Глава XV. Мимика личных чувств

Глава XV. Мимика личных чувств

Мимика страха. Недоверие. Робость по описанию старинных физиономистов

Любовь к самому себе, конечно, есть одно из самых сильных чувств; оно, быть может, сильнее всех других, кроме разве чувства половой любви в известный период жизни. Тем не менее, для него не существует специальной мимики. Ни один художник на свете, каков бы ни был он гений, не может надеяться представить нам такую картину или статую, которая с первого взгляда заставила бы нас сказать: «Вот эгоист – человек, обольщенный своею особой». Если при закрытых дверях мы способны наслаждаться самообожанием, то эта аффективная энергия проявляется из вне в форме тщеславия, гордости или сдержанной радости; но такие интимные выражения относятся к галерее картин гордости, тщеславия и наслаждения. Напротив, когда мы боимся за свою безопасность и становимся в оборонительное положение, то в таком случае принимаем одно из многочисленных и разнообразных выражений страха или борьбы, и здесь, собственно говоря, не найдется ничего характерного для выражения нашей любви к себе. Если при помощи софизмов и ухищрений мы предоставим себе, что нам удалось схватить выражение эгоистического чувства, то и тогда наше открытие окажется чисто отрицательным; в самом деле, заключение наше относительно эгоистической любви было бы выведено только на основании полного и постоянного отсутствия выражения какого-либо благосклонного и великодушного чувства.

По строгой логической последовательности, мы могли бы отнести к личным чувствам еще и ненависть к самому себе. Но это патологическое и уродливое чувство в свою очередь развивается в ипохондрию, болезненную мнительность, в общее страдание всех чувствительных элементов нашего существа, – страдание, способное довести до отчаяния и самоубийства. Вопрос этот был подробно разобран нами в нашей «Физиологии страданий» и в общих чертах мы коснулись его уже в этой книге – в главе, посвященной мимике страдания.

Середину между страхом и любовью к самому себе, (чувством концентрическим, но преимуществу центростремительным, а потому отличающимся мимикою отрицательною) – занимает недоверие, представляющее собою начало страха, движение эгоизма, который пробуждается в виду угрожающей или предусматриваемой опасности. Тоже должно сказать о подозрении, которое весьма близко стоит к недоверчивости и имеет чисто интеллектуальное выражение с едва заметным оттенком приготовления к защите.

Недоверие, которое есть лишь начало оборонительного движения, имеет едва заметную мимику, состоящую в приподнимание бровей, в связи с образованием поперечных морщин на лбу, с поднятием верхней губы и усиленным сжатием рта.

Когда мы желаем сообщить другим свое недоверие и свои подозрения, наша мимика делается более выразительною и уже переходит в область условного языка. В подобных случаях мы искривляем лицо, в особенности рот, так что оно теряет свою естественную симметричность. Мы можем также поднимать плечи, искривлять туловище, подобно тому, как и черты лица, или же качать головою справа налево, или сморщивать нос, или, наконец, приставляем указательной палец к щеке или к нижнему веку, оттягивая его книзу. Такая мимика почти всегда сопровождается продолжительным – гмм… похожим на сопение или храп.

Здесь мы уже находимся на переходной территории, на той границе, где автоматически выражения мимики смешиваются с условным или фигуральным языком. Некоторые из этих явлений объясняются легко, остальные – в высшей степени загадочны.

Искривление лица, носа, рта, всего туловища, очевидно, указывает на то, что в известном предмете или в известной особе, о которых идет дело, есть что-то неясное, не совсем прямое, что-то фальшивое, кривое. Поэтому-то и употребляюсь выражению: вздернуть нос или сделать кислую гримасу, когда обозначают признаки недостаточного уважения, а, следовательно, и недоверия. Еще проще объясняется качание головою и другие бесчисленные знаки, служащие выражением отрицания.

Поднятие бровей указывает на желание шире открыть глаза, чтобы лучше рассмотреть неясный предмет; по моему мнение, тот же смысл имеет и движение указательным пальцем, который прикладывается к нижнему веку с тем, чтобы оттянуть его вниз. Это последнее движение, которое многим кажется неясным, может выражать только одну мысль: тут надо смотреть внимательно.

Для такого рода мимики придумывали тонкое и запутанное объяснение: «Посмотрите на этого человека: он косой или кривой; берегись меченых и всего, что от них исходит». Я думаю, что нет надобности так далеко искать объяснения, когда оно находится под рукою.

