2. Проблема брака

2. Проблема брака

Описанные трудности длительных сексуальных отношений усугубляются экономическими связями и становятся в действительности неразрешимыми. Длительные сексуальные отношения, обоснованные биологическими и сексуально-психологическими причинами, становятся браком. Его идеологическим признаком являются церковные требования, согласно которым брак должен быть пожизненным и строго моногамным. Хотя общество и ослабляет церковную форму брака, но никогда не доходит до его внутренних противоречий, иначе оно окажется в противоречии с собственными либеральными воззрениями.

В силу экономических причин обществу приходится сохранять приверженность институту брака, а следование либеральной идеологии должно было бы заставить его сделать невозможные выводы. Эта противоречивость наблюдается во всех без исключения научных и литературных трудах. Ее суть можно вкратце сформулировать следующим образом: браки как таковые плохи, но институт брака следует развивать и сохранять. Первый элемент этого высказывания представляет собой констатацию, второй — требование. Первый соответствует фактам, второй — реакционной принудительной морали, для которой институт брака является неотъемлемым элементом.

В результате такого двойственного положения — констатация фактов с одной стороны, морализм с другой — авторы приходят к самой примечательной и наиболее абсурдной аргументации в защиту брака. Пытаются, например, доказать, что брак и моногамия являются «естественными» институтами, то есть биологическими явлениями. Вот и принимаются среди миллионов видов животных, ведущих, несомненно, неупорядоченную половую жизнь, усердно выискивать аистов с голубями и констатируют, что аисты и голуби моногамны — заметим, на время! — а следовательно, моногамия «естественна». Эта констатация обосновывает идеологию моногамного брака, то есть при рассматривании проблем брака с биологической позиции тот факт, что промискуитет[12] среди животных является правилом, остается попросту вне поля зрения.

Но данное обстоятельство нельзя все же игнорировать полностью, и тогда на вооружение берется аргумент, что человек все-таки отличается от животного и ввиду своего "высокого призвания" должен придерживаться брака как «высшей» формы сексуальных отношений. При таком подходе человек уже более не животное, а "высшее существо", обладающее врожденной нравственностью. А если так, то выдвигается лозунг "Бороться против сексуальной экономики!" — ведь она однозначно доказала, что врожденной нравственности не существует. Но, коль скоро нравственность не врожденная, она может быть только приобретена в результате воспитания. А кто воспитывал? Общество или его идеологическая фабрика — принудительная семья, опирающаяся на моногамный брак. Тем самым форма семьи перестает быть естественным институтом и принципиально признается ее общественный характер.

Те же, кто выдвигает реакционные аргументы, настойчивы, они умеют обеспечить себе поддержку. Отлично, говорят они, брак — ни естественный институт, ни требование, вытекающее из сверхъестественного предназначения человека. Следовательно, он — общественный институт. Таким образом, они пытаются доказать, что люди всегда жили моногамно, и отрицают всякое развитие и изменение форм сексуальности. Фальсифицируются даже данные этнологии, как это делал, например, Вестермарк, в результате чего приходят к заключению: если люди всегда жили в моногамном браке, то этот институт необходим и должен существовать для сохранения прочности человеческого общества, государства, культуры и цивилизации.

Но заметьте! Ссылка на прошлое при выдвижении такого требования, что само по себе является логическим заблуждением, следует не при наличии противоположных данных, тогда, например, придется признать, что наряду с моногамным образом жизни существовали полигамный и промискуитет, игравшие, конечно, большую роль из-за своей распространенности. Чтобы не учитывать этот аргумент, рассматривают проблему не с точки зрения вечности, а с точки зрения развития. Констатируется развитие в направлении "более высоких" форм сексуальности, подчеркивается, что примитивные народы живут в состоянии животной аморальности, и отсюда делается вывод, что нам следует гордиться преодолением такого «анархического» состояния половой жизни. При таком ходе мыслей совершенно не задумываются над тем важным фактом, что человек отличается от животного не меньшей, а более интенсивной сексуальностью (постоянная готовность к половому акту). Утверждение о "возвышении над зверем" неверно в применении к сексуальной сфере: человек превосходит животное «животностью». Становится очевидно, что при такой точке зрения приверженец моральной оценки фальсифицирует результат наблюдения, отсюда он никогда не согласится с утверждением о значительном превосходстве сексуальной экономики «примитивных» народов.[13] Но занимать такую позицию — значит отказываться от всякой возможности проверить формы сексуальной жизни, обусловленные определенным временем и местом, с точки зрения их материальной и общественной основы. Невозможность выйти за пределы морализирующего и оценивающего наблюдения означает погружение в безграничные и бесплодные дебаты. Предпринимаются попытки с моральных, метафизических или биологических позиций оправдать социальные явления, давно уже обреченные на гибель, причем это происходит под прикрытием неприкосновенной, якобы объективной научности.

Научным же познанием называется такой способ деятельности, когда предоставляется слово фактам, но из фактов сразу требований не выводят, а изучают ход развития, то есть в нашем случае социальные явления, обреченные на смерть, доводят до смерти, а новое в формах бытия человеческого общества развивают.

При строгом наблюдении над фактами встают два вопроса:

1. Какова общественная функция брака?

2. В чем заключается противоречие брака? Рассмотрим их поподробнее.

