Глава 1. Ген психологизма

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 1. Ген психологизма

1. Сапожники и сапоги.

Бытует мнение, будто люди становятся психологами не ради того, чтобы помочь другим, а для того, чтобы решить свои собственные психологические проблемы. Это означает, что психологи или, по крайней мере, примкнувшие к этой профессии традиционным путем — от своих личных проблем — люди, психически не вполне здоровые. Не всегда просто определить, в какой именно момент психологи становятся ненормальными, являются ли они таковыми от рождения или теряют разум от того, что, в основном, имеют дело с не совсем нормальными пациентами, что неизбежно сказывается на их собственной психике. Но в любом случае это отклонение от нормы помогает им в их профессиональном деле, поскольку благодаря ему они лучше понимают своих клиентов (пациентов).

Ненормальность большинства психологов вписывается в один из основных законов, открытых психологической наукой: сапожник всегда ходит без сапог. В применении к психологам он означает, что, призванные лечить других людей, они сами, как правило, не вполне здоровы, а, выбирая себе стезю профессиональной деятельности, предпочитают заниматься тем, чего им самим недостает. Этот закон имеет и более частные проявления. Так, например, давно подмечено, что психологи, которые плохо видят, изучают зрительное восприятие, плохо слышащие — слуховое, склеротики изучают память, а неважно соображающие — мышление.

Но любое правило имеет исключения. Многие из психологов — весьма разносторонние люди, оказавшиеся в психологии совершенно случайно. «Я ученый по необходимости, а не по призванию», — сознался однажды один из самых уважаемых психологов — 3. Фрейд. — «В действительности я прирожденный художник. Мне удалось обходным путем прийти к своей цели и осуществить мечту — остаться писателем, сохраняя видимость, что я являюсь врачом».

Вследствие существования большого количества исключений, закон «сапожник всегда ходит без сапог» объясняет хотя и многое, но далеко не все в профессиональном самоопределении психологов. Некоторые из них приобщаются к своей профессии другими путями. Так, например, есть личности, которые, прочитав в детстве две-три популярные книги по психологии, узнают оттуда, что психологии приходится очень туго, ей недостает всего того, что есть у благополучных — естественных — наук, а для того, чтобы все это у нее появилось, ей нужен своей Эйнтштейн. И, воспринимая подобные стенания как объявление «требуется Эйнштейн», приходят пособить больной науке.

Кстати, приход в психологию «по объявлениям» стал типовым в последние годы благодаря тому, что банкам и другим коммерческим структурам понадобились люди, называющие себя психологами. Ясно, почему это произошло. Глава коммерческой структуры может, конечно, уволить кого-либо или забраковать при приеме на работу, равно как и совершить обратные действия — взять кого-то на теплое место, опираясь лишь на свое личное мнение и вообще просто так. Но для того, чтобы снять с себя всякую ответственность за результат, все это проще делать с опорой на психологические тесты и прочие процедуры, которые называются «ассессмент». Тем более, что свой, да и просто разумный (а другого держать не надо) психолог, всегда предусмотрительно спросит, каковы должны быть результаты тестирования. Если же не спросит, то его самого можно подвергнуть ассессменту, передав контроль за процедурой в более надежные руки. В общем психологи оказались очень полезными людьми, и спрос на них быстро превысил предложение психологических вузов. К тому же то, что требовалось от них, мог сделать каждый. И поэтому коммерческие фирмы стали вербовать психологические кадры с помощью объявлений типа «Требуется психолог до 35 лет. Психологическое образование необязательно», на которые тут же откликнулись представители самых разных раздавленных нашей рыночной экономикой профессиональных групп.

