VI. КАЖДЫЙ ДЕНЬ МЫ СТАНОВИМСЯ БЛИЖЕ
VI. КАЖДЫЙ ДЕНЬ МЫ СТАНОВИМСЯ БЛИЖЕ
(10 мая — 21 июня)
10 мая
Доктор Ялом
Явление народу. Сегодня произошло нечто совершенно новое. Джинни привела с собой Карла. Я очень устал за день. Прошлой ночью плохо спал, поэтому полусонный прошел в приемную, чтобы забрать Джинни и привести ее в кабинет. Вдруг я вижу мужчину, сидящего рядом с ней, и до меня доходит, что это, очевидно, Карл. В конце предыдущего занятия я на полном серьезе предложил, чтобы она привела его с собой. Но раньше она такие предложения не принимала, и мне и в голову не приходило, что она отважится пригласить его, а Карл согласится. Когда бы мы ни рассматривали эту возможность, Джинни не предполагала, что Карл изъявит желание осуществить эту идею. Как бы то ни было, он был здесь. Моя усталость и сонливость быстро исчезли, и весь час у меня не угасал интерес. Фактически это было самое интересное занятие за последнее долгое, долгое время.
Я представлял себе Карла совсем иным. Я был уверен, что он — темноволосый, неприветливый, сильно бородатый индивид, который или поймет меня, или будет вести себя с вызовом и даже враждебно. Но вместо этого он оказался совершенной противоположностью. Очаровательно открытым, свободным и любезным. Чрезвычайно симпатичный блондин с длинными прямыми волосами. Джинни была хорошо одета и ухожена. И я испытал огромное удовольствие от общения с этими двумя очень привлекательными людьми, которые, несмотря на то, что они должны были сказать, явно питали теплые, нежные чувства друг к другу. Временами в ходе беседы на меня накатывали приступы ревности, так как я всегда считал Джинни моей и вдруг увидел, что это была не более чем иллюзия. Она принадлежала Карлу гораздо больше, чем мне. Он живет с ней, спит с ней ночью, а я провожу с ней всего лишь один час в неделю. Но все это преходящие мысли. Карл очень меня интересовал, и в основном разговаривал только он. В начале сеанса, пока я неспешно пил кофе, он с заметной уверенностью спросил, нельзя ли и ему чашечку. Я понял, что проявил невнимательность, не предложив кофе, и провел его в кофейную комнату, где он налил себе чашечку с явным апломбом.
Я начал сеанс, предложив рассмотреть существующие между ними проблемы, и довольно скоро мы стали очень конструктивно использовать время. С обескураживающей открытостью Карл обсуждал свое недовольство упуще ниями Джинни — плохо мытая посуда, плохо приготов ленные ужины и т. д. и т. п. Он хочет, чтобы она стала более компетентной и эффективной. Джинни уверенно возразила, что сегодня кухня была безупречно чистой. И тогда Карл перешел к требованиям более высокого уровня. К своему желанию, чтобы она умела решать про блемы во внешнем мире. Мне постепенно становилось со вершенно ясно то, о чем Джинни постоянно говорила и на что я не обращал должного внимания, а именно — Карл действительно ей говорит: «Стань другой, а не тем, чем ты есть. Будь иной. По сути, стань такой, как я». Я ждал благо 255 приятного случая и подозревал, что и Карл поступит так же. Я хотел высказать это осторожно. Так, чтобы он не чувствовал себя оскорбленным, поскольку полагаю, что он чувствует себя чужаком со мной и Джинни, проведшими столько времени вместе. Однако он воспринял мою интерпретацию очень и очень легко. Позже мы смогли прийти к заключению, что у него были определенные, подробно разработанные идеалы не только для Джинни, но и очень прочные идеалы для него самого. И он бурно реагировал, когда обнаруживал в ней черты, которые ему не нравились в самом себе. Ему не нравится ее покорность и пассивность, и, конечно, он терпеть не может любые намеки на эти черты в самом себе.
Сегодня я гордился Джинни. Она продолжала высказываться, возражала Карлу. Она даже затронула тему его возможного ухода, но сделала это так быстро, что мы практически проскочили ее. Мне не хотелось ее поднимать, так как занятие шло к концу, а тема была довольно обширная. Она рассказала, как его боится, а он признался, что пугает ее, и, возможно, даже намеренно. Он весьма сообразителен. Он быстро понял, что за навязывание своих стандартов Джинни нужно платить определенную цену. Она подавит в себе именно то, что он хотел бы видеть. Полагаю, для Карла это было очень важное проникновение в ее суть — он услышал это и, думаю, крепко запомнил.
Карл вовсе не закрытый, обороняющийся человек. И могу представить, что в терапии с ним хорошо можно поработать. У него явно есть серьезные проблемы с самоидентичностью и безудержное стремление стать тем, кем хотели бы, как он полагает, видеть его родители. Впереди его ждало много психотерапевтической работы, но его эго было очень сильно.
Я с любопытством жду следующего отчета Джинни, так как мне интересно, что эта встреча значит для нее с точки зрения переноса на меня и ее чувств по поводу нашего визави с Карлом. Как бы там ни было, я всегда принижал Карла, никогда его не ценил и никогда не понимал, какой потенциально хороший человек живет с Джинни. Теперь я могу видеть, насколько привлекательна Джинни для Карла во многих отношениях.
В конце занятия я сделал попытку подтвердить свое ощущение, что сеанс был конструктивным, и спросил, способны ли они будут говорить так же свободно, как и сейчас, и в другое время. (Когда же я перестану напрашиваться на аплодисменты?) Они, конечно, сказали, что нет. Это сейчас они говорят более свободно. Я попытался спроецировать это состояние на будущее, чтобы сохранить новые возможности, и спросил у Джинни, сможет ли она теперь и далее говорить Карлу, когда почувствует, что он ее оборвал. Она сказала, что скорей всего да.