Труднее понять, почему недоверие или подозрение выражают прикладыванием пальца к щеке или к носу. По всей вероятности, эти жесты имеют такое же значение, как и прикладывание пальца к нижнему веку. По моему, этот последний жест должен считаться нормальным, типическим способом выражения, а другие в этом же роде – его вариантами или синонимами. Часто на один тот же мотив мимика создает различные вариации, и даже в выражениях наиболее постоянных и наиболее устойчивых мы часто встречаем эквивалентные формы, чередующиеся между собою или заменяющие одна другую.

Недоверие, сделавшись привычным чувством, часто оставляет на лице постоянный отпечаток, который можно рассматривать, как выражение робости. Такое выражение замечается во всей своей силе у несчастных сумасшедших, страдающих идеей о преследовании. Они как-то неопределенно озираются кругом; брови их поднимаются, или же, в то время как одна приподнимается, другая опускается; взгляд у них нерешительный, время от времени губы их сжимаются, и они качают головой или же принимают такой вид, как будто внимательно прислушиваются к какому-то действительному или воображаемому шуму.

Так бывает в болезненном состоянии; но и вне патологической сферы в тесном смысле встречается выражение робости, которое характеризуется часто отрицательными признаками, как напр. отсутствием оживленной веселости, охоты к спору, часто некоторыми положительными явлениями, именно – неопределенностью в движениях лица и склонностью легко краснеть.

Мы еще будем говорить об этом явлении, играющем в мимике важную роль, когда будем рассматривать застенчивость, которая сама по себе представляешь особую и очень характерную форму робости.

Было бы весьма полезно найти возможность определять по лицу человека степень его робости и таким образом косвенно измерять недостаток в нем мужества. Кто знает, сколько национальных бедствий, сколько унижений можно будет предотвратить, если наука даст нам средство к подобному распознаванию. К сожалению, кроме тех немногих штрихов, какие мы набросали, на этот счет невозможно сказать ничего более определенного, если только не вдаваться в фантазии и не задаваться мыслью запереть туман в мешке. Такое убожество и такая скромность современной физиогномики достались ей в удел после эпохи того всезнания, которое теперь кажется нам смешным. Нет почти ни одной старинной книги, которая не предлагала бы верного рецепта для распознавания робких людей. Вот формула Никеция.

НАРУЖНОСТЬ РОБКОГО ЧЕЛОВЕКА. Женщинам, оленям, кроликам, зайцам, диким козам и вообще холодному темпераменту свойственен вогнутый затылок. Цвет кожи бывает бледный, синеватый, лимонный или темный. Глаза слабые, часто мигающие, светлые, бессмысленные; волос мягкий; конечности короткие; чресла слабые; шея длинная, тонкая, вялая; грудь слабая, мясистая; голос тонкий, слабый, дрожащий; рот малый; подбородок круглый; губы раскрытые; голени и бедра мясистые, но с весьма слабо развитыми костями; руки длинные и тонкие; ноги малые, неуклюжие: весь вид унылый[77].

Тот же автор в других местах своей книги поясняет: люди, у которых волосы помятые, бывают робки; мясистые бедра означают робкого; малые голени присущи робким; искривленные голени признака робости; тонкие и длинные руки свойственны робким и проч.

Во всех этих жанровых картинках с первого взгляда легко отгадать способ их составления. Автор, как и весь мир, сделал замечательное открытие, что женщины более робки, чем мужчины; затем под видом робкого мужчины он просто рисует нам портрет женщины – и делу конец.

Странно, что все старинные авторы приписывают робкому человеку мягкие, т. е. тонкие волосы. Гирарделли уверяет нас, «что волосы тонкие и мягкие чаще всего служат признаком боязливого человека», и находит это весьма естественным, потому что олень, заяц и овца тоже имеют мягкую шерсть. Далее, этот физиономист старается отыскать подобные же признаки и приметы у птиц, в виду того, что по замечанию Аристотеля: «Все птицы с мягким опереньем «робки» таковы например, перепёлка и все птицы, бродящие стаями, что уже одно ясно доказываете их робость»[78].

