История болезни Кэти

История болезни Кэти

Кэти была самым испуганным человеческим существом, которое мне когда-либо приходилось видеть. Когда я впервые вошел в ее комнату, она сидела в углу на полу и мычала что-то, похожее на песенку. Она увидела меня, стоящего в дверях, и глаза ее расширились от ужаса. Она заплакала, забилась еще дальше в угол и так прижалась к стенам, словно хотела протиснуться сквозь них.

— Кэти, я психиатр, — сказал я. — Я не сделаю вам ничего плохого.

Я сел на стул на некотором расстоянии от нее и стал ждать. Еще минуту она продолжала втискивать себя в стены; постепенно она все же расслабилась, но лишь для того, чтобы безутешно разрыдаться. Через некоторое время рыдания прекратились, она снова начала напевать про себя. Я спросил ее, на что она жалуется.

— Я умираю, — пробормотала она, почти не прерывая пения. Она не могла сказать мне больше ничего.

Она продолжала петь. Каждые пять минут или около того она останавливалась, видимо утомившись, полминуты хныкала, затем снова возобновляла пение. На все мои вопросы она отвечала однообразным «Я умираю», не нарушая ритма пения. Казалось, она чувствует, что этим пением можно предотвратить смерть, и не позволяет себе ни заснуть, ни остановиться.

Ее муж Говард, молодой полисмен, сообщил мне основные факты. Кэти двадцать лет. Они женаты уже два года. В их семейной жизни особых проблем не было. С родителями у Кэти очень хорошие отношения. Никаких психиатрических проблем никогда раньше не было. Это произошло совершенно неожиданно. В то утро Кэти была в полном порядке. Она отвезла его на службу, а два часа спустя позвонила его сестра: она пришла навестить Кэти и застала ее в этом состоянии. Они привезли ее в больницу. Нет, ничего странного в последнее время не замечалось. Правда, уже месяца четыре она боится многолюдных мест. Говард помогал ей делать покупки, обходя супермаркет, пока она сидела в машине. Боится она также оставаться в одиночестве. Много молится — но это было всегда, задолго до их знакомства. У нее очень религиозная семья. Ее мать посещает церковь по меньшей мере дважды в неделю. Интересная деталь: Кэти перестала ходить в церковь сразу после их женитьбы. Что ему было как раз по душе. Но молится она по-прежнему много. Ее физическое здоровье? О, превосходное. Она никогда не была в больнице. Несколько лет назад у нее был обморок во время венчания, на котором она присутствовала. Противозачаточные? Она принимает таблетки. Минуточку. Месяц назад она говорила, что перестала принимать таблетки; она прочитала, что это опасно или что-то в этом роде. Говард как-то не задумывался над этим.

Я дал Кэти большую дозу транквилизаторов и седативных, чтобы она хотя бы выспалась ночью. Но в течение двух последующих суток ее поведение не изменилось: непрекращающееся пение, неспособность сообщить что-либо, кроме убежденности в неминуемой скорой смерти, и неотступный ужас. На четвертый день я сделал ей внутривенную инъекцию амиталата натрия.

— После этого укола, Кэти, вам захочется спать, — сказал я, — но вы не уснете. И не умрете. Вы просто сможете прекратить пение. Вы будете чувствовать полную расслабленность. Вы сможете разговаривать со мной. Я хочу, чтобы вы рассказали мне, что случилось в то утро, когда вы попали в больницу.

— Ничего не случилось, — ответила Кэти.

— Вы отвезли мужа на работу?

— Да. А затем поехала домой. А затем я поняла, что я умру.

— Вы ехали домой той же дорогой, что и всегда, когда отвозили мужа на работу?

Кэти снова принялась петь.

— Прекратите пение, Кэти, — приказал я. — Вы в полной безопасности. Вы чувствуете себя совершенно расслабленной. Когда вы возвращались домой в то утро, что-то было не так, как всегда? Вы сейчас скажете мне, что именно было не так.

— Я поехала другой дорогой.

— Зачем вы это сделали?

— Я поехала мимо дома Билла.

— Кто такой Билл? — спросил я. Кэти еще раз попыталась запеть.

— Билл ваш парень?

— Да. Он был моим парнем до моего замужества.

— Вы скучаете о Билле, правда, Кэти?

— О Боже, я умираю, — запричитала Кэти.

— Вы видели Билла в тот день?