10 мая
Джинни
Было так интересно увидеть, как вы поворачиваете из-за угла, готовый увидеть меня, и вдруг неожиданно видите Карла.
Естественно, я не подумала о том, что может произойти, игнорируя неизбежное. Я гордилась вами обоими. И мое молчание иногда выглядело как обвинение против меня самой, поэтому я и несла тарабарщину.
Я многое узнала. Был момент, когда, казалось, я по няла свое поведение в отношении Карла. Я никогда не ду мала, что Карл так разочарован, как он сказал. И позже, поразмыслив над этим, я страшно разозлилась. Я увидела, насколько я увязла в беготне по магазинам, готовке, убор 257 ке и взаимных обвинениях по поводу неприбранности в квартире и как все затраченное на это время абсолютно не ценилось. Конечно, я знаю, что во время сеансов терапии я всегда сгущала краски и старалась преувеличить тот или иной случай, и, может быть, Карл под влиянием аудитории тоже преувеличивал.
Вы постоянно подчеркивали, как односторонне выглядели обстоятельства, когда Карл направлял всю критику на меня. Все мои переживания были ответом на то, что он когда-то думал обо мне. Все его цели были направлены на него самого, а мои — на нас.
Я никогда не думала, что Карл может развивать во мне комплексы, но, может, это и так. Думаю, вы ошибались, предполагая, что я намеренно оставляю стакан грязным, чтобы запустить в него, когда становится больно. Конечно, я всегда раздражала людей тем, что все делаю только наполовину, не доводя до конца. Я тушуюсь, но не намеренно. Перевожу дух наполовину, никогда не выдыхая окончательно.
После сеанса мы были просто переполнены всем тем, что обсуждали. Но как только мы детально обдумали сказанное, весь мой позитивный настрой попал под страшный глубинный отлив. Карл понимал, что его окружал мой страх — если он оставит меня, я могу сломаться. Он хотел, чтобы я жила собственной жизнью. Он полагал, что эта слабость была самой жалкой моей чертой. Он хочет, чтобы я построила свою собственную жизнь, и я почти закончила предложение — так что ему будет не страшно оставить меня.
Столы были развернуты в обратную сторону. Я всегда считала, что защищаю вас от оскорблений Карла. Но он считал, что вы великолепны, интеллигентны. Я чуть не чокнулась, услышав его пожелание прийти еще раз. Он считал, что я проявляю слабоволие, не желая брать его.
Мне все это действительно понравилось, и я была благодарна ему. Вы, кажется, были моим истинным другом.
10 мая
Карл
Я понятия не имел, чего ожидать, хотя в самом начале групповой терапии часть нервозности, которую я должен был испытывать, ушла. И все же я себя чувствовал так, словно вступил на новую, неосвоенную территорию. Может, теперь я узнаю, тут ли она. Сразу после того, как мы вошли в ваш кабинет, я увидел кофе и попросил себе чашечку. Думаю, мне больше нужно было время, чтобы оглядеться, чем кофе.
Закончилось все тем, что мы сели в виде треугольника, вы во главе, так как сидели у короткой стены. Я подумал, может, мне сесть рядом с Джинни или ей рядом со мной, но вскоре был рад тому, что мы оказались по разным сторонам комнаты. Это дало мне возможность говорить более свободно, и я чувствовал себя очень комфортно именно потому, что находился на удалении от вас обоих. У меня было пространство для маневра, и чтобы я ни сказал, даже то, чего до этого не говорил, не было направлено против вас или Джинни, а больше походило на игру в огромный мяч из слов, перебрасываемый в пространстве, и это давало ей время на подготовку ответа.
Я опасался того, что мы отвлечемся, пытаясь распихать наши более сильные эмоции по коробочкам наших более мелких точечных раздражений, что происходило в группе психотерапии и оставляло меня вне контакта с членами группы, хрупкими, истеричными по мелочам. Но когда я начал говорить, я почувствовал, что мои слова словно исходят из глубины души и что я говорил именно то, что чувствовал. Временами я задавался вопросом: почему же я не мог сказать так до этого? Ваши редкие комментарии всегда подталкивали нас к неисследованным уголкам. Думаю, отчасти причиной моей легкости явилось открытие, что ни Джинни, ни вы, который знал больше обо мне от Джинни, чем я знал от нее о себе, не будете против меня. Я решил, что если это так, то не стоит сопротивляться, так как за последнее время моя самоуверенность частично пошатнулась, хотя результаты были хорошие. Но мысль о нашем сеансе шока и замешательства и о последующих нескольких днях (или сколько это займет) работы со всем этим меня не привлекала. Когда я увидел, что этого не произойдет, я настроился на отдачу.
Периодически меня беспокоила мысль, что я говорю слишком много, но также меня беспокоило то, что я не смогу сказать эти важные вещи снова так же легко. Я все еще обеспокоен тем, что я уже не такой слушатель, каким был раньше. Я всегда предполагал, что если замкнусь и отключусь от людей, они тут же начнут ко мне ломиться. Вместо этого чаще всего они отключают тебя. Но в ходе сеанса я был уверен, что меня слышат, и это почти меня опьянило.
