Проблема научной «истины»

Проблема научной «истины»

Сейчас стало модным утверждать, будто теория Фрейда «ненаучна», и склонность к такого рода заявлениям отличает практикующих врачей различных ветвей академической психологии. Не приходится сомневаться, что подобное утверждение опирается на представления об исключительно научном методе. Однако у многих психологов и социологов крайне наивное представление о научном методе. Если в двух словах, то оно сводится к наивному упованию, что если сначала собрать факты, затем подвергнуть их количественной обработке — что чрезвычайно облегчается с помощью компьютеров, — то в результате подобных усилий обязательно откроешь новую теорию или уж в крайнем случае гипотезу. Далее, по аналогии с экспериментом в естественных науках, полагают, будто истинность теории зависит от возможности ее экспериментальной проверки другими исследователями при условии получения одних и тех же результатов. Проблемы, которые не поддаются подобной количественно-статистической обработке, считаются ненаучными, а следовательно и не вписывающимися в область научной психологии. Один же или два-три случая, которые позволяют наблюдателю прийти к вполне определенным выводам, объявляются, согласно этой схеме, не имеющими никакой маломальской ценности, если значительное число случаев не может быть воспроизведено, чтобы удовлетворять статистической процедуре. По существу же, неписаное правило данной концепции научного метода сводится к тому, что если применять верный метод, то сами по себе факты сформируют нужную теорию, а роль творческого осмысления их наблюдателем крайне ничтожна. Все, что от него требуется, — это умение подготовить внешне удачный эксперимент, однако без всяких собственных теорий, которые он мог бы подтвердить или опровергнуть в ходе данного эксперимента. Концепция науки, которая сводится просто к ряду отобранных фактов, эксперименту и достоверности полученного результата, уже устарела. Показательно, что от подобных примитивных представлений о научном методе уже давно отказались такие настоящие ученые, как современные физики, биологи, химики, астрономы.

Подлинные творцы современной науки отличаются от псевдоученых своей верой в возможности разума, верой в то, что разум и воображение человека могут проникать сквозь обманчивую видимость явлений и выдвигать гипотезы, работающие не с лежащими на поверхности, а с основными, глубинными силами. Важно, что подлинные ученые менее всего уповают на несомненность фактов. Они понимают, что всякую гипотезу возможно заменить другой, которая вовсе не обязательно станет опровержением прежней, но, скорее всего, модифицирует и расширит ее.

Такая неопределенность не может поколебать настоящего ученого именно потому, что он верит в силу человеческого разума. Ему важно не прийти к какому-нибудь выводу, а уменьшить меру заблуждения, проникнуть как можно глубже в сущность. Настоящему ученому не страшно даже ошибиться: он знает, что история науки — это история ошибочных, но плодотворных утверждений, чреватых новыми неожиданными догадками (психол. инсайтами), которые преодолевают относительную ложность (ошибочность) прежних высказываний и ведут к все новым и новым внезапным озарениям. Если бы ученые были одержимы желанием никогда не ошибаться, то никогда бы их и не озаряли в общем и целом верные догадки. Конечно, если бы обществовед не сосредоточивал свое внимание на фундаментальных проблемах, а занимался только мелкими вопросами, то результаты его «научного метода» вылились бы в нескончаемый поток статей и докладов, которые ему приходится писать для продвижения по академической лестнице. Обществоведы (социологи) ни в коем случае никогда и не пользовались подобным методом. Достаточно вспомнить такие имена, как Маркс, Дюркгейм,

Мейо, Макс и Альфред Веберы, Теннис. Они брались за самые насущные проблемы, а предлагаемые ими решения строились отнюдь не на наивно позитивистском методе упования на статистические результаты как теориеобразующие. Они верили в силу разума, и вера в эту силу была у них столь же сильна и имела для них столь же важное значение, как и для большинства выдающихся ученых-естественников. Однако с тех пор в общественных науках произошли изменения. С возрастанием мощи крупной индустрии социологи все более смирялись и стали теперь заниматься главным образом теми проблемами, которые можно решать, не затрагивая существующей системы.

Какова же теперь процедура, конституирующая научный метод как в собственно естественных науках, так и в ныне узаконенной социологии науки?

1. Ученый начинает отнюдь не на пустом месте, его взгляды в какой-то мере обусловливаются, детерминируются его предшествующими знаниями и сложными проблемами неисследованной области.

2. Подробнейшее и детальнейшее изучение явлений — вот непременное условие оптимальной объективности. Для современного ученого характерно глубочайшее внимание, с каким он относится к наблюдаемым явлениям. Многие великие открытия были сделаны только благодаря тому, что ученый обратил внимание на незначительный факт, который все остальные наблюдали, но не придавали ему значения.

3. Гипотезу он формулирует на основе известных теорий и оптимума детализированного знания. Функция гипотезы в данном случае сводится к тому, что она должна в какой-то мере упорядочить наблюдаемые явления и предварительно систематизировать их таким образом, чтобы они приобрели хоть какой-нибудь смысл. Важно также и то, что исследователь способен в любой момент заметить новые данные, которые могут противоречить его гипотезе и вести к ее пересмотру, и так до бесконечности.