Общественная функция брака

В институте брака следует различать экономическую, политическую и социальную общественные функции. В буржуазной семье они совпадают.

Экономическая функция. История человечества свидетельствует, что брак начинает развиваться с возникновением частной собственности на средства производства. Благодаря своей материальной основе он постоянно получает оправдание своего существования.[14] Это значит, что до тех пор, пока будет существовать частная собственность на средства производства, брак будет общественно необходим, будет исполнен общественного смысла. Возражение, что и классы, не заинтересованные в ликвидации частной собственности, практикуют ту же форму половой жизни, необоснованно, так как господствующая идеология всегда является идеологией господствующих классов. Форма брака не только вытекает непосредственно из его материальной основы, но и поддерживается моральными воззрениями как частью идеологической атмосферы и структурой человеческого характера, в которой гнездится страх перед жизнью. Поэтому человек и не осознает действительную основу формы своей половой жизни, ссылаясь просто на придание ей более рационального характера, Материальный базис меняет свою идеологию там и тогда, где и когда ему это необходимо. Например, после того, как численность европейцев резко сократилась в результате Тридцатилетней войны, крайстаг (окружное собрание. — Прим. пер.) в Нюрнберге издал 14 февраля 1650 г. указ, отменявший требование моногамии: "Вследствие того, что насущные нужды Священной Римской империи требуют замены населения, резко уменьшившегося за время этой Тридцатилетней войны, павшего от меча, болезней и голода… на протяжении следующих десяти лет каждому мужчине должно быть позволено взять в жены двух женщин". Вот пример, как вопрос о моногамии, якобы угодной Богу, когда это нужно правящему классу, решается по-другому.

Политическая функция. Так как длительный моногамный брак является ядром принудительной семьи, а она, как мы уже говорили, представляет собой место, где каждый член авторитарного общества, особенно в детские годы, подвергается идеологическому препарированию, то семья имеет и политическое оправдание своего существования.

Социальная функция. Патриархальное общество характеризуется материальной зависимостью женщины и детей. Таким образом, и брак обеспечивает вторичную материальную и моральную (моральную с точки зрения патриархальных интересов) защиту женщины и детей. Поэтому на всех фазах патриархального общества необходимо придерживаться принудительного брака. В данном случае вопрос ставится не о том, хорош или плох брак, а о том, является ли он общественно оправданным и необходимым. В обществе, в структуру которого брак входит своими корнями, желать его отмены нельзя. Можно только его «реформировать», не затрагивая самого существенного. Такое реформирование большей частью имеет характер трагикомических проказ по следующему образцу (сообщение "Пестер Лойд "от 25 января 1929 г.):

"Карточная игра как школьный предмет. Из Кливленда в Америке пришло ошеломляющее сообщение. Коллегия учителей городской школы решилась ввести бридж в качестве предмета, обязательного для изучения в школе. Это примечательное новшество обосновывается соображением, что американская семья обречена на гибель из-за ослабления интереса к игре в бридж. Сколько браков уже распалось из-за того, что супруги не играли в бридж друг с другом или в хорошей компании, а развлекались порознь! Для городской школы собираются нанять двенадцать преподавателей бриджа, надеясь, что таким образом школьников не только подготовят к достойной жизни в браке, но что дети сумеют, кроме того, благотворно повлиять на своих родителей, чьи браки большей частью расстроены".

Распад браков — не новость, тем не менее приведем некоторые цифры. Для начала статистика заключения и расторжения браков в Вене за 1915–1925 гг..[15]

Год — Заключение браков/Расторжение браков

1915 — 13954/617

1916 — 12855/656

1917 — 12406/659

1918 — 17123/1078

1919 — 26182/2460

1920 — 31164/3145

1921 — 29274/3300

1922 — 26568/3113

1923 — 19827/3371

1924 — 17410/3437

1925 — 16288/3241

Итак, если численность заключаемых браков осталась примерно одинаковой, удвоившись лишь в годы, непосредственно следовавшие за окончанием войны, то соотношение между расторжением и заключением браков составляло в 1915 г. одну двадцатую, а в 1925 г. уже одну пятую.

Газета "Пести Напло" от 18 ноября 1928 г. писала в статье, посвященной браку: "Верно, что возросло стремление к заключению брака, но ведь в суды, рассматривающие бракоразводные дела, спешат куда чаще, чем в бюро регистрации браков. Об этом свидетельствует по меньшей мере тот факт, что с 1878 г. по 1927 г. число заключенных браков возросло в четыре раза, но за то же время в восемьдесят раз увеличилось число расторгнутых браков.

В этой статье отмечается также, что большая часть браков распадается на пятом или шестом году. Из 1 645 расторжении брака, зарегистрированных в 1927 г., в 1 498 случаях супруги желали "добровольного развода", и только в двух случаях брак был расторгнут из-за супружеской неверности.

Газета "Будапести Хирлап" 24 ноября 1928 сообщает, что встревоженные депутаты верхней палате парламента поставили вопрос о росте разводов. Если в 1922 г. было расторгнуто 1 813 браков, в 1923 г. 1 888, то в 1878 г. лишь 21, а в 1879 г. только 15 браков. Со времен экономического и банковского кризиса 1898 г. численность разводов быстро увеличивается (в 1900 — 255, в 1905 — 464, в 1910 — 659). Констатируется, что самая значительная численность разводов приходится на времена экономических кризисов.