С другой стороны, я обнаружил, что когда излагаешь все это в письменном виде, то мне больше интересны мои собственные реакции и мотивации, а не то, как все это воспринимала или воспринимает Джинни. Но полагаю, что когда-нибудь мне придется столкнуться с вопросом, обращаюсь ли я так со всеми людьми, или с любовницами, или только с Джинни. Если правдой окажется последнее и если это будет означать, что мне следует оставить ее, мне будет очень трудно это сделать по двум парадоксальным причинам. С одной стороны, меня охватит ужас от перспективы оказаться с жизнью один на один, но, с другой стороны, я чувствую себя в западне, потому что считаю, что мой уход погубит Джинни. После стольких лет, прожитых вместе, когда она выстраивала дни вокруг меня, будет страшной жестокостью с моей стороны уйти и оставить ее одну. Я бы ради нее боялся уйти по своей прихоти, поэтому я и мечусь туда-сюда по комнате, где мне становится все более и более неспокойно. В то же время я боюсь того, что обнаружу по ту сторону двери. Эта комната мне, по крайней мере, знакома и придает уверенности. А также я боюсь, что случится в ней, когда я уйду. Часть всего этого мы обговорили с Джинни, когда вышли из вашего кабинета. Но что делать, я не знаю. Часто, когда она меня достает, я сужу о ней на основании поверхностных ценностей, которые мне нужно давно перерасти. Я говорю себе, что я чувствую то, что чувствую, так как она не соответствует тому налету уверенности, который приобретаешь в средней школе и который я с себя еще не стряхнул, хотя это, кажется, недостойно ни ее, ни меня. И я не знаю достаточно хорошо ни себя, ни жизнь, чтобы сказать, вижу ли я в этой наносной породе алмаз или просто отблеск солнца от стекла.
24 мая
Доктор Ялом
После предыдущего занятия я не был вполне уверен, ждать мне сегодня Джинни одну или вместе с Карлом, но они снова пришли вместе, и, к моему удивлению, Карл протянул мне объемистый отчет, который я не просил его писать. Джинни извиняющимся тоном сказала, что ее отчет еще сырой и над ним надо поработать и отпечатать.
Она выглядела необычно скованной и неспособной решить, стоит ли ей давать его мне или нет. Такой гамбит в самом начале оказался точным предсказанием ее поведения в течение всего остального занятия.
Начали мы с того, что Джинни сказала, что последний сеанс был очень хорошим и интересным на всем его протяжении и что после они хорошо его обсудили. Она не знает, какие еще последствия были у нашей встречи, но знает точно, что они больше разговаривают и больше ссорятся. В ответ на мой вопрос о содержании дискуссии мы довольно быстро перешли к очень интересному материалу. Большая часть разговора происходила между мной и Карлом, Джинни в основном сидела и молчала. Позже она объяснит, что чувствовала себя усталой и немного не от мира сего, потому что в тот день у нее были расширены глаза, а также потому, что она получила новую работу. Но это было еще не все.
Карл немедленно стал обсуждать проблему собственного страха оставить Джинни, потому что она может сломаться. Если и есть ключевая тема для супружеской пары, то она заключается именно в этом. Мы с Джинни много и по разным поводам обсуждали, почему она не может поговорить с Карлом о будущем их отношений. Но деваться было некуда, надо было сидеть и слушать, как они прозаично говорят о том, что Джинни месяцами боялась обсуждать. Карл боялся, что Джинни впадет в депрессию и сломается, если он ее оставит, и что потом его будет мучить чувство вины, когда он поймет, что сделал с ней. Я спросил, что же будет с ним, и он признался, что боится, что с ним произойдет то же самое. Ему никогда не нравилось жить одному, и он не уверен, хочется ли ему этого. Его, однако, соблазняет вызов. Он считает, что это окажется вроде как его недостатком, если он не сможет стать полностью самостоятельным. Я же считал, что проживание вместе в силу страха жить порознь является недостаточным основанием для взаимоотношений, и так ему об этом и сказал. Трудно представить, что можно построить что-то длительное и прочное на таком непрочном фундаменте.
В течение сеанса я постоянно старался втянуть в разговор Джинни, чтобы Карл знал, что она думает, а не угадывал ее мысли. Хороший пример тому случился в ходе долгого спора, который у них недавно возник. Все его подробности здесь не приведешь, но суть заключалась в том, что Джинни хотелось сходить куда-нибудь с друзьями, Карл отказывался, но затем согласился, так как заметил по вытянутому лицу Джинни, что она страшно расстроилась. Все закончилось тем, что у них обоих испортилось настроение. Ну, разве нельзя было им точно узнать друг у друга, насколько важен этот случай для каждого из них, а затем прийти к совместному решению, которое создало бы хоть какие-то возможности для удовлетворения их потребностей? (Легче сказать, чем сделать, заметил я самому себе, вспомнив о таких же неудачах со своей женой.)
Я предположил, что Джинни специально сохраняет вид хрупкой особы, так как это был один из способов удержать Карла при себе. Ей явно не хотелось говорить мне об этом. Фактически это схоже с объяснением, которое я часто давал ей по поводу наших с ней отношений, т. е. что она должна оставаться больной, чтобы сохранить меня. В какой-то момент в ходе занятия она проявила себя не такой уж и хрупкой, а почти энергичной Джинни, яростно возразив в ответ на одно из высказываний Карла. Когда он сказал, что она не имеет понятия, насколько важна для него некая статья, которую он пишет, она почти яростно отпарировала: «Откуда ты знаешь?» И тут же доказала, что она полностью в курсе его переживаний, и попыталась, хотя и безрезультатно, донести до него свою собственную озабоченность этой статьей. Я так часто подсказывал Джинни из-за кулис, что теперь с большим удовлетворением наблюдал, как она защищает себя.
Затем Карл вернулся к теме некомпетентности Джинни. Он привел пример недавней вечеринки, где Джинни показала себя дурочкой, потому что до нее не дошла шутка, которую явно поняли все остальные. В моем кабинете Джинни была страшно смущена — она абсолютно не знала, почему не так поняла шутку. Более того, и Карл чувствовал себя очень смущенным. Фактически мы все трое были опутаны смущением. Я не знал, как перевести эту сцену во что-нибудь более конструктивное, кроме возможности обратить внимание на то, что все требования об изменении были очень однонаправленными. Карл требует изменений от Джинни, но она не предъявляет таких же требований к нему. Она сказала, что ей хотелось бы единственного изменения в Карле — чтобы он перестал ее постоянно критиковать. Ну, чем не ошеломительный гордиев узел? Карл выглядел смущенным, что соответствовало действительности. Я попытался узнать, почему. Думаю, он только начинает понимать, что его претензии к Джинни были нереальными и нечестными. Но слишком глубоко мы в эту тему не углублялись.
