Старость

Старость

Жизнелюбие в старости определяют в первую очередь три фактора: а) крепкая конституция; б) физическое здоровье; в) тип сценария. Ими же обусловливается приближение и наступление старости. Так, некоторые люди достаточно жизнестойки и в восемьдесят лет, а другие уже к сорока годам ведут растительное существование. Мощную конституцию нельзя изменить даже родительским «программированием». Физические недостатки, конечно, могут быть врожденными, но иногда и сценарным итогом. Например, в сценарии «Калека» имеются одновременно элементы обоих факторов. Инвалидом человек может стать в результате тяжелой болезни, но в дальнейшем болезнь может быть частью сценария и исполнением материнского предписания: «Ты будешь инвалидом». Такое часто происходит в случае полиомиелита в детском возрасте, когда мать не надеется на выздоровление ребенка. Люди более старшего возраста иногда даже не расстраиваются из-за какой-либо болезни, потому что она освобождает их от обязанности выполнения многих сценарных директив.

Инвалидность, наступившая у ребенка в раннем возрасте, может отлично лечь в сценарий матери или, наоборот, полностью его изменить. Когда болезнь укладывается в сценарий, то ребенка воспитывают как профессионального калеку, получая помощь от соответствующих организаций, предоставляющих средства детям-инвалидам. Причем государственная помощь прекращается, если ребенок выздоравливает. Мать при этом мужественно смотрит в лицо жизни; она учит тому же и своего ребенка. Если же болезнь не укладывается в материнский сценарий, то она не учит ребенка «смотреть фактам в лицо». Если сценарий матери не предполагал ребенка-калеку, а болезнь оказалась неизлечимой, то ее жизнь превращается в трагедию. Если же по ее сценарию предполагался ребенок-калека, а болезнь оказалась излечимой, то трагедией становится жизнь ребенка, «испортившего» материнский сценарий.

Но вернемся к проблемам старости. Даже люди с крепкой конституцией и физически достаточно здоровые могут утратить всякую активность уже в раннем возрасте. Это обычно люди, «ушедшие на пенсию» еще в молодые годы. Родительское предписание гласит: «Трудись, но не полагайся на удачу, а потом ты будешь от всего свободен». Отработав положенные двадцать или тридцать лет, такой человек, дождавшись своего Санта Клауса, вывалившего ему из мешка прощальный банкет, не знает, чем ему заняться. Он привык следовать сценарным директивам, но их запас исчерпан, а больше ничего у него не запрограммировано. Ему остается лишь сидеть и ждать: может быть, что-то изменится, пока придет смерть.

Возникает интересный вопрос: «Что человек делает после того, как к нему пришел Санта Клаус? Если сценарий этого человека всю жизнь был: „До тех пор, пока...“, то Санта Клаус, пройдя через „дымовую трубу“, принесет ему справку о полном освобождении от всего. Сценарные требования в таком случае выполнены, благодаря антисценарию человек освобожден от изначальных директив и теперь волен делать все то, что хотел делать, когда был маленьким. Но самому выбирать свой путь опасно. (Об этом свидетельствуют и многие греческие мифы.) Избавившись от родительского „колдовства“, некоторые люди становятся незащищенными и легко могут попасть в беду. Это хорошо показано в волшебных сказках, в которых проклятье влечет беды и несчастья, но оно же спасает от других бед. Ведьма, наложившая проклятье, должна ведь проследить, чтобы жертва жила, пока оно действует. Так, Спящую Красавицу сто лет защищали колючие заросли. Но стоило ей проснуться, как Ведьма удалилась. И тут-то начались различные злоключения. Многие люди имеют двойной сценарий: „До тех пор, пока...“ — от одного из родителей и „После того, как...“ — от другого. Чаще всего это выглядит так: „Нельзя чувствовать себя свободной, пока не вырастишь троих детей“ (от матери) и „когда вырастишь троих, можешь заняться творчеством“ (от отца). Поэтому первую половину жизни женщину может контролировать и защищать мать, а вторую половину — отец. Если речь идет о мужчине, природа двойною сценария остается той же самой, но соотношение обратное: отец в первой фазе, мать во второй.

Неактивных людей пожилого возраста, можно разделить скорее всего на три группы. Например, в США главные отличия — финансовые. Те, у кого сценарий неудачников, живут одиноко в меблированных комнатах или дешевых отелях и зовутся стариками или старухами. Те, кто относится к непобедителям, имеют собственные домики, где могут предаваться своим причудам и странностям. Их именуют старыми чудаками. Те же, кто реализовали сценарий победителя, проводят остаток жизни в уединенных усадьбах с управляющими и считаются достойными гражданами.

Лучшее средство для стариков, не имеющих сценария, — разрешение. Они, однако, редко им пользуются. В каждом большом городе нашей страны можно найти тысячи стариков, живущих в тесных комнатках и тоскующих по человеческой душе, по кому-нибудь, кто готовил бы еду, рассказывал, просто слушал. В таких же условиях живут тысячи старых женщин, которые счастливы были бы кому-нибудь готовить, что-то говорить, кого-то слушать. Но если даже двоим из них удается встретиться, они редко используют открывшуюся возможность, предпочитая свое привычное мрачное жилье, где остается смотреть в рюмку или в телевизор или просто сидеть, сложив руки, ожидая безопасной, безгрешной смерти. Так их учила мать, когда они были маленькими, этим указаниям они и следуют по истечении семидесяти восьмидесяти лет. Они и раньше не старались словчить (может быть, только разок сыграли на скачках?), так зачем же ставить все под угрозу теперь? Сценарий давно уже исчез, он исполнен, но старые «лозунги» еще звучат в голове, и, когда приходит смерть, ее встречают с радостью. На могильном камне они велят вырезать: «Обретший покой среди тех, кто ушел раньше», а на обратной стороне: «Я прожил хорошую жизнь и никогда не ловчил».

Говорят, что в следующем столетии будут выращивать детей в пробирках, вырабатывая в них качества, нужные государству и родителям, которые будто бы будут закладываться путем сценарного программирования. Сценарное программирование легче изменить, чем генетическое, однако мало кто пользуется этой возможностью. Тот, кто им воспользовался, заслужил более впечатляющее надгробье. Почти все благочестивые эпитафии переводятся одинаково: «Взращен в пробирке, там же и жил». Так они и стоят, ряды за рядами памятников, крестов и прочих символов, все с одним и тем же девизом. Лишь иногда мелькнет иная надпись, которую можно было бы расшифровать: «Взращен в пробирке — но сумел из нее выскочить». Большинству это так и не удается, хотя «пробка у пробирки» почти всегда отсутствует.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.