: Перспектива. Они нашли способ, и сейчас слушайте очень внимательно, механически искажая пропорции, и они ведь знали, каковы реальные пропорции в трехмерном мире, потому что измеряли их. Так вот, они нашли способ переносить эти пропорции на двухмерную поверхность. Цель этих механических искажений — так приспособить их к визуальной нервной системе человека, чтобы их конечный результат, нанесенный на двухмерную плоскость, казался трехмерным. Перевод трехмерного мира в двухмерную карту — хороший пример того, как уменьшается влияние первого внимания, когда оно пытается понять процесс работы второго внимания. Что же они сделали? Вы слышали, что я сказал? Оба внимания.

Однажды я стоял на невысоком холме в окрестностях Афин, на Филопапюсе, и смотрел издалека на большой холм, в этой области два основных холма, и второй холм называется Акрополь, и, когда я смотрел на Акрополь с Филопапюса, мои глаза притягивала одна структура. Это был Парфенон. Сейчас это просто ряд колонн с фрагментами крыши и фундамента, потому что у греков хватило ума хранить там боеприпасы во время одной из войн с турками, и турки его взорвали. И я поднялся на вершину Филопапюса и посмотрел на Парфенон с расстояния примерно в километр… И вдруг мое тело как будто запело. В моем визуальном опыте было что-то настолько конгруэнтное, гармоничное, что была запущена моя петля вижу-чувствую. Как будто мое тело обнаружило глубокую естественную песню, которая могла возникнуть только в этом месте и только в это время. И вот, самое интересное, если вы теперь проделаете этот путь, спуститесь с Филопапюса, пойдете к Акрополю, подниметесь на него, возьмете рулетку и станете измерять расстояние между колоннами и их окружность — колонны сужаются кверху (пока не прибегут охранники и не выставят вас вон), — делая эти измерения, вы обнаружите, что, как и в Италии в тринадцатом веке, у греков было достаточно мудрости, которая потом куда-то подевалась. Они так исказили объективную реальность Парфенона, что она стала соответствовать визуальным искажениям нервной системы человека.

Джуди: Эти колонны — разного размера, и расстояния между ними тоже разные. И все же, когда вы смотрите на Парфенон, тело сообщает вам, что эта объективная информация ложна. Греки сделали что-то очень правильное с Парфеноном. Эти ребята выполнили свое домашнее задание по эпистемологии. Бейтсон снова и снова подчеркивает важность мыслить кибернетически, то есть, при разделении (на части) целостного реального опыта учитывать всю петлю, учитывать ее полностью, взаимоотношения в целом, а не только ее дуги. То, как мы разделяем и структурируем опыт, может приводить к эпистемологическим ошибкам в мышлении, к огромным ошибкам. Грегори говорит, что, если мы не научимся мыслить кибернетически, за это может поплатиться вся планета.

Джон: Те же проявления эпистемологически необоснованного мышления возникают и на индивидуальном, и на социальном уровне. Мы разработаем и предложим условие корректности, позволяющее нам, как личностям и как обществам, исправлять некоторые эпистемологические ошибки мышления. Вот это условие: при разложении опыта реального мира, который мы хотим исследовать и понять, компонент, который мы желаем изучить, должен сам по себе быть действующей петлей, а не просто отдельной дугой какого-то цикла. Наука вообще и психология в частности совершили монументальные ошибки при разложении опыта, который хотели изучить. Как правило, выявляется завораживающий фрагмент реальности, а затем создается метод его изучения. Создатели метода слишком часто действуют так, как будто сложное явление, непрерывная петля, может быть расчленено на логические переменные, дуги, и каждая из них может быть изучена в изоляции от других. Как будто паттерны этого явления можно отделить друг от друга, а затем логически собрать снова. И как будто обобщения, определяющие паттерны отдельных дуг, все вместе определяют паттерны целостной петли.

Например, Бейтсон указывает, что невозможно добиться успеха в изучении сложного феномена наркомании, если расчленить его и начать исследовать наркомана, или еще хуже, саму по себе личность наркомана. И в то же время этот феномен нельзя свести к изучению наркотиков, не учитывая того, кто их употребляет.

