Глава девятая Андре Трокме «Мы чувствуем себя обязанными сообщить вам, что среди нас есть евреи»

Глава девятая

Андре Трокме

«Мы чувствуем себя обязанными сообщить вам, что среди нас есть евреи»

1.

Когда в июне 1940 года Франция капитулировала, немцы позволили французам создать правительство в городе Виши. Возглавлял правительство герой Первой мировой войны, маршал Анри Филипп Петен, в руках которого сосредоточились все полномочия диктаторского правления. Петен активно сотрудничал с немцами. Он лишил евреев гражданских прав, наложил запрет на их деятельность в ряде профессий, ввел антисемитские законы, организовал интернирование и депортацию французских евреев и предпринимал множество других авторитарных действий, например, школьники каждое утро обязаны были отдавать честь французскому флагу нацистским приветствием – выпрямленной правой рукой ладонью вниз. На фоне деятельности правительства Петена в период немецкой оккупации ежеутреннее нацистское приветствие флага можно считать мелочью.

Большинство людей подчинилось. Но только не жители городка Шамбон-сюр-Линьон.

Шамбон – одна из десятка коммун в горном массиве Виваре, регионе, находящемся в южной части Франции недалеко от итальянской и швейцарской границ. Зимы здесь снежные и суровые. Поселение довольно уединенное, и ближайшие крупные города расположены далеко у подножия гор, за многие мили. Регион преимущественно сельскохозяйственный, с множеством ферм, разбросанных тут и там по сосновым лесам. Несколько столетий Шамбон служил убежищем разнообразным протестантским сектам, центральное место среди которых занимали гугеноты. Местный протестантский пастор Андре Трокме был пацифистом. В воскресенье после поражения Франции Трокме выступил с проповедью в протестантской церкви Шамбона. «Любить, прощать и творить добро врагам – наш долг, – заявил он. – Но при этом мы не должны сдаваться и малодушничать. Мы обязаны сопротивляться всякий раз, когда враги требуют от нас повиновения, противного Божьим заветам. Мы должны сопротивляться, без страха, но и без гордыни и ненависти».

Нацистское приветствие, введенное режимом Виши, демонстрировало, по мнению Трокме, наглядный пример «повиновения, противного Божьим заветам». Несколькими годами ранее Андре Трокме вместе с другим пастором, Эдуаром Тейи, открыли в Шамбоне школу под названием Севеннский коллеж. Они решили, что в школе не будет ни флагштока, ни нацистского приветствия.

Следующим шагом режим Виши потребовал от всех французских учителей подписать клятву верности государству. Трокме, Тейи и весь штат Севеннского коллежа отказались. Петен настаивал, чтобы во всех школах висел его портрет. Трокме и Тейи покачали головой. В день первой годовщины режима Виши Петен приказал, чтобы в городах по всей стране в полдень 1 августа звонили в колокола. Трокме разрешил сторожу церкви, женщине по имени Амели, не заниматься ерундой. Два жителя города обратились с жалобой. «Колокол принадлежит не маршалу, а Богу, – решительно возразила им Амели. – Он звонит для Господа или вообще не звонит».

На протяжении зимы и весны 1940 года условия жизни для евреев по всей Европе стремительно ухудшались. Однажды на пороге дома Трокме появилась женщина, напуганная и дрожащая от холода. Она еврейка, ей угрожает опасность, сказала незнакомка. Она слышала, в Шамбоне можно спрятаться. «Я пригласила ее в дом, – годы спустя вспоминала жена Андре Трокме Магда. – Так все и началось».

Вскоре в Шамбон стали стекаться все новые и новые беженцы-евреи. Трокме отправился на поезде в Марсель на встречу с квакером по имени Бернс Шальмер. Квакеры оказывали гуманитарную помощь центрам интернирования, организованным в южной Франции. В этих лагерях люди содержались в ужасающих условиях: крысы, вши и болезни; в одном только лагере между 1940 и 1944 годами умерли 1100 евреев. Многие из выживших были переправлены на восток и погибли в нацистских концентрационных лагерях. Квакеры могли освобождать людей – в особенности детей – из лагерей. Но их негде было селить. Трокме предложил Шамбон. Тонкий ручеек евреев, устремившийся в горы, внезапно превратился в мощный поток.