С 1931 г. во всей Европе, за исключением Чехословакии, наблюдается рост численности заключаемых браков:

Численность заключаемых браков в Европе (в 1000 ед)

Страна — 1931 / 1932 / 1933 / 1934

Германия — 514,4 / 509,6 / 631,2 / 781,5

Италия — 276,0 / 267,8 / 289,0 / 309,2

Португалия — 44,9 / 45,4 / 45,8 / 47,5

Польша — 273,3 / 270,3 / 273,9 / 277,3

Нидерланды — 59,5 / 55,8 / 59,2 / 60,2

Венгрия — 76,4 / 71,2 / 73,2 / 77,7

Чехословакия — 129,9 / 128,0 / 124,2 / 118,3

Но эти цифры, скорее, отражают усиление давления политической реакции (366178 семейных ссуд было выдано в Германии на протяжении трех лет, чтобы укрепить институт семьи) и их значение не следует переоценивать. Они ничего не говорят ни о внутреннем состоянии браков, ни об изменении конкретных сексуальных отношений. Основное противоречие института брака осталось без изменений.

В Советской России, где институт брака по существу отменен как юридически, так и практически, поскольку регистрация половой связи не обязательна, статистические исследования дали следующие результаты:

Численность регистрации брака в Москве увеличилась с 24899 в 1926 г. до 26211 в 1929 г., а разводов за то же время — с 11879 до 19421. Численность регистрации брака в Ленинграде составила 20913 в 1926 г. и 24369 в 1927 г., а количество разводов возросло за то же время с 5536 до 16008(!).

Линдсей приводит в своей книге "Свободный брак" совершенно недвусмысленные цифры, касающиеся США. В Денвере в 1922 г. на одно заключение брака уже приходился один развод. 2909 заключенным бракам соответствовали 1492 развода и 1500 случаев злонамеренного оставления семьи, что составляет в сумме 2992 случая. В 1922 г. было зарегистрировано на 45 разводов больше и на 618 заключенных браков меньше, чем в 1921 г. Количество заключенных в Денвере браков снизилось с 4002 в 1920 г. до 3008 в 1922 г. В Чикаго на 39000 браков приходилось в 1922 г. 13000 разводов, то есть ровно одна треть. "Люди робеют", — такое исполненное отчаяния замечание прибавляет Линдсей к своему отчету.

Вот еще некоторые цифры, характеризующие ситуацию в Америке и ясно показывающие, что распад брака — не выдумка. Согласно сообщению "Юнайтед Пресс" за 1924 г., в Атланте на 3350 заключенных браков пришлось 1845 разводов (более половины), в Лос-Анджелесе на 16605 —7882 (почти половина), в Канзас-Сити на 4821–2400 (почти половина), в Огайо на 53300 — 11885 (пятая часть), в Денвере на 3000–1500 (половина), в Кливленде на 16132 — 5236 (одна треть).

Линдсей дополняет свой отчет такими словами:

"Брак в том виде, в каком он существует сейчас, означает для большинства вступивших в него просто ад. Тот, кто видел длинную-длинную процессию прошедших через мой зал суда — а это разбитые жизни, несчастные мужчины и женщины, страдающие дети, потерявшие родных и ставшие беспризорными, — тот не сможет прийти ни к какому другому выводу".

"Но если в действительности было вынесено 13000 решений о разводе, то сколько пар, желая развестись, не отважились на это? Ведь расторжение брака все еще остается в высшей степени раздражающим, дорогостоящим и неприятным делом, на которое решаются, только дойдя до крайних пределов взаимной непереносимости. Если в Чикаго в благословенном 1922 году было заключено 39000 браков, то в соответствии с крайне осторожной оценкой в дополнение к 13000 расторгнувших брак это сделали бы еще целых 26000 человек, если бы это было возможно для них. Такая моя оценка основывается на опыте, приобретенном в процессе общения с женатыми и замужними людьми, которые приходили ко мне за советом и утешением и никогда не решались на развод, хотя и очень желали его. Я полагаю, что их гораздо больше, чем тех, которые действительно обращаются в суд".

"Если цифры, приведенные выше, сравнить с данными за более ранние годы, то будет ясно видно, что количество распавшихся браков и разводов постоянно растет и вскоре сравняется с числом заключаемых браков".

"Нам известны тысячи и тысячи случаев, свидетельствовавших о несостоятельности того или иного брака и без юридического подтверждения. Нет причины не причислять такие ситуации к расторжению брака, ведь и здесь имел бы место легальный развод, если бы ему не препятствовали какие-либо причины и стечения обстоятельств. С учетом своих как внешних, так и внутренних признаков подобные ситуации вполне описываются собирательным понятием "браков, оказавшихся несостоятельными".

Вот еще один мучительный разговор с американской девушкой, описанный Линдсеем:

"Мэри боялась брачного контракта как каких-то оков, от которых будет очень трудно избавиться, если в супружестве что-либо ее не устроит. И хотя признавала определенные преимущества юридически оформленного брака, она хотела оставаться сама себе госпожой.

Хорошо! Так, может быть, ее выбор заключался в безбрачии и подавлении своих сексуальных стремлений, которые искали нормального выхода?

