Чудо бессознательного

Чудо бессознательного

Начиная работать с новым пациентом, я часто рисую большую окружность. Затем у самой ее границы я изображаю маленькую нишу. Указывая внутреннюю область ниши, я говорю: «Это ваш сознательный разум. А все остальное, 95 % или больше, — несознательный. Если вы поработаете достаточно долго и достаточно упорно, чтобы понять себя, то откроете, что эта огромная область вашего разума, о которой вы сейчас почти ничего не знаете, таит в себе богатства, превосходящие всякое воображение».

Откуда мы узнаем о существовании этого обширного, но скрытого царства и таящихся в нем богатств? Один из путей к нему — это, конечно, наши сновидения. Человек, занимающий достаточно видное положение, обратился ко мне по поводу депрессии, которая не оставляла его уже несколько лет. Он не находил никакой радости в своей работе и не понимал причин этого. Его родители жили в бедности и неизвестности, но у отца было несколько знаменитых предков. О них мой пациент упомянул лишь вскользь. Его депрессия была обусловлена многими факторами. Только через несколько месяцев мы смогли приступить к анализу его амбиций. А уже в следующий раз он принес рассказ о сновидении в последнюю перед сеансом ночь: «Мы находились в каком-то помещении, наполненном огромной, производящей угнетающее впечатление мебелью. Я был намного моложе, чем сейчас. Отец хотел, чтобы я переплыл залив и забрал лодку, которую он зачем-то оставил на острове. Он очень настаивал, чтобы я скорее отправился, и я спросил его, как мне найти лодку. Он отвел меня в ту часть помещения, где стоял самый громадный из всех предметов мебели сундук по меньшей мере двенадцати футов в длину и почти достигающий потолка верхней крышкой, с двадцатью или тридцатью гигантскими выдвижными ящиками, и сказал мне, что я могу найти лодку, если сориентируюсь по ребру сундука».

Смысл этого сновидения вначале был неясен, и, как это обычно делается, я спросил его, с чем он ассоциирует этот огромный сундук с ящиками. Он ответил сразу же:

— Почему-то — быть может, своей гнетущей тяжестью — он напоминает мне саркофаг.

— А выдвижные ящики? — спросил я. Неожиданно он усмехнулся.

— Возможно, я хотел убить всех моих предков, — сказал он. — Сундук наводит меня на мысль о семейной могиле или склепе, где каждый ящик достаточно велик, чтобы засунуть туда тело.

Смысл сновидения стал понятен. Действительно, еще в юные годы он был сориентирован — сориентирован на жизнь по могилам его знаменитых предков — и шествовал, согласно этой ориентации, по пути к славе. Но он все время ощущал давление силы предков на его жизнь, и ему хотелось психологически уничтожить их всех, чтобы освободиться от понукания.

Каждый, кто имеет большой опыт работы со сновидениями, увидит, что это было типичное сновидение. Я хочу подчеркнуть его полезность — как один из признаков его типичности. Этот пациент начал работать над проблемой. И почти немедленно его бессознательное выработало драматический сюжет, где прояснялась причина проблемы, о которой он раньше и не подозревал. Оно сделало это с помощью символов так элегантно, словно в самой безупречной пьесе. Трудно представить какой-то иной опыт, который на данной стадии лечения мог бы проинформировать нас обоих лучше, чем это сновидение. Его бессознательное словно стремилось помочь ему, работать вместе, и оно сделало это с удивительным мастерством.

Именно потому, что сновидения так часто бывают полезными, психотерапевты обычно рассматривают их анализ как существенную часть своей работы. Я должен признаться, что бывает много таких сновидений, смысл которых совершенно ускользает от меня; иногда возникает даже раздражение: хотелось бы, чтобы бессознательное потрудилось разговаривать с нами на более понятном языке. Но в тех случаях, когда послание удается перевести, оно всегда выглядит так, как будто специально составлено с целью поддержать наш духовный рост. По моему опыту, сновидения, которые удается истолковать, неизменно несут полезную для своего хозяина информацию. Эта полезность может принимать разнообразные формы: это может быть предупреждение о нашем личном заблуждении; подсказка по решению проблемы, которую никак не удавалось решить; своевременное указание, что мы неправы, когда нам кажется, что правы; поправка и ободрение, когда мы сомневаемся в своей правоте; источник важной информации о нас самих, когда нам этой информации как раз недостает; указатель направления, когда мы чувствуем, что потеряли его; указатель способа действия, когда мы чувствуем, что запутались.