Я поинтересовался неспособностью Джинни критиковать Карла, после чего они оба согласились, что всего лишь два или три месяца тому назад Карл перестал быть неуязвимым. Фактически как только она начинала его критиковать, он приходил в необъяснимую ярость. Поэтому с ним могла оставаться только послушная, скромная Джинни. Я также поинтересовался, не была ли ее так называемая некомпетентность неким образом функций ее неспособности открыто его критиковать. А единственной формой ответа для нее была пассивно-агрессивная — выматывать его по мелочам. Карл принял такую трактовку, потому что она подтверждала то, во что он всегда верил — что Джинни могла, если хотела, справляться с домашними делами. Джинни восприняла мою версию со слабой, вымученной улыбкой. В общем, как я понимаю, она была измучена сеансом. Я попытался проверить это в конце занятия, задав вопрос, не достали ли ее двое мужчин, которые, кажется, отлично поняли друг друга. Не ощущала ли она себя как бы вне треугольника? Она уклонилась от моего вопроса и в конце занятия, кажется, вышла из кабинета почти крадучись. Карл, напротив, сердечно меня поблагодарил и пожал руку.
Хотя занятие оставило у меня не очень хорошее чувство (в течение десяти минут я тщетно пытался воссоздать энергию прошлого занятия), ясно, что такие встречи изменили к лучшему отношения между ними: они уже не будут такими сдержанными и закрытыми и им не надо будет заниматься чтением мыслей и догадками. Некоторые правила взаимоотношений теперь навсегда поменялись. Мы договорились, что они придут вместе еще на два занятия, а потом Джинни посетит заключительные два занятия одна. Мне надо было начать заниматься с ними двумя еще раньше. Все теперь пошло быстрее.
24 мая
Джинни
Полагаю, я позволяю говорить в основном Карлу. Я чувствовала себя очень усталой, накатывалась мигрень, полностью разыгравшаяся к вечеру. Часть того, что я говорила, кажется, исходила ниоткуда (типа заявления, что я нашла работу), но я была сбита с толку и не знала, как участвовать в занятии.
У вас на таких занятиях появляется, кажется, более менторский тон, вы задаете вопросы, подводите итоги. Конечно, Карл дает вам больше информации, чем когда-либо давала я.
Я полагала, получилось довольно смешно, что моя ключевая мечта (быть одной, жить одной) оказалась основной мечтой и Карла. Какая-то нереальная точка отсчета, чтобы сравнивать наши столь общие переживания. И ругать нас за слабость нуждаться в ком-то. Слушая, как Карл говорит это, я, наконец, поняла, как легко на таком просторе разгуляться вашему воображению.
Карл не думал, что я буду тем, кто уйдет, что совпало и с моей оценкой. Обычно я говорила вам, а вы отвечали: «Ну, ладно, а почему не уйти вам?»
Кажется, на весь тот период, что я лечусь у вас, моя домашняя жизнь застыла и не менялась. Мы с Карлом молча находимся в состоянии неопределенности, немного уязвленные, залечиваем раны.
Карл, кажется, пережил в терапии то же, что и я. Был полон сомнений относительно ценности наших взаимоотношений до такой степени, что единственным решением, казалось, был только разрыв. Но все же мы оба старались избежать этого направления, потому что, по правде говоря, мы нравимся друг другу. Я была тронута его брилли-антово-молочнобутылочной дилеммой. Чем я являюсь? Со всеми этими картонными упаковками думаю, определенной ценностью обладает реальная стеклянная молочная бутылка.
На занятии мы, кажется, лишь слегка коснулись важных, ключевых вопросов, но все выглядело так, как будто мы расположены относиться друг к друг по-доброму и лишь осматривать старые раны, стараясь их не вскрывать, чтобы не занести инфекцию.
Мне нужны были десять минут наедине с вами, так как мы с Карлом последние две недели говорили о сексе, но почти безрезультатно. Но я чувствовала, что не смогу поднять этот вопрос на занятии. Я была как скрипучий шарнир в скрытой двери. Вы сделали довольно конструктивный шаг и попросили нас рассмотреть, как мы даем друг другу знать о наших переживаниях. Полагаю, что у нас у всех есть чувство юмора. Я была удивлена, узнав, что Карл думал, что мне неинтересно, как он пишет. А я полагала, что проявляла значительный, конструктивный интерес. Да, в определенный момент он изменил свой писательский стиль, сменил индивидуальный, с упором на воспоминания стиль на более профессиональный и абстрактный (но при этом писал для коммерческих изданий — «Плейбоя», ни больше ни меньше). И мне нравился первый стиль, потому что мне действительно очень интересны воспоминания Карла о его семье, его личные воспоминания. И думаю, что повышенное внимание в его литературном творчестве к своему детству и отрочеству помогло ему ощутить свое воображение и его пренебрегае-мое содержание. В тот вечер было несколько звонков от моих друзей, которые отвлекали Карла от работы. Я не подозревала, что отношение Карла ко мне резко ухудшилось. Он был в ярости, понимая это как знак того, что мне наплевать на его творчество, потому что не сказала своим друзьям, чтобы они не звонили. Я бы дала отпор, если бы только знала, что подверглась молчаливому нападению.