Подобные психологи, рекрутированные со стороны, имеют целый ряд выгодных отличий от своих коллег, пять лет проторчавших в каком-либо из психологических вузов. Они более покладисты, просты в обращении, всегда дают именно то, чего от них хотят, не утомляют окружающих незнакомыми именами и малопонятными психологическим терминами, которых просто не знают. Поэтому флагманы нашей рыночной экономики долгое время предпочитали именно их, а не тех, кому за 35 лет, кто обременен университетскими дипломами, а, тем более, учеными степенями. Вместе с тем психологи-рекруты имеют и один важный недостаток — очень неуверенно чувствуют себя за пределами своей фирмы, при приближении дипломированного психолога стремятся перейти на противоположную сторону улицы, а, когда слышат психологические термины, приобретают виноватый или, наоборот, оскорбленный вид.

От «психологов по объявлению» несколько, хотя и не слишком значительно, отличается еще один их вид — «психологи по назначению». Например, в нынешней российской армии сложился такой, безусловно, прогрессивный порядок. Всех офицеров, как сказано в их характеристиках, «имеющих опыт работы с людьми», приказом командира части назначают психологами. В результате, не только бывшие политработники находят себе новое и вполне достойное применение, но и по количеству психологов наша армия сейчас уже не слишком отстает от американской, где психологов больше, чем генералов. И за ее психологический настрой, а, значит, и моральный дух, теперь можно не беспокоиться. У «психологов по назначению», впрочем, тоже есть важный недостаток: они не конвертируемы. То есть за пределами воинской части их не признают психологами, а офицера, даже «имеющего опыт работы с людьми», можно назначить психологом в армии, но не в гражданской жизни.

К «психологам по назначению» близки те дети современной российской демократии, которые иногда, не понимая, какое счастье на них свалилось, считают себя ее жертвами. Так, скажем, у автора этих строк однажды попросил консультации человек, которого на предприятии, где он трудился, выбрали психологом, не объяснив при этом, что он должен делать в новом для себя качестве. Все попытки разъяснить неофиту, что психолог — это не выборная должность, а профессия, требующая, как минимум, пятилетней подготовки, успеха не возымели.

Но, разумеется, главный фактор, под влиянием которого в нашей стране все происходит, это не гримасы рынка, демократии или чего-то еще, а простая случайность, хотя про нее принято говорить, что она — непознанная закономерность. Психология — и тут не исключение. Основная часть попадающих на скамьи психологических вузов — это люди, которые случайно оказались поблизости. Но их тоже нельзя считать неполноценными психологами. Со временем они начинают разделять основные признаки своей профессии: потихоньку сходят с ума, начинают метить в Эйнштейны, непонятно выражаться и так далее.

2. Закон яблока

В популяции психологов случайные лица отчасти уравновешиваются закономерными психологами или «психологами по необходимости». Их происхождение обусловлено не только законом «сапожник всегда ходит без сапог». Психически неустойчивый человек может не только стать психологом, но и заняться чем-то другим, например, заседать в каком-нибудь правительственном или законодательном органе, где таких людей сейчас большинство. Человек с какими-либо частными сенсорными или интеллектуальными недостатками тоже не обречен на психологическую карьеру. Тот, кто плохо видит, может стать не только специалистом по зрительному восприятию, но, скажем, водителем или машинистом; тот, кто плохо говорит, — не только изучать речевое поведение, но и стать оратором или спикером в каком-нибудь представительном органе; тот, кто плохо соображает, вообще имеет в нашем обществе практически неограниченные перспективы. А вот если человек — психолог «по происхождению», т. е. его родители тоже психологи, то другого выхода, кроме как стать психологом, у него, как правило, нет. Это — так называемая «социальная наследственность». Соответствующая закономерность может быть элементарно подтверждена эмпирически: почти все дети известных психологов — тоже психологи, а все лучшие студенты факультета психологии МГУ имеют хорошо известные в нашем психологическом сообществе фамилии.

Почему так происходит, никто толком не знает, но закон «яблоко падает недалеко от яблони» является таким же непреложным, как и закон «сапожник всегда ходит без сапог». Причем закон «яблока и яблони» логически вытекает из известного в психологии закона Л. Зонди, который выражает факт взаимного притяжения родственников по одной наследственной линии. А соответствующее влияние, опираясь на название этого закона, можно назвать «зондированием».