Наркоман

(r)

Наркотик

Такое разложение феномена наркомании, без всякого сомнения, потерпит неудачу и не сможет выявить интересных и полезных паттернов. Такие попытки, в лучшем случае, будут бесполезными. В худшем случае, исследователи найдут огромное разнообразие «паттернов» — в результате изучения только одной стороны взаимоотношений — и вступят в полемику на следующем, более высоком логическом уровне. Они начнут спорить о том, чьи слова лучше — к полному смятению и ужасу тех, кому приходится иметь дело с петлей наркомании в реальном мире и страданию тех, кто видит неоправданные затраты человеческих и финансовых ресурсов. Результаты такой деятельности, в лучшем случае, сведутся к изучению патологической стороны способности представителей нашего вида к диссоциации — расчленению опыта без всякого учета естественных петель…, и последующей вере в то, что расчлененные дуги имеют какое-то отношение к реальности. Вот аналогичный пример из биологии.

Концепция адаптации подразумевает, что в начале существует мир, и в нем возникает проблема, решением которой является адаптация. Ключ адаптируют к замку, придавая ему форму замочной скважины, трансформатор адаптирует электрический прибор к разному напряжению. Хотя физический мир, без сомнения, предшествует биологическому, эволюционная теория испытывает серьезные трудности в определении того, как в этом мире происходит процесс адаптации. Одна из основных трудностей — определение «экологической ниши», полного описания окружения и образа жизни организма. Это описание включает физические факторы, такие как температура и влажность; биологические факторы, например характер и количество источников пищи и хищников, и факторы поведения самого организма, например, его социальную организацию, паттерны движения, суточные и сезонные циклы деятельности.

Первая проблема: если считать эволюцию процессом адаптации организмов к нишам, то ниши должны существовать до возникновения соответствующих им видов. То есть, должны существовать пустые ниши, которые ждут, что эволюционирует новый вид и заполнит их. Однако, если не существует организмов, уже вступивших во взаимодействие с окружающей средой, возникает бесконечное множество способов, которыми можно разбить мир на произвольные ниши. Очень просто описать незанятые «ниши». Например, не существует организма, который бы откладывал яйца, ползал по земле, питался травой и жил в течение нескольких лет. То есть, не существует змей, которые питаются травой, хотя змеи живут в траве. Точно так же, нет ни одного теплокровного, откладывающего яйца животного, которое питается зрелыми листьями деревьев, хотя птицы живут на деревьях. Отталкиваясь от любого описания экологической ниши, уже занятой реально существующим организмом, можно создать бесконечное множество описаний незанятых ниш, просто добавляя какое-то произвольное описание. И хотя есть некий предпочтительный или естественный способ деления мира на ниши, данная концепция теряет всю свою прогнозирующую и объяснительную ценность.

Вторая трудность в определении пустых ниш, к которым адаптируются организмы, состоит в том, что она не учитывает активную роль самого организма в создании ниши. Организм не просто пассивно находится в окружающей среде; он сам создает и формирует свое окружение. Деревья переделывают почву, в которой растут, сбрасывая листья и пуская корни. Животные пасутся, объедая и вытаптывая траву, удобряя землю. Это меняет видовой состав растений и физически изменяет почву. Это — постоянное взаимодействие организма и окружающей среды. И хотя естественный отбор может адаптировать организм к определенным условиям окружающей среды, развитие самого организма изменяет эти условия. Наконец, сами организмы собственными действиями определяют, какие внешние факторы станут частью их ниши. Строя гнездо, чибис превращает наличие сухой травы в важную часть своей ниши, и в то же время само гнездо становится компонентом ниши[3].

Джуди: Теперь рассмотрим другой тип эпистемологической ошибки, когда в качестве единицы изучения в эволюционной биологии была выбрана единица восприятия — человеческий подбородок. Но оказалось, что не существует никаких реальных оснований, оправдывающих выбор этого объекта для эксперимента, который сам по себе был довольно последовательным.

