Урок 11. Выпускной экзамен
Урок 11. Выпускной экзамен
Койот. Ворон, а ты нам свою сказку не расскажешь?
Ворон. Да запросто. Хотя у меня нет ничего готового в голове… Но это было бы правильно – к концу Первого Класса дать вам возможность, так сказать, выпускного экзамена – чтобы вы лихо прошлись и полностью разобрались в первой попавшейся сказке… Знаете, что. Я не буду сейчас сочинять ничего нового, но у меня есть пара сказок, которые я сочинил в последнее время. И кажется мне, что все они про одно и то же, но я пока не очень задумывался. Давайте я вам сейчас одну прочту, ага?
Жил-был Андерсен, старый грустный сказочник с длинным носом. Жил он один, дрожал над каждой копейкой, хотя был довольно богат, и все время грустил и лил слезы над своими воспоминаниями и мечтами. Когда-то он сочинил множество замечательных сказок, которые полюбились взрослым и детям всего мира, но с тех пор утекло много воды, прошло много лет, и он уже давно писал только очень грустные сказки, от которых на душе становилось печально и тоскливо. Он боялся простудиться, заболеть чем-нибудь похуже, боялся воров, незнакомых прохожих и очень боялся умереть. Вместо себя он отправлял на тот свет множество мальчиков и девочек, стариков и старух, добрых и злых героев своих сказок. И чем больше их умирало в его бумагах, тем больше он боялся за себя. Каждый вечер, перед тем, как лечь спать, он клал у своей постели записку: «Я не умер!» – потому что боялся, что заснет так крепко, что его похоронят живым.
Однажды старый сказочник сидел в своем доме, а за окном лил холодный дождь. Горела печь, и в комнате было тепло, зато за окном ветер и ливень так и бушевали! Вдруг в дверь его комнаты кто-то постучал. Сказочник встал и открыл замок. На пороге стоял красивый мальчуган, совсем голый. В руках он держал лук и стрелы, с которых, как и с него, лилась вода. Мальчик дрожал – наверное, от холода – и старый сказочник сразу впустил его в комнату. Там он усадил мальчика у камина, накинул на него свой халат и дал ему вина и яблок. Мальчишка обогрелся и повеселел. Он вытянул ноги к камину и стал петь, а потом встал и пустился танцевать.
«Какой ты веселый мальчуган!» – сказал старый сказочник. Он всегда так говорил детям перед тем, как припугнуть их какой-нибудь грустной или жуткой сказкой.
«Да, я весельчак!» – сказал мальчишка. – «Смотри, что я умею!»
И он схватил свой лук, который уже высох у камина, вложил в него стрелу и выстрелил прямо в сердце старого поэта.
Тот закачался и упал на пол у камина. Ему было очень больно, все поплыло у него перед глазами.
«Зачем ты это сделал, скверный сорванец?» – из последних сил спросил Андерсен.
«Чтобы прочистить тебе сердце и мозги!» – закричал мальчуган.
Старому поэту показалось, что он умер. Потом он открыл глаза и увидел, что кровь, которая вытекла из него, образовала на полу очень красивую лужицу. Он стал обводить ее пальцем и пририсовывать к ней кружева и завитушки. Потом он увидел огонь в камине и застыл перед его красотой. Медленно-медленно он встал с пола и открыл окно. Дождь уже перестал, и на улице пахло прекрасно и празднично. Из окна противоположного дома ему замахал рукой его знакомый мальчуган, маня его к себе. Старик вышел из двери, но подумал, что его могут хватиться, и тогда взял записку, которую клал на ночь у своей постели, вымарал слово «не» и положил ее перед входом. Тогда он перешел улицу и пошел туда, откуда звал его мальчуган. Тот стоял у открытого окна какой-то комнаты и держал за руку очень симпатичную малютку, совсем махонькую и тоже голенькую. «Смотри!» – кивнул он поэту и показал в глубь комнаты. Там в постели занимались любовью очень красивые молодые парень и девушка. У каждого из них глубоко в груди торчали такие же стрелы, как и в старом поэте. Он опять, как к огню, надолго прикипел к ним взглядом. Когда они стали задыхаться и кричать от страсти, мальчуган подтолкнул малышку: «Иди!» – и она отправилась туда и заняла свое место в животе будущей мамы. Старый поэт и сказочник смотрел во все глаза: он никогда не видел ничего красивее.