На это Мэри ответила, что не хочет приносить себя в жертву фетишу единообразия. Она не хочет выбирать по принципу "или — или", так как считает и ту, и другую возможность неразумной и отвратительной. Вместо этого она размахивает знаменем бунта и говорит: "Нет! Я вместе со своим поколением найду третий путь. Независимо от того, одобряете ли вы это или нет, мы выработаем в своей среде собственный брачный контракт, совпадающий с нашими желаниями и потребностями. Мы верим, что имеем право на товарищество и интимную связь, которой инстинктивно желаем. Мы знаем о мерах защиты, исключающих нежелательное материнство, которое могло бы осложнить положение женщины. Мы не согласны с тем, что такое поведение угрожает безопасности человеческого общества, и считаем, что эта попытка заменить традицию здоровым человеческим рассудком будет иметь, скорее, хороший результат". Так говорят Мэри и ее единомышленники.

Как же должен ответить на этот вызов я, мужчина, занимающий ответственную судебную должность? Могу ли я молча пройти мимо того факта, что заключение брака происходит ради самоцели, а не ради человека? Что женитьба или замужество являются не конечной целью, а только средством на пути к достижению цели? Что, если не подходит обувь, приходится менять ее, а не ногу? Что же касается безбрачия как единственной возможности, кроме, может быть, несчастного брака, то зачем же тратить слова и выдвигать требования, которые люди все равно никогда не выполнят и которые означают насилие над естественным и необходимым влечением?"

Какие же выводы делает Линдсей из собственных утверждений и из тяжелого разговора с Мэри?

"И все же не следует прокладывать путь "свободной любви" и тому подобным вещам. Нам не обойтись без брака. Он должен сохраняться с помощью мудрого, осторожного изменения правил, регулирующих этот институт, чтобы действительно создать в жизни человека то счастье, которое может создать брак. Я твердо верю в благодатные возможности брака, которые, как я надеюсь, мне удалось разъяснить".

Мы видим, что и столь выдающийся человек, как Линдсей, делает прыжок от констатации распада брака и сексуально-экономической абсурдности этого института в царство этики, которая в действительности представляет собой только зеркальное отражение экономических необходимостей, заложенных в господствующей системе. Столь быстрый прогресс распада браков в Америке объясняется, несомненно, тем, что там развитие капитализма сделало наибольшие успехи и в соответствии с этим породило наиболее острые противоречия в сфере сексуальной экономики: строжайшее пуританство, с одной стороны, и крах принудительной морали — с другой. Это мы уже видели, рассматривая вопрос о молодежи.

Линдсей убежден, что брак следует сохранять, так как он может все-таки принести счастье. Но вопрос заключается не в том, может ли — причем в двойном смысле — брак принести счастье. Следует доказать, что брак действительно приносит счастье, и если это не так, то необходимо исследовать почему. Если же брак распадается, необходимо рассмотреть сексуально-экономические и экономические причины этого.

Гросс-Хоффингер, исследователь, живший в прошлом веке, в одной из своих работ пришел к такому выводу:

"Хотя он добросовестно и усердно исследовал численность счастливых браков, его исследование все же оставалось напрасным постольку, поскольку ему так никогда и не удалось обнаружить счастливые браки как нечто иное, нежели крайне редкие исключения из правил".[16]

Гросс-Хоффингер констатирует также:

"1. Примерно половина всех браков абсолютно несчастлива.

2. Более половины браков характеризуются полной и очевидной деморализацией.

3. Моральность же оставшейся меньшей половины заключается отнюдь не в соблюдении супружеской верности.

4. 15 % всех состоящих в браке занимаются развратом и сводничеством.

5. Число браков, правильных в моральном отношении, полностью стоящих над всякими подозрениями в нарушении верности (с учетом нынешних способностей на такое действие), будет для любого разумного наблюдателя, который знает заповеди природы и силу ее требований, равно нулю.

Исследовав 100 супружеских пар, Блох установил, что среди них

явно несчастны — 48

равнодушны — 36

несомненно счастливы — 15

добродетельны — 1

Блох констатировал, что 14 из этих 100 супружеских пар "преднамеренно аморальны", 51 — "распущенна и легкомысленна", а 2 — вне всяких подозрений. Следует обратить внимание на оценивающий стиль речи. Я подверг повторному исследованию отдельные случаи и установил, что в 3 браках из тех, которые характеризовались как «счастливые», супруги были пожилыми людьми, в 13 случаях имела место неверность одного или обоих супругов, 3 характеризовались как «флегматичные», а это значит, без сексуальных претензий (импотенция или фригидность), 2 характеризовались как кажущиеся счастливыми. Если среди 15 супружеских пар, обозначенных как "несомненно счастливые", оказалось 13 неверных, то это значит, что длительный брак может быть счастливым только при условии принесения в жертву важнейшего требования идеологии брака — супружеской верности — или при условии полного отсутствия сексуальных притязаний. Собственное статистическое исследование 93 супружеских пар, взаимоотношения которых мне точно известны, дало следующий результат:

Плохие отношения или явная неверность — 66

Впавшие в пессимизм или больные супруги — 18

Очень сомнительная ситуация (внешне спокойная) — 6

Хорошие отношения — 3

Ни один из трех браков, которые я с несомненностью охарактеризовал как счастливые, не насчитывал более трех лет. Статистические данные собраны в 1925 г. С тех пор один из браков завершился разводом, другой — внутренним распадом, хотя до развода дело пока не дошло (по словам мужа, пришедшего на психоаналитическую консультацию). Третий брак в 1929 г. еще сохранялся.