— Нет.

— Но вы хотели видеть его?

— Я умираю, — ответила Кэти.

— Вы чувствуете, что Бог накажет вас за то, что вы снова хотите видеть Билла?

— Да.

— Поэтому вы уверены, что умираете?

— Да.

Кэти снова запела.

Я не мешал ей петь минут десять, собираясь с мыслями. Наконец я сказал ей:

— Кэти, вы считаете, что вам предстоит умереть, потому что вы думаете, что знаете мысли Бога. Но вы неправы. Ведь вы не знаете мыслей Бога. Вы знаете только то, что вам говорили о Боге другие. Многое из того, что вам говорили о Боге, неверно. Я тоже знаю о Боге не все, однако больше, чем вы и чем те, кто говорил вам о Боге. Например, каждый день я встречаюсь с людьми, мужчинами и женщинами, — они подобны вам, но они не хотят быть верующими и некоторые действительно не веруют, и Бог не наказывает их. Я знаю об этом, потому что они часто приходят ко мне снова и снова и все мне рассказывают. И они становятся счастливее. Вы тоже станете счастливой, потому что мы будем с вами вместе работать. И вы узнаете, что вы вовсе не плохой человек. И вы узнаете правду — о себе и о Боге. Вы станете счастливой — и сама по себе, и в жизни. Но теперь вам хочется спать. А когда проснетесь, то уже не будете бояться, что умрете. Завтра утром я приду к вам снова, и вы сможете разговаривать со мной, и мы поговорим о Боге, а также о вас.

Наутро Кэти стало лучше. Она все еще была испугана и далеко не уверена в том, что не умрет. Но уже не было и обратной уверенности. Медленно, в течение многих последующих дней, по крупице раскрывалась ее история. Еще во время учебы в выпускном классе у нее была сексуальная связь с Говардом; они решили пожениться. Две недели спустя, когда они присутствовали на венчании одного из друзей, она вдруг осознала, что не хочет выходить замуж; она потеряла сознание. Она и после этого никак не могла понять, любит ли Говарда. Но какая-то логика подсказывала ей, что нужно выходить замуж, потому что она уже согрешила, вступив с ним в добрачную связь, и что этот грех увеличится, если она не освятит их отношения браком. Но детей она не хотела, по крайней мере до тех пор, пока она не уверена, что любит Говарда. И она начала принимать таблетки — еще один грех. Исповедаться в этих грехах ей было невыносимо, и она перестала ходить в церковь. Сексуальные отношения с Говардом приносили ей наслаждение, но он потерял к ней сексуальный интерес почти сразу после женитьбы. Он оставался идеальным снабженцем, покупал ей подарки, относился к ней с большим уважением, много трудился сверхурочно, не позволяя ей брать работу. Но ей приходилось почти выпрашивать у него супружеские ласки, и сексуальный праздник раз в две недели был едва ли не единственным событием, облегчавшим ее постоянную скуку. О разводе она даже не думала — это был немыслимый грех.

Как Кэти ни боролась с собой, у нее начались фантазии на тему сексуальной неверности. Она решила, что постарается избавиться от них с помощью молитв, и стала ритуально молиться каждый час в продолжение пяти минут. Это заметил Говард и стал ее поддразнивать. Тогда она решила больше и чаще молиться днем, в отсутствие Говарда, чтобы вечером не молиться совсем. Это означало, что молиться нужно либо дольше, либо быстрее; она применила оба способа. Теперь она молилась каждые полчаса и в течение пятиминутной молитвы удваивала ее скорость. Фантазии неверности, однако, не прекращались и постепенно становились еще более частыми и интенсивными. На улице она не могла отвести глаза от мужчин. Состояние ее ухудшалось. Она стала бояться выходить вместе с Говардом, а если и выходила, то боялась людных мест, где она могла видеть мужчин. Она подумывала о возвращении в церковь, но пришла к выводу, что ей будет грех не пойти на исповедь и не рассказать о своих фантазиях священнику. Это было свыше ее сил. Она еще удвоила скорость молитв.