Потом мальчуган взял его за руку и повел по воздуху наверх. На небе стоял дворец, а там поэта встретила прекрасная женщина, в которой он узнал Богородицу. «Как ваши дела?» – спросила она. Поэт молча склонился в счастливом поклоне. «А это мой сын, его зовут Амур», – сказала Богоматерь. – «Ведь это он помог вам дойти? Правда, он очаровашка?» Старый поэт опять кивнул и заплакал от переполнявших его чувств. «Проходите в спальню», – сказала она. – «Вам надо немножко отдохнуть, а завтра – в новую дорогу. Ведь вы еще так молоды и так мало видели!»
Белочка. Подождите-подождите, что-то такое было в детских сказках.
Крокодил. Ну, за вычетом некоторых деталей это вначале пересказ сказки самого Андерсена. По-моему, она называется «Поэт и мальчишка». Только она заканчивается на смерти поэта.
Ворон. Да, и потом там причитания, какой злой Амур и как его надо бояться. Что он и в родителей твоих стрелял, и даже в старую бабушку когда-то. Меня эта сказка всегда просто поражала. Как-то захотелось ее переписать заново.
Косуля. Сказочники – они хитрецы. Хочется думать о сказке, а не об ее авторе.
Ворон. Пожалуйста-пожалуйста.
Суслик. Ну, это не для первого класса, кажется, задание. Тут же черт ногу сломит! Уже со статусом явные проблемы. Герой вроде как главный – а может, одиночка? Но в любом случае, появляется кто-то еще более главный, которого герой начинает явно слушаться. Ну и на что это похоже?
Ворон. Ну, милый мой, схемы – они только для того, чтобы дать направление мысли. Далеко они повести ее не могут.
Косуля. Ну, статус не такой уж загадочный. Он такой как бы королевский – когда король оказывается оторван от народа. То есть он правда становится одиночкой, но отойти в сторону от трона он все равно не может.
Суслик. Он может стать плохим королем, но не можем перестать им быть?
Косуля. Да, что-то такое. Когда сказочник сочиняет грустные сказки, как Андерсен к концу жизни (ну, если верить Ворону, я сама не в курсе), то он как бы плохо исполняет свою роль. Благоденствию страны это не способствует, но расклад сил, мне кажется, от этого не меняется.
Ворон. Отлично сказано!
Суслик. Ага-ага. Но он признает над собой какую-то власть более высокого свойства. Которая имеет право сделать что угодно, хоть бы и убить его, и он покорно перед ней склоняется. И даже с благодарностью!
Крокодил. Прямо древний Китай. Император и Небо.
Суслик. Или Чапаев и Политбюро.
Косуля. Скажи, Ворон, а что ты сам видишь в этой сказке на уровне историческом или актуальном? Здесь ведь нам трудно гадать самим.
Ворон. Ну, милые мои, я сам не очень знаю. То есть на первом плане сказки такая не очень приятная картинка кого-то, кто боится жизни, а свой талант использует для того, чтобы от этой жизни прочнее отгородиться. Злоупотребляет талантом, можно сказать. Ну, первое, что мне приходит в голову – это сама идея Школы, где я – уже не вольный сказочник, каким был раньше, а какой-то профессор, у которого заслуги в прошлом, а в настоящем – схемы и оценки. Никакого творчества в этой роли уже не надо (ну, в сказочном смысле), знай бери чужие сказки и разбирай по готовым схемам. Это все не очень правда, но какой-то такой страх у меня есть.
Крокодил. Это сродни страху повзросления и старости?
Ворон. Да, вполне. И в этой роли, которую я как-то все не могу принять целиком, хотя вроде и занимаюсь обучением уже много лет, мне кажется, прописан страх умереть – ну, хотя бы творчески. Через меня проходит так много чужих сказок, что о своих я как-то не думаю. Но каждый раз, когда я правда сочиняю свою сказку, я так радуюсь! Как ребенок! Что, дескать, еще жив.
Косуля. А что, ты теперь редко сочиняешь?
