6. Вундеркинды
6. Вундеркинды
Фейетвиллский «Обсервер» от 19 мая 1862 года содержал необычное сообщение, написанное корреспондентом издания Лонгом Грэбсом, побывавшим в Кэмп-Мангуме.
Тринадцатилетний слепой негр Том давал представление перед собравшейся публикой в переполненном зале. Слепой недоумок поражает своим музыкальным даром, удивительной памятью и безошибочной имитацией. Он никогда не учился музыке, только слушал, как играют другие, и тем не менее ошеломляет публику тем, что, прослушав опытных музыкантов, тут же повторяет услышанное с тончайшими оттенками экспрессии. Его коронный номер — одновременное исполнение трех музыкальных произведений. На этот раз Том одной рукой исполнял «Хорнпайп»[156] Фишера, другой играл «Янки Дудл»,[157] а сам вдохновенно пел «Дикси».[158] Он также играет на фортепьяно, повернувшись к инструменту спиной и вывернув руки. Том и сам сочиняет музыку. Он сыграл написанную им «Битву при Манассасе»,[159] яркую музыкальную пьесу, поражающую экспрессией. Природа обделила Тома умом, но наделила взамен невероятным талантом.
О слепом недоумке, ставшем Слепым Томом, написал и Эдуард Сеген,[160] французский врач, в вышедшей в 1866 году книге «Идиотия и ее лечение психологическими методами» («Idiocy and Its Treatment by the Psychological Method»), в которой он упомянул и о других подобных Тому удивительных людях, которых позже назвали «идиотами-савантами».[161] Этим термином воспользовался и Даролд Трефферт, опубликовавший в 1989 году свою книгу «Странные люди: Идиоты-саванты» («Extraordinary People: Understanding „Idiot Savants“»), в которой тоже пишет о Томе, рабе, проданном полковнику Бетьюну.
Вот выдержка из его книги:
Тома с детства привлекали всевозможные шумы. Он любил прислушиваться к тиканью часов и шуму дождя. Но больше всего он любил музыку и не пропускал случая, чтобы получить удовольствие, когда дочери полковника Бетьюна садились за фортепьяно.
А вот что написал Сеген о Томе:
Он уродился слепым, не говорил до пяти лет и был слабоумным ребенком, за которым требовался постоянный уход. Однако уже в четыре года у него проявились необыкновенные музыкальные способности. Бетьюны открыли, что он обладал замечательным даром безошибочной имитации. Какой бы сложной ни была музыкальная пьеса, он тут же повторял ее в точности, следуя мелодии и темпу произведения.
В шесть лет Том стал и сам сочинять музыку. Слух о «слепом гении» быстро распространился, и в семь лет Том дал свой первый концерт, а к восьми годам заработал сто тысяч долларов. В одиннадцать лет он играл в Белом доме перед президентом Бьюкененом. Присутствовавшие при этом известные музыканты, решив, что Том разыгрывает публику, подвергли его трудному испытанию, сыграв два новых произведения, длинных и сложных, которые Том раньше слышать не мог. Он повторил их в точности без особых усилий.
Эдуард Сеген отметил и манеру, с которой Том слушал музыку:
Слушая музыку, Том выказывал явное удовольствие чрезвычайно богатой мимикой, радостным тихим смехом, потиранием рук, качанием из стороны в сторону. Как только начинали играть новую пьесу, Том принимал нелепую позу: сидя на стуле, он откидывал одну ногу в сторону, а другой начинал совершать медленное вращательное движение. Не оставались в покое и его руки.
Хотя Тома часто называли дебилом и идиотом, его манера поведения, описанная Сегеном, является скорее характеристикой аутизма, болезни, описанной только в сороковые годы XX века.
Аутизмом люди, естественно, страдали и раньше. Этим расстройством страдают и в настоящее время люди всех рас и национальностей, всех слоев общества. Однако раньше проявление симптомов этой болезни, особенно у детей, вызывало страх и замешательство окружающих (о ребенке, с таким расстройством, говорили, что он околдован или что его оставили эльфы взамен похищенного).
Симптомы этого психического расстройства были описаны почти одновременно в сороковые годы XVIII века Лео Каннером в Балтиморе и Гансом Аспергером в Вене. Оба, независимо друг от друга, назвали это расстройство аутизмом. Суждения Каннера и Асперегера во многом совпали. Оба отметили одним из главных симптомов этого психического расстройства крайнюю форму психического отчуждения, выражающуюся в уходе индивида от контактов с окружающей действительностью и погружении в мир собственных переживаний. Исходя из этого наблюдения, они и назвали это психическое расстройство аутизмом.[162]
По словам Каннера, это психологическое отчуждение понуждает ребенка отгораживаться от мира, причем изоляция эта распространяется на людей и не касается неодушевленных предметов. Другими симптомами аутизма Каннер считает склонность ребенка к стереотипным поступкам и ритуализации поведения, а также концентрацию мыслей вокруг нескольких значимых тем, исключающую заинтересованность всем остальным.
В одной из своих работ Аспергер продолжает симптоматику детского аутизма:
У детей, страдающих аутизмом, отсутствует контакт глаз при общении с окружающими, создается впечатление, что они смотрят на мир периферическим зрением. У них бедна мимика и невыразительны жесты. У них наблюдаются дефекты речи. Такие дети ведут себя исходя из собственных побуждений, не обращая внимания на требования создавшейся обстановки.
