Глава 12. Программирование судьбы (ВМЛ — создание мифа в терапевтической группе)

Глава 12. Программирование судьбы (ВМЛ — создание мифа в терапевтической группе)

Тебя ведет по жизни внутренний дух познанья, тот играющий призрак, который и есть ты сам. Не отворачивайся от возможного будущего, пока не убедишься, что тебе больше нечему у него научиться. Ты всегда вправе изменить образ мыслей и выбрать другое будущее или другое прошлое.

Р. Бах

Вот мой секрет, он очень прост: зорко о, лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь

А. де Сент-Экзюпери

Говоря о сознательном и профессиональном сотворении мифов, я имею в виду, прежде всего, лингвистическую сторону этого во­проса, хотя результаты такого рода работы непременно отразятся на уровне социально-психологической адаптации личности к обще­ству и, возможно, каким-то образом повлияют на здоровье (иссле­дованиями терапевтического эффекта личных мифов занимается в настоящее время доктор д. В. Кылосов).

Вообще-то профессиональной разработкой мифов занимается имиджелогия — наука, специализирующаяся на формировании пре­имущественно рекламных образов: «Понятие „имиджа“ (синоними­чное „персонификации“, но более обобщенное, включающее не только естественные свойства личности, но и специально нарабо­танные, созданные) связано как с внешним обликом, так и с внут­ренним содержанием человека, его психологическим типом, черты которого отвечают запросам времени и общества».

Создать себе имидж может далеко не каждый, поскольку имид­желогия — это область специальной профессиональной коммуни­кации, и достаточно дорогая область. А вот разобраться со своей собственной судьбой, понять свой собственный образ...

Приведу небольшой отрывок из итальянской сказки «Злая судь­ба»:

 «Только судьба подошла к Сфортуне, девушка крепко схватила ее за руки и потащила к ручью. Ну и вопила же старуха, когда Сфортуна терла ее намыленной губкой.

—  Не хочу мыться! Не хочу мыться! — кричала она, вырыва­ясь.

Но Сфортуна не обращала внимания на ее крики. Она чистень­ко вымыла свою судьбу, причесала ее, надела новое красивое пла­тье, обула в новые скрипучие башмаки и вылила на нее весь пузы­рек с розовым маслом.

Ах, какая милая добрая старушка стояла теперь перед ней! А пахло от нее, как от десяти кустов роз. Известное дело, все женщи­ны, даже самые старые, любят новые наряды. Судьба налюбоваться на себя не могла. Она то и дело оправляла оборочки на юбке, по­скрипывала новыми ботинками, примеряла шаль.

—  Умница ты моя,— сказала она Сфортуне.— Так уж повелось: если у человека злая судьба, он только и знает, что жалуется да клянет ее. Вот она и становится еще злее. Никому и в голову не придет, что надо самому постараться сделать свою судьбу краше. Ты, моя голубка, так и поступила. Теперь все у тебя пойдет хорошо. Спасибо тебе за подарки, прими и от меня подарочек».

ВМЛ — это и есть лингвистическая попытка «причесать и умыть Судьбу». Но прежде немного теории.

Предчувствие мифа

Почему именно «миф», а не какое-нибудь другое понятие («имидж», например)?

Во-первых, потому, что это традиция российской философии.

Так, А. Ф. Лосев в книге «Диалектика мифа» пишет: «Нужно быть до последней степени близоруким в науке, даже просто сле­пым, чтобы не заметить, что миф есть (для мифического сознания, конечно) наивысшая по своей конкретности, максимально интен­сивная и в величайшей мере напряженная реальность. Это не вы­думка, но наиболее яркая и самая подлинная действительность. Это — совершенно необходимая категория мысли и жизни, далекая от всякой случайности и произвола». «Миф не есть бы­тие идеальное, но жизненно ощущаемая и творимая, вещественная реальность и телесная, до животности телесная, действитель­ность». «Всякий миф, если не указывает на автора, то он сам есть всегда некий субъект. Миф всегда есть живая и действующая личность. Он и объективен, и этот объект есть живая личность». «Я говорю, что если вы хотите мыслить чисто диалектически, то вы должны прийти к мифологии вообще, к абсолютной мифоло­гии в частности».

Во-вторых, понятие «мифа» является едва ли не центральным в мировой психологии и психотерапии  как индивидуальной, так и групповой.

«Миф... является тем шагом, при помощи которого отдельный индивид выходит из массовой психологии».

По свидетельству Джозефа Кэмпбелла, после окончания рабо­ты «Символы трансформации», К. Г. Юнг сообщил: «Едва я закон­чил рукопись, как меня осенило, что значит жить с мифом и что такое жить без него. Миф, как говорил кто-то из отцов Церкви, это „то, во что верят все, всегда и везде“; следовательно, человек, кото­рый думает, что он может прожить без мифа или за пределами его, выпадает из нормы. Он подобен вырванному с корнем растению, лишенный подлинной связи и с прошлым и с родовой жизнью, ко­торая в нем продолжает себя, и с современным человеческим сооб­ществом. Это игра его разума, которая всегда оставляет в стороне его жизненные силы». — «Это и был тот радикальный сдвиг от субъективного и персоналистского, в сущности своей биографиче­ского, подхода к прочитыванию символизма psyche к более широ­кой — культурно-исторической, мифологической — ориентации, ко­торая затем станет характерной чертой юнговской психологии». Он спросил себя: «Каков тот миф, которым ты живешь?» — и обнару­жил, что ответ ему неизвестен. «Итак, самым естественным образом я поставил перед собой цель докопаться до „моего“ собственного мифа, и рассматривал это в качестве сверхзадачи, ибо,— как сказал я сам,— как могу я, занимаясь лечением своих пациентов, учиты­вать личностный фактор, мое собственное уравнение личности, ко­торое так необходимо для понимания других людей, если я не осоз­наю его? Я просто вынужден был выяснить, какой бессознательный или подсознательный миф формировал меня, из какого подземного клубка я произрастаю».