Чтобы облегчить задачу, она изобрела сложную вокальную систему, в которой каждый отдельный слог означал целую конкретную молитву. Вот откуда шло ее пение. Через некоторое время, непрерывно совершенствуя свою систему, она уже могла за пять минут пропеть до тысячи молитв. Вначале, когда она была постоянно занята совершенствованием системы, фантазии, казалось, прекратились; но когда система приобрела завершенный вид, они возобновились с новой силой. Она начала обдумывать возможную их реализацию. Ей хотелось позвонить Биллу, ее давнему другу. Она подумала, что после обеда могла бы пройтись по барам. В ужасе оттого, что она действительно способна сделать это, Кэти перестала принимать таблетки, надеясь, что страх забеременеть поможет ей сдержать себя. Но желание все усиливалось. Как-то после обеда она поймала себя на том, что мастурбирует. Ужасу не было предела: это казалось ей самым страшным из всех грехов. Она слышала где-то о холодном душе и приняла такой ледяной, какой лишь могла выдержать. Это помогло до возвращения Говарда с работы. Но на следующий день все началось сначала.

Наконец, в то последнее утро, она сдалась. Она отвезла Говарда на службу и затем поехала прямо к дому Билла. Она остановила машину прямо перед домом и стала ждать. Ничего не произошло. Видимо, никого не было дома. Она вышла из машины и прислонилась к капоту в соблазнительной позе. «Пожалуйста, — шептала она, — пусть Билл увидит меня, пожалуйста, пусть он заметит меня». Никого не было. «Пожалуйста, пусть кто-нибудь увидит меня, кто угодно. Пусть кто угодно трахнет меня. О Господи, я шлюха. Я Блудница Вавилонская. Боже мой, убей меня, пусть я умру». Она бросилась в автомобиль и помчалась домой. Она нашла бритвенное лезвие и хотела перерезать себе вены на запястье. Поняла, что не может. Но Бог может. Бог может. Бог даст ей то, чего она заслуживает. Он положит конец этому. Положит конец ей. Пусть это начнется. «О Боже, мне так страшно, мне так страшно, пожалуйста, быстрее, мне так страшно». В ожидании смерти она начала петь. Такой и застала ее золовка.

Вся эта история выяснилась полностью только через несколько месяцев изматывающей работы. В значительной мере работа была связана с представлениями о грехе. Откуда она взяла, что мастурбация — грех? Кто сказал ей, что это грех, и откуда сам он знал, что это грех? И в чем состоит грешность мастурбации? Почему неверность является грехом? Что такое грех вообще? И так далее, и тому подобное.

Я не знаю более интересной и более престижной профессии, чем практическая психотерапия, но она бывает утомительно занудной, когда приходится методически подвергать сомнению и пересмотру одну за другой все жизненные установки со всеми их нюансами. Часто такие сомнения приносят по меньшей мере частичный успех даже прежде, чем выяснится вся история. Так, Кэти смогла рассказать мне множество деталей, таких, как ее фантазии и искушение к мастурбации, только после того, как она сама стала подвергать сомнению свою вину и свои представления об этих действиях как грешных. Поднимая эти вопросы, она волей-неволей должна была поставить под сомнение авторитет и мудрость всей католической церкви или, по меньшей мере, той церкви, которую она знала. Замахнуться на католическую церковь нелегко. Она смогла сделать это только потому, что имела в моем лице сильного союзника; она постепенно почувствовала, что я действительно на ее стороне, что я действительно принял к сердцу ее глубочайшие интересы, что я не сделаю ей зла. Такой «лечебный союз», постепенно, обоюдными усилиями построенный между нами, является предпосылкой успеха всякой серьезной психотерапии.

Значительная часть нашей работы проводилась амбулаторно. Кэти выписалась из больницы неделю спустя после нашей беседы с применением амиталата натрия, но только через четыре месяца интенсивной терапии она сказала, имея в виду понятие греха: «Кажется, наша католическая церковь дурачила меня». С этого момента началась новая фаза лечения: мы стали задавать вопросы. Как все это могло случиться? Почему она позволила себя так одурачить? Почему не могла подумать о себе и до последнего времени не позволяла себе ни малейших сомнений относительно церкви? «Но мать говорила мне, что нельзя сомневаться в церкви», — сказала Кэти. Тогда мы взялись за анализ ее отношений с родителями. С отцом отношений не было. Не к кому было относиться: отец работал, и это было все, что он делал. Он работал, работал, работал, а когда приходил домой, то спал в кресле, а перед ним стояло его пиво. Исключение составлял вечер в пятницу, когда он пил свое пиво вне дома. Семьей руководила мать. Сама, не зная возражений, сомнений или оппозиции, она управляла всем домом. Она была доброй, но несгибаемой. Она давала, но никогда не сдавалась. Тихая и неумолимая. «Ты не должна этого делать, дорогая. Хорошие девочки так не делают». «Ты не хочешь носить эти туфли, дорогая. Девочки из хороших домов никогда не носят такие туфли». «Нет вопроса, идти ли тебе в церковь, дорогая. Господь хочет, чтобы мы ходили на мессу». Постепенно Кэти стала понимать, что за властью католической церкви стояла непомерная власть матери — женщины мягкой, но настолько всех подчинившей, что возражать ей казалось делом немыслимым.