Добавим, что все эти дефицитарные симптомы парадоксальным образом сочетаются с необычно хорошим моторным развитием, удивительной памятью, высокими достижениями в развитии некоторых специальных интересов. Правда, природная одаренность наблюдается примерно у всего лишь десяти процентов детей, страдающих аутизмом, и еще реже у умственно отсталых детей. В 1768 году, за сто лет до Слепого Тома, в Берне родился Готфрид Майнд. Признаки умственной отсталости, отмечавшейся у ребенка, вскоре переросли в явный показатель дебильности. Однако еще в детстве Готфрид познакомился с красками и вскоре стал замечательно рисовать. Его жизнь описал доктор А. Ф. Тредголд в фундаментальной работе «Text-Book of Mental Deficiency», вышедшей в 1908 году. По словам Тредголда, Готфриду особенно удавались картины с кошками, за что его прозвали «Рафаэлем кошек». Готфрид рисовал и других животных (медведей, оленей, кроликов), а также детей, к которым он стоял ближе всего по умственному развитию. Вскоре он прославился по всей Европе, и одну из его картин купил английский король Георг IV.
В XVIII веке внимание ученых привлекали уникумы-математики или чудо-счетчики, как их еще называют. Одним из таких чудо-счетчиков был Джедедая Бакстон. Он был не только неграмотен, но и глуп, однако мог решать фантастические по сложности математические задачи даже во время разговора или работы. Однажды ему задали такую задачу: сколько денег понадобится, чтобы подковать лошадь ста сорока гвоздями, если один гвоздь стоит один фартинг, второй гвоздь стоит в два раза больше первого, третий в два раза больше второго и т. д.? Бакстон дал (почти правильный) ответ: 725 958 096 074 907 868 531 656 993 638 851 106 фунтов, 2 шиллинга и 8 пенсов. Когда его попросили возвести это число в квадрат (2139), он через два с половиной месяца назвал число, состоявшее из семидесяти восьми цифр. Хотя некоторые подсчеты занимали у Бакстона довольно продолжительное время, они не мешали ему работать, жить жизнью обыкновенного человека.
Обычно уникальные математические способности проявляются в раннем возрасте, когда ребенок почти не имеет практики арифметических вычислений. Естественно, такие способности обнаруживаются не только у аутичных детей. Джордж Паркер Биддер рос здоровым ребенком, но уже в раннем возрасте отличался уникальной способностью решать в уме сложные математические задачи. Так, он мог взять в уме логарифм любого числа с точностью до седьмого-восьмого знака после запятой и определить множители любого большого числа. Едва отец Джорджа убедился в его необыкновенных способностях, он тут же отправился с ним в поездку по Англии и Шотландии. Джордж Биддер (ставший впоследствии инженером-строителем с мировым именем) неоднократно пытался понять процесс, с помощью которого осуществляются сложные вычисления. Однако сначала сумел лишь отметить, что результат вычисления «неожиданно вспыхивает в сознании с быстротой молнии».[163] Уместно отметить, что и сын Биддера обладал блестящими математическими способностями, хотя и не стал чудо-счетчиком.
Почти все идиоты-саванты обладают замечательной памятью. Д-р Дж. Лэнгдон Даун,[164] который и ввел в медицинскую практику в 1887 году термин «идиоты-саванты», отмечал, что «феноменальная память часто сопровождается дефектом мышления». Он привел и пример. Одному из своих пациентов Даун дал прочитать сочинение Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи». Пациент прочел книгу и запомнил весь текст, упустив одну строчку. Ошибку обнаружили и исправили. «Но даже после этого, — пишет Даун, — пациент, читая снова наизусть текст и доходя до места, где он ошибся, опять пропускал ту же строчку, после чего возвращался назад и уже не делал ошибки».
Приведу пример из собственной практики. Мартин А., идиот-савант, о котором я рассказал в своей работе «Ходячий Гроув» («A Walking Grove»),[165] мог прочесть наизусть девять томов «Словаря музыки и музыкантов» (словаря Гроува) 1954 года издания. С текстом словаря Мартина познакомил его отец, и Мартин всегда декламировал этот текст, имитируя голос отца.
В работах Дауна и Тредголда, практиковали в лечебницах для умственно отсталых людей, рассказывается о Дж. Х. Пуллене, «гении Эрзвудской психиатрической больницы», который за пятьдесят с лишним лет изготовил большое количество сложных моделей судов и разнообразных машин, в том числе и настоящую гильотину, которая чуть не убила чересчур любопытного медика. Тредголд пишет и о другом идиоте-саванте, который мог разобрать и тут же моментально собрать любой сложности механизм, не имея инструкции. В медицинской литературе также описывают умственно отсталых людей, которые обладали невероятной физической силой и ловкостью и совершали сложные трюки без всякой предварительной подготовки. Я и сам описал подобного человека (идиота Нижинского).[166]
В XIX веке необыкновенный дар чудо-счетчиков объясняли гипертрофированными умственными способностями и относились к таким явлениям как к любопытному феномену. Более серьезно к изучению проблемы подошел психолог Фредерик Майерс.[167] В своей работе «Личность человека» («Human Personality») он попытался проанализировать процесс, с помощью которого чудо-счетчики добиваются поразительных результатов. Правда, глубоких выводов он не сделал и только предположил, что при решении сверхсложных задач происходит процесс подсознательных вычислений, после проведения которых полученный результат «сбрасывается» в сознание. Он также отметил, что методы сложных математических вычислений являются идиосинкразическими, индивидуальными у каждого чудо-счетчика. Майерс одним из первых написал о бессознательных и предсознательных когнитивных процессах и предсказал, что дар идиотов-савантов может быть объяснен не только необычайными умственными способностями, но и явлениями, свойственными сфере, которую сейчас называют «когнитивным бессознательным».