Незнание закона «яблока и яблони» может порождать несуразные последствия, а иногда и разрушать социальную справедливость. Так, например, в советское время в пору беспощадной борьбы с семейственностью один уважаемый директор психологического института был снят с должности лишь за то, что под его началом трудилось несколько десятков супружеских пар, дополненных своими отпрысками. Несправедливость этой расправы состояла даже не в применении двойных стандартов: в те времена одно и то же явление в рабочих коллективах приветствовалось и называлось «династиями», а в научно-исследовательских институтах именовалось «семейственностью» и беспощадно искоренялось. Важнее то, что в силу закона «яблока и яблони» дети психологов, тоже обреченные стать психологами, были обречены и работать в тех же институтах, которых у нас было не так много, чтобы всех представителей психологических династий можно было развести по разным учреждениям.

Любопытный парадокс состоит в том, что сами родители-психологи, как правило, не только не желают своим чадам такой же участи, но и настойчиво отговаривают их идти по этой стезе, наглядно демонстрируя, во что они превратились, или используя молодых психологов (обычно своих подчиненных), которые пугают их отпрысков рассказами о тяготах психологической карьеры. Постичь этот парадокс, впрочем, нетрудно. Достаточно вспомнить совершенно правильный тезис марксистской науки о том, что социальные закономерности действуют независимо от воли и сознания людей, усилиями которых они реализуются. Сами психологи обычно не хотят, чтобы их дети тоже становились психологами. Дети подчас тоже не хотят. Но все это не имеет никакого значения, как не имеет значения, хотим мы или нет, чтобы на Земле действовал закон всемирного тяготения. Отпрыски психологов тоже, как правило, становятся психологами независимо оттого, хотят они этого или нет, а тем более независимо от воли и желаний своих довольно-таки безвольных родителей.

Здесь, впрочем, надо сделать важное уточнение. Для того, чтобы чадо стало психологом, совсем не обязательно, чтобы на психологической ниве трудились оба родителя, — достаточно одного. Говоря языком формальной логики, тут достаточно дизъюнкции, и совсем не нужна конъюнкция. Во-первых, любой психолог, как мы уже установили, обычно является не вполне нормальным человеком и поэтому неизбежно заражает своими психологическими проблемами свою супругу (супруга). В результате она (он) тоже становится психологом, если не по профессии, то, по крайней мере, по своему личностному складу, т. е. не вполне нормальным. Таким образом, данное качество, т. е. ненормальность, открывающее один из главных путей приобщения к психологической карьере, передается отпрыску уже не одним, а обоими родителями. Во-вторых, закон «яблока и яблони» по еще не проясненным наукой причинам в семьях психологов действует неукоснительнее, чем в семьях, образованных представителями других профессий, т. е. ген психологизма забивает все прочие гены. И поэтому ребенок, мать которого — психолог, а отец, скажем, химик или физик (или наоборот), непременно станет психологом, а не химиком или физиком.

А если ребенка два? — может спросить читатель, если плохо понимает, что такое научный закон, и еще хуже понял все, о чем говорилось выше. Такому непонятливому читателю не мешало бы усвоить, что справедливость закона не зависит от количества случаев его применения, и поэтому второй, третий, пятый и энный ребенок из психологической семьи тоже обречен, за исключением форс-мажорных обстоятельств, стать психологом.

З. Апелляционизм

Допустим, что Вы под влиянием одного из перечисленных выше факторов — своих личных психологических проблем, родителей, желания стать Эйнштейном от психологии или чего-то еще — совершили большую ошибку, вознамерившись стать психологом, и при этом Вас им не выбирали и не назначали. То есть Вы решили получить психологическое образование или, по крайней мере, заполучить кусочек картона, именуемый дипломом, где написано, что Вы — психолог.