4. Конечно же, такой научный метод требует от ученого хотя бы относительной свободы от честолюбивых и самолюбивых помыслов, т. е. умения объективно оценивать наблюдаемые факты, не искажая их и не придавая им неадекватного значения лишь только потому, что ему не терпится доказать справедливость своей гипотезы. Однако нечасто встречается подобное сочетание широты творческого воображения с объективностью, потому-то, вероятно, крайне редки и великие ученые, которые могли бы удовлетворять обоим условиям. Высокий интеллектуальный потенциал необходим, но сам по себе не достаточен для становления творчески мыслящего ученого. На самом же деле, практически невозможно добиться в полной мере состояния абсолютной объективности. В первую очередь потому, что ученый, как мы уже говорили, всегда испытывает на себе воздействие здравого смысла своего времени, а кроме того, только выдающиеся и необычайно одаренные личности свободны от нарциссизма. Однако в целом дисциплина научного мышления создала некоторую степень объективности и того, что можно было бы назвать научным сознанием и что вряд ли достижимо в других сферах культурной жизни. Поистине, сам тот факт, что великие ученые больше, чем кто-либо еще, видят опасности, ныне угрожающие человечеству, и предупреждают о них, является наглядным выражением их способности быть объективными и не поддаваться влиянию шумных протестов обманутого общественного мнения.

Хотя все прилагаемые учеными усилия проникнуты основными принципами научного метода, все же объективность, наблюдение, формулирование гипотезы и ее пересмотр в ходе дальнейшего изучения фактов не допускают абсолютно идентичного применения ко всем объектам научной мысли. Я не компетентен говорить о физике, но в то же время могу утверждать, что, несомненно, существует заметная разница между наблюдением за живым человеком в целом и проведением наблюдений над определенными аспектами (личности), которые вычленяются изо всей целостной личности и изучаются безотносительно к этому целому. Ни в какой системе невозможно осуществить подобное изучение изолированных аспектов без их искажения, потому что они находятся в постоянном взаимодействии с каждой следующей частью данной системы и вне целого не могут быть поняты. При попытке изучения одного аспекта отдельно от личности в целом личность эту пришлось бы «препарировать» — т. е. разрушить ее целостность. В таком случае открылась бы возможность проанализировать тот или иной аспект, однако все полученные при этом результаты неизбежно окажутся ошибочными, ибо они получены на неживом материале — «препарированном» человеке.

Живого человека можно понять только как целостность и целостность живущую, находящуюся в процессе непрерывного изменения. Поскольку каждая отдельно взятая личность отличается от всякой другой личности, то ограничена даже сама возможность обобщений и формулирования законов, хотя ведущий наблюдения ученый всегда будет пытаться отыскать во всем многообразии индивидуальностей какие-либо всеобщие принципы и законы.

При применении научного подхода к изучению человека возникает еще одна сложность. Данные, получаемые нами от человека, отличаются от тех данных, которые мы получаем в процессе другой научной работы. Чтобы вообще понять человека, нужно понять человека во всей полноте его субъективности. Слово — это не слово «вообще», ибо каждое слово несет в себе тот смысл, который вкладывается любой отдельно взятой личностью, пользующейся им. Словарное значение данного слова не более чем абстракция по сравнению с тем подлинным значением, которое всякое слово имеет для данного человека, его произносящего. Конечно, это рассуждение в значительной мере неприменимо к словам, обозначающим физические объекты, но оно вполне подходит к словам, относящимся к сфере эмоциональных и интеллектуальных переживаний. Любовное письмо начала нашего века кажется нам сентиментальным, неискренним и глуповатым. Любовное же письмо из нашего времени показалось бы людям, жившим пятьдесят лет назад, холодным и бесчувственным. Слова любовь, вера, мужество, ненависть имеют совершенно субъективное значение для каждой отдельно взятой личности, и не будет преувеличением сказать, что не существует одного и того же значения для двух разных людей, ибо двух одинаковых людей нет. Даже для одного и того же человека оно может не иметь того же самого значения, что и десять лет назад, в силу тех изменений, которые произошли с человеком за это время. Это же справедливо и по отношению к снам. Два сна совершенно одинакового содержания могут тем не менее иметь совершенно разные значения для тех, кому они снятся.

Одним из важных моментов в научном подходе Фрейда было именно его знание о субъективности человеческих высказываний. Опираясь на это знание, он не принимал на веру слово, произносимое человеком, а пытался выяснить, какое значение имеет данное слово именно в данный момент и в данном контексте именно для данного человека. Эта-то субъективность значительно повышает даже объективность метода Фрейда. Всякий психолог, наивно полагающий, будто «слово оно слово и есть», будет общаться с другим человеком на крайне абстрактном и вымышленном уровне. Слово — это символ для обозначения уникального жизненного опыта.