В сороковые годы XX века, когда появилось понятие «аутизм» (психическое расстройство, описанное в медицинской литературе), выяснилось, что этим недугом страдает большинство идиотов-савантов и что примерно у десяти процентов аутичных людей обнаруживаются необыкновенные дарования. Эти способности могут касаться не только сложных математических вычислений, но и проявляться в музыке, живописи, мнемонике и других наклонностях человека.
В 1977 году психолог Лорна Селфе опубликовала книгу «Надия: Необыкновенные способности к рисованию у аутичного ребенка» («Nadia: A Case of Extraordinary Drawing Ability in an Autistic Child»). В книге рассказывается о том, что Надия начала рисовать в три с половиной года, начав с лошадей, а затем рисовала все, что попадало ей на глаза, в том числе и людей. Ее рисунки разительно отличались от рисунков детей ее возраста. Неведомо как она овладела приемами передачи пространства, использовала игру светотени, а рисуя людей, передавала совокупность индивидуальных черт изображаемого человека. Даже дети, у которых с годами обнаруживаются способности к рисованию, начинают с каракулей. Надия миновала этот этап. Способности к рисованию обычно формируются у детей одновременно с развитием мышления и речи. Надия, казалось, просто рисовала все то, что попадало ей на глаза, не осмысливая увиденное. Она демонстрировала не только феноменальную одаренность, беспрецедентно рано развившуюся, но и особенную манеру восприятия внешнего мира и необычные умственные способности.[168]
История Надии заинтересовала неврологов и побудила их обратить внимание на необыкновенные творческие способности человека. Если раньше неврологи в течение долгого времени главным образом обращали внимание на недостаточность и расстройства невральных функций, то теперь у них вызвало интерес и противоположное направление: изучение природы одаренности человека и ее биологической основы в мозгу. Идиоты-саванты в этом смысле предоставляют большие возможности для этого изучения, ибо являют собой собрание разнообразных врожденных талантов чисто биологического характера, несравнимо более независимых от внешнего мира, чем умственные способности обычных людей.
В июне 1987 года я получил по почте пухлый пакет от английского книгоиздателя. В пакете оказались рисунки с видами Лондона, что весьма заинтересовало меня (я родился и вырос в Лондоне). Я стал не торопясь рассматривать полученные рисунки: Сент-Панкрас, Альберт-Холл, Национальный исторический музей, пагода в Кью-Гарденз.[169] Рисунки не только точно передавали все особенности изображенных объектов, но и были выполнены в самобытной манере, дышали жизнью. Особенно меня поразил рисунок собора Святого Павла во время Великого лондонского пожара,[170] выполненный с исключительным мастерством. В пакете я нашел и письмо от книгоиздателя. Он сообщал, что все рисунки принадлежат Стивену Уилтширу, ребенку, страдающему аутизмом с раннего детства. Присланные мне рисунки (их было всего двадцать шесть) объединялись общим названием «Лондонская азбука»[171] и были выполнены Стивеном в десятилетнем возрасте. Далее в письме сообщалось, что шестьдесят лучших рисунков Стивена (которому в настоящее время тринадцать лет) будут в ближайшем будущем напечатаны в специальном издании.
Рисунки Стивена во многом напоминали рисунки моего бывшего пациента Хосе, талантливого художника, страдавшего аутизмом, историю которого я описал в одной из своих работ. Схожесть рисунков Стивена и Хосе понудила меня задаться вопросом: не является ли их увлечение рисованием одной из аутичных форм восприятия внешнего мира? Правда, в положении Стивена и Хосе было и существенное различие: Хосе, несмотря на свои удивительные способности, попал в психиатрическую больницу, а Стивена сей удел миновал.
Месяц спустя я отправился в Англию навестить своих родственников. В Лондоне я показал рисунки Стивена своему брату Дэвиду, врачу, практикующему в северо-западной части города. «Стивен Уилтши! — воскликнул Дэвид, — Да это же мой пациент. Я знаю его с трехлетнего возраста».
По моей просьбе Дэвид рассказал мне о нем. Стивен был вторым ребенком в семье рабочего. В отличие от своей сестры Аннетт, которая была старше его на два года, Стивен, появившись на свет, медленно физически развивался: стал поздно сидеть, стоять и ходить. Когда Стивену исполнилось три, обнаружились и другие дефекты в его развитии. Он сторонился других детей, при виде них плакал или забивался в какой-нибудь закуток. При общении с окружающими людьми и даже с родителями он не смотрел им в глаза, и, когда с ним разговаривали, часто казалось, что он не слышит, хотя слух у него был хороший (он неизменно боялся грома, даже дальних раскатов). Сам Стивен почти не говорил.
В тот год, когда Стивену исполнилось три, его отец, заядлый мотоциклист, разбился насмерть, не справившись с управлением. Потеряв отца, к которому он был наиболее привязан, Стивен еще больше ушел в себя, совершенно перестав говорить. Врачи определили, что он страдает детским аутизмом, и по их рекомендации Стивена отдали в Куинсмилл, специальную школу для недоразвитых детей, в которой он и стал учиться с четырех лет.
Лоррейн Коул, заведующая Куинсмиллом, по моей просьбе, написала мне, охарактеризовав Стивена следующим образом:
Поступив в нашу школу, Стивен почти не говорил. Вытянуть из него слово стоило великого труда. Окружавшие его люди, казалось, не имели для него никакого значения, за исключением редких случаев, когда Стивену было что-то безотлагательно нужно от них. Малейшие изменения в распорядке дня приводили его в расстройство, ибо он был склонен к стереотипному поведению. С другими детьми он не общался. Все свободное время Стивен проводил за столом и, вооружившись карандашом и бумагой, с увлечением рисовал. Любил он разглядывать и картины, висящие в классах и коридорах. Я не раз заставала его за этим занятием.