Э. Берн показывает на конкретных примерах «сходство между мифами, сказками и реальными людьми. Оно лучше всего схваты­вается с трансакционной точки зрения, основанной на собственном мифе (изобретенном специалистами по анализам игр и сценариев) как средстве более объективного видения человеческой жизни».

В-третьих, понятие «миф» подчеркнуто-лингвистическое (речь, слово, толки, слух, весть, сказание, предание, в отличие от понятия «имидж» (образ), и в той или иной мере связано с понятием творчества.

Эту мысль наиболее четко выразил А. Ф. Лосев в книге «Диа­лектика мифа»: «...Миф не есть историческое событие как таковое, но оно всегда есть слово. Слово — вот синтез личности как идеаль­ного принципа и ее погруженности в недра исторического станов­ления. Слово есть заново сконструированная и понятая личность. Понять же себя заново личность может, только войдя в соприкос­новение с инобытием и оттолкнувшись, отличившись от него, т. е. прежде всего, ставши исторической. Слово есть исторически став­шая личность, достигшая степени отличия себя как самосознающей от всякого инобытия личность. Слово есть выраженное самосозна­ние личности, уразумевшая свою интеллигентную природу лич­ность, — природа, пришедшая к активно развертывающемуся само­сознанию. Личность, история и слово — диалектическая триада в недрах самой мифологии. Это — диалектическое строение самой мифологии, структура самого мифа. Вот почему всякая реальная мифология содержит в себе 1) учение о первозданном светлом бы­тии, или просто о первозданной сущности, 2) теогонический и во­обще исторический процесс и, наконец, 3) дошедшую до степени самосознания себя в инобытии первозданную сущность. ...миф есть в словах данная чудесная личностная история».

Итак, выделиться из толпы (осознать себя личностью), мобили­зовать свои творческие резервы, выразить этот процесс через сло­во — стать уникальным, обрести миф.

Первая попытка мифа

Как писал К. Г. Юнг, невозможно помочь другому, не разо­бравшись со своим личным мифом. Поэтому идея создания текста мифа и возможности его трансформации в другие тексты зароди­лась именно в психотерапевтической среде. Как часто человек не может ответить на такой, казалось бы, простой вопрос: «Что вас отличает от всех других людей?» В лучшем случае, можно услы­шать ответ «красивые ноги», или «высокий рост». Но где же сама личность?

Первая попытка создать миф была предпринята в 1993 году на Смоленском семинаре по психотерапии. Объектом послужил док­тор из Новокузнецка С. И. Старостенко, а сам текст представлял собой газетный материал с «трансовыми наводками», широко рас­пространенными в системе НЛП:

«Не читайте эту статью, если у вас дома нет транквилизаторов!

Доктор Старостенко — трансолог...

Обратиться к феномену доктора Старостенко нас побудили многочисленные анонимные телефонные звонки и письма в защиту этого доктора с требованиями привлечь к ответственности нашего собственного корреспондента в г. N. С прискорбием вынуждены признаться, что наш внештатный корреспондент написал статью о докторе Старостенко со слов душевнобольной пациентки.

Чтобы принести извинения зам. главного редактора лично по­сетил кабинет трансолога под видом пациента. Вот что он поведал нам после сеанса:

— Первое, что меня поразило, — особая атмосфера кабинета, которая исходила как бы непосредственно от самого доктора. Его суровое лицо с проницательным взглядом обратилось ко мне, как только я отворил дверь кабинета, и я почувствовал, как что-то кос­нулось моей души.

Мне пришлось в целях конспирации рассказать доктору, что я плохо сплю по ночам. Сурово насупив брови, он выслушал мой рассказ. Его пронизывающий ласковый взгляд исподлобья, по мере того как я рассказывал, проникал все глубже и глубже.

После нескольких коротких вопросов, которые показались мне лишенными смысла, последовала продолжительная пауза. Я уже стал нервничать. И наконец, трансолог сказал... несколько слов и в этих словах обозначил то, что беспокоило меня на самом деле в течение пятнадцати лет.

„Вот с этим мы и будем работать“, — спокойно сказал доктор Старостенко: „Вы же на приеме у трансолога — зачем же скрывать правду?“

Полилась проникновенная, мягкая речь, какую трудно было ожидать у такого сурового человека, и что-то стало размягчаться во мне: и реальность вокруг меня изменила привычные очертания. Доктор что-то рассказывал, и вроде бы ничего не происходило, но вдруг я обнаружил себя сидящим на стуле, и ноги мои упирались в пол, а легкий ветерок обвевал мою голову изнутри.

Погрузившись в себя, я увидел, как перед моим внутренним оком пронеслась вся моя жизнь в одно мгновение. И там, из этого состояния, я смог увидеть самость сущности доктора Старостенко-трансолога.

Я увидел колеблющееся белое свечение над головой трансоло­га. Оно было наполнено особым благостным смыслом.

В голове образовался просвет — и я снова оказался на том же стуле, и состояние мое значительно отличалось: я чувствовал себя наполненным какой-то особой силой.

„Где же различия, которые порождают различия?“ — подумал я.

И тут я заметил на столе тускло мерцающий компьютер, на эк­ране которого высвечивалось время. — „Как,— воскликнул я внут­ри себя, — и это все за семь минут?!“

Прошло время, но я до сих пор задаюсь вопросом: кто же такой доктор Старостенко?