Бессознательное может обращаться к нам, когда мы бодрствуем, с таким же изяществом и пользой, как и во время сна, но в несколько иной форме. Это могут быть «праздные мысли» или даже обрывки мыслей. Большей частью мы этим мыслям, как и сновидениям, не уделяем никакого внимания и отбрасываем их как ненужные. Именно поэтому пациентам в ходе психоанализа постоянно предлагается говорить все, что бы ни приходило им на ум и каким бы глупым и незначительным это ни казалось им вначале. Как только я слышу от пациента: «Странно, но эта дурацкая мысль не выходит у меня из головы; чистая нелепица, но вы велели мне сообщать вам такие вещи», — я уже знаю, что мы попали в точку, что пациент получил исключительно важное сообщение из бессознательного и что это сообщение существенно раскроет его ситуацию. «Праздные мысли» не только позволяют глубоко заглянуть в себя; они могут открыть нам недоступные глубины в других людях и в окружающем нас мире.

Как пример послания из бессознательного в виде «праздной мысли» последнего типа я опишу один опыт моего собственного сознания во время работы с пациентом. Пациентом была молодая женщина, с раннего отрочества страдавшая головокружениями — ощущением, что она может упасть в любую минуту. Никаких физических причин медики не находили. Из-за этого ощущения она ходила не сгибая ног в коленях и широко расставляя их, как бы вразвалку. Она была очень умная и симпатичная, и я вначале никак не мог понять, что могло вызвать ее головокружения; несколько лет психотерапии не дали никакого результата, и все же она снова пришла на лечение — на этот раз ко мне. Во время нашего третьего сеанса, когда она, усевшись удобно в кресле, рассказывала о том и о сем, в моем сознании внезапно вынырнуло единственное слово: «Пиноккио». Я старался сосредоточиться на рассказе пациентки, поэтому фазу же выбросил это слово из головы. Но спустя минуту, помимо моей воли, слово снова всплыло в сознании — почти зримое, как будто начертанное где-то в мозгу: ПИНОККИО. Раздосадованный, я поморгал глазами и еще раз попытался сосредоточиться на пациентке. Через минуту это слово опять возникло; у меня было ощущение, что оно обладает собственной волей и требует признания.

«Минуточку, — сказал я наконец сам себе, — если это слово так настойчиво лезет мне в голову, то, может быть, стоит уделить ему внимание. Я же знаю, что такие вещи бывают важными; я знаю, что если мое бессознательное пытается что-то сказать мне, то я должен послушать». Так я и сделал. «Пиноккио! Какого черта может этот Пиноккио означать? Что общего имеет он с моей пациенткой? Разве она Пиноккио? Стоп. Она хорошенькая, как куколка. Она одевается в красное, белое и голубое. Каждый раз она приходит сюда в красном, белом и голубом. У нее забавная походка, как у деревянного солдатика. Да, так и есть! Она кукла. Господи, она же и есть Пиноккио! Кукла!» В это мгновение мне раскрылась вся суть болезни пациентки: это не была реальная личность, это была неживая маленькая деревянная кукла, старающаяся действовать как живое существо, но с неотступным страхом, что в любой момент она может свалиться на пол и превратиться в кучку щепок и пружинок. Факты один за другим подтверждали эту гипотезу: невероятно доминирующая мать — это она дергала за ниточки и страшно гордилась тем, что приучила ребенка к горшку «за одну ночь» полностью подавленная воля ориентирована на внешние запросы и ожидания — быть чистой, опрятной, аккуратной, говорить исключительно то, что следует, честно стараться справиться со всеми предъявляемыми ей требованиями; полное отсутствие собственной мотивации и способности принимать независимые решения.