Лебедева, читавшая в Москве курс лекций для зарубежных врачей, приводила интересные статистические данные о длительности половых отношений. Контролировались лишь люди, состоявшие в зарегистрированном браке, который практически почти тождествен длительным сексуальным отношениям. 19 % всех зарегистрированных связей продолжались менее года, 37 % — от 3 до 4 лет, 26 % — от 4 до 9 лет, 12 % — 10–19 лет и 6 % — более 19 лет.

Эти цифры доказывают, что для создания сексуальной основы отношений между мужчиной и женщиной 4-летний срок является в среднем крайним пределом. Как намерены сторонники реформы брака справиться с этим фактом?

Еще несколько замечаний по поводу браков, которые характеризуются как хорошие и спокойные. «Спокойный» означает, что конфликты не проявляются открыто, а «хорошими» называют такие браки, в которых тихое смирение преобладает над всем остальным. Если один из таких супругов приходит на лечение к психоаналитику, то вновь и вновь вызывает удивление, насколько их переполняет бессознательная и затаенная ненависть, накопившаяся на протяжении многих лет существования брачного сообщества и проявившаяся наконец в душевном заболевании, — ненависть, которую пациент никогда до сих пор не осознавал. Неверно объяснять эту ненависть только детскими переживаниями. Можно утверждать, что перенесение ненависти с человека, который был ненавистен в детстве, на супруга последовало только тогда, когда в самом браке накопился значительный потенциал конфликта, придавший новую остроту прежним трудностям.

Как показывает мой опыт, эти браки распадаются в процессе психоаналитического лечения, если осуществлять анализ без оглядки на брачную мораль, то есть если не оставлять сознательно или бессознательно за скобками темы, которые могут поставить под угрозу прочность брака. Такие случаи действительно бывают. Опыт свидетельствует также о том, что браки, которые сумели выдержать давление пресса аналитической терапии, сохраняются только в том случае, если человек, подвергнутый анализу, сам обретает сексуальную подвижность и решается не покоряться безоговорочно строгой брачной морали. Соблюдение ее требований проявляется чаще всего неврозами, играющими роль механизмов вытеснения.

Кроме того, анализ супружеских пар дал следующие недвусмысленные результаты:

1. Нет ни одной женщины, которую не посещали бы так называемые "фантазии на тему проституции". Это надо понимать не в прямом смысле. Лишь немногие женщины видят себя в фантазиях занимающимися проституцией. Речь идет почти всегда только о желании совершить половой акт с несколькими мужчинами, не ограничивая свой сексуальный опыт одним партнером. Понятно, что такое желание связано с представлением о проституции. Данные, полученные в результате клинического анализа характера, полностью разрушают веру в моногамную предрасположенность женщины. Некоторые психоаналитики считают эти "фантазии на тему проституции" невротическими и видят свою цель в том, чтобы освободить женщину от них. Вынести такой приговор — значит лишить себя аморальной позиции, необходимой для психоаналитического лечения, так как анализ осуществляется лишь в интересах морали, являющейся причиной болезни. Врачу же следует учитывать не моральное состояние пациента, а его здоровье, то есть экономику его полового влечения. Но если снова констатируется противоречие между требованиями сексуальности больного и общественной морали, то окажется «неаналитичным» отвергать эти требования как «инфантильные», как козни "принципа удовольствия", ссылаясь на необходимое "приспособление к реальности" или «пессимизм», еще до тщательного исследования, еще не составив точного представления о том, действительно ли инфантильны сексуальные притязания и приемлемы ли требования реалистичности, понимаемые с точки зрения здоровья человека.

Женщину, вступающую в половые связи с многими мужчинами под воздействием своих сексуальных потребностей, не следует без долгих раздумий представлять инфантильной. Конечно, ее поведение не соответствует идеологии принудительного брака, но и только. Из-за этого она отнюдь еще не больна, но, вероятно, заболеет, слишком уж покорившись господствующей морали. Следовало бы больше считаться с тем обстоятельством, что добропорядочные женщины, приспособившиеся к реальности, — те, которые внешне без возражений взвалили на себя все тяготы брака, будучи отчасти по экономическим, отчасти по моральным причинам сексуально заторможенными, — обнаруживают все признаки невроза. Но они "приспособились к реальности".

2. Необходимо знать причины моногамной идеологии. Здесь и обнаруживаются такие феномены, как сильная идентификация с родителями, по меньшей мере внешне представлявшими точку зрения моногамии, особенно идентификация дочери с моногамной матерью, а наряду с этим ее противоположность — реакция на строгость матери в вопросах моногамии, проявляющаяся в форме невротической полигамии. Далее в качестве причины моногамной ориентации мы видим чувство вины перед супругом как реакцию на вытесненную ненависть к нему — к тому, кто ограничивает сексуальную свободу. В ряду душевных мотивов моногамной ориентации действуют также запрет на сексуальность в детстве и возникший тогда же страх перед сексуальными манипуляциями. Таким образом, моногамная идеология индивида оказывается мощным реактивным средством защиты от собственных сексуальных тенденций, которые не знают антипода моногамии — полигамии или полиандрии, а стремятся лишь к удовлетворению. Большую роль играют кровосмесительные привязанности к родителям противоположного пола. Надо сказать, что их ослабление в значительной степени разрушает моногамную ориентацию. Не в последнюю очередь проявляется как носитель моногамной тенденции и экономическая зависимость женщины. Но иногда бывает, что жесткое требование моногамии, обусловленное принципами морали, теряет силу без дальнейшей аналитической работы, если становится возможной экономическая независимость женщины.