Сначала Стивен, как мне удалось узнать, рисовал, в основном машины, а иногда — животных и даже людей, включая шаржи на учителей школы — довольно удачные, как сообщила мне Коул. В семь лет Стивен стал рисовать здания Лондона, которые он видел во время школьных экскурсий или на страницах журналов, и постепенно почти полностью переключился на такого вида рисунки. Его приверженность, по существу, одной теме объяснить не так просто, хотя одно-единственное пристрастие и характерно для аутичных людей. Так, Джесси Парк, художница, страдавшая аутизмом, рисовала лишь природные аномалии и звездное небо.[172] Шиохиро Ямамура, тоже аутичный художник, рисовал одних насекомых, а Джонни, также художник, страдавший тем же недугом, по свидетельству наблюдавшей за ним психолога Миры Ротенберг, одно время отдавал предпочтение электрическим лампам, а если рисовал что-то другое, животных или людей, то умудрялся составлять их фигуры из тех же электрических ламп.
Когда Стивену было семь, он, правда, иногда отступал от излюбленной темы изображения различных зданий и рисовал картины стихийных бедствий, к примеру последствий землетрясений. По словам Лоррейн Коул, Стивен, когда видел по телевизору драматические сюжеты, посвященные разгулу стихии, неизменно приходил в непомерное возбуждение. Возможно, такие сюжеты ассоциировались у Стивена со своей внутренней нестабильностью, которую он и пробовал передать, рисуя потом картины стихийных бедствий.
В 1982 году в школу, в которой учился Стивен, пришел новый учитель, Крис Маррис. Увидев рисунки Стивена, Крис, имевший до этого дело с недоразвитыми детьми в течение девяти лет, был до крайности удивлен. «Стивен меня весьма изумил, — сказал Крис в разговоре со мной. — Все свободное время он только и делал, что рисовал. В школе его прозвали „художником“, и было за что! Он с изумительным мастерством рисовал виды Лондона, в то время как его сверстники, если и рисовали, то это были обычные невразумительные рисунки, больше похожие на каракули». Крис также добавил, что Стивен, хотя и знал имена всех своих одноклассников, свободное время с ними не проводил, держался особняком. Крис также отметил, что Стивен обладал феноменальной зрительной памятью. Едва взглянув на здание, которое он собирался нарисовать, он мгновенно запоминал все особенности, все детали строения. С не меньшим успехом он запечатлевал в своей памяти и заинтересовавшие его телевизионные кадры, изображавшие так волновавшие Стивена сцены стихийных бедствий. Запомнив такую сцену, как последствия урагана, Стивен переносил ее на бумагу во всех мельчайших подробностях. Стивен рисовал и с натуры, но, намереваясь нарисовать что-то по памяти, никогда не делал предварительных зарисовок. Ему хватало одного взгляда, чтобы запомнить взволновавшую его сцену или заинтересовавший его объект.
Стивен обладал и другими способностями. У него был дар подражания, и он легко повторял любое подмеченное движение. Кроме того, он обладал абсолютным слухом и, услышав раз песню, ее безошибочно исполнял. Таким образом, когда ему было восемь, Стивен без труда постигал зрительные, словесные, моторные и слуховые паттерны, независимо от их содержания и значения.
Уместно отметить, что память одаренных аутичных людей характеризуется прежде всего прекрасным запоминанием частностей, деталей, подробностей, и потому важные существенные события, запечатленные в памяти, загромождаются многими несущественными, незначительными деталями. Для такой памяти (так называемой конкретно-ситуативной или эпизодической) характерны недвижная связь места и времени действия и недвижная связь сути и факта. Поэтому из хранилища такой памяти (хотя и чрезвычайно хорошей) обычно трудно извлечь существенное, необходимое в жизни, ибо аутичные люди выделяют наравне с существенными и второстепенные, скрытые для стандартного мышления признаки.
В книге «Человек, который принял жену за шляпу» («The Man Who Mistook His Wife for a Hat») я рассказал и о двух близнецах, чудо-счетчиках, «специализировавшихся» на числах календаря. Так вот, эти люди могли рассказать о каждом событии в своей жизни, начиная с четырехлетнего возраста, но не имели общего представления ни о прожитой жизни, ни о произошедших за это время исторических изменениях. Такая память значительно отличается от нормальной и имеет как необычные преимущества, так и огромные недостатки.
Джейн Тейлор Макдоннелл в своей книге «Новости с Границы:[173] Впечатления матери о своем аутичном сыне» («News from the Border: A Mother’s Memoir Her Autistic Son») пишет об этом:
Поль не обобщает жизненный опыт. Каждое событие в его жизни запечатлевается в его памяти само по себе, и хотя, как мне представляется, не выпадает из процесса запоминания, не имеет никакой связи с другими событиями, что отрицательно сказывается на его поведении, лишенном навыков и полезных привычек.
То же, по моему мнению, можно сказать и о Стивене. Его жизненный опыт, казалось, состоял из отдельных моментов, не имевших связи друг с другом, что мешало его развитию.
Хотя Стивен и уделял много времени рисованию, о сохранности рисунков он не заботился и мог выкинуть в урну даже прекрасно выполненную работу. Казалось, и к самому рисованию он относится легкомысленно, хотя оно и являлось его любимым занятием. «Сидя с мольбертом у памятника Альберту[174] и рисуя этот мемориал, — рассказывал Крис, — Стивен больше смотрел на проезжавшие мимо красочные автобусы. Тем не менее рисунок ему, как всегда, удался».
