Роль ассоциаций в трактовке сна

Роль ассоциаций в трактовке сна

В качестве примера применения метода поиска ассоциации Фрейдом я привожу здесь сон in extenso[4] и его фрейдовскую трактовку. Вот сон, который видел сам Фрейд, и затем часть его анализа¹⁷.

«Сон о монографии по ботанике. Я написал монографию о каком-то растении. Книга лежит передо мною, а я в этот момент разворачиваю сложенную цветную иллюстрацию. В каждом экземпляре заложена высушенная разновидность этого растения, как будто его взяли из гербария.

Анализ. Этим утром я видел новую книгу в окне книжного магазина под названием «Род цикламена» — очевидно, это монография об этом растении.

Цикламены, подумал я, — любимые цветы моей жены, и я поругал себя за то, что так редко припоминал, что должен принести ей цветы, бывшие объектом ее любви. Тема «принесения цветов» напомнила мне анекдот, который я недавно вновь рассказал в кругу друзей и которым я обычно пользовался как свидетельством в подтверждение моей теории, что забывчивость очень часто объясняется бессознательной целью и что она всегда делает невозможным выявление тайных намерений той личности, которая их забывает¹⁸.

Молодая женщина привыкла получать букет цветов от своего мужа в день своего рождения. Однажды в очередной день рождения этот знак внимания не появился, и она разрыдалась. Ее муж вошел и увидел ее слезы, но он не понял, почему она плачет, пока она не сказала ему, что сегодня ее день рождения. Он приложил руку ко лбу и вскрикнул: «Я виноват, я почти забыл. Я сейчас же пойду и принесу твои цветы». Но она не успокаивалась. Она ведь узнала, что забывчивость ее мужа была доказательством, что она больше не занимает прежнего места в его мыслях. Эта дама, фрау Л., встретила мою жену за два дня до моего сна, и сказала ей, что чувствует себя хорошо, и спросила обо мне. Несколько лет тому назад она лечилась у меня.

Сейчас я начну снова свой анализ. Я вспомнил, что однажды я действительно написал что-то похожее на монографию о растении, а именно — диссертацию о растении кока (1884). На нее обратил внимание Карл Коллер, так как его заинтересовали анестезирующие свойства кокаина. Я сам указал в этой своей публикации на такое применение алкалоида, но я не намеревался развивать эту тему далее. Это напомнило мне, что утром того дня, когда я размышлял о своем сне, — у меня не было времени заняться его трактовкой до вечера, — я подумал о кокаине, будучи как бы в состоянии дремоты.

Если бы у меня возникла глаукома, — думал я, — то я бы поехал в Берлин и там бы, не называя себя, попросил прооперировать меня у хирурга, рекомендованного мне моим другом Флиссом (Fliess). Оперирующий хирург, не подразумевающий, кого он оперирует, опять начнет хвастаться, что такую операцию стало легко делать тогда, когда научились применять кокаин. А я не сделаю ни малейшего намека на то, что я сам причастен к этому открытию. Эта воображаемая ситуация навела меня на мысль, как нелепо, если бы все действительно было так сказано и сделано и мне пришлось бы обращаться за медицинской услугой к своему коллеге по профессии. Берлинский хирург не должен был знать, кто я, и я бы мог заплатить ему столько же, сколько и любой другой его пациент. Когда я припомнил это дневное сновидение, я понял, что за ним стоит определенный случай. Вскоре после открытия, сделанного Коллером, мой отец действительно заболел глаукомой. Мой друг д-р Кенигштейн, хирург-офтальмолог, прооперировал его. При этом д-р Коллер следил за действием кокаиновой анестезии и отметил, что в данном случае сошлись вместе все три человека, причастные к введению в практику кокаина.

Затем мои мысли перешли на тот случай, когда мне в последний раз напомнили о занятии кокаином. Это было двумя днями ранее, когда я смотрел экземпляр «Трудов юбиляра», которым благодарные ученики отмечали юбилей их учителя и директора лаборатории. Среди выдающихся дел лаборатории, перечисленных в этой книге, я заметил упоминание факта открытия Коллером анестезирующих свойств кокаина. Я вдруг сразу понял, что мой сон был связан с событием предыдущего вечера. Я пошел домой именно с Д-ром Кёнигштейном и беседовал с ним о деле, которое никогда не оставляло меня равнодушным. Когда я разговаривал с ним в вестибюле, профессор Гартнер (Гарднер) и его жена присоединились к нам. Я не мог не поздравить их с тем, что у них обоих был цветущий вид. Но профессор Гартнер был одним из авторов той книги «Труды юбиляра», которую я уже упоминал, и он мне напомнил об этом. Более того, тогда же упомянули, хотя и совсем в другой связи, в беседе с д-ром Кёнигштейном, фрау Л., чье разочарование я описал выше.