Известно, что он учится сейчас в аспирантуре на кафедре психотерапии Новокузнецкого ГИДУВ, пять раз ездил на Смоленщину изучать искусство волхвования, где на последней конференции был избран главным волхвом России. Большинство же фактов судьбы доктора Старостенко-трансолога неизвестно...

Кто же он: доктор, волхв, шарлатан, ученый, мессия, лекарь?!

Он с нами и внутри нас. У нас в городе N  для нас работает док­тор Старостенко-трансолог».

Никто тогда еще не знал, что это — рождение нового метода (в том числе и в психотерапии). Но роды были трудные. Выявились некоторые закономерности: труден оказался поиск ключевого слова (вспомним лосевское «миф — развернутое магическое имя») — предлагались варианты «трансомоделятор», «психохирург», «трансмастер» и др.; пришлось изрядно поломать голову над сти­лем будущего шедевра и т. д. Текст получился едва ли не самым объемным из всех, созданных позже и характеризовался следующи­ми признаками: «суровый» (27.20), «возвышенный» (26.81), «силь­ный» (26.06), «зловещий» (18.87), «угрюмый» (15.06); цветовые ас­социации: белый, голубой, желтый, синий). Удачная идея текста — смешение разных мифологий с превалированием научного мифа.

Миф победителя

О сознательном восхождении к мифу мы уже много писали. Ре­зультат — осознание методики создания мифа и конкретный текст, который мы приводим ниже:

«Доктор-воин

Он родом из города, которого больше нет. Он потомок рода ведунов и воителей. Его закалила Сибирь. Он — доктор-воин.

Так кто же он на самом деле?

Он — доктор. Получил высшее системное медицинское образо­вание. Он владеет тайнами древней восточной и западной медици­ны. Его оружие — слово, подобное острию и вещие руки.

Он — воин. Он побеждал днем и ночью, в воздухе и на земле, в степях и горах. Сотни раз он специально поднимался высокого в небо и ястребом падал на землю, выполняя свое особое назначение.

Он — доктор-воин. В тридцать три года ему было знамение. Жизненный путь привел на Смоленскую землю. Подобно древним Рюриковичам он выковал заветный ключ к умам и сердцам смолян. И город принял его».

Обратим внимание, что «золотое сечение» падает на слово «поднимался»: профессиональный путь Победителя, действительно, повел его на вершину — спустя несколько месяцев он оказался в Москве.

Сравнение текстов двух первых мифов на фоносемантическом уровне показывает, что по основным фоносемантическим призна­кам оба текста чрезвычайно близки к универсальным суггестивным текстам: правда, менее осознанный как миф, создаваемый без определенной методики первый текст отличается более «жесткими» и амбивалентными характеристиками (в порядке убывания: «суро­вый», «возвышенный», «сильный», «зловещий», «угрюмый», «бодрый», «прекрасный», «яркий»), тогда как осознанный как миф текст «Доктор-воин» более последователен в этом смысле («яркий», «возвышенный», «сильный», «прекрасный», «радостный», «суро­вый» — вот он «лик личности»). Средняя длина слова в слогах бли­же к аналогичному показателю универсальных текстов также в ми­фе «Доктор-воин».

Состав определяющих фонетическое значение текстов «звукобукв» показывает, что во всех трех колонках норму превышает количество звукобукв В, 3, О, Ю, И (преобладающие цветовые характеристики текстов обоих мифов: белый, голубой, как будет показано ниже, это вообще характерно для мифологического соз­нания).

Индекс итерации (Ii) приблизительно одинаков во всех трех ко­лонках, наиболее близки к показателям универсальных суггестив­ных текстов показатели осознанного мифа, за исключением, пожа­луй. Ig — индекса плотности текста, указывающего на одно­родность тематики: чем однороднее в тематическом отношении текст, тем этот показатель ниже (в данном случае наиболее одно­родным выступает «Доктор-воин»), и показателя If— средняя дли­на интервала. Этот повышенный показатель является положитель­ным моментом там, где имеет значение не форма, а содержание высказывания: в тексте «Доктор-воин» на уровне смысловых значе­ний и повторов маркируются определенные идеи — воин, доктор, спецназ, Юрий — отсюда логичное повышение данного показателя. В целом же тексты мифов более предсказуемы по сравнению с уни­версальными суггестивными текстами.

Таблица 26, в которой приведены данные анализа грамматиче­ского состава универсальных суггестивных текстов и мифов, а так­же ряд показателей синтаксических и используемых при проведении контент-анализа, показывает повышенное содержание в мифах су­ществительных (по сравнению с универсальными текстами), а также местоимений, предлогов, союзов; пониженное — глаголов, наречий, частиц.

Наиболее частотное слово в тексте «Доктор-воин», написанном по определенным канонам — «он» — позволяет объекту мифа в наибольшей степени абстрагироваться от своей самости и посмот­реть на себя со стороны, более объективно. Текст второго мифа приблизительно в 4 раза меньше по объему, соответственно и пред­ложения в нем короче.

Коэффициент логической связности, который для универсальных суггестивных текстов не рассчитывался, в мифах одинаков — 0.05.

Коэффициент глагольности выше в тексте «Трансолог Старос­тенко», что свидетельствует о большей эмоциональной напряжен­ности этого текста, но может выражать также и повышенную го­товность к действию.

19% прилагательных и наречий в тексте «Доктор-воин» по сравнению с 11.7% в тексте трансолога говорит о большей вырази­тельности первого текста.

Остановимся далее на особенностях ВМЛ как лингвистическо­го метода, на деле реализующего принцип: человек — это язык (текст).

Теоретические основы метода вербальной мифологизации личности (ВМЛ)

При анализе трактовок мифа философами и психологами, были отмечены непременная вербальность мифа, эмоциональность, реаль­ность для мифологического сознания, личностность — способность выделить человека из толпы (МС), элемент чуда («чудесности» по А. Ф. Лосеву).

