13. Духовные поиски писателей Серебряного века

13. Духовные поиски писателей Серебряного века

Поэту и мыслителю Вячеславу Иванову (1866-1949) суждено было стать олицетворением творческого универсализма эпохи серебряного века. Необходимость преодоления кризиса индивидуализма Иванов видел на путях религиозно понимаемой соборности [97].

Перед современным художником, считает Иванов, стоит задача принять участие в мистическом делании. Под влиянием Р. Вагнера, а также пытаясь примирить В. Соловьева и этически прочувствованного Ницше, Иванов склонен видеть в человеке Человека и искать раскрытия соборных (или «сверхчеловеческих») свойств индивидуализма через перестройку психологии. Никакой акт не должен знать разделения «неба» и «земли», ибо искусство втягивает своих адептов в «земное, реальное» воплощение религиозной идеи.

Центральным для философии Иванова является образ Диониса. Дионисизм, по Иванову, – один из способов преодоления кризиса индивидуализма, рождение личного опыта, сверхличного по значению, но главное – некое священное безумие, «энергия» и даже «метод» внутреннего знания.

Отношение Иванова к соборности не церковное, а мистическое; подобно многим сторонникам «нового религиозного сознания», он анархически воспринимает «внешние» формы церковности как исторические «искажения» и даже «язычество».

Дионис есть божественное всеединство Сущего в его жертвенном разлучении и страдальном пресуществлении во вселикое, призрачно колеблющееся между возникновением и исчезновением.

Непосредственно доступна и общечеловечески близка нам мистика Дионисова богопочитания, равная себе в эзотерических и всенародных его формах. Она вмещает Диониса-жертву, Диониса-воскресшего, Диониса-утешителя в круг единого целостного переживания и в каждый миг истинного экстаза отображает всю тайну вечности в живом зеркале внутреннего, сверхличного события исступленной души. Здесь Дионис – вечное чудо мирового сердца в сердце человеческом, неистомного в своем пламенном биении, в содроганиях пронзающей боли и нечаянной радости, в замираниях тоски смертельной и возрождающихся восторгах последнего исполнения.

Культурология Иванова предстает то, как эклектический хаос гетерогенных элементов, то как свободная творческая импровизация поэта-мыслителя и мыслителя-поэта на заданные философские темы-символы, почерпнутые из мировой культуры. В то же время понимание культуры Иванова «держится» на устойчивых константах: эллинство как фундамент всемирной и русской культуры; аполлоновское и дионисийское начала культуры, в противоборстве которых непрерывно рождается новое; теургия как жизнетворчество и механизм пересоздания мира средствами культуры (в единстве науки, искусства и религии); преодоление индивидуализма в приобщении личности к «хоровому», соборному началу «народа-художника» и в нескончаемом диалоге Я с божественно непостижимым Ты, трансцендентным смысловым центром мирового бытия; диалектика эпического и трагедийного, «родного и вселенского» в культурном творчестве личности и в самом строении мира.

Иванов онтологизирует культуру, тяготея к своеобразному «пан-культуризму», вообще характерному для «русского культурного ренессанса». Личная биография художника-мыслителя и революция, мировая война и крушение морали, кризис гуманизма и подмена мыслящего коллективизма безликим Легионом – все это, по Иванову, взаимосвязанные стороны единой и целостной «органической культуры»; составляющие вселенского культурно-исторического процесса; ценностно-смысловые компоненты мирового бытия. Однако ценностно-смысловое, культурное единство мира, в понимании Ианова, не гармонично и благостно: оно изначально трагедийно; в нем созидание сопровождается разрушением, творческое обретение – невосполнимыми утратами, разум – безумием, Космос – Хаосом, панантропизм – трансгуманизмом. Иванов представляет строение мира как коллизию столкновения и пересечения несовместимых тенденций и ориентаций – своего рода «вертикали» и «горизонтали»: культурного роста и духовного возвышения, мистической лестницы, соединяющей человека с Богом, и «всечеловечества», коллективного единения индивидуальностей в оргиастическом дионисийском экстазе, всенародном художественно-религиозном действе. Точка пересечения «вертикали» и «горизонтали» – чудо, мистическая тайна, роковая удача и в то же время цель и смысл человеческой истории и культурного творчества.

В начале XX века в среде русской интеллигенции возникло религиозно-философское «богоискательское» течение – новое религиозное сознание (Д.С. Мережковский, В.В. Розанов, З.Н. Гиппиус и др.), стремившееся к обновлению христианства, культуры, политики, общественной и личной жизни. Помимо термина «новое религиозное сознание» «богоискатели» использовали также иные понятия для обозначения своего течения: «неохристианство», «новый идеализм», «мистический реализм» и другие. В основе течения лежало глубокое недовольство секуляризированной культурой, антиперсоналистической государственной и общественной жизнью, «мертвенным» христианством, поверхностностью ценностей значительной части русской интеллигенции, а также жажда личной веры, нахождения смысла личной и мировой жизни у светской, неукоренённой в христианстве, интеллигенции. «Богоискатели» испытывали потребность в личном Боге, в свободной личной и общественной жизни, в творчестве и в нахождении как бы «третьего пути» между правыми (монархическими, националистическими) и левыми (социал-демократами, коммунистами и др.) силами.

С новым религиозным сознанием был связан ренессанс русской духовной культуры первой половины XX века, многие художественные, философские и богословские достижения творцов серебряного века. Новое религиозное сознание противостояло духу пошлости, ограниченности и бесовской одержимости времени, а также явилось одним из источников последующей русской и западной религиозной философии, экзистенциализма и персонализма.