Это неоценимо важное открытие относительно пациентки вначале предстало моему сознанию как непрошеный гость. Я не звал его. Я не хотел его знать. Его присутствие казалось мне враждебным и никак не связанным с моей работой, оно лишь отвлекало меня без всякой пользы для дела. И я вначале сопротивлялся ему, пытался вышвырнуть в ту самую дверь, через которую оно вошло. Эта изначальная враждебность и нежелательность типичны для бессознательного материала и для его манеры представляться сознательному разуму. В какой-то мере из-за этих свойств материала и из-за соответствующего сопротивления сознательного разума Фрейд и его первые последователи склонны были рассматривать бессознательное как наше внутреннее хранилище всего примитивного, антисоциального, злого. Из того факта, что наше сознание не желает воспринимать бессознательное, они, можно сказать, сделали вывод, что бессознательный материал — «плохой» материал.

Следуя этой же логике, они склонны были предполагать, что душевная болезнь как бы гнездится в бессознательных глубинах нашего мозга, как демон под землей. Юнг первым стал нарушать традицию этого взгляда, и одним из самых явных нарушений стало его выражение «мудрость бессознательного». Мой личный опыт подтверждает позицию Юнга в этом отношении настолько, что я пришел к заключению: душевное заболевание не является продуктом бессознательного, а представляет собой феномен нарушения сознания или нарушения взаимоотношений между сознанием и бессознательным.

Рассмотрим, к примеру, подавление. Фрейд обнаружил у многих своих пациентов сексуальные желания или враждебные чувства, которых они не сознавали, но которые как раз и обусловливали болезнь. Поскольку эти желания и чувства гнездились в бессознательном, то возникло представление, что бессознательное «обусловило» душевную болезнь. Но почему эти желания и чувства изначально поселились в бессознательном? Почему они были подавлены? Ответ один: сознательный разум не желал их. В этом-то нежелании, в этом отречении и заключается проблема. Дело не в том, что у человеческого существа есть такие враждебные и сексуальные чувства, а в том, что у человеческого существа есть сознательный разум, который так часто отказывается признать эти чувства и выдерживать боль взаимодействия с ними, предпочитая смести их в угол и прикрыть ковриком.

Третий способ, которым бессознательное заявляет о себе и говорит с нами, если только мы хотим слушать (а мы обычно не хотим), — это наше поведение. Я имею в виду оговорки и другие «ошибки» в поведении — «промахи», на примере которых Фрейд в книге «Психопатология обыденной жизни» впервые демонстрировал проявления бессознательного. То, что Фрейд использовал слово «психопатология» для описания этих проявлений, снова подтверждает его отрицательную оценку бессознательного; он воспринимает бессознательное как злобного или по меньшей мере озорного демона, старающегося подставить нам подножку, а не как добрую фею, упорно работающую над тем, чтобы сделать нас честными. Когда пациент совершает подобный «промах» в ходе психотерапии, это всегда способствует процессу лечения и исцеления. В такие моменты сознательный разум пациента занят борьбой против лечения, попытками скрыть истинную природу собственного Я от врача и от самоосознания. И именно бессознательное оказывается союзником врача на трудной дороге к открытости, честности, правде и реальности, в борьбе с «правдоподобием».

Я приведу несколько примеров. Аккуратная и педантичная женщина, совершенно неспособная признать за собой эмоцию гнева и поэтому же неспособная выразить гнев открыто, стала систематически опаздывать на несколько минут на лечебные сеансы. Я высказал предположение, что она чувствует определенное недовольство мной или лечением, а может быть, и тем, и другим. Она категорически отрицала такую возможность, объяснила свои опоздания стечением обстоятельств и выразила самую искреннюю симпатию ко мне и готовность к дальнейшей совместной работе. В тот же вечер она оплачивала свои счета за месяц, в том числе и мой счет. Чек, присланный ею, не был подписан. Во время следующего ее визита я сказал ей об этом, прибавив, что она, видимо, не заплатила мне из-за того, что сердилась на меня. «Но это смешно! — воскликнула она. — Такого не было ни разу в моей жизни, чтобы я не подписала чек. Вы знаете, насколько я аккуратна в таких вещах. Не может быть, чтобы я не подписала ваш чек». Я показал ей неподписанный чек. Она всегда была чрезвычайно сдержанна на наших сеансах, но тут неожиданно расплакалась: «Да что же это со мной происходит? Я распадаюсь на части. Во мне как будто два человека». Испытывая настоящие мучения и выслушав мои объяснения, что она действительно напоминает дом, разделившийся на две половины, которые противостоят друг другу, эта женщина впервые стала допускать возможность того, что по крайней мере какая-то ее часть скрывает в себе чувство гнева. Первый шаг к излечению был сделан.