В принципе у Вас есть несколько вариантов. Вы можете купить этот кусок картона в метро (но он, скорее всего, окажется поддельным) или поступить на какие-нибудь шестимесячные курсы, по окончании которых Вам дадут ксиву, удостоверяющую, что Вы получили психологическое образование. Но допустим, что Ваши родители давят на Вас преданиями о том, что в их годы дипломы не покупали, что Вам попросту нечего делать или что Вы хотите уехать за рубеж, где почему-то очень интересуются тем, какой у Вас диплом — настоящий или «шестимесячный». Словом, все-таки Вы решили получить диплом наиболее традиционным, трудоемким и нерациональным способом — путем пятилетнего протирания штанов (или юбки) на скамье какого-либо вуза.

Тут перед Вами снова разверзается бездна возможностей. Если Вы немного туповаты, и сами это знаете, то перед Вами сияет созвездие педагогических вузов, почти каждый из которых имеет факультет психологии. Все эти вузы переименованы в университеты, названия которых звучат не менее громко, чем Гарвардский и Стэнфордский университет. И это очень удобно: своим друзьям и знакомым Вы можете смело хвастаться, что учитесь в университете, если не будете уточнять, в каком именно. А афоризм советских времен «если стыда нет, иди в мед (т. е. в медицинский вуз), если ума нет, иди в пед (т. е. в педагогический вуз)» по-прежнему актуален. То есть поступление в какой-нибудь педагогический университет от Вас не потребует высокого, да и вообще какого-либо интеллекта.

Другой вариант — не педагогический, а какой-либо доморощенный университет, недавно созданный некой гиперактивной личностью и широко известный благодаря рекламе в метро. Главный недостаток таких университетов — отсутствие родословной, и любому иностранцу Вам придется очень долго объяснять, где именно Вы учитесь. Да и вообще ретрограды считают подобные университеты «не настоящими». Другой минус — отсутствие военных кафедр — может обернуться крайне нежелательной встречей с дембелями, но только в том случае, если Вы принадлежите к мужскому полу.

Но, предположим, что Вы слишком горды и разборчивы, и хотите поступить непременно в «настоящий», а не в новоиспеченный университет. Что ж, и это возможно. В «настоящих» университетах конкурс на психологические факультеты намного выше — до 10 человек на место. Но это Вас не должно смущать. Во-первых, часть Ваших конкурентов забредет на экзамены случайно и может раздумать сдавать их до конца. Во-вторых, не все они имели опытных репетиторов и могут совершить какую-нибудь стратегическую ошибку, например, взяться писать сочинение на свободную тему, что их неизбежно погубит. В-третьих, во время экзаменов обязательно выяснится, что уровень абитуриентов настолько низок, что высокий конкурс обернется низким проходным баллом. И Вы, если умеете немного писать, в общем и целом знаете таблицу умножения и что-то слышали о мембранах и вакуолях, скорее всего, успешно преодолеете экзамены.

Но сдачу экзаменов надо правильно организовать, рационально задействовав все имеющиеся в Вашей семье ресурсы. Хорошо, конечно, если у Ваших родителей найдутся деньги на репетиторов. Репетиторы Вам помогут, особенно те, кто, как они выражаются, «дают гарантию поступления», если, конечно, не врут. Что это означает, Вы, разумеется, понимаете: не качество Вашей подготовки, а возможность повлиять на решение приемной комиссии.

И все же репетиторы, даже дающие «гарантию поступления», это далеко не все. Настоящую гарантию, как известно, может дать только Господь Бог, и не сможет даже декан вожделенного для Вас факультета. Поэтому хорошо бы совершить еще один важный шаг — сделать так, чтобы Вас, в духе лучших английских традиций, «представили» на том факультете, куда Вы собираетесь поступать (и поступить). Это означает, что Вас должен привести туда Ваш родитель, если он психолог с именем, или какой-либо другой известный в психологической среде человек, если он — друг Вашей семьи. Именно такая личность должна представить Вас кому-либо из факультетского начальства, а, еще лучше, влиятельному члену приемной комиссии, объяснив, что Вы — очень перспективный молодой человек (девушка) из хорошей, т. е. близкой к психологическим кругам, семьи, а, главное, не человек с улицы. И, соответственно, Ваше непоступление на факультет, независимо от набранных баллов, будет большим недоразумением. Если эта процедура будет осуществлена правильно, Вас запомнят и при прочем равенстве, а то и неравенстве, отдадут Вам предпочтение. Само собой разумеется, все это должно быть проделано заблаговременно, до экзаменов, но не за год до их начала, а то Вас за этот год попросту забудут.