3. Требование супруга о моногамности его жены также имеет свои особые индивидуальные причины. Экономическая основа требования моногамности, судя по предшествующему опыту, не находит непосредственного психологического выражения. Мы имеем дело прежде всего со страхом перед конкурентом, в основном перед таким, кто обладает более высокой потенцией, кроме того, супруг боится возможности получить от общества клеймо рогоносца. А ведь обманутую женщину не презирают, ей сочувствуют. Причина такого отношения заключается в том, что для женщины, находящейся в зависимом положении, неверность супруга означает действительную опасность. Напротив, неверность женщины является для общественного мнения доказательством неспособности супруга соблюсти свои господские права, а может быть, и его сексуальной несостоятельности, которая не позволила ему обеспечить верность жены. Если бы экономические интересы непосредственно воздействовали на идеологию, то наблюдалась бы обратная ситуация. Дело же обстоит таким образом, что между экономическим базисом моральных воззрений и ими самими имеется немало промежуточных звеньев, например, тщеславие мужа, так что, в конечном счете, сохраняется традиционное понимание брака обществом, сводящееся к формуле: муж может быть неверен, жена — нет.

Противоречие брачной ситуации

Противоречие брачной ситуации вытекает из противоречия между сексуальными и экономическими интересами в браке. С точки зрения экономических интересов, выдвигаются очень последовательные и логичные требования. Важнейшим среди этих требований является самое радикальное подавление сексуальных потребностей, прежде всего у женщины. Ведь невероятно, а с точки зрения сексуальной экономики, и невозможно, чтобы полностью здоровый в сексуальном отношении человек подчинился условиям брачной морали — только один партнер и на всю жизнь. Поэтому мораль требует, чтобы женщина, а если возможно, то и мужчина не жили половой жизнью до вступления в брак. В последнем случае, правда, закрываются оба глаза. Считается, что не чувственная сексуальность, а ребенок составляет сущность брака (это верно в применении к экономической стороне брака, но не к длительным сексуальным отношениям). Супруги не имеют права, состоя в браке, вступать в половые связи с другими людьми. Верно, что эти требования необходимы для сохранения длительного брака. Но это те же требования, которые подрывают брак, обрекают его на гибель уже в момент заключения.

Требование пожизненного сексуального сообщества с самого начала скрывает в себе бунт против принуждения, который, будучи осознанным или неосознанным, оказывается тем более ожесточенным, чем более живы и активны половые потребности. Женщина оставалась до свадьбы целомудренной, она неопытна в сексуальном отношении и, чтобы быть в состоянии сохранить верность, должна вытеснять свои сексуальные потребности. Наступает момент, когда женщина находится как бы под воздействием анестезии, она остается холодной, не может ни возбудить мужчину, ни удовлетворить его, коль скоро миновала новизна переживания. И интерес здорового мужчины снижается уже очень скоро. Мужчина начинает искать других женщин, которые могут дать ему больше — так и появляется первая трещина в отношениях.

В соответствии с господствующими моральными нормами мужчина также не должен осмеливаться на слишком большие "прыжки в сторону". Он тоже должен, особенно если женился, вытеснять значительную часть своих сексуальных интересов. Хотя это и хорошо с точки зрения прочности брака, но плохо, если говорить о качестве сексуальных отношений, так как следствием вытеснения является нарушение потенции или нанесение ей травматического ущерба. Когда женщина намеревается пробудить свою сексуальность, то уже вскоре ее постигает разочарование, если она достаточно осведомлена о происходящем и ищет нового партнера. Она может даже заболеть от застоя сексуальных переживаний, от неудовлетворенности, что проявляется в форме какого-нибудь невроза.

В обоих случаях брак подрывается действием одного и того же мотива, который должен был бы обеспечить его прочность, а именно: воспитанием для супружеской жизни, отрицающим сексуальность.

К сказанному прибавляется и то обстоятельство, что все возрастающая экономическая независимость женщины помогает устранению сексуальных препятствий. Она больше не привязана к дому и детям, а знакомится с другими мужчинами. Включенность в экономический процесс учит женщину размышлять о вещах, находившихся прежде вне ее кругозора.

Браки могли бы складываться хорошо, по крайней мере на протяжении некоторого времени, при наличии сексуального совпадения и удовлетворения. Предпосылкой этого должно было быть воспитание, направленное на формирование положительного отношения к сексуальности, сексуальная опытность до брака, преодоление господствующей общественной морали. А то обстоятельство, что брак иногда складывается удачно, является одновременно и его могильщиком, ведь если сексуальности сказано «да», если преодолен взгляд на проблемы пола, сформированный под воздействием моральных принципов, то больше нет внутренних аргументов против связей с другими партнерами (кроме соблюдаемой определенное время, но, конечно же, не пожизненной верности, обусловленной удовлетворенностью). Идеология брака гибнет, брак больше не является браком, оставаясь формой длительных сексуальных отношений, которые именно благодаря устраненному подавлению генитальных желаний оказываются при нормальном взаимопонимании гораздо более счастливыми, чем когда-либо мог быть таковым строго моногамный брак. Таким образом, способом лечения несчастного брака является, вопреки утверждениям защитников брачных уз и буржуазному закону, супружеская неверность.