В результате двух занятий я более способна постоять за себя, потому что вижу, что Карл воспринимает все серьезно и постоянно выносит суждения обо мне, что моя уклончивость и молчание не просто пустое место, а важные аргументы против меня. Один факт того, что мы пришли сюда вместе, заставляет нас почувствовать, что мы становимся ближе. И мы становимся более заботливыми во всем — в ссорах, разговорах и т. д. и т. п.
Жаль, что это не началось раньше, я бы смогла ухватить свой пирог и съесть его тоже. И стать ближе к каждому из вас.
24 мая
Карл
Во второй раз, думаю, я чувствовал себя слишком уверенно и захотел повтора прошлого занятия, что практически и произошло. Я как-то не особо обращал на вас внимание и считал себя в центре событий, откуда я обычно и стараюсь начать продвижение в любой ситуации, если чувствую себя уверенно. Однако я обнаружил, что не могу говорить достаточно откровенно о своих чувствах и что дискуссия начинает отклоняться в сторону, а вопросы создаваться искусственно, так как мы находились у врача. Именно так проходят дискуссии с некоторыми нашими друзьями, которые Джинни нравятся, а мне нет. С другой стороны, самое лучшее, что получилось в результате сеанса, имело глубокий смысл. Я, в частности, имею в виду ваше предложение Джинни по-прежнему поддерживать свой бардак на кухне и т. д. как протест против ценностей, которые я ей навязываю, но которые она не принимает. Хотя в то же самое время она боится идти со мной на прямое столкновение. Хотя это предложение и сумбурное, я все же выразил суть.
Я не думаю, что понял, чего ждать от людей. Вчера я пришел домой примерно в одиннадцать, сыграв в картишки. Мне самому было противно, что я согласился играть в карты, так как у меня было полно работы и этот вечер я мог провести с Джинни. Я опасался рецидива. Мы проговорили несколько часов, и я стал чувствовать себя более спокойно и легко. У меня возродилась уверенность, что я могу делать то, что хочу. Если бы не Джинни, я бы весь вечер провел в размышлениях и еще больше убедился в своей бесцельности и окончательной неудаче. Я ей все это тоже сказал, что вроде бы улучшило положение дел. Где я был все эти годы, спрашивал я себя? Почему я не понимал, что спокойствие и соучастие было именно тем, что надо было ценить, тем, что без нее не имело смысла? Так как я только начинаю понимать, что Джинни может сделать для меня, я только начал понимать и то, что я могу сделать для нее.
Думаю, это все, что я должен сказать, потому что все, что я говорил до этого, имело большое значение. Я даже не знаю, что добавить. Вы будете видеться со мной только раз, с Джинни по два раза. И полагаю, что вы будете заин тересованы в установлении связей между нашими встреча ми и между тем, что происходит между Джинни и мной. Я не могу быть реально уверенным, так как я все еще не отошел от всего этого и хочу пока сохранить настоящий статус. Думаю, мне повезло, что я все-таки увиделся с вами, так как все это случилось в решающий для нас момент. Но это также случилось в тот момент, когда я был готов ус лышать то, что боялся слышать раньше. Также я думаю, что первый наш визит помог мне понять, что проблемы можно решать, и второй сеанс помог изолировать некото рые из этих проблем. Еще одно: во время второго сеанса я стал беспокоиться, что достану вас, когда дискуссия перей дет на темы, которые я сам считаю нудными. Я был удив 269 лен, когда вы стали выбирать именно их — скажем, грязная посуда, — чтобы надавить на нас. Потом я решил, что могу, пожалуй, использовать скуку как защиту. Есть вещи, которые действительно достают меня, но это может быть удобным способом не видеть того, что я должен или могу видеть.
Был бы прогресс без наших встреч? Не знаю. Но не думаю, что он произошел бы так быстро, так как вы действовали как катализатор, который заставил меня расслабиться и поверить в Джинни.
Ну вот, пожалуй, и все, что я могу сейчас сказать.
31 мая
Доктор Ялом
Я в этой профессии уже давно, но сегодняшнее интервью было вершиной моей практики как психотерапевта. Я был настолько счастлив, что у меня пару раз даже накатывались слезы. Было так приятно увидеть плоды своего долгого и очень тяжкого труда. Может, я и преувеличиваю в духе самовозвеличивания, но не думаю. Я постоянно помнил, сколько времени и усилий было потрачено на занятия с Джинни, сколько тяжелой работы пришлось ей сделать за все эти месяцы. Все, казалось, указывало на сегодняшний день, и все встало на свои места — все проблемы, которые Джинни обговаривала со мной, все эти иррациональные страхи, все то, о чем она боялась говорить, затрагивать, сталкиваться. Так вот, обо всем этом она говорила сегодня на занятии, а также последние семь дней обсуждала отдельно с Карлом. Когда я думаю о том, через что мы прошли и как быстро продвигаемся сейчас, я снова начинаю верить в свою работу и в медленную, иногда просто невыносимо медленную, но неотвратимую и качественную наработку результатов.
Они оба пришли в прекрасном настроении, благоприятно расположенные друг к другу. Сказали, что весь уи-кенд провели в таких разговорах, которых у них до этого никогда не было. Они выяснили мнение каждого из них относительно ухода Карла, почему Джинни боится Карла и много других невысказанных, но важных вопросов, что их очень сблизило друг с другом. Карл сказал, что дом вдруг стал для него совсем другим, что впервые в своей жизни ему действительно хотелось быть рядом с кем-то. Так что первая часть занятия была чем-то вроде товарищеского банкета. Я кайфовал. И затем вслух поинтересовался, следует ли нам почивать на лаврах или будем двигаться дальше. Никто из них не мог придумать, о чем им еще говорить. Про себя я надеялся, что Джинни поднимет тему, которую она никогда не осмеливалась обсуждать с Карлом — свои ночные страхи, когда она полна паники и боится сказать о своих сексуальных потребностях. Я деликатно намекнул, чтобы она попробовала затронуть эту чувствительную область, подчеркнув, что мне трудно поднимать определенные вопросы, так как я боюсь нарушить конфиденциальность. Она сделала невинный вид и ответила, что я могу обсуждать все, что захочу. Я сказал, что не знаю, что именно. Карл рассмеялся и спросил, может, ему подождать за дверью. Джинни была сегодня смышленой, умной и очаровательной. Когда я сказал: «Ну, хорошо, воспользуюсь шансом и выберу наугад», она с самым серьезным видом заявила, что если я задам правильный вопрос, то получу бесплатный холодильник.