Летом 1942 года Георг Ламиран, министр по делам молодежи Виши, нанес официальный визит в Шамбон. Петен хотел, чтобы Ламиран организовал молодежные лагеря по всей Франции наподобие гитлеровских молодежных лагерей в Германии.

Ламиран взобрался на гору, сопровождаемый свитой, блистательный в своей ярко-голубой форме. Его повестка дня предусматривала банкет, затем посещение местного стадиона для встречи с молодежью, а затем официальный прием. Однако уже на банкете начались конфузы. Еда оказалась почти несъедобной. Проходя мимо министра, дочь Трокме «случайно» пролила на него суп. Во время парада улицы были пустынны. На стадионе ничего не было подготовлено: дети топтались на месте, разинув рты. На приеме один из горожан поднялся и принялся зачитывать Послание к Римлянам из Нового Завета, глава 13, стих 8: «Не оставайтесь должными никому ничем, кроме взаимной любви; ибо любящий другого исполнил закон».

Затем к Ламирану подошла группа учеников и в присутствии всего города вручила письмо, составленное с помощью Трокме. Незадолго до визита министра в Шамбон полиция Виши по приказу нацистов арестовала 12 000 евреев, которые содержались в чудовищных условиях в V?lodrome d’Hiver (Зимнем велодроме) к югу от Парижа перед отправкой в концентрационный лагерь Освенцим. Шамбон, как ясно дали понять ребята, не желает в этом участвовать. Вот их письмо:

Господин министр, нам стало известно об ужасных событиях, имевших место три недели назад в Париже, где французская полиция по приказу оккупационных властей арестовала прямо в их домах все еврейские семьи и согнала их в Зимний велодром. Мужчин отделили от родных и отправили в Германию. Детей разлучили с матерями, которых ожидала та же участь, что и их мужей. Мы боимся, что меры по депортации евреев вскоре будут применяться и в южной части страны.

Мы чувствуем себя обязанными сообщить вам, что среди нас есть евреи. Но мы не проводим различий между евреями и неевреями. Это противно Евангелию.

Если наши товарищи, чья единственная вина заключается в принадлежности к другой религии, получат приказ о депортации, они не станут ему подчиняться, а мы постараемся спрятать их как можно лучше.

Среди нас есть евреи. Но вы их не получите.

2.

Почему нацисты не пришли в Шамбон и не наказали жителей в назидание другим? Количество учеников в школе Трокме и Тейи выросло с 18 в начале войны до 350 в 1944 году. Даже не обладая выдающимися дедуктивными способностями, можно было вычислить, кто были эти новые 332 ученика. К тому же горожане особо не скрывали, чем занимались. «Мы чувствуем себя обязанными сообщить вам, что среди нас есть евреи». Одна работница гуманитарной службы описывала, как несколько раз в месяц приезжала на поезде из Лиона, привозя с собой по десятку или больше еврейских детей. Она оставляла их в гостинице возле железнодорожного вокзала, а затем обходила город, пока не находила дом для каждого из них. Во Франции в период режима Виши перевозка и укрывательство евреев считались абсолютно незаконными. Во время войны нацисты не единожды демонстрировали, что не намерены идти на уступки в еврейском вопросе. Однажды в Шамбон нагрянула вишистская полиция и в течение трех недель устраивала обыски по всему городку и близлежащим поселениям в поисках укрывающихся евреев. Все закончилось двумя арестами, один из арестованных вскоре был отпущен. Почему они просто не собрали весь город и не отправили в Освенцим?