При выборе тех, кому именно Вас следует представить, необходимо учитывать два обстоятельства. Во-первых, наиболее влиятельные в наших вузах люди — более компанейские, а не более титулованные. Так что выбрав своей мишенью какого-либо завсегдатая психологических банкетов, Вы наверняка не ошибетесь. Во-вторых, близость к приемной комиссии в этом деле не менее важна, чем близость к деканату и к других высшим точкам психологического Олимпа.

Но вот предварительная артподготовка проведена и Вы приступили к сдаче экзаменов. Здесь тоже ни в коем случае нельзя давать расслабляться своим родителям. И вообще они должны быть в деле непрерывно — так же, как и Вы. Вы только достали ручку, чтобы начать отвечать на вопросы первого экзамена, а где Ваши родители? Правильно, в очереди на апелляцию по поводу его результатов. Нет ничего более неправильного, чем вставать в очередь опротестовывающих свою двойку или тройку, когда Вы ее уже получили. Сделать это надо заранее — усилиями своих родителей. Если получите пятерку, — не беда, место в очереди бесплатное. Если все же двойку или тройку, а очередь Вами не занята, Вы вообще можете не попасть на апелляцию из-за обилия конкурентов (не забывайте про конкурс в 10 человек на место), основная часть которых непременно встанет в эту очередь.

Что дает апелляция? На первый взгляд, ничего: поставленную Вам тройку на пятерку и даже на четверку наверняка не исправят. Но запомнят, что Вы — занудный, а, если будете шумно протестовать, то и скандальный человек, и ставить вам новые двойки и тройки а, следовательно, снова общаться с Вами на апелляции выйдет себе дороже. Так что протестуйте против каждой недостаточно высокой оценки, но не ради исправления ее самой, а ради последующих.

Что касается самого содержания экзаменов, то оно определяется тем, что никто до сих пор не знает, чему следует учить психологов. Кто именно решает, какие экзамены должны сдавать будущие психологи, никому не известно. Скорее всего, вообще никто не решает, а это происходит само собой. Можно, конечно, предположить, что в какой-то исторический момент все же кто-то принял это судьбоносное решение, а все остальное уже происходило в силу инерции. Скорее всего, это был некий крупный психологический, а, может быть, и не психологический, а, как было заведено в советские времена, партийный начальник, считавший, что разбирается в психологии. Но роль случайности и здесь нельзя списывать со счетов. В том смысле, что этот гипотетический начальник мог не руководствоваться продуманными и вообще сколь либо рациональными соображениями, а, например, взять список потребных для психологов предметов с потолка, спихнуть решение этого вопроса на свою жену, тещу или какое-либо другое еще менее разумное, чем он сам, существо.

4. Сублимация на студентах

Все сущее разумно, а все разумное действительно. Соответственно, каким бы случайным образом не возникали некоторые традиции, они неизбежно наполнены глубочайшим смыслом. Так, общеизвестно, что все психологи делятся на две категории. Одни — несостоявшиеся физики (любой психолог — это несостоявшийся представитель какой-либо другой профессии) — в школе учились хорошо по физике, математике, биологии, химии и другим естественнонаучным предметам, но никогда не писали стихов и регулярно приносили домой двойки по русскому языку и литературе. Другие — несостоявшиеся лирики — ни черта не смыслили в косинусах, электронах и молекулах, но зато писали стихи, умели расставлять запятые и запросто могли отличить Толстого от Достоевского. «Физики» и «лирики» здесь, как и всюду, не разделены непреодолимой гранью. Например, Б. Скиннер в юношеские годы писал стихи, которые высоко оценивались известными американскими поэтами, а затем стал бихевиористом. Тем не менее это совершенно разные типы. Несостоявшиеся физики превращаются в психологов т. н. естественнонаучной или физиологической ориентации, а несостоявшиеся лирики — в кондовых гуманитариев, склонных к употреблению таких понятий, как «личность», а то и вообще «душа». Антагонизм между ними не меньший, чем, скажем, между политологами, пришедшими со студенческой скамьи, и их собратьями по профессии, перековавшимися из научных коммунистов. Нет нужды объяснять, что они не любят друг друга. Но психология — не Государственная дума, до рукопашной дело, как правило, не доходит, а всю ненависть к инакомыслящим коллегам психологи не допускают до ее прямых адресатов. Однако эта ненависть все же требует вымещения. На ком?