Хотя мне действительно хотелось, чтобы они поговорили на тему секса, я подумал, что мне лучше начать с более приемлемой темы. Я спросил Джинни, как она относится к семье Карла: она по-прежнему считает, что он ее стесняется и не хочет представить ее близким? Они очень коротко поговорили на эту тему, и сейчас с оглядкой я думаю, а не замяли ли они тему намеренно? Затем они стали обсуждать мнение Джинни по поводу помолвки ее сестры, а потом ухудшение отношений Карла с одним из его друзей, Стивом. Когда Карл стал рассказывать о своей ссоре со Стивом, я должен был признаться, что уже знаю о ней. Для Карла это должно выглядеть довольно странным: он виделся со мной всего два раза и вдруг понимает, что я его очень хорошо знаю. Чувствую, что Карл стал мне близок, да и нравится он мне. Мне нужно вонзить в себя шпоры, чтобы вырваться из роли слепого антрепренера. Моя работа с Джинни не зависит от их женитьбы. Главное — это качество их отношений. Пережитая один раз, глубокая и подлинная интимность останется с каждым из них навсегда, даже если они больше не увидят друг друга. Верю в убежденность прозелита, что эта встреча может обогатить будущую, пока еще не случившуюся любовь.
Затем Джинни сказала, почти походя, что, по правде говоря, прошлой ночью она разговаривала с Карлом на тему секса. Я был изумлен, хотя постарался не подать виду. В частности, она сказала ему, что «ей требуется определенная помощь» для получения полного удовольствия. А потом она лежала, не смыкая глаз, часа два или три и дрожала в страхе оттого, что все-таки расстроила Карла. Затем набралась смелости и спросила, как он себя чувствует (он тоже не спал, но по другому поводу). Он ответил, что абсолютно не расстроился. Страх Джинни заключался в том, что весь день они были так близки, а тут она все «испортила», затронув эту проблему, и испоганила весь их прекрасный день. Я хотел, чтобы Карл дал ей понять, что все было как раз наоборот. Все срабатывало с полной противоположностью: поднимая проблему, она не отдаляет его, а, наоборот, приближает. Карл со мной согласился, и я сказал ему, что мне хотелось бы, чтобы он снова сказал это. Постепенно я недвусмысленно высказал ему то, что уже давно предполагала Джинни и что является почти последним ее секретом — что худшим временем суток для Джинни является ночь, и страх того, что произойдет, как только она выключит свет, отравляет все ее дни. После того как все это было четко выяснено и Карл действительно узнал об этом, я понял, что это был один из самых мощных терапевтических актов, которые я когда-либо совершал. Я пару раз повторился, чтобы он полностью понял. Кроме того, я неустанно твердил Джинни, что теперь она может делиться своими тревогами с Карлом и ночная паника не должна вернуться.
От этого мы перешли к моему вопросу к Карлу, было ли обратное действительно верным — беспокоила ли его критика или суждения Джинни. Он сказал, что нет, никогда. Тогда я задал вопрос поконкретнее. Ему интересно, нравится ли он Джинни, и он сказал, да, его действительно это волнует. А затем мы затронули очень интересный материал, и он признал, что намеренно не позволяет себе думать об этом, потому что тогда ему не надо беспокоиться о потере чего-то или что он потеряет Джинни. Я сказал ему, что он платит очень высокую цену за свое напускное безразличие и мнимое отсутствие беспокойства — ценой является отдаленность, отдаленность от других и от его любви к другим. Он согласился со мной, добавив, что именно поэтому прошлая ночь была для него таким необычным переживанием. Сегодня он с нетерпением ждет возвращения домой и разговора с Джинни. Я вслух представил, что это дело должно иметь долгую историю. (Я сказал это, думаю, для того, чтобы подтолкнуть его к размышлениям о его прошлом с целью подготовки к собственной терапии.) Мы закончили тем, что распределили наши последние три занятия. Джинни хочет, чтобы Карл на следующей неделе пришел опять и, возможно, еще и неделю спустя. Сначала она сказала, что хочет, по крайней мере, пару занятий оставить для себя, но теперь говорит, что ей достаточно будет оставить самое последнее. Она, как и я, понимает, что совместные занятия чрезвычайно важны.
31 мая
Джинни
Последнее занятие было самым травматическим из трех. Я говорила приятные вам вещи — Карл и я стали более откровенно говорить друг с другом. Но вы вели себя так, как будто мы были два самодовольных (но неубедительных) лжеца. Я, конечно, сидела на пороховой бочке, и когда вы стали выискивать новый материал, интересуясь, какие еще важные вопросы не были затронуты, поняла, что конец моему молчанию близок. Вечером до этого в приливе теплоты и верности по отношению к Карлу я затронула тему моих сексуальных проблем. И как только я это сделала, то поняла, что сболтнула не то. Мы только начали сближаться, и прежде, чем мы смогли этим насладиться, я затронула проблему, которая была настолько крупной и определяющей, совсем не той, как вы всегда повторяли, с которой надо начинать. «Надо начинать с небольшого, типа денег на бензин», — повторяли вы. Но мы уже были слишком близки, чтобы говорить о сборах за проезд и о прочей чепухе. Как бы то ни было, в ту ночь мы поговорили немного о сексе, и после этого, когда мы оба постарались заснуть, на меня накатили мои обычные терзания. Но, не желая мучиться и терзаться угрызениями совести всю ночь, я спросила Карла, что он думает о том, что я сказала. И он ответил мне, что рад, что мы поговорили на эту тему и теперь продолжим наши отношения и дальше.