Метод ВМЛ позволяет создать такой объективно-субъектив­ный миф в условиях терапевтической группы (иными словами, сло­весно закрепить результаты работы психотерапевта и группы при помощи «якорного» аутосуггестивного текста с интериоризованными положительными коннотациями). Суть ВМЛ в том, что во время работы группы на основании добровольно выданной пациен­том (клиентом, членом группы) положительной информации о соб­ственной уникальности и творчески переработанной совместными усилиями членов группы, создается «личный миф» пациента, кото­рый помогает закрепить благотворное состояние творческого тран­са и периодически (по мере необходимости) в него возвращаться.

Если проводить аналогии, то какие тексты сродни защитным молитвам, заговорам, мантрам с одной стороны, а сам метод бли­зок «ключу саморегуляции» (возможностью погружаться в трансовое состояние по мере необходимости и желания), но и от первого и от второго личные мифы отличаются тем, что они уникальны, осознанны и являются той самой «в словах данной чудесной лично­стной историей», о которой писал А. Ф. Лосев, рассматривая диа­лектику мифа. Это некая точка отсчета, вступление в гармоничные взаимоотношения с обществом (в лице членов группы), получение положительных социально-психологических «поглаживаний», мо­мент самоутверждения и просветления, выделения собственной личности из «коллективного бессознательного».

Говоря о мифах, исследователи чаще всего имеют в виду «общие» мифы, те самые мифологические закономерности, которые К. Г. Юнг назвал «архетипами»: «В психике архетипы проявляются: через универсальные символы подсознательного: пробиваются сновидениях, отражаются в мифах, религиозных, мистических философских теориях. Из-за их тесной связи с инстинктами — с од­ной стороны, и индивидуальными подсознательными очагами — другой, архетипы обладают особой, иногда совершенно неодолимой силой. Эмоциональное воздействие архетипа необычайно велико — это голос более громкий, чем голос самого человека, зов вечности. В экстремальных ситуациях архетипы, всплывая из глу­бин, приносят древние способы решения, пробуждают спаситель­ные силы и тем самым помогают избавиться от опасности. По об­щему закону развития, каждая психическая структура несет в себе метки пройденных ступеней эволюции. Поэтому при сильных пере­живаниях, затруднениях и бедствиях во множестве появляются ин­теллектуальные продукты, похожие на фрагменты древних учений». А насколько усиливается это воздействие, когда древние архетипы воплощены в личном, моем мифе!

Другой положительный момент метода: он позволяет человеку выговориться (рассказать хорошее, плохое — все, что пожелает) и получить при этом положительную социальную реакцию. Наблю­дая «становление» личности в мифе начинаешь понимать, что все люди, в общем, хорошие, просто нам не хватает зоркости сердца, чтобы разглядеть, понять и принять их уникальность (таким обра­зом, ВМЛ — это еще и универсальная модель бесконфликтной ком­муникации).

К достоинствам метода можно отнести и получаемую лично­стью возможность разобраться (публично!) в смысле своей собст­венной жизни. Очень часто рассказ начинается со слов: «А мне ни­чего не надо», т. е. смысл как таковой настолько замаскирован и от самой личности, что его поисками нужно специально заниматься. А между тем, по мнению психологов, «на высшем уровне иерархии ценностей находится смысл жизни. Жизнь становится непереноси­мой для тех, кто не имеет цели, для которой стоило бы жить, кото­рой стоило бы добиваться. Утрата смысла жизни порой равносиль­на смерти. Если человек плохо понимает, для чего он живет, то он не способен устоять в жизненной борьбе, оценить свои возможно­сти. Изучая пациентов, предпринявших суицидальные попытки, психологи обнаружили, что к решению покончить с жизнью их привела негативная оценка перспектив и потеря способности управлять своими делами».

В. Франкл в книге «Человек в поисках смысла» предпо­лагает средством нахождения смысла логотерапию, которая имеет специфическую и неспецифическую сферы применения: «Специфи­ческой сферой являются ноогенные неврозы, порожденные утратой смысла жизни. В этих случаях используется методика сократическо­го диалога, позволяющая подтолкнуть пациента к открытию им для себя адекватного смысла. Большую роль играет при этом личность самого психотерапевта, хотя навязывание им своих смыслов недо­пустимо. Неспецифическая сфера применения логотерапии — это психотерапия разного рода заболеваний с помощью методов, по­строенных на соответствующем подходе к человеку. В работе „Теория и терапия неврозов“... неспецифическое применение логотерапии иллюстрируется примерами использования техник пара­доксальной интенции и дерефлексии при лечении соответственно фобий и навязчивых состояний, с одной стороны, и сексуальных неврозов — с другой. Механизм действия этих техник основывается на двух... фундаментальных онтологических характеристиках чело­века: способности к самоотстранению и к самотрансценденции». Однако по нашему мнению, эффектив­нее здесь работа в группе, которая предполагает не только нахож­дение смысла, но и оценку его реальности частью общества, пред­ставленной членами группы.

Выше мы уже писали о склонности психотерапии нашего вре­мени все более углубляться в методы групповой работы, плохо только, что зачастую эмоции и мысли, которые приходят в голову участникам группы, остаются неотрефлексированными, невыра­женными (точнее — выраженными на самых общих предикатах — «что-то такое со мной произошло, что как-то изменит что-то когда-нибудь»), следовательно, являются потенциальным источником нового невроза, ведь «групповые проблемы схожи с проблемами личными. Личность противится тому, чтобы обнаружить свою рассогласованность, так как для этого надо посмотреть на скрываемые части своего „я“. Точно так же мы боимся обнаружить рассогласо­ванные коммуникации в своей группе, так как в этом случае мы должны измениться сами и позволить существовать другим пози­циям. Трудности в общении и конфликты между сторонами возни­кают и нарастают при естественном ходе вещей в группах, так как эти группы или личности прикованы только к одной форме поведе­ния, одной философии или одной позиции, отрицая существование других». И здесь возникает проблема ведуще­го группы.