Преподобный Инженьери также говорит, что мягкие и нежные волосы – признак робости[79]:

В самом деле, они означают холодный и сырой темперамент, ибо мягкость главным образом зависит от холода и влажности, а так как действия соответствуют причинам, то и волосы получают свойство, преобладающее в теле, на котором они вырастают. Они ничто иное, как продукты влажности, выдвигаемые на поверхность кожи естественною теплотою и затем сгущаемые холодом воздуха и принимают вид удлиненных тел, настолько же тонких, как и те поры, через которые они выходят. В темпераментах влажных и холодных, где теплота развивается скудно, содержится мало и жизненных духов, а так как, по основному правилу, противоположности борются между собою, то жизненные духи оказываются слабыми. При угрожающих опасностях, душа для поддержания своей бодрости призывает из всех частей тела к внутренностям, как к средоточению жизни, кровь и жизненных духов; конечности же остаются покинутыми. Но подобно тому, как духи внезапно убегают из наружных частей в глубину, так точно и внешним образом человек предается бегству. Вот какова природа страха.

Вот так философия, вот так психология – какой-то каббалистический жаргон.

По мнению добродушного прелата, малая голова также обозначает робость, и конечно он находит для этого блестящее доказательство.

В самом деле, наши действия – ни что иное, как исполнение мыслей и если жизненные духи не выполняют, как следует, своего назначения, то душа не в состоянии ни распознать истинную природу внешних предметов, ни удостовериться в их состоянии; поэтому она боится действовать и не может остановиться на каком-либо решении[80].

И, по мнению Де Лапорты, робкий человек имеет мягкие волосы, наклоненное туловище, очень тонкие мышцы ног, бледный цвет кожи, слабые и мигающие глаза. «Оконечности тела слабы и бессильны; ноги тонки – (а у женщин?), руки тонки и слабы, чресла малые (а у женщин?) и слабые и т. д.».

Инженьери и Гирарделли полагают, что очень черный зрачок (sic!) «указывает с точностью на человека боязливого, потому что подобные глаза почти всегда являются признаком робкой души. В самом деле, они происходят от чрезмерного изобилия водяных влаг и от недостатка жизненных духов, из чего видно, что естественная теплота уменьшена и что темперамент удаляется от надлежащей температуры и допускает преобладание холода и влаги, которые представляют основы страха».

Но все эти астрологические умствования – ничто в сравнении с тирадою того же Гирарделли, в которой этот «искусный веспертинский академик», словно забыв, что он сам уроженец Болоньи, города искони веков славившегося красотою и миловидностью своих женщин, предостерегает нас от прекрасных коралловых губок. По его мнению, чем они меньше и нежнее, тем более они свидетельствуют о боязливом нраве и о целой коллекции пороков и недостатков, зависящих от робости. Вот образчик недостаточной галантности этого писателя:

Все вы, дозволяющие своему сердцу пленяться красотою женщин и их глазами, читайте и перечитывайте эти немногие, но правдивые строки. Дайте себе труд начертать мои слова в вашей душе, как на вечном мраморе, потому что я живо представлю вам, как в зеркале, все заблуждение, в какое вы впадаете, все беззаконие, учиняемое вами, всю опасность, которую вы создаете собственными руками, делаясь безумными поклонниками красоты, которая быстротечнее времени, эфемернее тени, непостояннее ветра и увядает быстрее цветов. Но еще с большим вниманием выслушайте меня вы, обожающие как священные останки, маленький рот и две нежные коралловые губки, которые вы покрываете поцелуями и через сто тысячу раз ежечасно спускает вашу душу в живую гробницу. Мы согласны с вами, что небольшой рот, украшенный двумя маленькими кругловатыми рубинами, составляет красоту женщины, но мы не допускаем, чтобы сладость поцелуев и нежность речей, которыми вы любите упиваться, не отрыгались бы горечью. Не мед вы пьете из этих бессчетно целуемых вами губ, а яд, который проникает в душу и еще при жизни подвергает ее жалкой смерти от любви.

Любовью твой путь ведет наверно к смерти,

И быстро губит нас волнения твои.

После разъяснения, что маленькие губы указывают на расположенность к страху, Гирарделли еще сильнее нападает на несчастных дочерей Евы:

Если бы этот страх был единственною страстью женщин, в этом еще не было бы большой беды; но не так оно в действительности, ибо страх влечет за собою такое множество недостатков, что для перечисления их не хватило бы всей этой книги. В женском мозгу содержится столь холодная влага, что женщина оказывается ленивою во всякой деятельности.

В настоящее время мы более галантны, чем Гирарделли: мы уж не приходим в такой ужас от маленьких ртов, украшенных двумя небольшими кругловатыми рубинами. Но, увы! Мы уже не умеем угадывать по одному виду лица, приведет ли оно нас к позору Лиссы или к славе Палермо и Волтурна.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.