Так что на следующий день, когда вы спросили, что нового, я так нервничала! Я сидела здесь, чуть не падая в обморок, говорила вам, что все в порядке. Затем вы стали обсуждать нежелание Карла представить меня своим родителям. Это было не столь важно — мне было все равно, будете вы это обсуждать или нет, потому что Карл не только не знакомит меня со своими родителями, он и сам с ними не контачит. Думаю, ему надо самому приехать домой к своим родителям, прежде чем везти меня к ним. Но полагаю, вы просто выведывали, насколько далеко вы можете углубляться в эти вопросы.
Когда я затронула вопросы секса, то чувствовала себя отчасти нелепо степенной, как дама средних лет, обсуждающая важный вопрос за чашкой чая. Я не хотела терять время на занятии и сидеть с каменным лицом. Я не помню всего того, что мы обсуждали, кроме того, что я много говорила, просила меня простить и не держать потом на меня зла.
Подняв тему, я оставила себя открытой самым радужным надеждам и была готова к наихудшему наказанию. Теперь каждый день как терапия и целью является изменение. Не думаю, что до этого моя цель заключалась именно в этом. Мне больше не надо, чтобы вы играли роль Карла. Он теперь играет ее постоянно. И я стараюсь все говорить ему. Явными становятся все наши секреты и интриги, и я не знаю, что происходит. Я налаживаю контакт с инстинктивными реакциями. Карл изображает себя более убедительно, чем это делали вы. И все потому, что есть результаты.
После занятия я попыталась уверить Карла, что больше не буду каждую ночь пребывать на грани облома. Надо было начинать все это раньше. Теперь возникает очень сильное скрытое противодействие.
Я сталкиваюсь с собственным сопротивлением.
31 мая
Карл
По самому занятию у меня комментариев нет. Две недели я был занят своей статьей, и так как у меня все шло хорошо, то особо не пугался психологической травмы, которая могла прервать мою работу. Тем не менее я попытался вызвать Джинни на откровенность, и мы обговорили некоторые вопросы. Но это получилось немного односторонне, так как я всегда стараюсь быть уверенным, что буду держать себя в руках, прежде чем рассказать ей что-либо о себе. Я все хожу вокруг да около своей сути. Я не рассказываю ей о своих самых глубинных, отвратительных страхах и импульсивных желаниях — может, просто потому, что именно такое облегчение души и оставит меня беззащитным перед ней, а я не уверен, что хочу этого. Может, думаю, сохранить это для кого-нибудь другого? С другой стороны, я с трудом, как и Джинни, переживаю непосредственные ощущения, особенно физические, чтобы не чувствовать при этом иронии по отношению к себе и ситуации, так что даже не знаю, моя это проблема или виновата она. И не проявится ли эта проблема переживаний с другой женщиной так же сильно.
7 июня
Доктор Ялом
Возможно, это последний раз, когда я вижу Карла. Последние два занятия были обещаны Джинни. Этот сеанс был во многом хуже, чем предыдущий, и я был в определенной степени разочарован подозрительностью, осторожностью, напряженностью и разобщенностью во время сеанса. Джинни была явно обеспокоена: сидела, плотно скрестив ноги, покачивая маленькой ступней. Карл выглядел абсолютно расслабленным. Он выкинул номер, которого никто до этого в моем кабинете не осмеливался проделать: снял свои тяжелые бутсы и сидел в носках. Джинни была ошарашена. Спросила, что он делает, и сказала, что, по крайней мере, он мог бы надеть заштопанные носки. В одном была дырка. Я понял, что это был своего рода намек Карла на наше равноправие. Для него это было важно, чтобы сохранить свой статус в наших тройственных отношениях. (Поэтому я ничего не сказал.)
Жестко, с трудом мы все же вскрыли вопрос. Вчера вечером, глядя по телевизору результаты выборов, Джин-ни заснула, и Карл наорал на нее, сказав, что она никогда не изменится. Это версия Джинни. Когда эту историю рассказал Карл, то оказалось, что фраза «ты никогда не изменишься» в его понимании означала, что в этот вечер у него насчет секса были другие планы. Он ожидал, что Джинни будет более живой и настойчивой, а вместо этого она заснула. Для меня было неприятно обнаружить, что Джинни опустила сексуальный момент истории. Я содрогнулся при мысли, каким неискренним репортером она, оказывается, могла быть в прошлом и сколько времени мы, очевидно, потратили на проблемы, которые, по сути, были просто легкой осенней паутинкой.
В любом случае стало ясно — Джинни считала, что Карл ее осуждает. Она была осужденной, а он судьей. Случай в ночь выборов в миниатюре представлял собой почти все то, что происходит между ними двумя. Например, я сказал Джинни, что она обладает огромным количеством доказательств собственных изменений, которые произошли за последние несколько недель. И разве может она теперь согласиться с тем, что она, по его определению, является человеком, который не меняется? Попытка с моей стороны была великолепной, но абсолютно ни к чему не привела.
Другая попытка заключалась в противопоставлении их понимания изменения. Карлу нужны внешние поведенческие признаки, тогда как Джинни во многом изменилась в чувствах по отношению к нему, хотя на поведении это может и не сказываться. Я предложил Карлу попытаться проникнуть в эмпирический мир Джинни, чтобы постичь ее ощущение изменения. Такое прекрасное предложение было едва ли понято.