«Работа с любой группой требует, в первую очередь, осознания консультантом своей собственной роли. Эта роль отличается от других ролей в группе своей заинтересованностью в благополучии всей группы и его связью с окружающим миром. Он не принадле­жит ни к одной отдельной партии или части группы, если только не считать такой принадлежностью подчинение его интересов цело­му»,— эти идеи, высказанные А. Минделлом в его введении в пси­хологию демократий, глубоко созвучны идеям вербальной мифоло­гизации. Роль лидера в процессе группы переходит к каждому из ее участников, глубокая демократия при полной ответственности кон­сультанта (лидер как оператор процесса) — все это присутствует и в группах ВМЛ: «Личность в роли лидера может только направлять процессы, но не порождать их!».

Поскольку каждый член группы в тот или иной момент с необ­ходимостью становится лидером, начинает действовать еще один принцип демократического лидерства: «Объективность и нейтраль­ность ко всем сторонам группы являются важными характеристи­ками лидерства. Я давно постиг эту истину на своем личном опыте. Если мне что-то не нравилось в клиенте, я невольно старался пода­вить это в себе. Он, конечно, мог это почувствовать и для заверше­ния терапии обратиться еще к кому-нибудь. Теперь я знаю, что ощущение антипатии — это процесс, который можно использовать конструктивно и с пользой для клиента. Когда мне что-то в ком-то не нравилось, на меня в этот момент действовала та часть его „я“, которая использовалась не в полной мере. Если я смогу определить, что меня смущает, а затем помогу клиенту получить доступ к этой части и использовать ее более сознательно в его взаимоотношениях, то мои собственные чувства тоже изменятся».

Сам объект мифа становится вынужденным ауто- и гетеросуггестором, погружается в состояние творческого транса и ведет за собой группу (сначала было мнение, что это группа порождает текст, но анализ конкретных текстов и поведения личности во время создания текста совершенно отчетливо показывает, что текст созда­ется конкретным человеком, а назначение группы — создать лично­сти условия для творческого транса, выслушать, дать наибольшее количество языковых вариантов, послужить орудием социализации мифа-человека). Недаром метод ВМЛ популярен и среди больных неврозами, и среди здоровых. Это своего рода откровенный разговор в поезде дальнего следования с совершенно незнакомыми людьми, которым, зачастую, выдается такая сокровенная информация, кото­рая и самым близким людям неизвестна (недаром разговоры в поез­дах дальнего следования — один из объектов изучения такого круп­ного специалиста по МС как Б. А. Грушин): пассажир получает по­нимание, психологические «поглаживания» попутчиков и радостно-вдохновленный... выходит на своей станции обновленным и ликую­щим (в случае, конечно, понимающих и приятных спутников).

Для членов группы это очень интересный опыт постижения че­ловека во всех его противоречиях и слабостях, а также выработка позитивных намерений по отношению к окружающим, облеченная в форму совместного творчества (фольклора). Действительно, часто ли приходится творить нам, современным людям, испытывать ве­домые только поэтам «муки слова», отливать свои мысли в идеаль­ную форму? Поскольку, по В. Франклу, в каждый данный момент смысл может быть только один, поэтому и текст может быть только один — созданный здесь и сейчас, для этого конкретного человека, запечатлев мотивы данного человека в единственно возможную языковую форму.

Одним из объяснений действенности личных мифов является следующее наблюдение психологов: «Мотивы могут быть осознан­ными (цели) и неосознанными (установки). При этом индивидуаль­ные ценностные шкалы осознаваемых и подсознательных мотивов разделены и даже могут противоречить друг другу. ...Некоторые люди могут осознанно стремиться к одному (и совершенно искрен­не провозглашать соответствующие мотивы), а действовать в соот­ветствии с мотивами противоположной направленности, домини­рующими на подсознательном уровне. Так, осознанно человек может высоко ценить щедрость — но при этом, под влиянием под­сознательной мотивации, на деле проявлять совершенно обратные качества. ...Мотив определяет появление цели как чего-то желаемого в будущем. Цель — образ того, к чему направлен мотив. Поэтому цель и способна осуществлять связи между будущим и настоящим. Возникновение таких связей позволяет цели, как образу будущего, влиять на настоящее и формировать его. Возникает цепочка: воз­никновение потребности, развитие на ее основе доминирующей мо­тивации, целенаправленная деятельность по удовлетворению дан­ной потребности. Здесь будущее выступает как форма опережаю­щего отражения, посредством которого человек приспосабливается к еще не наступившим событиям. Временная перспектива, таким образом, структурируется, в нее включаются мотивы и намерения, которые могут осуществиться в будущем.

Считается, что в физическом мире будущее не влияет не про­шлое. В психике этот принцип причинности нарушается: в нем ожи­даемое (предполагаемое) будущее может воздействовать на настоя­щее. Чтобы подчеркнуть это фундаментальное отличие, Рубин­штейн ввел понятия времени физического и исторического, про­странства физического и пространства организма, предполагая, что они подчиняются разным законам». Таким образом, переводя неосознанные мотивы (установки) в осознанные (цели) мы можем посредством текста изменить на­стоящее посредством программирующего влияния светлого буду­щего (программу на мрачное будущее в группе ВМЛ, как показыва­ет опыт, получить невозможно).