Филип Халли, написавший подробную историю Шамбона, утверждает, что город защищал в конце войны майор Юлиус Шмалинг, высокопоставленное лицо в гестапо региона. В местной полиции Виши также имелось много сочувствующих. Иногда Андре Трокме звонили посреди ночи с предупреждением о готовящемся на следующий день обыске. Иногда, получив соответствующую наводку, приезжала полиция, которая сперва долго угощалась кофе в местном кафе, давая жителям городка ясно понять свои намерения. У немцев забот был полон рот, особенно к 1943 году, когда ситуация на Восточном фронте начала принимать для них дурной оборот. Возможно, они просто не хотели затевать разборки с непокорными и несговорчивыми жителями гор.

Но книга «Давид и Голиаф» предлагает самое правдоподобное объяснение – уничтожить город, или народ, или движение отнюдь не так просто. Люди, обладающие могуществом или властью, не такие могущественные, как кажется, а слабые не так уж слабы. Протестанты Шамбона являлись потомками первых французских протестантов-гугенотов, и с ними, надо отметить, уже неоднократно, но безуспешно пытались разделаться. Гугеноты откололись от католической церкви во время Реформации, став изгоями в глазах французского государства. Многие короли пытались заставить их воссоединиться с католической церковью. Протестантское богослужение было под запретом. Гугеноты подвергались постоянным гонениям. На виселицу были отправлены тысячи гугенотов-мужчин, а женщины до конца жизни брошены в тюрьму. Детей помещали в приемные католические семьи, чтобы привить им нужную веру. Господство террора длилось более столетия. В конце XVII века 200 000 гугенотов бежали из Франции в другие страны Европы и в Северную Америку. Те же, кто остался, вынуждены были уйти в подполье. Богослужения они проводили втайне в глухих лесах. Прятались в высокогорных деревнях на плато Виваре. Основали семинарию в Швейцарии и тайно провозили священников через границу. Овладели искусством маскировки и ускользания. Они остались и поняли – как лондонцы во время бомбежки, – что не очень-то боятся. Они просто боялись бояться[68].

«Жители нашей деревни прекрасно знали, что такое преследования, – заметила Магда Трокме. – Они часто говорили о своих предках. С тех пор много воды утекло, и многое забылось, но когда пришли немцы, они все вспомнили и смогли понять евреев лучше, чем жители других городов, поскольку уже имели своего рода подготовку». Когда первые беженцы оказались на пороге ее дома, Магда Трокме даже не подумала отказать им. «Я не знала, что это будет опасно. Никто об этом не задумывался». Я не знала, что это будет опасно? Никто об этом не задумывался? Во всей остальной Франции люди только и думали о том, какая опасность им угрожала. Но жители Шамбона все это уже проходили. С появлением первых беженцев-евреев горожане изготовили для них фальшивые документы – не такое уж трудное дело, если твоя община в течение столетия скрывала свои истинные убеждения и верования от правительства. Они прятали евреев там, где поколениями прятали беженцев, и тайно переправляли через границу теми же путями, какими пользовались 300 лет. Магда Трокме продолжала: «Иногда люди спрашивают меня: “Как вы приняли такое решение?” Но никакого решения принимать не приходилось. Вопрос был в том, считаем ли мы всех людей братьями или нет? Считаем ли мы несправедливым выдавать евреев полиции или нет? Тогда давайте поможем им!»

В своих попытках избавиться от гугенотов французы в собственной стране создали зону, которую никак не представлялось возможным очистить.

Как заметил однажды Андре Трокме: «Разве могли нацисты уничтожить такой народ?»

3.

Андре Трокме родился в 1901 году. Высокий, крепко сбитый, с длинным носом и пронзительными голубыми глазами. Он без устали работал, ковыляя с одного конца Шамбона на другой. Как пишет его дочь Нелли, «он излучал чувство долга». Он называл себя пацифистом, но в нем не заметно было ничего пацифистского. Он и его жена Магда были известны своими громкими перебранками. Его частенько описывали как un violent vaincu par Dieu – неистовый человек, покоренный Богом. «Проклятие на голову тому, кто начинает с кротости, – писал он в дневнике. – Он закончит в скуке и малодушии и никогда не окунется в освобождающий поток христианства».