Но психотерапия редко проходит гладко. Прошло полгода, и как-то утром в воскресенье позвонил Говард, чтобы сообщить, что Кэти заперлась дома в ванной и снова поет. Выслушав мои указания, он уговорил ее вернуться в больницу, где я их встретил. Кэти была почти так же испугана, как в день нашей первой встречи. Говард и в этот раз понятия не имел, что выбило ее из колеи. Я отвел Кэти в ее комнату.

— Перестаньте петь, — приказал я, — и расскажите мне, в чем дело.

— Не могу.

— Нет, Кэти, вы можете.

Едва перехватывая дыхание и почти не прерывая пения, она сказала:

— Может быть, я смогу, если вы дадите мне то лекарство, от которого говорят правду.

— Нет, Кэти. Вы теперь достаточно сильны, чтобы сделать это без лекарства.

Она заплакала. Затем она взглянула на меня и возобновила пение. Но в ее взгляде я уловил злость, почти ярость, направленную на меня.

— Вы сердитесь на меня, — заметил я.

Она только тряхнула головой и продолжала петь.

— Кэти, — сказал я, — я могу придумать десять причин вашей обиды на меня, но по-настоящему я не буду знать, если вы мне не расскажете. Расскажите все. И все будет хорошо.

— Я умираю, — простонала она.

— Нет, вы не умираете, Кэти. Вы не можете умереть из-за того, что сердитесь на меня. И я не собираюсь убивать вас из-за того, что вы сердитесь на меня. Вы имеете полное право сердиться на меня.

— Дни мои недолги, — стонала Кэти, — дни мои недолги.

В этих словах было что-то необычное. Это были не те слова, которых я ожидал. Они звучали как-то неестественно. Но я не знал, что сказать, и просто повторял свою просьбу различными словами.

— Кэти, я люблю вас, — сказал я. — Я люблю вас, даже если вы ненавидите меня. Такова любовь. Как могу я наказать вас за вашу ненависть ко мне, если я люблю вас, ненавидящую, такую, как есть?

— Я не вас ненавижу, — всхлипнула Кэти.

И тут меня осенило:

— Ваши дни недолги. Недолги на этой земле. В этом все дело, да, Кэти? Чти мать свою и отца своего, чтобы долги были дни твои на этой земле. Пятая заповедь! Чти их, иначе умрешь. Так ведь, Кэти?

— Я ненавижу ее, — пробормотала Кэти, а затем стала говорить все громче, как будто звуки собственного голоса ободряли ее, давали силу произносить страшные слова: — Я ненавижу ее. Ненавижу мою мать. Ненавижу. Она никогда не давала мне… никогда не давала мне… она никогда не давала мне меня. Она не давала мне быть мною. Она делала меня по своему подобию. Она делала меня, делала меня, делала меня. Она никогда не позволяла ни одной частице меня быть мной.

Фактически, лечение Кэти только начиналось. Еще впереди лежал весь настоящий, изо дня в день не отступающий страх — страх быть поистине собой в тысяче мелочей. Осознавая тот факт, что мать совершенно подчинила ее себе, Кэти начала анализировать, как это могло произойти, почему она, Кэти, позволила этому произойти. Когда она отвергла доминирующую власть матери, то перед ней встала задача восстановления собственных ценностей и принятия собственных решений — и она испугалась не на шутку. Куда безопаснее было позволять матери принимать решения, куда проще было принять систему ценностей матери и церкви. Понадобилась значительно большая работа, чтобы дать направление ее собственному существованию. Впоследствии Кэти говорила: «Знаете, я, конечно, ничем не поменялась бы с той особой, которой я была, но иногда я даже тоскую по тем временам. Моя жизнь тогда была легче. По крайней мере, в некоторых отношениях».