… Проблемы в определении понятия экологической ниши при отсутствии организма возникают при попытках описать сам организм. Действительно ли нога является единицей эволюции, и можно ли вывести адаптивную функцию ноги? Если это так, то как быть с частью ноги, например, со ступней или отдельным пальцем, или одной костью пальца? Поучительный пример такой ситуации — эволюция человеческого подбородка. Морфологическое развитие человека в целом можно описать как «неотеническую» прогрессию. То есть и младенцы и взрослые люди больше похожи на эмбрионов и на детенышей обезьян, чем на взрослых обезьян. Как будто люди рождаются на более ранней стадии физического развития, чем обезьяны, и затем останавливаются на ранней стадии развития обезьян. Например, относительные пропорции размеров черепа и тела почти одинаковы у новорожденных обезьян и у людей. При этом тело взрослой обезьяны намного больше по сравнению с головой, чем у людей; в действительности их тело «развивается дальше».

Исключение из правила человеческой неотении — подбородок, который у человека увеличивается, потому что ни у новорожденных, ни у взрослых обезьян подбородка нет. Попытки объяснить возникновение человеческого подбородка как определенную адаптацию, состоящую в увеличении этого органа, оказались неудачными. В конце концов, оказалось, что в эволюционном смысле подбородка не существует! В нижней челюсти есть две растущие области: дентарная область, это костная структура челюсти, и альвеолярная область, в которой находятся зубы. И дентарная, и альвеолярная области демонстрируют неотению. В процессе эволюции человека обе эти области уменьшились. Альвеолярная область сжалась несколько быстрее, чем дентарная, и в результате появление «подбородка» оказалось простым следствием относительного регресса областей роста. С пониманием того, что подбородок является скорее ментальной конструкцией, чем единицей эволюции, проблема его рассмотрения как единицы адаптации исчезает.[4]

Джон: Да, по крайней мере, такие ошибки демонстрируют гибкость нашего вида: кто еще мог бы расчленить естественные петли — естественные паттерны — на неуклюжие и несвязные компоненты, полностью в них запутаться, а потом объединить несвязанные части опыта, действуя так, как будто для такой сборки есть какие-то естественные основания? Между прочим, если вы, как дети эры науки, хотите о чем-то подумать, рассмотрите, с одной стороны, мудрость множественных описаний мира, а с другой — упорную приверженность ученых и исследователей единственной репрезентации под названием Наука. Значит ли это, что научное познание — фундаментально порочная деятельность, потому что она предполагает, что существует единственно верное описание?

НЛП с самого начала было задумано как эпистемология. И как сказала Джуди, заявления, которые мы собираемся сделать в течение этих пяти дней, и те переживания, в которые мы хотели бы вместе с вами отправиться — несколько запоздавшие усилия для объединения НЛП с эпистемологическими традициями, доступными западной цивилизации.

Джуди: Я хочу сказать о диапазоне личных альтернатив и широте возможностей человека. Ну ладно, может быть, многое предопределено генетически. Я не уверена, что знаю, что именно, и на каком логическом уровне это определено, и как сильно это на нас влияет. Но давайте просто допустим, что у нас есть некоторые ограничения.

Джон: На этом семинаре мы будем исходить из того, что генетическая структура, генетический код, устанавливает абсолютные границы того диапазона вариаций, в пределах которого может действовать любой организм, обладающий таким генетическим кодом. Я не знаю, так ли это. В оправдание этого упрощающего предположения я сказал бы, что мы еще даже не начали исследовать ни диапазон личных альтернатив, ни диапазон человеческих возможностей в пределах этих генетических ограничений. К понятию ограничений, наложенных генетическим кодом и определяющих диапазон, в пределах которого я могу изменять свои соматические проявления, я отношусь так же, как и к понятию так называемых экстрасенсорных способностей. Чёрта с два я знаю, что это такое — ведь я еще даже не полностью очистил и развил свой сенсорный аппарат, те пять каналов, о существовании которых знаю точно. В границах известного мне еще предстоит исследовать и открыть множество миров, доставшихся мне в наследство от всего человечества.