Описывая самые общие признаки суггестивных текстов, можно отметить следующие особенности:

1) тексты мифов тяготеют к художественным и в большинстве своем таковыми и являются; это тексты фольклорные («автотексты массового сознания» по Б. А. Грушину), следовательно «плохими» быть не могут в принципе. Речь идет лишь о той или иной степени художественности, которая зависит, как мы увидим ниже, от соци­ально-психологических характеристик самой личности и уровня ее гуманитарного образования;

2) «мягкие» в понимании Л. Н. Мурзина — т. е. тексты со многими степенями свободы;

3) ауто- и гетеросуггестивные для объекта мифа (как утвержда­лось выше, группа выполняет функцию благотворной суггестивной среды, а личность в состоянии творческого транса порождает текст, используя предлагаемые группой варианты и идеи);

4) мифы образны, вбирают в себя лучшее, что есть в языке (в лице его носителей — членов группы); эмоционально насыщены; предельно метафоричны; принципиально правополушарны;

5) магичны, сакральны (непонятны непосвященным в работу данной группы, да и многим членам группы понятны не до конца), личностно ориентированы;

6) непременное условие — наличие «ядра мифа» (текста-прими­тива, заголовка, компрессированного текста) — ключевого слова, словосочетания или фразы;

7) монологичны по форме, диалогичны по содержанию (пред­ставляют собой диалог личности и общества);

8) речь идет о человеке в третьем лице (предельная отстранен­ность объекта описания от образа, созданного в тексте); взгляд на себя со стороны, глазами других людей — то, что В. Франкл назвал «самоотстранением» и «самотрансценденцией» (дабы не впасть в манию величия);

9) при создании текстов дополнительным суггестивным факто­ром служит визуализация текста, лучше всего при помощи компью­тера с использованием программы «Diatone» — «Экспертиза тек­стов внушения», но можно ограничиться и простой доской с мелом. Смысл визуализации — напоминание о том, что текст — это чело­век; манипуляции с неприятными жизненными ситуациями как с неудачными фразами (написали — бесследно уничтожили); кроме того, использование компьютерных программ позволяет сознатель­но применять резервы различных уровней языка, отслеживать фоносемантику, совмещать «золотое сечение» с кульминацией тек­ста — это еще и хороший языковой тренинг!;

10) личные мифы закрепляют особую суггестивную роль — мо­дификацию терапевтической роли Божества (позволяют человеку осознать свою уникальность, свой «лик»); язык мифологических текстов динамичен: в них заложены условия саморазвития (транс­формации на необходимом этапе) текста, а, следовательно, лично­сти, которой данный текст посвящен.

Обратимся к анализу конкретных лингвистических характери­стик текстов мифов, сравнивая их с универсальными суггестивными текстами, чтобы проверить гипотезу о том, что сотворение лично­стного мифологического текста есть особый вид языкового творче­ского транса без погружения в гипнотический сон (экологичная разновидность внушения наяву).

Анализ данных, приведенных в таблице 27, показывает, что личные мифологические тексты хорошо коррелируют с универсаль­ными суггестивными текстами в целом (практически, все значимые признаки совпадают: «прекрасный», «светлый», «радостный», «воз­вышенный», «яркий», «сильный», «медлительный», «суровый», «зловещий»; отсутствует лишь признак «угрюмый», характеризую­щий отчасти универсальные суггестивные тексты в целом). Наи­большие отличия замечены между личными мифами и мантрами (все-таки, миф — типично славянский способ воздействия на лич­ность); приблизительно одинаковая разница между текстами мифов и формулами гипноза и аутотренинга (подвтерждение тезиса о том, что мифологические тексты являются в равной степени ауто- и гетеросуггестивными). Следует еще отметить, что проанализированные мифы весьма отличаются друг от друга и по стилистике, и по направленно­сти, и по сюжетным линиям, поэтому такое единодушное их проявле­ние на латентном фоносемантическом уровне как универсальных суг­гестивных текстов вряд ли является простой случайностью.

Таблица 28, в которой приведены индексы лексических единиц, указывает на явное родство мифологических текстов с группой универсальных суггестивных текстов в целом, а особенно — с груп­пой заговоров и молитв. Это вполне естественно, учитывая сме­шанный тип мифологического сознания общества — что-то среднее между язычеством и христианством. Естественно, что оба типа тек­стов (и заговоры, и молитвы) подсознательно признаются многими носителями языка в качестве пригодных для защиты от психологи­ческого нападения (вспомним, что одна из функций якорного ми­фологического текста — функция оберега, защитной молитвы, ман­тры). Ту же закономерность выявляет и анализ грамматического состава анализируемых текстов (таблица 29).

Методологически работа мифологической группы выглядит следующим образом:

1) Создание установки на работу с личностью и текстом, пере­вод неосознаваемых установок в мотивы, формирование интереса к себе и группе и соответствующего эмоционального настроя (внима­ние к каждой личности, поиск языковых универсалий, сосредото­ченность на тексте). Договор о «правополушарной» работе, отклю­чении аналитического аппарата, запрет на пользование терминоло­гией, особенно оценочного и диагностического характера, чтобы избежать ятрогенного влияния, так как объект описания находится в состоянии транса, т. е. открытости, уязвимости.

Далее работа происходит с периодической сменой формального лидера (объекта мифа), хотя ведущий группы при этом выполняет координирующую роль «серого кардинала». Желательно, чтобы мифы были составлены для всех членов группы, отсюда — ограничение количества участвующих (идеальное количество — 7-9 человек), чтобы каждый почувствовал себя и уникальной лично­стью и членом общества, вырабатывающего нормативы поведения (в том числе языкового).

2) Объект описания выдает о себе информацию сущностно-эмоционального характера в том объеме, который кажется ему не­обходимым и достаточным.

3) Группа задает вопросы, если информации не хватает для возникновения ярких образов («мифологический герой» имеет пра­ва не отвечать на травмирующие вопросы).