Следующее, что я сделал (и это обычно дает резуль таты, когда атмосфера вокруг какая-то ненормальная), так это прокомментировал, насколько все сегодня, по-моему, напряжено. Карл сказал, что он чувствует себя странно, и это имеет отношение к сеансу групповой терапии, который он посетил. После этого он признался, что ему, кажется, действительно необходимо доминировать над людьми и сталкиваться с новыми людьми по вопросу доминирова ния. Если ему удается возвыситься над ними, он теряет к ним интерес и списывает их со счетов. Но те, кто бросают ему вызов, оказываются именно теми людьми, мнение ко торых начинает его интересовать, возможно, даже неза служенно. Я попытался объяснить ему, насколько все иначе для Джинни, которая общается с людьми противоположного настроя. Фактически как говорит сама Джинни, она ищет людей, которые могут доминировать над ней. Ей нравится делать из людей идолов и идеализировать их.
Я попытался закрепить кое-что из того, что мы делали на прошлой неделе, чтобы консолидировать наши достижения. Я напомнил им, что со старыми табу покончено, что у нас есть новые, просвещенные правила, и стал поощрять их продолжать потихоньку рисковать друг с другом. У них явно было хорошее воскресенье. Они пошли поужинать в ресторанчик, так как Джинни как-то сумела дать четко понять Карлу, что она хочет сходить в ресторан. Она поговорили, и она почувствовала себя ближе к нему, чем когда-либо. Однако в целом я понял, что не совсем удовлетворен Джинни. Мне хотелось от нее лучших результатов. Я чувствовал себя как хмурый отец, недовольный робостью ребенка. Она знает лучше, она может поступать лучше. «Встань и скажи!»
Карл, кстати, начал это занятие, как и предыдущее, спросив у меня, можно ли ему чашечку кофе. Думаю, эта просьба была из той же серии, что и снятие ботинок. Пока он ждал свой кофе, Джинни сказала, что ей тоже хотелось, чтобы мы начали тройственные встречи раньше, дела, кажется, идут сейчас гораздо быстрее. Она, конечно, права, но забывает, что они не были готовы к этому, когда я настаивал много месяцев назад, чтобы она привела Карла. Иногда я задумываюсь, почему я всегда рассматриваю пациента индивидуально, вместо того чтобы в определенный момент рассмотреть и самого близкого ему человека. Тем не менее я не уверен, сколько еще работы мы могли бы провести на долгосрочной основе, может, всего лишь несколько сеансов, подобных этому, а потом лучше всего для них было бы вернуться к индивидуальной работе.
7 июня
Джинни
Мне трудно было говорить. Я хотела сохранить «ДЕЛО В НОЧИ» в тайне. Мы были не совсем искренни, и я чувствовала себя довольно неловко, так как все, что происходит сейчас, дает немедленную отдачу. Разве это я, в конечном счете, подняла эту тему? Что касается случая, когда я заснула прошлым вечером, то вам нужно было выслушать версию Карла и мою, а нам надо было выслушать друг друга. Я смутилась. Вы думали, что я говорю о результатах выборов, тогда как я говорила о сексе. Я полагала, это было очевидно и не требовало дальнейших интерпретаций. Думаю, я просто не придаю своему голосу и словам достаточно силы и позволяю им оседать вокруг меня, как пар.
Карл — ночной человек. Он способен просиживать часами перед телевизором, а затем где-то полпервого ожидает бурных действий, но я от травки и порции телевизора после краткого воодушевления впадаю в сон. Однако рано утром я чувствую себя прекрасно, посвежевшей. Зато Карл похож на семимесячного недоноска, не готового к встрече с миром, и не говорит, а рычит. Моя привычка поспать для него сущий изъян; своих изъянов он не замечает.
Вы пришли к выводу, что Карл считает, что я не меняюсь. Думаю, вы разочаровались, когда я согласилась с ним, подтвердив, таким образом, его вердикт. Полагаю, я не меняюсь в том смысле, что, в отличие от него, никогда ничего не делаю только ради успеха. Иногда это происходит естественно или просто чудесным образом. Однако я все же выпускаю молодые листочки. И надежду, что является невинной, хрупкой версией моего эго. На занятиях я менялась, и дома с Карлом диапазон моих эмоций и дерзаний был шире. Но на занятиях я все же позволяла вести себя на веревочке и предпринимала лишь осторожные инициативы.
Карл много говорил о том, что он был вынужден ограничить круг своих друзей, потому что принцип доминирования был для него определяющим. А вы сказали, что я, возможно, была для него недостаточным вызовом, и поэтому он так часто возмущался и отвергал меня. Думаю, вы говорили это, чтобы показать как его слабости, так и мои. И каждое из ваших предложений было бесплатным тезисом для меня, рекламкой со скидкой. Вы хотели, чтобы я рванула за приманкой, вы трубили в охотничий рог.
У меня есть много чего, о чем бы я хотела сказать на прошлом занятии. Но я чувствовала себя зажатой и смущенной. У Карла для меня два предложения — с одной стороны, открытая дверь, терпение, свобода, понимание, но с другой — он предусматривает определенный прогресс, определенную ясность высказывания, здравые шаги. Зеркало, отражающее его собственные надежды. Он ждет всего этого от меня немедленно, как молоко у двери. Особенно в сексе. Он хочет, чтобы я сбросила с себя все отрицательные слои страхов и всяческих моих «не могу». Мгновенная эволюция в течение ночи. Он говорит: «Ты мне нужна раскрепощенной и немедленно». Он менее терпелив, чем вы. Меньше готов рассматривать в микроскоп мои новые крошечные достижения.
Я удивлена тем, как растет Карл. Даже его слабости, кажется, возвышают его. У него столько внутренних ресурсов. Как будто он обладает возможностью превращаться в других людей, а не замыкаться только в собственной личности.
7 июня
Карл
Данный текст является ознакомительным фрагментом.