Правильно, на студентах. Поэтому бытует мнение о том, что экзамены по биологии и математике существовали для того, чтобы психологи-«физики» могли сублимировать свои чувства к психологам-«лирикам», вымещая их на студентах, а экзамены по русскому языку и истории — для того, чтобы психологи-«лирики» тоже не оставались в долгу. Наивный читатель может спросить: но при чем же тут студенты, а, тем более, абитуриенты? Да ни при чем, конечно. Но, во-первых, судьба «абитуры» — куда менее важна, чем мир и спокойствие в психологическом сообществе, а, значит, и существование внешних объектов сублимации. Во-вторых, не будем забывать про конкурс — 10 условных единиц на место. И очень хорошо, что отсеявшиеся, даже не став психологами, тоже что-то могут сделать для этой науки, послужив для ее представителей громоотводами.

Но все же главный смысл набора предметов, экзамены по которым приходится держать будущим психологам, состоит не в создании возможностей сублимации для «физиков» и «лириков». Когда не знаешь, чему учить человека и чего от него требовать, самое простое решение состоит в том, чтобы предъявить к нему наиболее общие и самоочевидные требования. Человек должен уметь, во-первых, считать, а умеет ли, определит экзамен по математике, во-вторых, писать, что выявляется сочинением, в-третьих, что-нибудь знать о людях (история), в-четвертых, о животных (биология). Что может быть более разумным и очевидным тестом общей полноценности человека, чем сочетание этих предметов?

Недавно, правда, решили, что люди, обладающие всеми указанными качествами, в природе встречаются не так уж часто, и даже среди десяти претендентов на одно место такого человека может не найтись. Поэтому от третьего требования отказались, рассудив, и тоже вполне разумно, что достаточно трех базовых качеств — умения считать, писать и отличать людей от животных, а экзамен по истории отменили. И очень правильно сделали, поскольку чужой истории мы никогда не знали, а свою собственную всегда старательно наполняли белыми пятнами, и, ликвидировав одни, тут же создавали новые. Если советские школьники не знали, кто такой Столыпин, то нынешние — кто такой Гагарин, а некоторые и о личности Вождя мирового пролетариата имеют весьма смутные представления. В общем, в стране, где, как принято говорить, «даже прошлое непредсказуемо», чтение и интерпретация истории может быть только искусством, но никак не наукой, никакого более или менее устойчивого исторического знания нет и быть не может, и экзамен по истории устраивать никак нельзя. В результате, его место занял экзамен по иностранному языку.

Чтобы понять, зачем нужен этот экзамен, надо задуматься, зачем вообще нужны наши вузы. Статистика говорит о том, что почти все наши лучшие специалисты давно уехали за рубеж. А выборочные исследования намерений оставшихся добавляют, что если они пока и не уехали, то в ближайшие годы непременно уедут. То есть наши вузы существуют, в основном, для того, чтобы готовить кадры для других стран. Правда, понимают это только 25 % наших студентов — те, кто, отвечая на вопрос о том, зачем они поступили в вуз, отвечают: «для того, чтобы, получив здесь бесплатное образование, уехать за границу». Но остальные 75 %, не понимающие, для чего они учатся, не опровергают общего правила. Выпускники наших вузов нужны не нашей стране, где специалисты с высшим образованием, если они не юристы и финансисты, не востребованы, а зарубежным странам. Да и вообще ходят слухи о том, что скоро в наших вузах восстановят практику распределения выпускников. Но это будет распределение не в другие города и в различные учреждения, как было раньше, а в другие страны. Везунчиков будут распределять в США и страны Западной Европы, тех, кому очень не повезет, — в Гану или Верхнюю Вольту и т. д. И поэтому экзамен по иностранному языку действительно должен быть одним из главных. Тем более, что, как всем известно, отечественные вузы, за исключением специализированных языковых, иностранным языкам толком не учат. И поэтому ясно, что поступающий в наш вуз должен выучить иностранный язык заранее.