4) Поиск ключевого слова или словосочетания.

5) Создание текста, которое заканчивается в тот момент, когда объект говорит: «Все. Достаточно. Ничего больше не нужно».

В процессе работы, в момент «открытия» ключевого слова — своеобразного инсайта — внимание и объекта и группы переключа­ется на текстовую часть — идет погружение в своего рода «лингвис­тический» транс.

Остановимся более подробно на текстах конкретных мифов, созданных во время работы групп.

Сначала несколько слов об «ядре мифа» — заголовке, ключе­вом Слове. Номинация как конкретное соотнесение слова с данной личностью происходит методом свободного ассоциирования всей группы на основании полученной от объекта информации. Нахо­дящийся в измененном состоянии пациент «слышит» свое имя, ко­торое и становится заголовком текста: Дельфин, Доктор-воин, САМ, Черный кардинал, Явление и т. д.

Имя определяет стилистику будущего суггестивного текста: молитва, заговор, сказка, легенда, амортизационное письмо, были­на, парасократический диалог и служит в дальнейшем ключом са­морегуляции личности, способом безопасного входа в подсознание. Верный выбор слова-имени позволяет в определенной степени ини­циировать человека, закрепить его новые положительные качества и, таким образом, повлиять на будущее. Возможность обратного хода психологического времени, когда предполагаемое будущее может воздействовать на настоящее, формирует позитивный «Я-образ». Личность выбирает стратегию удачника и закрепляет ее при помощи ключевого слова-имени, подсказанного творческой тера­певтической группой. Для оценки правильности выбора использу­ется фоносемантический анализ вариантов имени.

Группа также определяет точность номинации, соответствие ее данной личности и моделирует признание общества в целом. При этом оптимальная номинация предполагает наиболее рациональное решение задачи социально-психологической коррекции личности и является залогом успешности метода ВМЛ.

Анализ заголовков мифов показал, что наиболее частотными являются заголовки из двух слов (42,3%), на втором месте — од­нословные заголовки (38,5%), на третьем — заголовки из трех слов (11,5%). Грамматический состав ключевых слов следующий: преобладают существительные и имена собственные (67,9%), на втором месте — прилагательные (12,6%), на третьем — числитель­ные (6,8%).

В процессе создания мифа личность сама определяет функцию будущего мифа: защитный текст, оберег, миф для себя, миф для па­циентов и т. д. При всей «эзотеричности» текстов читать их необы­чайно интересно, потому что мир предстает во всем многообразии текстов-людей.

В качестве иллюстрации приведем несколько текстов мифов и одну из возможных классификаций мифических текстов (детальное обсуждение этого вопроса — предмет следующей книги):

1) Мифы профессиональные, что не исключает элемента лич­ностного самоутверждения («Купец — удалой молодец» — миф бизнесмена; «Аполлон», «Ключ-ведун», «Маг», «Парадоксальный доктор», «Ведунья Лея», «Доктор Ксения» — мифы докторов и др.). Эти тексты призваны сформировать в МС образ того или иного профессионала — колоритного, уверенного в себе, процве­тающего...

Купец — удалой молодец

Поднималося красно солнышко

Собирался купец в путь-дороженьку

Да на ярмарку в края заморские.

И сметлив, и разумен, удачлив он

Потрясти мошной не гнушается

И гудят базары заморские

И идет молва о лихом купце

И товар сам-собой раскупается

И народ к нему все стекается,

А мошна его пополняется

И счастливый купец возвращается

Ко своей жене да красавице,

К детям коих есть мал-малым-полно

Во хоромах его белокаменных...

Рады видеть они мужа нежного

Да внимательного

Отца ласкового да заботливого

Будет жить купец долго-счастливо

На родной земле на сторонушке...

Поднимается красно солнышко...

2) Мифы-самоутверждения («Воин и музыкант», «Нежный рас­свет», «Сон Незнайки», «Человек мира», «Леди», «Жила-была» и др.). Объекты описания данных текстов вполне процветающие и уверен­ные в себе люди, у них есть все, что они желают. Не хватает только какой-то малости — закрепления этого состояния в тексте.

Нежный рассвет

Тишина.

Как приятно легко проснуться

до зари, загадав это с вечера.

Все еще спит.

Выйти, никого не разбудив,

в утреннюю прохладу.

Туман прозрачен.

Мягко ступая по свежей траве,

подняться на вершину.

Мерцает гладь озера.

Вместе с первым солнечным лучом

расправить крылья и полететь

навстречу неведомому.

Нести весть свету всему:

«Утро наступает!»

И знать, что можешь вернуться

в любую минуту.

3) Мифы, выполняющие функцию «переключения» с одного сос­тояния на другое: «Наутилус», «Астера» и др. Авторы этих мифов выдают о себе чрезвычайно мало информации: возможно, не очень-то нуждаются в понимании общества, а только в некотором поглажива­нии, ритуале, своеобразной инициации — короткой и торжественной.

Наутилус

Наутилус прилетел,

двадцать шесть он мне пропел,

мышка убежала,

я свободной стала.

4)   Мифы коррекционные («Белый доктор», задача которого была перевести идею мессианства с внешнего плана во внутренний; амортизационное письмо «Сто тридцать шестое благодарственное письмо Люды своему начальнику»). Эти тексты преследуют вполне определенную цель: разрешить конфликт личности с какой-то ча­стью общества, но это не означает отсутствие позитивной програм­мы на светлое будущее.

Сто тридцать шестое благодарственное письмо Люды своему начальнику.

Милый начальник!