Крис всячески поощрял увлечение Стивена и при каждом удобном случае старался по мере возможности его вдохновить. Однако это было непросто, ибо Стивен был апатичен, а к похвалам равнодушен. «Его было трудно расшевелить, — сообщил мне Крис, — а понять, что у него на уме, почти невозможно. Стивен был не только апатичным ребенком, но и не воспринимал переживания окружающих, и мог рассмеяться, увидев, что его одноклассник бьется в истерике». (Сам Стивен не закатывал истерик в школе, такие срывы с ним случались лишь дома.)
Крис нередко отправлялся с классом, в котором учился Стивен, на прогулку по Лондону, показывал детям достопримечательности города, водил их на Трафальгарскую площадь покормить голубей или ездил с ними к Тауэрскому мосту, когда его разводили или сводили. Такие прогулки пошли на пользу, и когда школьный автобус проезжал мимо знакомых мест, Стивен возбужденно выкрикивал название памятника, моста или здания. (До шести лет Стивен почти не говорил, и только в этом достаточно позднем возрасте для ребенка научился обращаться с просьбой к нужному человеку, используя речь (обычно он просил бумагу для рисования), — до этого он не знал, как попросить что-нибудь даже с помощью жеста. Освоив эту премудрость, Стивен понял назначение речи, вооружившись понятием, которое обычно усваивается детьми на втором году жизни.)
Вместе с тем учителя Стивена опасались, что если у него разовьется речь, он может потерять свои удивительные зрительные способности (такое могло случиться, тому примером служит Надия, историю которой описала психолог Лорна Селфе). В то же время и Лоррейн Коул, и Крис задумывались над тем, как сделать жизнь Стивена интереснее, и, естественно, посчитали, что ему могут помочь развитие речи и более тесное общение с окружающими. Чтобы пробудить у Стивена интерес к речи и языку, они решили использовать его увлечение рисованием и попросили выполнить ряд рисунков, названия которых сочетались бы с буквами алфавита. Стивен с увлечением взялся за дело, и вскоре поручение было выполнено. Он нарисовал ряд рисунков, в котором букву «А» представлял Альберт-Холл, букву «В» — Букингемский дворец, букву «С» — Каунти-Холл…[175] букву «Z» — зоопарк.
Два из этих рисунков Крис послал на Национальную художественную выставку детского творчества, и один рисунок получил приз. В то же время Крис попросил Беату Хермелин и Нейла О’Коннора, знакомых психологов, оценить физические и интеллектуальные способности Стивена. Подвергнув Стивена тестам, Хермелин и О’Коннор пришли к заключению, что Стивен — один из наиболее одаренных савантов из тех, что «проходили через их руки». Они особо отметили его великолепные зрительные способности и талант рисовать по памяти. Вместе с тем они определили, что ай-кью[176] Стивена равен всего лишь 52.
О необычных талантах Стивена прослышали в радиовещательной компании Би-Би-Си, и о Стивене, с согласия дирекции Куинсмилла, сняли телевизионный сюжет для передачи «Дефективные мудрецы». Стивен вел себя на съемках невозмутимо, не робел перед камерой и, казалось, был даже доволен происходившим. Во время съемок он рисовал Сент-Панкрас, повторяя по памяти один из самых сложных своих рисунков. В конце сюжета рисунок сравнили с заранее сделанной фотографией, продемонстрировав будущим зрителям почти полную схожесть рисунка и фотографии. Передача появилась на телевизионном экране в феврале 1987 года и вызвала большой интерес. Рисунками Стивена заинтересовались книгоиздатели, и вскоре его работы были подготовлены к публикации (тогда, в июне 1987 года, я с ними и ознакомился).
В тринадцать лет Стивен стал известен по всей Англии, однако он по-прежнему оставался аутичным ребенком с низкими умственными способностями. Он хорошо рисовал, мог нарисовать улицу, но был не в состоянии перейти ее в одиночку. Он мог перечислить достопримечательности Лондона, но не знал, чем и как живут горожане. Он был неспособен поддержать длительный разговор, но мог подойти на улице к незнакомому человеку и понести несуразицу.
В тот год Крис на несколько месяцев уезжал в Австралию, а когда, возвратившись в Лондон, узнал об успехах Стивена, нашел, что известность его совершенно не изменила. «Стивен не возгордился своими успехами, — сказал позже Крис в беседе со мной, — хотя было от чего возомнить о себе: он снялся на телевидении, его рисунки напечатали отдельным изданием. Многие дети на его месте задрали бы нос». Пока Крис был в Австралии, Стивен, как сообщила мне Лоррейн Коул, казалось, не скучал по нему, но когда он вернулся, встретил его радостным возгласом и широкой улыбкой.
Успехи Стивена не вызывали сомнений, но всего-навсего в рисовании (бывший президент Королевской академии художеств Хью Кэссон назвал Стивена лучшим художником среди английских детей). Умственные способности Стивена по-прежнему оставляли желать много лучшего, как личность Стивен не развивался. Это подтвердили новые тесты, проведенные в конце того года.
Но были ли, тем не менее, у него психические и умственные подспудные силы, которые, взаимодействуя с восприимчивостью, могли проявляться в его искусстве? Не было ли искусство проявлением его личности? Может ли художник творить без активно действующей личности, выступающей как целое, в котором познание окружающего осуществляется в единстве с переживанием? Все эти вопросы возникли у меня почти сразу после того, как я ознакомился с рисунками Стивена, и я был бы рад встретиться с ним.