Почувствовав себя более свободно, Кэти предъявила свои претензии к Говарду как любовнику. Говард пообещал измениться, но ничего из этого не вышло. Кэти сильно донимала его, у него стали случаться приступы беспокойства. Однажды он пришел ко мне по этому поводу и, по моему настоянию, согласился пройти курс лечения у другого психотерапевта. Там фазу же обнаружились его глубоко скрытые гомосексуальные склонности, спасение от которых он нашел в женитьбе на Кэти: Кэти была очень привлекательна физически, и это дало ему повод смотреть на нее как на «настоящую добычу», некий приз, выиграв который, он докажет себе и всему миру свою мужскую полноценность. По-настоящему же он никогда ее не любил.

Поняв и приняв эту реальность, он и Кэти самым дружественным образом решили развестись. Кэти пошла работать продавщицей в большом магазине одежды. С моей помощью она мучительно привыкала ежедневно принимать бесчисленные мелкие, но самостоятельные решения, которых требовала ее работа. Постепенно она становилась более уверенной и напористой. Она вступала в связи со многими мужчинами, подумывая о новом замужестве и материнстве, но служебная карьера все еще поглощала ее интересы. Она стала помощником заведующего закупками, а вскоре по окончанию курса терапии ее назначили заведующей. А недавно она сообщила мне, что перешла в другую, более крупную фирму на такую же должность и что весьма довольна собой в свои двадцать семь лет. Она не ходит в церковь и больше не считает себя католичкой. Она не может сказать, верит ли она в Бога, но, если откровенно, вопрос о Боге как-то очень мало волнует ее в настоящее время.

Я описал историю Кэти так подробно именно потому, что она представляет очень типичный пример взаимосвязи между религиозным воспитанием и психопатологией. Таких Кэти — миллионы. Я иногда шутливо говорю, что католическая церковь обеспечивает меня как психиатра неплохим заработком. То же самое я мог бы сказать о баптистской, лютеранской, пресвитерианской и любой другой церкви. Церковь не была, конечно, единственной причиной невроза Кэти. В определенном смысле церковь была лишь орудием, которым пользовалась мать Кэти, чтобы увеличить и укрепить свою и без того чрезмерную родительскую власть. Кто-то скажет в оправдание церкви, что деспотическая натура матери, вдохновляемая попустительством со стороны отца, была главной причиной невроза; и в этом отношении случай Кэти не менее типичен.

Однако церковь тоже несет свою долю вины. Ни одна монахиня в приходской школе, ни один священник на уроках закона Божьего ни разу не поощрили Кэти в малейших попытках осмыслить религиозную доктрину или каким-либо иным способом воспользоваться собственным разумом. Со стороны церкви никогда не было ни признания, ни хотя бы озабоченности тем, что ее доктрина, возможно, слишком жестка, слишком упорно навязывается и слишком неправильно используется. Ведь проблему Кэти можно видеть и в том аспекте, что именно в то время, когда она чистосердечно принимала Бога, заповеди и концепцию греха, ее религия и понимание мира были явно устаревшими и плохо согласовывались с ее потребностями. Она не могла спрашивать, сомневаться, думать своей головой. И церковь Кэти — это очень типично — не сделала ни малейшего усилия, чтобы помочь ей выработать более подходящую личную религию. Складывается впечатление, что церковь обычно, если не всегда, поддерживает устаревший, закоснелый вариант религии.

Из-за того, что случай Кэти столь типичен и множество подобных случаев постоянно встречается в психиатрической практике, многие психотерапевты воспринимают религию как Врага. Они нередко даже трактуют саму религию как невроз — совокупность внутренне иррациональных идей, служащих для того, чтобы опутывать человеческий разум и подавлять инстинктивную тягу человека к умственному развитию. Фрейд, выдающийся рационалист и ученый, стоял фактически на этой точке зрения, а поскольку в современной психиатрии он считается самой влиятельной фигурой (и вполне заслуженно), то его взгляды существенно помогли формированию концепции религии как невроза. Психиатрам и в самом деле приятно смотреть на себя как на рыцарей новейшей науки, вступающих в благородную борьбу с деструктивными силами древних религиозных суеверий и иррациональных, но авторитетных догм. И действительно, психотерапевтам приходится тратить неимоверное количество времени и сил, чтобы освободить сознание пациентов от устаревших и явно деструктивных религиозных идей и представлений.