Другой пациент, тоже с проблемой гнева, считал недопустимым испытывать, а тем более выражать, гнев против членов своей семьи. Как раз в это время у него гостила его сестра, и он рассказал мне о ней, представив ее как «совершенно приятную личность». Через некоторое время он рассказал во время сеанса, что сегодня вечером он принимает гостей, среди которых будет пара соседей «и, конечно, моя невестка». Я заметил ему, что он назвал невесткой сестру.[26]

— Наверное, вы собираетесь сказать мне, что это одна из тех фрейдовских оговорок, — сказал он беспечно.

— Да, собираюсь, — сказал я. — Ваше бессознательное говорит, что вы не хотите, чтобы ваша сестра была вашей сестрой, что она вас больше устраивает как невестка и что на самом деле вы ее не выносите.

— Я-то выношу ее, — отвечал он, — но вот говорит она беспрерывно, и я чувствую, что сегодня вечером она никому не даст слова сказать. Пожалуй, она меня утомляет.

Это тоже было начало прогресса.

Не все оговорки и промахи выражают враждебность или другие вытесненные «отрицательные» чувства. Они выражают правду, они выражают все как есть, а не как нам хотелось бы. Возможно, самую трогательную оговорку в моей практике я услышал из уст молодой женщины, пришедшей ко мне впервые. Я знал ее родителей как холодных и бесчувственных людей, которые воспитали ее в материальном достатке, но без всякой эмоциональной близости и подлинной заботы. Она представилась мне так, как должна представляться совершенно зрелая, самоуверенная, свободная и независимая светская женщина, которая обратилась к врачу в связи с тем, что она, по ее словам, «оказалась пока без дела, и есть свободное время, и немножко психоанализа может быть полезно для духовного развития». Я спросил ее, почему это она оказалась без дела, и узнал, что она только что оставила колледж в связи со своей беременностью на пятом месяце. Выходить замуж она не хотела. Ребенка собиралась предложить для усыновления, смутно представляя себе, как это делается, а затем поехать в Европу и продолжить учебу. Я спросил ее, сообщила ли она о будущем ребенке его отцу, с которым не виделась уже четыре месяца.

— Да, — сказала она, — я отправила ему записку. Я написала, что наша связь стала результатом ребенка.

Она имела в виду, что ребенок был результатом их связи, но вместо этого сообщила мне, что под маской светской женщины находится обиженная маленькая девочка, изголодавшаяся по любви, что она забеременела в отчаянной попытке обрести мать, хотя бы сама став матерью. Я не стал обращать ее внимание на оговорку, потому что она совершенно не была готова признать свою зависимость и переживать ее как естественную. И все же оговорка была для нее полезной, поскольку помогла мне осознать, что передо мной испуганный ребенок, нуждающийся в деликатной защите и в простейшей, почти физической поддержке — возможно, еще длительное время.

Эти три пациента, совершившие «промахи» в ходе лечения, не старались что-то утаить от меня или от себя. Первая действительно была уверена, что у нее нет ни малейшей досады. Второй был абсолютно убежден, что не испытывает никаких враждебных чувств ни к кому из домочадцев. Последняя не мыслила себя иначе как светской женщиной. В силу целого комплекса факторов наше сознательное представление о себе почти всегда в той или иной степени отличается от той реальной личности, которой мы являемся. Почти всегда мы либо более, либо менее компетентны, чем полагаем. А вот бессознательное знает, кто мы есть на самом деле.