Грубер пишет:

"Конечно, в каждом браке наступают времена — пусть даже речь идет всего лишь о мгновениях — очень дурного расположения духа, когда привязанность друг к другу воспринимается как гнетущее бремя. Легче всего справляются с этими досадными нарушениями те супруги, которые целомудренными вступили в брак и остались верны друг другу".

Конечно же, он прав: чем более целомудренными вступают люди в брак, тем более они верны друг другу в браке. Эта верность обязана своей прочностью засыханию сексуальности в результате добрачного воздержания.

Следовательно, безрезультативность брачной реформы объясняется противоречием между идеологией принудительного брака, из которой исходят констатация бедственного состояния брака и стремление к реформе, и тем, что форма брака, подлежащая реформированию, является специфической составной частью общественного строя, в котором она вполне логично находит свои экономические корни. Выше мы пытались показать, что основные элементы бедственного положения сексуальной сферы выводятся из противоречия между естественным половым влечением и идеологическим постулатом: "Внебрачный аскетизм — длительный моногамный брак". Даже сторонник сексуальной реформы констатирует, например, что большая часть браков находится в жалком состоянии из-за неполноты сексуального удовлетворения — мужчины неумелы, женщины холодны.

Он предлагает, подобно Ван де Вельде, эротизацию брака, хочет обучить супругов сексуальной технике и ожидает от этого соответствующего улучшения их отношений. Его основная идея верна, ибо брак, покоящийся на эротической основе, приносящей удовлетворение, действительно лучше неэротического.

При этом, однако, сторонник сексуальной реформы упускает из виду все предпосылки эротизации длительных сексуальных отношений. Одной из таких предпосылок была бы сексуальная опытность женщины, вообще положительное отношение к сексуальности. Но ведь конечный результат, которым определяется характер полового воспитания современного общества, известен — это целомудрие девушки и принудительная верность женщины. Обе эти установки делают необходимым вытеснение сексуальности женщиной, практикуемое в больших масштабах, а то и превращающееся в некий абсолют. Самая верная, самая лучшая супруга — это женщина, непритязательная в половом отношении, не особенно самостоятельная, отрицающая сексуальность или только терпящая контакты, окрашенные эротикой. Это половое воспитание вполне последовательно, если рассматривать его с точки зрения пожизненного моногамного брака, а требование эротизации противоречит идеологии брака. Оно формировало бы положительное отношение к сексуальности, делало бы женщину более самостоятельной, то есть было бы в принципе враждебно браку.

Это верно понял базельский профессор Хеберлин, заявляющий в своей книге "О браке", что, хотя подлинным мотивом брака и является половая любовь, без которой "брак в полном смысле слова невозможен, она, с другой стороны, создает в браке опасный и непредсказуемый элемент, и как раз ее присутствие и превращает брачное сообщество на длительную перспективу в весьма проблематичное дело". Он приходит к выводу: "Брак как жизненное сообщество следует осуществлять вопреки связанной с ним любви". Это значит, что мужчина заинтересован в моногамном принудительном браке и может не считаться с сексуальными интересами.

Поэтому любое облегчение юридических формальностей, регулирующих бракоразводную процедуру, не имеет значения для масс. Параграф о расторжении брака означает лишь принципиальную готовность допустить развод. Но имеется ли готовность создать все экономические предпосылки, необходимые для женщины, чтобы она в действительности могла осуществить развод? Одна из таких предпосылок заключалась бы, например, в том, чтобы последствием рационализации производства становилась не безработица, а сокращение рабочего времени и повышение заработной платы. Экономическая зависимость женщины от мужчины, ее меньшая и ниже оцениваемая степень участия в процессе производства превращают брак для нее в своего рода институт защиты, даже если она как раз в условиях этих "производственных отношений" подвергается двойной эксплуатации. Женщина является, как известно, не только объектом сексуальных притязаний со стороны мужчины и детородной машиной для государства. Ее неоплаченный труд в домашнем хозяйстве косвенным образом повышает норму прибыли, извлекаемой предпринимателем. Ведь мужчина может производить прибавочную стоимость за обычную низкую почасовую плату только при том условии, что дома он получит определенный объем неоплаченного труда. Если бы на предпринимателе лежала забота о домашнем хозяйстве рабочего, то ему пришлось бы оплачивать рабочему экономку или поставить его в такое экономическое положение, которое позволило бы рабочему самому платить за такие услуги. Супруга же делает эту работу бесплатно. Если и она работает на фабрике, то ей приходится работать по нескольку неоплаченных сверхурочных часов, чтобы поддерживать дом в порядке. Если же она этого не делает, страдает прочность семьи, и брак перестает быть буржуазным браком.