Через шесть месяцев после визита министра Ламирана Трокме и Эдуара Тейи арестовали и поместили в лагерь для интернированных (где, по словам Халли, у них отобрали личные вещи и измерили носы, чтобы установить, не евреи ли они). Через месяц им пообещали свободу в обмен на обязательство «беспрекословно подчиняться приказам, отдаваемым властями в целях безопасности Франции и на благо Национальной революции маршала Петена». Трокме и Тейи отказались. Начальник лагеря не мог поверить своим ушам. Большинство содержавшихся в лагере заканчивали жизнь в газовой камере. Они оба получали бесплатный билет домой в обмен на подпись на листе бумаги под шаблонным патриотическим текстом.

– Да что такое?! – кричал на них начальник лагеря. – Эта клятва никак не противоречит вашей совести! Маршал желает Франции только добра!

– Мы не согласны с маршалом по крайней мере в одном пункте, – ответил Трокме. – Он отправляет евреев к немцам… Когда мы вернемся домой, то, вне всяких сомнений, будем оказывать дальнейшее сопротивление и, вне всяких сомнений, и дальше будем игнорировать приказы правительства. Как же мы можем подписать эту клятву?

В конце концов, тюремное начальство сдалось и отпустило их домой.

Позднее, когда гестапо усилило внимание к Шамбону, Трокме и Тейи были вынуждены бежать. Тейи присоединился к подпольной организации и до конца войны переправлял евреев через Альпы в безопасную Швейцарию. («Это было неразумно, – объяснял он свое решение Халли, – но понимаете, я все равно должен был это делать».) Трокме переезжал из города в город, пользуясь фальшивыми документами. Несмотря на принятые меры предосторожности, полиция арестовала его на железнодорожном вокзале в Лионе. Трокме находился в замешательстве – не только от перспективы разоблачения, но и потому, что не знал, что делать с фальшивыми документами. Халли пишет:

На его удостоверении личности стояла фамилия Беге, и его обязательно бы попросили подтвердить подлинность фамилии. И ему пришлось бы солгать, чтобы утаить свое настоящее имя. Но он не мог лгать; ложь, в особенности ради спасения собственной шкуры, означала «согласие на компромиссы, на которые Господь не призывал меня идти», писал он в своей автобиографии, вспоминая этот случай. Спасать человеческие жизни и даже спасать собственную жизнь с помощью фальшивых документов – одно дело, но лгать другому человеку, глядя ему в глаза, исключительно ради самосохранения – совсем другое.

Существует ли этическая разница между использованием фальшивых документов и ложью полицейскому? Наверное, нет. В тот момент Трокме сопровождал один из его сыновей. Он все еще активно занимался спасением беженцев. Иными словами, у него была масса смягчающих обстоятельств, чтобы оправдать ложь во спасение.

Но дело не в этом. Трокме была свойственна та же блистательная дерзость, что отличала Джея Фрайрайха, Уайатта Уокера и Фреда Шаттлсуорта. И прелесть такой дерзости в том, что дерзкие люди ничего не выгадывают и не просчитывают, в отличие от всех остальных. Уокеру и Шаттлсуорту было нечего терять. Ваш дом разбомбили, а ку-клукс-клановцы окружили вашу машину и молотят вас кулаками, неужели что-то может быть хуже? Джею Фрайрайху приказали прекратить экспериментировать, объяснив, что он рискует своей карьерой. Его высмеивали, от него отвернулись коллеги. Он держал на руках умирающих детей и вонзал толстую иглу им в большеберцовую кость. Но он прошел через самое страшное. Гугеноты, поставившие на первое место личную выгоду, отказались от своей веры или прекратили борьбу. Остались лишь упрямые и несмирившиеся.