Прошло сто тридцать шесть дней с того момента, как Вас не стало. Но благодарность и скорбь по утраченному общению с Вами переполняет мою бессмертную душу. Я научилась у Вас использо­вать рабочее время в личных целях, наслаждаться бездельем, це­нить глупость. Теперь я спокойно могу общаться с интересными людьми, работать в удобное для меня время, любить и творить. Страшно подумать, что бы со мной было, если б я Вас не встретила.

Не болейте, не нервничайте, не расстраивайтесь, спите спокой­но. Это не повторится.

Искренне Ваша, с любовью, Люда.

5)   Мифы адаптационные («Рыцарь Ланцелот», «Княгиня Оль­га», «Герда», «Теплая сила дельфина», «Маргарита», «Рассвет над рекой в горах», «Тысяча вторая ночь. О том, как падишах встретил прекрасную Пэри» и т. д.). Это тексты преуспевающих внешне лю­дей, у которых есть какая-то затаенная боль, проблема: излишняя чувствительность или бесчувственность, агрессивность, недостаток внимания или любви. Случается чудо — и личность меняется (в та­ких текстах обязательно есть событие, меняющее мир вокруг либо отношение к нему).

Рыцарь Ланцелот

Жил-был рыцарь, который гулял сам по себе, который хотел обрести Любовь, который бросался в бой по любому поводу...

Таковы уж были традиции рыцарства, что рано или поздно на­до было отправляться в путь, чтобы совершить нечто достойное.

Рыцарь надел свои доспехи и взял щит, на котором был изо­бражен фамильный герб барона — могучий, уверенный бык, сел на коня и поскакал.

Он ехал, не выбирая дороги, потому что знал, что все равно найдет свой путь.

Путь был долог и нелегок. Многое пришлось пережить рыца­рю. Зазубрился меч, изрублены доспехи и щит. Но какое-то необъ­яснимое чувство влекло израненного рыцаря к цели.

И вдруг он увидел дикого лесного кота. Они посмотрели друг другу в глаза и поняли, что они братья по духу. И кот вдруг повер­нулся и пошел, как будто маня рыцаря за собой. И тот двинулся вслед за ним, забыв об усталости и ранах. Потом рыцарь уже не мог вспомнить — сколько они шли по лесу — мгновение или дни.

Вдруг он увидел перед собой древнюю часовню. Он на секун­ду остановился, а потом вошел внутрь и увидел сияние, исходящее от алтаря. И он понял, что там сияет — это была чаша Святого Грааля...

Вернулся домой рыцарь. На теле его нет доспехов, на лице его улыбка, а в сердце — свет. Он открывается миру, мир открывает­ся ему.

Он — рыцарь Ланцелот.

6) Мифы детей. Таких опытов еще чрезвычайно мало, но они необходимы. Каждому ребенку нужно в детстве услышать о себе сказку, отражающую его истинные стремления, а не незавершенные мечты родителей. Этот миф создан на Челябинской земле:

Игорь

Решающий шаг.

Двадцать второй век.

Экология Земли на грани срыва.

Молодой профессор математики Игорь после длительного от­сутствия приезжает в родной город во Франции. Все здесь напоми­нает ему о детстве: увядающие деревья под окнами, закрытые став­ни, пыльные книжные полки и отчий дом, опустевший, но сохранивший память о прошлом.

Он родился десятого февраля, под знаком Водолея, соединив в себе таланты отца, профессора точных наук, и матери, которая его очень любила.

Он очень много читал, был погружен в себе и его друзьями бы­ли в основном герои книг.

Он хотел делиться со всеми своими мыслями, но окружающие не понимали его. Игорь мечтал быть сильным во всех отношениях, и однажды книга подсказала ему, как этого достичь. Друг указал место. Магический дракон в мгновенье ока перенес его в Тибет.

На этой священной земле мудрый учитель старец Фура открыл ему путь достижения единства Духа и Тела. Путь был не прост и требовал от него настойчивости, мужества и терпения. И Игорь прошел его до конца.

Итак, он во Франции.

В белом костюме-комбинезоне с высоким воротником и без­донными карманами, в круглых очках и с короткой стрижкой «а-ля тенни».

Добрый, умный, отзывчивый, любящий людей и готовый на Подвиг.

Он — Герой.

Игорь вступает в борьбу со злыми силами, разрушающими Природу Земли. Используя свои способности в нужный момент с помощью Духа мобилизовывать тело, принимать необходимые ему параметры, получать и перерабатывать информацию, и объеди­нившись с близкими по духу, он изменил систему энергетического питания Земля и возродил ее к жизни.

И это стало началом новой Эры красоты души, математики и любви.

7) Мифы пациентов отделения неврозов — лечебные («Яблоня в цвету», «Принц и красавица», «Рыбка золотая», «Счастливый ли­дер» и пр.)

Рыбка золотая

Море синее играет

И кораблик подгоняет,

И плывет он по волнам

Тихо и спокойно.

Вдруг темнеет море, небо,

Молнии сверкают

И кораблик мой о скалы

чуть не разбивает.

Рыбка, рыбка золотая

Ты возьмись-ка за штурвал

И кораблик от беды

Ты скорее отведи.

Мой кораблик, ты плыви

С рыбкой золотою,

Ты ее всегда храни

От беды и хвори.

Пусть сбываются желанья

Рыбки золотой.

В таблице приводятся результаты фоносемантического анализа текстов мифов здоровых и больных людей. Следует отметить, что ведущие признаки мифов пациентов остаются неизменными, хотя где-то на втором плане появляются признаки, характеризующие текст как «жесткий» — неизбежные последствия перенесенной бо­лезни.

Индексы лексических единиц в текстах личных мифов условно здоровых людей и пациентов отделения неврозов в сравнении со средними индексами универсальных суггестивных текстов

Грамматический состав мифов и универсальных суггестивных текстов также свидетельствует о их необычайной близости, равно как и лексические индексы.