Я попытаюсь трактовать так же и другие составляющие содержания сна. Там присутствовали засушенные разновидности растения, включенные в монографию так, как будто бы это был гербарий. Это привело меня к воспоминанию события, когда я был учеником средней школы. Наш учитель однажды собрал учеников старших классов и поручил им просмотреть и почистить школьный гербарий. В него проникли червячки — книжные червячки. Директор, видимо, не очень-то надеялся на мою помощь, так как дал мне только несколько листов. На них, как я припоминаю, было несколько крестоцветных. У меня никогда не было особенно теплых отношений с ботаникой. На моем вступительном экзамене по ботанике мне тоже дали определять крестоцветные — и я не сумел этого сделать. Мне бы не удалось получить положительный результат, если бы не мои познания в области теории. Я перешел от крестоцветных к сложноцветным. Меня осенило, что артишоки были сложноцветными, и их-то я действительно мог назвать своими любимыми цветами. Моя жена, будучи более щедрой, чем я, часто приносит мне эти любимые мною цветы с рынка.

Я смотрел на монографию, написанную мною, лежащую передо мной. Это опять увело меня в прошлое, к одному случаю. Я получил письмо от моего друга (Флисса) из Берлина за день до-моего сна, в котором он проявил свою способность провидения: «Меня очень занимает твоя книга о снах. Я вижу ее, лежащую в законченном виде передо мной, и вижу? как я листаю ее страницы»¹⁹. Как я позавидовал его дару пророчества! Если бы я мог видеть книгу перед собой в завершенном виде!

Сложенные цветные иллюстрации. Когда я был студентом-медиком, то меня все время мучило стремление учиться только по монографиям. Хотя у меня было очень мало денег, я все же сумел обрести несколько томов трудов медицинских обществ и был увлечен их цветными иллюстрациями, Я гордился моим стремлением к доскональности. Когда я сам стал издавать свои труды, мне пришлось самому рисовать иллюстрации к ним, и я помню, что одна из них была столь никудышная, что один из моих друзей-коллег зло смеялся надо мной из-за нее. Так ко мне пришло, сам не пойму каким образом, воспоминание из моей очень ранней юности. Однажды мой отец, развлекаясь, дал мне и моей младшей сестре книгу с цветными иллюстрациями (рассказ о путешествии по Персии), чтобы мы ее порвали. Нелегко оправдать его с точки зрения воспитания! Мне было в то время пять лет, а сестре еще не было трех лет. Картина нас двоих, блаженно рвущих книгу на кусочки (страницу за страницей, как артишок — такое сравнение мне пришло в голову) осталась единственным памятным моментом этого периода моей жизни. Потом, когда я стал студентом, у меня появилась страсть к коллекционированию и приобретению книг, такая же, как моя жажда изучения монографий: любимое хобби (слово «любимое» уже появлялось в связи с цикламенами и артишоками). Я стал книжным червем; С того времени, как я впервые начал размышлять о самом себе, я соотносил эту мою страсть с тем эпизодом, сохранившимся в моей памяти, о котором я упоминал. Точнее говоря, я узнал, что сцена детства была «экранизированной памятью» (a screen memory), послужившей развитию в дальнейшем моих библиофильских пристрастий (см. мою работу об экранизированной памяти у Фрейда)²⁰. И я очень быстро понял, конечно, что страсти часто ведут к печали. Когда мне было семнадцать, у меня появился огромный счет в книжной лавке, а мне нечем было заплатить. Мой отец помог мне в этом случае, решив, что данная ситуация еще не так плоха, как могла бы быть согласно моим наклонностям. Воспоминания об этом опыте моей юности тотчас же вернули мою память к разговору с моим другом д-ром Кёнигштейном. В этой беседе мы обсуждали обвинения в мой адрес в слишком большой увлеченности своими хобби.