Однажды мы с друзьями вчетвером отправились на верховую прогулку. Одна из девушек отпустила поводья — и её лошадь так и продолжала идти, между двумя другими лошадьми, в том же темпе и в том же направлении. Спустя некоторое время девушка воскликнула: «О, да моя лошадь — настоящий телепат!», уверовав в то, что она управляет лошадью только с помощью мысли. В этот момент меня больше интересовал болотный ястреб, который кружил неподалеку и высматривал добычу. Поэтому я не сказал ей, что её мысли действительно блуждают сами по себе, и совершенно оторваны от её тела, от её лошади, от трех других наездников и трех других лошадей, которые двигаются в том же направлении и в том же темпе. А что до этих генетических ограничений… то и Бог с ними. Есть много, много миров, сквозь которые я могу протанцевать, прежде чем наткнусь на какие-то ограничения. Это единственный смысл, в котором мы принимаем понятие генетических ограничений.

Джуди: Думая о других культурах, я думаю о том, чем они являются с точки зрения человеческих возможностей: это целый набор способов видеть, слышать и чувствовать мир, который может потенциально входить в резонанс с моей нервной системой, это место, где таятся новые различия. Здесь есть целый диапазон возможностей. Как мне научиться двигаться сквозь эти миры, поближе узнать их, и исследовать — каков мой потенциал, как человека? Какие личные альтернативы я могу обнаружить и как мне научиться учитывать их полностью, с точки зрения петли, в терминах экологии, не рассекая целостности петель?

Джон: Предположим, мы возьмем ребенка, который родился в любом генетическом контексте — у любых родителей где угодно в мире, и поместим этого ребенка в другое культурное и языковое окружение. Этот ребенок овладеет культурой и языком, в которые был помещен, с той же скоростью, что и дети родителей, выросших в этой культуре и языке, и в течение столетий имеющих в ней непрерывную родословную. Мало того, что ребенок с той же скоростью усвоит язык и культурные традиции этого народа. Он будет делать те же «ошибки», овладевая языком, те же «ошибки», овладевая культурными образцами, что и дети, имеющие непрерывную родословную в этой культуре и языке. Вопреки почтенным британским традициям эмпиризма, человек — не чистая доска («tabula rasa»).