Офицер, который арестовал Трокме, так и не спросил у него документы. Трокме уговорил полицию отвезти его обратно на вокзал, где он встретился с сыном и ускользнул через боковую дверь. Но если бы полицейские попросили подтвердить, что его зовут Беге, он бы сказал правду: «Я не месье Беге, я пастор Андре Трокме». Ему было все равно. Если вы Голиаф, как, скажите на милость, можно одолеть того, кто мыслит подобным образом? Можно, разумеется, его убить. Но это лишь один из вариантов подхода, который так показательно обернулся против британцев в Северной Ирландии и против Закона трех преступлений в Калифорнии. Избыточное применение силы нарушает легитимность, а сила без легитимности порождает неповиновение, а не покорность. Андре Трокме можно было убить. Но вероятнее всего, его место тут же занял бы другой Андре Трокме.

Когда Трокме было десять лет, его семья отправилась в деревню. Он вместе с двумя братьями и кузеном сидел на заднем сиденье автомобиля, а родители на переднем. Отец разозлился на медлительного водителя ехавшей впереди машины и прибавил скорость, чтобы обогнать ее. «Поль, Поль, не так быстро. Мы попадем в аварию!» – закричала мать. Машина потеряла управление. Маленький Андре выполз из-под обломков. Отец и братья остались целы и невредимы. А мать погибла. Мальчик увидел ее безжизненное тело неподалеку. Противостоять нацистскому офицеру – ерунда по сравнению с тем, что значит видеть мертвую мать, лежащую на обочине дороги. Как много лет спустя писал сам Трокме:

Если я много грешил, если я был с тех самых пор одинок, если моя душа застряла в водовороте одиночества, если я все ставил под сомнение, если я был фаталистом, если я был исполненным пессимизма ребенком, который каждый день ожидает смерти и почти что на нее напрашивается, если я слишком долго и тяжело обретал счастье, если я до сих пор отличаюсь угрюмостью и не умею смеяться от всего сердца, то лишь потому, что ты покинула меня 24 июня на той дороге.

Но если я верил в вечность… если я всей душой к ней стремился, то тоже потому, что был одинок, потому что ты перестала быть моим богом, наполнять мое сердце своей бурлящей и всепоглощающей жизнью.

Не привилегированные и удачливые помогали евреям во Франции, а опальные и несчастные, и это должно напоминать нам о том, что зло и невзгоды отнюдь не всесильны. Если вы бомбите город, то несете с собой смерть и разрушения. Но тем самым создаете сообщество непострадавших, стойких людей, готовых противостоять захватчикам. Если вы забираете у ребенка отца или мать, то заставляете его страдать в отчаянии. Но в одном случае из десяти из этого отчаяния рождается неукротимая, сильная личность. Если лишить человека умения читать, он развивает в себе талант слушать. Вы видите гиганта и пастуха в долине Эла, и ваш взгляд прикован к человеку с мечом, и щитом, и блестящими доспехами. Но красоту и пользу в этот мир приносит именно пастух, обладающий такой силой и целеустремленностью, какие нам и не снились.

Старшего сына Магды и Андре Трокме звали Жан-Пьер. Это был впечатлительный и одаренный подросток. Андре Трокме был очень привязан к нему. Однажды вечером, под конец войны, семья отправилась послушать исполнение стихотворения Вийона «Баллада повешенных». Следующим вечером, вернувшись домой к ужину, родители нашли Жан-Пьера, повесившегося в ванной комнате. Трокме, спотыкаясь, выбежал из дома с криками «Жан-Пьер! Жан-Пьер!». Позднее он писал:

Даже сегодня я ношу в себе смерть, смерть своего сына, я подобен надрубленной сосне без верхушки. Отрубленные верхушки у сосен больше не отрастают. Они так и остаются изувеченные, искореженные.

Но, несомненно, он сделал паузу, когда писал эти слова, поскольку все события в Шамбоне свидетельствуют о том, что это далеко не вся история. Затем он написал:

Зато они становятся более сильными, именно это со мной и происходит.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.