К экономическим трудностям добавляется еще и тот факт, что женщины, большей частью, ориентированы только на половую жизнь в браке, на эту жизнь со всем ее сексуальным убожеством, принуждением, эмоциональной бедностью, но и со свойственными этой жизни внешним покоем и привычными обязанностями, то есть с тем, что освобождает среднюю современную женщину от размышлений о ее сексуальности и от изнуряющей борьбы, которую вызывала бы внебрачная половая связь. Для сознания этой женщины имеет малое значение высокая цена, а именно: ее душевные страдания, которыми приходится платить за такое освобождение. Сознание сексуальности освободило бы женщину, возможно, от невроза, но не от сексуальных страданий, угрожающих ей сегодня.

Противоречия института брака отражаются в противоречиях реформы брака а 1а Ван де Вельде. Реформа брака путем его эротизации внутренне противоречива. Предложение Линдсея о "свободном браке" также грешит не просто констатацией упадка брака и исследованием причин этого явления, но попыткой спасти то, что разрушается, исходя из установки: "Брак — лучшая форма сексуальности". В трудах Линдсея также ясно прослеживается скачок от линии развития, соответствующей фактам, к линии оценок с позиции принудительной морали. Он выступает, например, по моральным соображениям против пробного брака, но защищает систему свободного брака, то есть "санкционированную законом" связь мужчины и женщины при "разрешенном законом контроле рождаемости".

Если начать искать обоснование юридической санкции, то нельзя будет найти ничего, кроме представления о том, что половые отношения "следовало бы" признать в законном порядке. Таким образом, свободный брак отличался бы от настоящего только контролем рождаемости и легкой возможностью расторжения в отличие от ситуации, когда супруги имеют детей. Такое предложение идет, конечно, дальше всех возможных в консервативном обществе. Следует, однако, ясно видеть, что оно увязано с общественными отношениями, поэтому сексуальной экономике приходится отойти на задний план, уступив место вопросу экономического обеспечения женщины и детей. Она, следовательно, не может никак содействовать разрешению вопроса о браке.

Факты же таковы: брачный конфликт становится неразрешимым в рамках существующего строя, так как, с одной стороны, половое влечение перестает примиряться с навязанной ему формой сексуальности, что порождает распад брачной морали, а с другой стороны, способ материального существования женщины и детей делает необходимым сохранение формы брака, откуда и проистекают постоянные выступления в пользу нынешней формы сексуальных отношений, то есть в защиту брака. Данный конфликт представляет собой только продолжение другого, на более высоком уровне, который заключается в том, что в рамках авторитарного общественного строя развиваются способы производства, основанные на принципах рабочей демократии, и брачная мораль изменяется в той мере, в какой возрастает материальная самостоятельность женщин и коллективистские начала среди трудящейся молодежи. С другой стороны, сам сексуальный конфликт подготавливается сексуальными кризисами.

Брак является специфической составной частью капиталистической экономической системы и поэтому сохраняется, несмотря на все переживаемые им кризисы. Его распад и неразрешимое в этих экономических рамках противоречие с продолжающимся существованием этого института, обоснованным экономическими причинами, представляют собой лишь признаки кризисного состояния нынешней формы бытия вообще. Брак устранится сам собой, погибнет от внутренней невозможности своего существования в тот момент, когда иссякнет его материальная основа. Историческое событие — распад брака — произошло в Советском Союзе.

Насколько обветшал институт брака в сексуально-экономическом отношении, можно видеть на примере того, что после революции в России полностью и быстро распадались браки, особенно в более прогрессивных слоях населения, среди передовых рабочих и служащих: ведь латентный кризис брака всегда проявляется в эпохи общественных кризисов, приобретая форму распада брака. Могут сказать, что падение морали всегда происходит в бурные времена. Мы же хотим видеть факты в их общественной взаимосвязи и перестать рассматривать их согласно нормам морали. Распад принудительной морали указывает на то, что следствием социальной революции становится сексуальная.

До тех пор, пока согласно принципам идеологии, существует нормирование половой жизни в рамках моногамного брака, она регулируется вовне, внутри же развивается анархически, что противоречит положениям сексуальной экономики. Если идеологов брака больше нельзя убедить, демонстрируя превозносимые и требуемые ими подлинные результаты нормирования половой жизни — унижение любовных отношений, убожество брака, сексуальные бедствия молодежи и прочие «милые» вещи, то на них не подействует и аргумент о том, что жизненные потребности, определяемые законами природы, не нуждаются в таком покровительстве со стороны общества, пока общество не делает ничего, чтобы помешать удовлетворению.

Смысл обобществления человека заключается в том, чтобы облегчить утоление голода и потребности в любви. В сфере любви возможности почти всего человечества ограничиваются. Именно вмешательство классовых интересов в процесс удовлетворения основных инстинктов порождает анархию. Означает ли устранение нормирования половой жизни обществом применение на деле ее регулирования, основанного на естественных законах, то есть сексуально-экономического? Мы не можем ни бояться, ни надеяться, нам надо только изучать проблему, заключающуюся в том, не развивается ли общество в направлении улучшения как материальной, так и сексуальной экономики с помощью создания институтов, учитывающих потребности человека.

Несомненно одно: повсеместно пробивающий себе дорогу научный и рациональный способ рассмотрения жизни разрушит алтари любых божеств. Больше не будет охоты жертвовать здоровьем и жизнерадостностью в интересах абстрактной идеи культуры, "объективного духа" или метафизической «нравственности». Но согласятся ли ученые, как это еще бывает в наше время, поддерживать своими «научными» заключениями основанное на принципах принудительной морали регулирование человеческой жизни?