В процессе духовного развития человека самой большой, важной и непрерывной работой является приведение его сознательной самооценки во все большее соответствие с действительностью. Когда большой участок этого нескончаемого пути одолевается с относительно большой скоростью, как это бывает при интенсивной психотерапии, человек часто ощущает себя «вновь рожденным». «Я уже не та личность, которая была раньше, — может сказать такой пациент, истинно радуясь огромной перемене в собственном сознании. — Я совершенно новый, другой человек». Такому человеку сразу понятны слова гимна: «Я погибал, но теперь возвращен к жизни; я был слеп, но теперь вижу».

Если мы идентифицируем наше Я с нашей самооценкой или с самоосознанием или с сознанием вообще, то в отношении бессознательного мы должны сказать, что существует некая часть нас, более мудрая, чем мы сами. Мы говорили об этой «мудрости бессознательного» прежде всего с точки зрения самопознания и самораскрытия. В примере с моей пациенткой, которую мое бессознательное раскрыло, идентифицировало как Пиноккио, я хотел показать, что бессознательное мудрее нас в отношении не только самих себя, но и других людей. А если говорить начистоту, оно мудрее нас во всех отношениях.

Мы прилетели с женой в Сингапур уже после наступления темноты и, устроившись в гостинице, отправились на прогулку. Вскоре мы вышли на большое открытое пространство, в дальнем конце которого сквозь мрак проступали контуры большого здания.

— Интересно, что это за здание, — сказала жена.

— О, это сингапурский крикетный клуб, — ответил я не моргнув глазом.

Эти слова сорвались с моих губ совершенно бесконтрольно. Я сразу же пожалел о них. Зачем так бессмысленно трепать языком. Я никогда в жизни не был в Сингапуре. Более того, я нигде и никогда, ни днем, ни ночью не видел ни одного крикетного клуба. К моему удивлению, когда мы дошли до здания и обогнули его, то увидели на другой стороне на стене у входа бронзовую доску с надписью: Сингапурский Крикетный Клуб.

Как мог я знать то, чего я не знал? Одно из возможных объяснений опирается на юнговскую теорию «коллективного бессознательного», согласно которой мы наследуем мудрость опыта наших предков, не имея личного опыта. Хотя этот вид знания может показаться выдумкой научному уму, о его существовании мы узнаем на каждом шагу в нашем обыденном языке. Взять хотя бы само слово «узнаем». Узнавая из чтения книги что-то новое для себя, мы как бы откликаемся на некий колокол, реагируем на то, что уже знаем, у-знаем. Но сознательно мы эту идею или теорию никогда раньше не мыслили! Слово говорит, что мы снова знаем то, что уже когда-то знали, забыли и теперь снова узнали, как старого друга. Как если бы все наши знания и вся мудрость содержались в нашем разуме всегда, и когда мы узнаем, что-то новое, то на самом деле лишь открываем то, что у нас всегда было.

Та же история со словом educare — «выводить», — корень которого входит в слово «образование» во многих языках: давая человеку образование, мы не набиваем его голову всякой всячиной, а выводим знание из его бессознательного и доводим до сознания.[27]

Но где первоисточник, что это за часть нас, которая мудрее нас? Мы не знаем. Теория Юнга о коллективном бессознательном предполагает, что наша мудрость унаследована. Недавно проведенные научные эксперименты с генетическим материалом, относящимся к феномену памяти, показали, что действительно возможна наследственная передача знаний, закодированных в цепочках нуклеиновых кислот внутри клеток. Представление о химическом хранилище информации позволяет нам допустить потенциальную возможность доступа ко всей информации, хранящейся в нескольких кубических дюймах мозгового вещества. Но даже эта невероятно сложная модель, допускающая хранение унаследованной и опытной информации в небольшом объеме, оставляет без ответа самые жгучие вопросы. Когда мы рассуждаем о технических свойствах такой модели — как она построена, как синхронизирована и т. п., — мы все равно взираем на феномен человеческого разума с благоговейным ужасом. Рассуждения на эту тему мало чем отличаются от рассуждений о таких моделях космического контроля, как Бог с подчиненными Ему армиями и хорами архангелов, ангелов, серафимов и херувимов, которые помогают Ему управлять Вселенной. Разум, который иногда делает вид, что он уверен, что чудес не существует, сам есть чудо.