Ворон. Я бы сказал, очень редко. Я знаю, что могу, но как-то оно не случается. Я написал последний раз много сказок для книги гаданий. То есть я их штук двадцать-тридцать сочинил за полгода, и это все не фуфло какое-нибудь, там есть вполне достойные. Но это как бы было нужно, был заказ. А с тех пор, как я закончил эту книгу – это уже где-то два года – я сочинил очень мало. А вот семинаров по сказкотерапии провел много. И это как бы мой страх – что одно поглощает другое.
Крокодил. Ну, вполне реальный страх.
Койот. Хотя в сказке про Андерсена мне слышится другое. Там сказочник не прекращает писать, а начиняет сочинять всякие ужасы.
Ворон. Да, пожалуй, это тоже имеет смысл. Если говорить про мою жизнь, то за последнее время я записал довольно много таких реальных историй, из жизни. Ну, из своей жизни, практики. Такие как бы сказки, но про реальную современную жизнь. И эти истории, хотя в основном очень нравятся мне, другим людям не нравятся. Про некоторые из этих историй, когда я их опубликовал в Интернете, даже были реальные скандалы, где куча народу кричала: «Какой ужас!» А какой ужас – просто все как оно есть на самом деле. Но – вот я сейчас подумал – и Андерсену в конце жизни, когда он сочинял всякую депрессуху, наверняка тоже казалось, что он просто описывает то, как оно на самом деле. Вот! Это мысль!
Койот. То есть ему казалось, что его грусть и страх оправданы.
Ворон. А можно сказать и так, что он просто видел жизнь с такой стороны. Любое миропостроение оправдано, конечно же. Как посмотришь – то и видишь. Да, спасибо, это я сейчас хорошее понял.
Суслик. Можете думать, что я ношусь со своим сексом как с писаной торбой, но если б я прочитал где-то эту сказку, я бы подумал, что ее автору не хватает секса. Из-за этой картинки за окном, которая так его привлекла. Конечно, я даже не подумаю спросить об этом нашего Учителя…
Ворон. Ну, ужасно хочется сказать, что все на самом деле гораздо тоньше и выше… Но так, если отвлечься, я бы сказал про эту сказку то же самое. Может быть, не самого секса, а его чистого, изначального прообраза. С зачатием ребенка.
Белочка. А базовый миф, какой здесь базовый миф?
Крокодил. Смерть и перерождение.
Суслик. Да, похоже. Обнуление и все заново.
Койот. И в этом смысле жанр – героический.
Крокодил. Герой же не сам делает правильные шаги. Его ведут.
Ворон. Есть такая героика – как бы женского типа. Золушка сама тоже не много делает, или Спящая Красавица. Они правильно подчиняются.
Белочка. Слушайте, а как это у вас так получается – меня это как-то волнует, но я не знаю, как сказать. Вот Амур у вас получается сыном Богородицы. То есть либо Амур – это Иисус Христос, либо Богородица – это Афродита.
Крокодил. Амур был сыном Психеи.
Белочка. Ну Психеи, не важно. Как вы так легко путаете и скрещиваете совершенно разные миры, мифологии? Вам что, все равно?
Ворон. Честно?
Белочка. Ну я же вам честно отвечала.
Ворон. Честно – да, я всю жизнь практически не вижу разницы. Бог настолько больше, чем описывающая его мифология, что я легко допускаю любые перекресты – мне кажется, речь идет об одном и том же. Я страшно стесняюсь, когда, например, в христианском храме мне хочется петь «Ом намаха Шива» – или даже я вдруг ловлю себя на том, что уже это пою. Это мантра – гимн Шиве, вроде бы из совершенно другой мифологии. Но мне странна и даже смешна мысль о том, что есть один Бог – Иисус Христос, а другой – Шива. Или что у Бога есть правильное имя. Тут у меня внутри ясность, а снаружи путаница, потому что объяснить, мне кажется, я этого не в силах. Или объяснил?
Белочка. Ну, немножко я поняла. Хотя почему Амур?
Ворон. Амур, Эрос – это тот, против кого он грешил и кто его убивает, а мать Амура – некая более взрослая ипостась Любви – это та, кто его воскрешает. Ого, сейчас мне самому опять интересно. А скажите, ребята, интересно про свои сказки думать? Сколько всего понимаешь… Я не перестаю поражаться.