Может быть, некоторые из вас встречали информацию о креольском языке и пиджине. Для меня это — потрясающий пример адекватного реальности лингвистического исследования (смеётся). Думаю, меня это поразило так же, как и сама информация. Пару лет назад человек по имени Бликертон, изучающий пиджин и креольский язык, напечатал в Scientific American[5] статью, отчет о своих исследованиях. Несколько определений: пиджин — это не язык, это — устный вербальный код. Он возникает, когда вступают в контакт две разные лингвистические и этнические группы, обычно в условиях принудительного труда. Когда они вынуждены сотрудничать, чтобы выполнить какую-то работу. К примеру, получить какую-то продукцию, которая обеспечивает им продовольствие и защиту, необходимые для длительного выживания. В мире много мест, где есть такие ситуации. Гавайи, например, Луизиана, или Гаити. Что же происходит, когда вы берете взрослых носителей языка А и взрослых носителей языка Б, и помещаете их в условия принудительного труда? Они создают лингвистический код, который не является языком, потому что не имеет времен, не имеет родов — не имеет синтаксиса. Это просто устный код, необходимый для совместной работы. А теперь, какой устный код используют дети носителей пиджина? Очевидный технический ответ: они говорят на креольском. Что же такое креольский? А он оказывается полноценным разговорным языком, в нем есть синтаксис, времена, роды… И тут наконец самый захватывающий вопрос — как возникает креольский язык, на котором говорят дети носителей пиджина? Мы говорим здесь об эпистемологии, и поэтому давайте определимся, как мы узнаем, откуда возник креольский. Что решим? Какие свидетельства будем использовать? Один возможный выбор — синтаксис. То есть, если мы исследуем синтаксическую структуру креольского языка и сравним ее с синтаксической структурой кандидатов — языков, которые могли послужить моделью креольского, то сможем прийти к разумному предположению о его происхождении. Итак, каковы кандидаты? Пиджин отбрасываем сразу — ведь пиджин не является полноценным языком, как креольский. Есть полноценные языки родителей — неважно, что это за языки, и, конечно, есть язык доминирующего класса, эксплуатирующего труд носителей пиджина. И Бликертон, исследуя синтаксис креольского языка, обнаружил, что он не связан ни с синтаксисом языков родителей, ни с синтаксисом языка эксплуататоров. Итак, откуда же возникает эта языковая система, система настолько сложная, что ни один лингвист, ни одна команда лингвистов так и не смогли описать правила, управляющие этой структурой? Откуда она берется? Во внешнем мире никаких подходящих моделей нет. Следовательно, источник ее происхождения — ни что иное, как удивительная часть нашего человеческого наследия, человеческая нервная система. В течение нескольких десятилетий лингвист из M. I.T. по имени Хомский приводил доказательства того, что люди — это такие организмы, которые приходят в мир, уже приняв множество решений, какой именно опыт они приобретут в реальном мире. И далее, если мы рассмотрим набор синтаксических форм известных человеческих языков, особенно кибернетически, окажется, что из всех логических возможностей развития языка и особенно синтаксиса, отбираются только немногие. Как же это происходит? И мы приходим к выводу, что существуют какие-то очень мощные фильтры. И эти фильтры находятся в том же месте, где возникает креольский. Более определенно, Хомский считает, что есть определенный набор петель, Механизм Овладения Языком или МОЯ. И они входят в определение того, что значит быть представителем нашего вида. Бликертон доказывает, что креольский — самая полная и наглядная демонстрация действия этого набора петель, МОЯ. При отсутствии устойчивой модели языка в непосредственном окружении, дети носителей пиджина актуализируют заранее заданные петли, определяющие лингвистическую часть человеческого наследия. Синтаксически их речь близка к глубинной структуре.

Джон: Кстати, если вы слушаете все это, и по ходу дела у вас возникает какой-то вопрос, было бы очень неплохо подать некий минимальный знак, чтобы запросить информацию…

Женщина: Каково определение синтаксиса?

Джон: (пишет на классной доске)

Кошка гонится за крысой.

это — хорошо сформулированное предложение английского языка.

Крыса гонится за кошкой.

Это — другое предложение английского языка, тоже хорошо сформулированное. Вы, как носители английского языка знаете, что эти два предложения описывают совершенно разные события, если предположить, что они оба истинны. Я написал на доске два эти предложения, и прошу вас указать, чем они отличаются. Каждый, кто владеет английским языком, согласится, что значения этих двух предложений совершенно различны. И я прошу вас указать на эти различия. И вот, вы — в недоумении. В этих предложениях нет никакого определенного места, на которое можно указать, которому можно приписать разницу значений этих двух предложений. Да, Марна.

Марна: Разный порядок слов.

Джон: Правильно, порядок слов — единственное, чем отличаются друг от друга эти предложения. То есть, если бы предложения языка были неупорядоченными наборами понятий, эти два предложения означали бы одно и то же. Но это не так. На смысл предложения влияют не только значения слов, но и последовательность, в которой эти слова употребляются. Все это не так-то просто, потому что в предложениях