По причинам, не имеющим отношения к делу, я не буду продолжать трактовать далее это сновидение, а просто укажу направление, в котором оно развивалось. В ходе анализа я вспомнил о моем разговоре с д-ром Кёнигштейном, и меня привела к нему более чем одна деталь. Когда я размышляю о темах, затронутых в этом разговоре, мне становится понятным значение сновидения. Все поезда мысли, отправляющиеся из сна — мысли о любимых цветах моей жены и о моих, о кокаине, о неловкости получения медицинской помощи от своих коллег, о моем пристрастии к изучению монографий и о моем игнорировании некоторых наук, например, ботаники, — все эти поезда мыслей при дальнейшем их следовании вели в конечном счете к той или иной из многих деталей моего разговора с д-ром Кёнигштейном. И опять-таки сновидение, подобное тому, которое мы анализировали вначале — сновидение об инъекции Ирме, — оказывается связано с задачей самооправдания, с защитой моих собственных прав. В действительности в нем отражена тема, о которой шла речь в предыдущем сновидении. Эта тема получает дальнейшее развитие с привлечением свежего материала, появившегося в промежутке между двумя этими сновидениями. Даже явно безличная форма, в которой предстает это сновидение, имела значение. Вот что имелось в виду: «Прежде всего я человек, написавший ценный и памятный труд (о кокаине)», а в предыдущем сне я сказал о себе: «Я сознательный и трудолюбивый студент». В обоих случаях я настаивал вот на чем: «Я могу позволить себе сделать это». Однако мне больше нет необходимости трактовать сновидение дальше, так как моей единственной целью в его изложении было проиллюстрировать на конкретном примере связь между его содержанием и опытом предыдущего дня, его вызвавшим. Пока я помнил только явное содержание сновидения, мне казалось, что оно связано только с одним событием — со сном в течение дня. Когда же я его проанализировал, передо мной возник второй его источник, связанный с опытом того же дня. Первое из этих двух впечатлений, с которыми было связано сновидение, оказалось безличным, второстепенным обстоятельством: я увидел книгу в витрине книжного магазина, и ее название на миг привлекло мое внимание, а ее тема вряд ли имела для меня интерес. Второй опыт имел высокую степень физической важности: я вел оживленный разговор в течение часа с моим другом, хирургом-глазником. В течение этой беседы я сообщил ему некоторые сведения, которые тесно касались нас обоих, и во мне проснулись воспоминания, которые привлекли мое внимание к большому количеству внутренних стрессов в моем собственном сознании. Однако разговор пришлось прервать, не сделав окончательного вывода, так как в него вмешались наши знакомые.»

Что мы обнаруживаем при анализе сновидения Фрейдом? Он приводит различные с ним ассоциации: одну — с молодой женщиной, жалующейся на своего мужа, забывшего подарить ей цветы в день ее рождения; другую — с его диссертацией о растении коки, на которую обратил внимание Карл Коллер в связи с анестезирующими свойствами кокаина. Засушенное растение ведет к ассоциации из школьной жизни, когда учитель поставил перед ним задачу почистить гербарий.

Смотря на монографию, лежащую перед ним, Фрейд вспоминает о том, что написал ему его друг Флисс днем ранее, а сложенные цветные иллюстрации ведут к ассоциации с его способностью их рисовать и с его страстью к покупке книг. Далее он продолжает говорить о своей беседе с д-ром Кёнигштейном.

Если спросить, насколько мы проникаем в мир Фрейда на основании его интерпретации сновидения, то я боюсь, что нам придется признать, что мы почти ничего о нем не узнали. И все же значение сновидения столь ясно и действительно чрезвычайно важно как ключ к пониманию личности Фрейда. Цветок — это символ любви, эроса, дружбы и радости. Что сделал Фрейд с любовью и радостью? Он преобразовал их в объекты научного исследования. Любовь и радость он извлек из цветка, который теперь высох и стал объектом научного исследования. Что же может быть более характерно для всей жизни Фрейда? Он превратил любовь (по его терминологии — сексуальность) в объект научного исследования, и в этом процессе она засохла и утратила свое значение как человеческий опыт. Именно это Фрейд так ясно выражает в этом сне, и, однако, нагружая ассоциацию на ассоциацию, он практически ни к чему не приходит, но ему удается убедить, что значение этого сновидения — это трансформация любви из жизненного опыта в объект науки. Это его сновидение, как и многие другие, представляет собой пример, как Фрейду через бесчисленные ассоциации очень часто удается скрыть действительное значение сновидения, потому что он не хочет его открывать. Иначе говоря, фрейдовский метод бесконечных ассоциаций — это выражение нежелания объяснить значение его сновидений.