Я впервые увидел Стивена в феврале 1988 года, когда он приехал в Нью-Йорк в сопровождении Криса на телевизионные съемки. Стивен пробыл в Нью-Йорке несколько дней и за это время осмотрел город и даже совершил, к своему немалому удовольствию, прогулку на борту вертолета. Естественно, он рисовал и в Нью-Йорке. Узнав эти подробности от Криса по телефону, я пригласил его вместе со Стивеном к себе в гости на Сити-Айленд.[177]
Стивен оказался застенчивым, печальным на вид темнокожим мальчиком с маленькой головой, склоненной немного в сторону. Тринадцати ему было не дать, он выглядел лет на десять. На меня он смотрел уголками глаз, напомнив мне аутичных детей, которых я не раз наблюдал. Я спросил Стивена, понравился ли ему город, на что он ответил на кокни:[178] «Очень понравился». Стивен, как я и предполагал, оказался неразговорчивым, но все же я заключил, что речь его развилась. Крис мое суждение подтвердил, добавив, что стоит Стивену возбудиться, он может болтать без умолку, что и произошло в самолете (ранее Стивен никогда не летал). По словам Криса, Стивен от возбуждения вел себя в самолете непринужденно и с удовольствием разговаривал с пассажирами, показывая им книгу со своими рисунками.[179]
Стивен показал мне рисунки, сделанные в Нью-Йорке. Они мне понравились, особенно те, что были нарисованы на борту вертолета. Стивен согласно кивал, простодушно, но без застенчивости, поясняя рисунки. Я спросил Стивена, не нарисует ли он что-нибудь для меня — может быть, дом. Стивен кивнул, и мы вышли на улицу. Шел снег, было ветрено и прохладно. Стивен бросил взгляд на мой дом, затем взглянул на дорогу и на море вдали. Поежившись, попросил вернуться в тепло. В комнате, вооружившись карандашом, он принялся рисовать. Взглянув на Криса, я приложил палец к губам. «Не беспокойтесь, — ответил Крис. — Если хотите, можете говорить в полный голос. Стивену шум не мешает. Он не прервет своего занятия, даже если случится землетрясение».
Прошло минут пять, и Крис, взглянув на рисунок, сделал Стивену замечание: «Ты нарисовал лишнее, у крыльца нет перил». «Я знаю, — ответил Стивен, — но с перилами гораздо удобнее». Стивен, рисуя мой дом, допустил и другие неточности: он пририсовал выступающую из крыши трубу, но не удостоил вниманием ни три пушистые ели, растущие рядом с домом, ни забор вокруг дома. Все же следовало учитывать, что Стивен взглянул на дом только мельком, однако нарисовал его с изрядной похожестью (чем отличались и все другие его рисунки, чаще всего исполненные по памяти), и потому резонно было считать, что он обладает «фотографической», эйдетической памятью. Вместе с тем большинство работ Стивена не походили на «фотокопии», в свои рисунки он вносил и что-то свое. К тому же он обладал своим собственным стилем, довольно оригинальным и узнаваемым. Но имел ли стиль этот сознательное начало, являлся ли он осознанным?
Все же работы Стивена прежде всего поражали тем, что и когда были выполнены по памяти, воспроизводили объект почти что с исключительной точностью, хотя и отличались некоторой наивностью исполнения. Клара Парк, мать художника, страдавшего аутизмом, писала о феноменальной зрительной памяти сына и о его необычной способности рисовать с безукоризненной точностью заинтересовавший его объект, увиденный задолго до этого и «отложенный на потом». Такой же способностью обладал и Стивен. Мельком взглянув, к примеру, на здание, он мог без труда «перенести» его на бумагу спустя несколько дней и даже недель.
Хью Кэссон в предисловии к книге с рисунками Стивена написал:
В отличие от большей части детей, которые обычно рисуют, исходя из воображения и общепринятых символов, Стивен Уилтшир рисует лишь то, что видит — ни больше, ни меньше.
Профессиональные художники также пользуются образами и символами, большая часть которых усвоена ими в детстве, но, кроме того, они пользуются в работе и опытом своих известных предшественников, зачастую исключая «предметность» как категорию в живописи. Так, Клод Моне пишет:
Когда вы начинаете рисовать, старайтесь забыть, какой объект перед вами — дерево, поле, дом или что-то еще. Просто подумайте: здесь — небольшое преобладание голубого, там — розовая полоска, чуть в стороне — пятно желтого. Составив такое представление об объекте, рисуйте форму объекта в цвете, пока не перенесете на холст свое субъективное впечатление от увиденного.
Однако Стивен (если прав Кэссон), так же как Хосе и Надия, в силу образовательных и невральных причин не обладал способностью «предварительной деконструкции», но это не значит, что он не мог быть хорошим художником.
Меня также интересовали взаимоотношения Стивена с другими людьми и прежде всего с теми учителями, которые опекали его. В Куинсмилле наибольшее внимание Стивену уделял Крис, но в июле 1987 года Стивена перевели в среднюю школу. Какое-то время Крис продолжал проявлять заботу о Стивене, встречался с ним в выходные, выбирался за город на этюды и даже ездил с ним в Нью-Йорк и Париж. Но в мае 1989 года обстоятельства изменились, и Крис почти перестал встречаться со своим подопечным. Оставшись без попечителя, Стивен почти потерял интерес к рисованию. Похоже, ему был нужен новый наставник, который смог бы «встряхнуть» его. Сам Стивен, казалось, не очень переживал, что Крис оставил его, и в тех редких случаях, когда они все же виделись, особо радостных эмоций не проявлял. Обычный ребенок, перестав контактировать с тем, кто долгое время о нем заботился, как правило, огорчается, тоскует по этому человеку. Со Стивеном ничего подобного не случилось.
Кристофер Гиллберг[180] в одной из своих работ рассказал об аутичном подростке, мать которого только что умерла. Когда этого подростка спросили о его чувствах, он спокойно ответил: «Не беспокойтесь, со мной все в порядке. Я страдаю синдромом Аспергера, а этот недуг делает человека менее восприимчивым к потере родных и близких». Стивен в такой ситуации, конечно, никогда бы так не ответил, но все же интересно было бы знать, не воспринял ли он расставание с Крисом с той же апатичностью, с какой пациент Гиллберга отнесся к кончине матери, и не является ли подобная апатичность его характерной чертой при общении с другими людьми.