Кошка гонится за крысой

и

Крысу преследует кошка

та же последовательность существительных, что и в двух предыдущих предложениях. Но эти предложения обозначают примерно одно и то же, а предложения, с которых я начал, имеют очень разные значения. Так что, в какой-то мере, синтаксис — это изучение влияния последовательности на значение. Мы — единственный известный вид, коммуникативный код которого основан на синтаксисе. Кстати, тут должны возникнуть серьезные возражения, вроде того: Откуда, черт возьми, мы это знаем? Эй, когда в последний раз вы общались с муравьем? Важно понять эти возражения в терминах наших чрезвычайно сильных фильтров восприятия. Когда я был ребенком, были такие небольшие колоды карт, и на каждой карте, обычно в правом нижнем углу, если держать ее как положено, были такие маленькие черточки. И вы смотрели на эту карту, смотрели на эти черточки и думали: «Черт возьми, я не знаю, что это такое», и вы смотрели на карту n, смотрели на карту p, смотрели на карту s. Но если вы быстро пролистывали всю колоду, то видели какой-то узор из черточек, которого не замечали раньше. Потому что действие разных черточек на вашу центральную нервную систему, на вашу визуальную систему, должно происходить в пределах некоторого временного интервала, чтобы в затылочной области коры вашего мозга успели ассимилироваться соответствующие образы, и вы смогли бы их воспринять. Если в качестве квантификатора взять время, то есть события, которые произошли между двумя последними буквами последнего слова, которое я только что сказал, и это важные события в физическом мире, и мы никогда о них не узнаем. Они происходят в интервалах наносекунд. Это не значит, что они не влияют на наш опыт. Это значит, что мы просто о них не знаем.

Мужчина: Примером скорости коммуникации может быть закон, принятый в пятидесятых годах. Он запрещал использовать для подсознательного внушения двадцать пятый кадр, которого человек сознательно не воспринимает, когда смотрит кино или рекламные ролики.

Джон: Если посмотреть на электромагнитный спектр, разложить его прямо перед собой (жестикулирует)…

Джон:…Наши глаза настроены на одну часть спектра, уши — на другую, кожа — на третью, и кто знает, на что реагируют другие органы нашего тела… Но возьмем только эти три. И если вы посмотрите на этот спектр, то увидите огромные промежутки, пустые места, и у нас нет никакого сенсорного аппарата, который может сообщать о происходящих там событиях.

Женщина: А почему НЛП никогда не занималось этими промежутками?

Джон: Не знаю, как насчет НЛП, но мы с вами занимались. Помните о четырех каналах восприятия? Вы о них знаете?

Джуди: Помните эту четверку? Кто сказал: «Да»?

Джон: Да? О, прекрасно.

Джуди: Да, кажется, я это помню, да.

Джон: Отлично.

Джуди: Отлично.

Джон: (пишет на доске) Вот они, тут как тут.

Четыре канала восприятия

Ад }

Джуди: Оп-ля!

Джон: «О» — значит «обоняние».

Женщина: Когда я это проходила, его не было.

Джуди: (с притворным отвращением): О, человек.

Женщина: Но нос у меня был.

Джуди: Нос у вас был.

Джон: Так что вы все равно это знали. Вот пример мудрой реакции на НЛП.

В книге Миры воина-масая Тепилита Оле Сайтоти[6] есть описание, как его соплеменник впервые прокатился в автомобиле. Воина стало тошнить, и ему пришлось выйти из машины и прогуляться. Почему? Рассмотрите контекст — с самого раннего детства он учился охотиться, его каналы восприятия постоянно очищались. Он учился замечать примятую траву, отсутствие звуков в чаще, запах недавнего убийства. И эти навыки, как часть его паттернов восприятия и инвентаризации мира, были отточены и автоматизированы. И вдруг этот чрезвычайно тренированный, исключительно сенсорно чуткий организм мчится сквозь окружающую среду на скорости, по крайней мере, вдвое больше той, с которой он когда-либо передвигался раньше. И результат легко предсказать: организм переполнен информацией, хлынувшей через сенсорные каналы — он не знает, как использовать фильтры на такой скорости.

Джуди: В европейской традиции жонглирование считалось магией. До тех пор, пока примерно сто лет назад не были развиты паттерны визуального восприятия, достаточно тонкие и быстрые, чтобы люди могли увидеть, в буквальном смысле, что делает жонглер.

Джон; Как быстро летит мир — в эти пять дней вы сами будете учиться тому, что каких-то сто лет назад было настоящей магией.

Женщина: Мы будем учиться жонглировать?

Джон: А как же.