За простоту и очевидность набора предметов, которые должен знать будущий психолог, как и за все хорошее, приходится платить. Главная проблема состоит в том, что даже тех, кто умеет что-нибудь запомнить, считать и писать, не так уж много и, в силу общей интеллектуальной деградации нашего общества, становится все меньше. Как правило, наши сограждане умеют лишь что-то одно или вообще ничего. Именно поэтому наши крупные банкиры, безусловно, умеющие считать (обычно начиная с миллиона), при этом, как правило, не умеют писать, а Шекспира считают знаменитым футболистом. По той же причине умеющие писать и знающие, кто такой Шекспир, обычно не умеют считать. И вполне справедливо, что именно они в нашем обществе самые бедные: зачем деньги тому, кто все равно не может их сосчитать?

В результате, требовать от абитуриента, чтобы он равно хорошо знал и математику, и русский язык, и биологию, и иностранный язык, по меньшей мере абсурдно. Таких не нашлось бы в достатке, даже если бы конкурс на психологические факультеты был не 10, а 100 человек на место. Выход прост: требовать, чтобы абитуриент прилично знал хотя бы что-то одно, а все остальное — понемногу. Поэтому в психологических вузах существует иерархия экзаменов: самый главный сдается первым, а все последующие поэтапно убывают по значимости. Первым резонно сделать наиболее трудный экзамен, требующий проявления наиболее дефицитных способностей, — с тем, чтобы он срезал основную часть «абитуры», а те, кто остался, если они не одержимы манией стать психологами, сами от страха забрали бы свои документы.

Раньше считалось, что самое дефицитное интеллектуальное качество — умение считать, и это было понятно, поскольку в виду тотального дефицита материальных благ считать у нас было нечего. Поэтому первым шел экзамен по математике, который вполне исправно выполнял свою функцию нанесения главного удара по абитуриентам. Оставшихся добивало сочинение, после чего экзамены по истории и биологии превращались в пустую формальность, поскольку количество уцелевших абитуриентов и количество вакантных мест практически уравнивались. Поэтому экзамен по истории выполнял функции не теста на склероз, а идеологического контроля: а вдруг среди умеющих считать и писать окажутся идеологически не лояльные? (Исторический опыт учил, что таковые, в основном, заводились именно среди грамотных). Ну а экзамен по биологии вообще был пустым ритуалом и сводился к задушевному разговору о клетках и мембранах, безвредному для обеих участвующих в нем сторон.

Сейчас набор экзаменов несколько изменился, но их суть осталась прежней. Способность что-либо запомнить неплохо диагностируется и экзаменом по биологии. Ведь запомнить размер клетки в ангстремах ничуть не проще, чем дату Куликовской битвы или имя какого-нибудь из наших многочисленных вождей. Ту же функцию исправно выполняет и экзамен по иностранному языку, который в состоянии полного склероза не сдать. Так что отмененный экзамен по истории по большому счету и не нужен. А его идеологическая функция тоже перешла к экзамену по иностранному языку: сейчас правильной считается не патриотическая, а космополитическая ориентация, если же человек еще до поступления в вуз удосужился выучить чужой язык, он явно ориентирован правильно, т. е. заряжен на эмиграцию. Так что система вступительных экзаменов, с которых начинается путь в психологи, сохраняя преемственность своих главных целей, вместе с тем идет в ногу со временем. И это очень хорошо.