Место Криса заняла Маргарет Хьюсон, ставшая литературным агентом Стивена со времени его съемки на Би-Би-Си и проявившая к нему повышенный интерес. Я впервые увиделся с Маргарет в 1988 году, когда приехал в Лондон в очередной раз. Вместе с ней и со Стивеном мы прогуливались по городу, предоставляя Стивену возможность порисовать. Стивен и Маргарет, положительно, ладили. Хотя Стивен, пожалуй, не был способен на глубокие чувства, он, казалось, инстинктивно тянулся к людям, а Маргарет, без сомнения, притягивала к себе. Она была не только энергичной, но и приветливой женщиной, поощрявшей способности Стивена к рисованию. К тому же она хорошо разбиралась в живописи и была знакома не только с ее историей, но и с техникой рисования. Она была вхожа в любое общество и имела много знакомых. Словом, Маргарет была тем человеком, которому было по силам помочь Стивену расширить круг его жизненных интересов.
Под влиянием Маргарет (которой помогал Эндрю, ее муж и коллега) Стивен снова усердно взялся за рисование, и в конце 1989 года вышла в свет его вторая книга рисунков, получившая название «Города». В этой книге впервые появились импровизации — порожденные воображением города, правда, представлявшие собой композиции из различных строений существующих городов. После появления этой книги Маргарет приучила Стивена рисовать красками, и вскоре он освоил эту премудрость.
По воскресным дням Эндрю и Маргарет нередко забирали Стивена на прогулки, предоставляя ему возможность порисовать, а потом приглашали к себе домой, где к ним за столом обычно присоединялась их дочь, одиннадцатилетняя Энни. Хьюсоны искренне привязались к Стивену, хотя и не были твердо убеждены, что он отвечает им тем же. Тем не менее они уделяли ему немало внимания и даже брали с собой в неблизкие путешествия. Так, они побывали вместе с ним в Солсбери[181] и дважды на уикэнд ездили с ним в Шотландию.
Стивена с детства привлекала вода, он мог без конца смотреть на нее. Возможно, это его влечение возникло по той причине, что он вместе с матерью и сестрой жил в доме на набережной одного из каналов. Гуляя по городу, он иногда рисовал и виды водных артерий Лондона. Это его пристрастие привело Маргарет к мысли издать новую книгу Стивена с видами «плавающих городов» — Венеции, Амстердама и Ленинграда.
В конце 1989 года Маргарет, договорившись с миссис Уилтшир, отправилась со Стивеном и Аннетт в Венецию на Рождественские каникулы. Поездка прошла успешно. Тяготы дальнего путешествия Стивен, достигший пятнадцатилетнего возраста, перенес без труда, что было недостижимым всего несколько лет назад. В Венеции Стивен провел за рисованием немалое время. Наиболее удачно, по мнению Маргарет, у него получились рисунки собора Святого Марка и Дворца дожей. Однако когда у него спросили, понравилась ли ему Венеция, Стивен ответил: «Мне больше нравится Чикаго». Причиной тому была не красота зданий этого американского города, а городские автомобили; к американским автомобилям Стивен питал пристрастие и мог перечислить все их марки, выпущенные в стране в послевоенные годы.
В начале 1990 года Маргарет, Эндрю и Стивен в сопровождении Лоррейн Коул отправились в Амстердам. Еще до поездки в Голландию Стивену показали фотографии Амстердама, рассмотрев которые, он сказал: «Амстердам лучше Венеции, в нем много автомобилей». В Амстердаме, как и в Венеции, Стивен сделал много рисунков, среди которых наряду с видами достопримечательных зданий (таких, как Вестеркерк[182] и Бегингоф[183]) нашлось место и с большим вкусом выполненному рисунку оригинальной статуи человека с шарманкой. В Амстердаме Стивен чувствовал себя непринужденно, свободно, был общителен и приветлив.
Вернувшись из Голландии, Лоррейн Коул мне написала:
Когда Стивен был маленьким мальчиком, чем-то увлечь его было практически невозможно, он вечно был замкнутым и угрюмым. Теперь он разительно изменился, его все занимает. Он даже научился смеяться, и смех его заразителен. Стивен все чаще рисует шаржи и каждый раз выражает искреннее удовольствие, видя реакцию своих жертв.
Однажды вечером, находясь в Амстердаме, Стивен должен был отправиться на съемки в местную телестудию. Однако случилось, что у Маргарет начался приступ астмы. Увидев ее состояние, Стивен отказался ехать на студию, категорически заявив, что не сдвинется с места, пока Маргарет не оправится. Эндрю и Маргарет были очень растроганы.
«Мы впервые стали свидетелями того, что Стивен позаботился о другом человеке», — сообщила мне позже Маргарет.[184]
Как случилось, что Стивен, страдающий аутизмом, так изменился? Заинтригованный полученными сообщениями, я решил присоединиться к Маргарет, собиравшейся в мае 1980 года вместе со Стивеном поехать в Россию. Я прилетел в Лондон заранее и встретился с Маргарет, а потом и со Стивеном, которого подвергнул нескольким тестам, инструментом которых служили юмористические картинки. Одни составляли простую последовательность события, а для того чтобы справиться с остальными, нужно было проявить некоторую смекалку и даже понять склад ума персонажей предлагавшегося сюжета. Стивен осилил лишь первый тест, другие не одолел. Это было естественно: вникнуть в чужую логику он не мог. Юта Фрис, разработавшая эти тесты вместе со своими коллегами, в одной из своих работ написала о том, как один из американских психологов составил обзор последних событий в стране, используя карикатуры, напечатанные в «Нью-Йоркере».[185] Однако аутичные люди, даже хорошо образованные, не только не поняли смысла карикатур, но и не нашли их забавными.