Джон: Если забрать БаМбути, пигмеев из тропических лесов Итури в Центральной Африке, из их джунглей, их начнет тошнить. Что же происходит, когда БаМбути покидают свои джунгли? Тропический лес — вертикальный мир. БаМбути родились и прожили всю жизнь в этом лоне (матку и лес они называют одним и тем же словом), оно укрывает их, обеспечивает им защиту и так характерно отмечено вертикальностью. И когда они покидают свой вертикальный мир, им становится тошно, и вскоре некоторые из них начнут тосковать и очень заболеют, если не вернутся в свой лес.

Джон: Их чувство безопасности неразрывно связано с возбуждением определенных рецепторов визуального восприятия вертикальных линий. Поэтому для них чрезвычайно важно жить там, где они знают, как воспринимать окружающий мир. Колин Турнбулл приводит прекрасное описание, как его друг Кенге пытался понять незнакомый пейзаж саванны.[7]

Кенге не мог поверить, что это те же самые горы, которые мы видели из леса; оттуда они казались ему просто большими холмами. Я попытался объяснить, что такое снег. Он думал, что это какие-то белые скалы. Генри сказал ему, что это вода, которая приобрела цвет на такой высоте, но Кенге хотел знать, почему она не течет по склону горы, как положено воде. Когда Генри сказал, что на такой высоте вода вдобавок становится твердой, Кенге смерил его долгим и пристальным взглядом и сказал… «Бонго йако!»

(Говорит с акцентом штата Оклахома)

«Ты лгун!»

Джон: Он что, был родом из Оклахомы?

Со свойственной пигмеям философией он просто принял то, чего не мог понять и повернулся к горам спиной, чтобы получше рассмотреть окружающий пейзаж. Он сорвал пучок травы, попробовал ее на вкус и понюхал. Он сказал, что это плохая трава, и что земля тоже плохая. Он втянул воздух и сказал, что это плохой воздух. Впрочем, он с самого начала заявил, что это очень плохая страна. Гид показал на слонов, надеясь хоть как-то вернуть ему уверенность в себе. Но на Кенге они не произвели никакого впечатления. Он только спросил, какая в них польза, если на них нельзя охотиться. Генри указал на антилоп, которые подошли почти вплотную и уставились на нас с явным любопытством. Кенге всплеснул руками и сказал, что их так много, что они могли бы обеспечить пищей целый лагерь в течение месяцев и месяцев. Потом он увидел буйволов, которые лениво щипали траву в нескольких милях внизу, у подножия горы. Он повернулся ко мне и спросил: «А это что за жуки?»

Сначала я не понял, о чем он говорит, но потом сообразил, что в лесу обзор настолько ограничен, что при оценке размера нет особой необходимости автоматически делать поправку на расстояние. Но здесь, на равнине, Кенге, очевидно, впервые видел перед собой незнакомую бескрайнюю саванну, и не было ни одного деревца, которое могло бы послужить ему основанием для сравнения. То же самое произошло позже, когда я указал ему на лодку посередине озера. Это была большая рыбацкая лодка, в ней было полно людей, но Кенге сначала отказался верить этому. Он подумал, что в озере плавает обломок дерева.

Когда я сказал Кенге, что эти жуки — буйволы, он разразился смехом и велел мне прекратить молоть чепуху. Генри, совершенно сбитый с толку, подтвердил мои слова и заметил, что посетители парка должны передвигаться только в сопровождении гида, потому что здесь полным полно опасных животных. Кенге все еще не верил, но прищурился, чтобы лучше разглядеть «жуков». Он спросил, что это за такая мелкая порода буйволов. Я сказал, что они почти вдвое больше лесных буйволов. На это он пожал плечами и резонно заметил, что если бы это было так, мы бы сейчас не стояли так спокойно на таком открытом месте. Я сказал, что они очень далеко от нас, примерно как от Эпулу до деревни Копу, на другом берегу Эбойо. Он стал стряхивать пыль с рук и ног, больше не интересуясь подобными выдумками.