Затем я попросил Стивена собрать составную картинку-загадку. Он быстро справился с этим заданием. Тогда я предложил ему собрать другую картинку, предварительно разложив ее составляющие изображением вниз. Стивен без труда собрал и эту картинку. Стало ясно, что рисунки для него значения не имеют, и, составляя картинку, он исходит лишь из того, как ее части соединяются между собой. Такое мышление характерно для аутичных людей.
Психолог Линн Уотерхаус в одной из своих работ рассказывает о том, что ее пациент, аутичный подросток Дж. Д., составлял картинку-загадку из пятисот составляющих всего лишь за две минуты. Не представляли труда для него и другие головоломки, целью которых было сложить из нескольких компонентов разнообразные геометрические фигуры, при этом на решение этих головоломок у него уходило значительно меньше времени, чем у обычных людей. Стивен, подобно Дж. Д., обладал превосходным абстрактным визуальным анализом, но само по себе это умение не могло объяснить его исключительные способности к рисованию (Дж. Д. рисовал неважно).
Видимо, помимо абстрактного визуального восприятия, Стивен обладал и образным восприятием, которое помогло ему в рисовании выработать свой стиль. Но вызвало ли это «картинное» восприятие духовный внутренний резонанс, оставалось неясным. Вкладывал ли он душу в свои рисунки или, рисуя, совершал всего лишь механические движения?
Я показал Стивену портрет женщины работы Матисса и попросил перерисовать его (Эндрю и Маргарет Матисса очень любили, и у них было несколько репродукций его картин). Стивен быстро сделал рисунок, допустив некоторые неточности, но стиль художника выдержал. Через час я снова попросил Стивена нарисовать тот же портрет, но теперь только по памяти. Рисунок и на этот раз немного разнился с оригиналом, равно как и с первым рисунком Стивена. Он сделал по памяти еще три аналогичных рисунка, каждый раз с перерывом в час. Все они отличались как друг от друга, так и от первых двух, но, как и первые два, были выполнены в манере Матисса. Таким образом, Стивен сумел извлечь «экстракт» из стиля художника и использовать его при работе. Но было ли это восприятие Стивена чисто зрительным или ему удалось понять манеру Матисса и его индивидуальное видение на более высоком чувственном уровне?
Я спросил у Стивена, помнит ли он мой дом и не сможет ли нарисовать его снова. Он кивнул и вскоре показал мне рисунок, который отличался от первого, нарисованного два года назад. На первом этаже дома Стивен нарисовал всего лишь одно окно вместо двух, перила крыльца исчезли, но зато лестничные ступеньки стали отчетливее. Рядом с домом Стивен нарисовал высокий флагшток с поднятым американским флагом — видимо, таким образом он решил подчеркнуть, что я живу в США. И все же, несмотря на произведенные изменения, Стивену удалось сохранить на этом втором рисунке «архитектурный стиль» дома, продемонстрировав снова свою способность схватывать и надолго запоминать главное из увиденного.
Тесты мало что прояснили. Стивен казался одновременно и слабоумным, и талантливым юношей, и у меня возникли вопросы. Существовали ли его недостатки и сильные стороны обособленно друг от друга или они на каком-то высоком уровне взаимодействовали друг с другом? Могут ли качества, присущие людям, страдающим аутизмом, подобные точности и конкретности, являться при определенных условиях сильными сторонами аутичного человека, а при других условиях — его недостатками? Кроме того, меня волновала мысль, что, пытаясь с помощью тестов определить слабости и степень специфической одаренности Стивена, я не сумел раскрыть его личность, оценить его духовные качества.
Перед отъездом в Россию я написал Уте Фрит, одной из разработчиков тестов, которыми я воспользовался, и чью книгу «Аутизм. Объяснение загадки» я недавно перечитал: «Завтра еду со Стивеном в Россию. Я подверг его тестам, определив сильные и слабые стороны, но не сумел оценить его личность. Возможно, что неделя, проведенная вместе с ним, поможет мне лучше понять его».
Питая такие надежды, я отправился вместе с Маргарет, Стивеном и Аннетт на неделю в Россию. Сидя вместе с нами в зале ожидания Гэтвика,[186] Стивен погрузился в журнал «Классические автомобили». Он разглядывал картинки с большим вниманием, не отрываясь от журнала в течение получаса, удивив меня своей необычной сосредоточенностью. Иногда он подолгу вглядывался в приглянувшуюся картинку, и я решил про себя, что такая картинка надолго запечатлится в его удивительной памяти.
В самолете я протянул Стивену открытку с видом Балморала.[187] Взглянув на открытку, Стивен вернул ее мне и принялся рисовать замок по памяти. Он так увлекся своим занятием, что только мельком удостоил вниманием Атлантический океан, простиравшийся внизу под крылом самолета.
Когда мы прилетели в Москву и вышли на привокзальную площадь, Стивен стал разглядывать желтые с шашечками такси и черные ЗИЛы, но вскоре оставил это занятие и, несколько раз чихнув, стал недовольно морщиться, чему виной был загазованный воздух в районе аэропорта, — у Стивена было сильно развито обоняние. Мы сели в автобус. Было два часа ночи, и березы, мелькавшие за окнами нашей машины, были освещены серебристым светом луны, представляя собой красивое зрелище. Стивен, прижавшись к стеклу, не отрывал глаз от необычного вида.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.