3. СИНДРОМ СЕМАНТИЧЕСКОГО ОПУСТОШЕНИЯ

3. СИНДРОМ СЕМАНТИЧЕСКОГО ОПУСТОШЕНИЯ

Далее результаты, полученные на русском материале, будут сравниваться с данными, полученными в ассоциативных экспериментах на материале польского языка.

Прежде всего отмечу, что в Польше ии. предъявлялись в качестве стимулов польские эквиваленты слов, именующих (разумеется, приблизительно) те же реалии, что и слова–стимулы, предъявленные в Москве (выше они были обозначены как относящиеся к наборам слов "Политика" и "Мораль").

Ассоциативные ответы польских респондентов на слова набора "Политика" в среднем содержат меньше "негатива", чем ответы на аналогичные стимулы в России. Из приведенного выше анализа ассоциативных ответов видно, что для российских респондентов все то, что связано с политикой и социально–экономическими реалиями, это либо скверно, либо очень скверно и даже ненавистно. Ощущение социальной катастрофы еще в 1996 г. просматривалось достаточно определенно не только на основе доли негативных ответов, но и исходя из их конкретики.

Если судить по ответам московских школьников, наше недавнее прошлое ужасно, а настоящее — невыносимо.

Польские респонденты скорее скептичны, чем пессимистичны. И, во всяком случае, менее эмоциональны. Они не ненавидят, а, скорее, потешаются над тем, что они так или иначе отрицают или не приемлют.

Сравним, например, ответы русских и польских респондентов на стимул диктатура (dyktatura), воспользовавшись тем, что в данном случае такое прямое сравнение возможно.

В русской выборке самый частый ответ — это ответ–клише пролетариат или диктатура пролетариата. Следующие 10 негативных ответов (по убыванию частоты): жестокость, коммунизм, тирания, террор, ужас", далее — по одному ответу: диктатор, коммунисты, расстрелы, репрессии, страх, тоталитаризм и т. д.

В польской выборке ответа proletariat нет. Самые частые ответы — strach, terror, totalitaryzm, wladza, ucisk, zlo.

He менее интересно и то, в ком персонифицируется концепт "диктатура" и где он локализован — исторически и географически.

С точки зрения русских респондентов диктатура и/или диктаторы — это прежде всего Жириновский и Сталин (примерно равное число ответов — по 6), Ленин, Наполеон и генерал Лебедь (один из кандидатов на президентских выборах 1996 г.). Упомянуты ГУЛАГ, ГКЧП, КПСС, а также Маркс.

В польской выборке имеем ответы (здесь и далее имена нарицательные даны в русском переводе): диктатура/диктаторы — это Фидель Кастро, Гитлер, Мао Цзедун, Сталин, Муссолини, Тимур, Франко. Упомянуты якобинцы, нацисты и фашизм.

Географически с концептом диктатуры в представлениях поляков связаны Китай, Африка, Румыния, СССР, Куба.

Очевидно, что хотя концепт "диктатура" вызывает у польской молодежи сходные эмоции, но напряженность и актуальность этих эмоций — разная. Для поляков диктатура — это, разумеется, нечто плохое и даже ужасное, но она явно существует "где–то": в Китае, на Кубе и т. д. Диктатура выступает скорее как явление историческое, социально–политическое, но не соотносится напрямую с их личным опытом. В частности, в качестве ответов на этот стимул польские ии. не назвали ни одного имени из числа польских политических деятелей и ни одного института, связанного с историей своей страны.

Русские респонденты, напротив, указали как раз на действующих политиков и на факты своей недавней истории (например, ГКЧП), но более всего акцентировали эмоции, которые они испытывают в связи с данным концептом.

По возрасту русские старшеклассники, разумеется, уже не жили при диктатуре, но при диктатуре жили их родители и деды. Сами же они видели в своей стране реальную угрозу наступления диктатуры, в связи с чем и упоминался Жириновский как возможный в будущем диктатор.

Не менее любопытны различия в ответах на русское слово–стимул родина и его ближайший польский эквивалент ojczyzna.

Русские респонденты в первую очередь выдают клише мать и даже дополняют его до синтагмы, воспроизводящей лозунг с известного плаката "Родина–мать зовет" (кстати, поколение моих респондентов этот плакат едва ли видело — разве что в репродукции). Далее следуют: государство, страна, деревня, любовь, поле, природа и (по одному разу) березка, величие, демократия, земля, небо, несокрушимость и т. д. Среди имен собственных самое частое слово — Россия, упомянутая почти половиной респондентов. Если говорить о персонификации, то ее почти нет — один раз упомянут действовавший на тот момент премьер–министр Черномырдин.

Ответы польских респондентов на стимул ojczyzna имеют более личный характер и, кроме того, любопытны в части персонификаций. Прежде всего обращает на себя внимание частота ответа patriotyzm. По–видимому, для русских ии. это понятие скомпрометировано его казенным и "партийным" употреблением — в русской выборке оно вообще не встретилось среди частых ассоциаций.

Далее, в отличие от русских ии., польские ии. с концептом "ojczyzna" связывают личные ценности, такие как (приводим русский перевод) дом, семья, язык, тоска по родине, независимость, свобода (wolnosc). Особенно интересны персонификации: упомянуты Мицкевич, Норвид и Гомбрович — гордость польской культуры.

Обратим внимание на различие в трактовке концепта "власть" (польск. wladza). В ответах польских респондентов "власть" — это сила и деньги. Но при этом, однако, в значительной мере власть понимается через осуществляющие ее институты — правительство, президент, сейм, парламент, государство и даже король (!).

В ответах русских респондентов деньги не упоминаются, самые частые ответы — это президент и сила; парламент и правительство упомянуты (в процентном отношении) вдвое реже, чем в ответах польских респондентов.

Зато у русских респондентов слово власть — это самый частый ответ на стимул коррупция. Польские респонденты в среднем тоже дают немало нелестных ассоциаций на концепт "власть", но в русской выборке таких ответов больше.

Как и в экспериментах с русскими респондентами, в ответах польских школьников и студентов в данном случае отчетливо выделились две группы концептов:

• 1) концепты, соотнесенные непосредственно со сферой религиозных представлений, символов, обрядов;

• 2) концепты, соотнесенные с "вечными" ценностями ("семья", "любовь", "счастье").

И все же специфика ответов польских респондентов вполне просматривается. Она отражает, прежде всего, тесную связь "вечных" ценностей и ценностей религиозных. Укорененность обычного польского молодого человека в повседневной практике религиозной жизни также отличает ответы польских респондентов от ответов их русских сверстников. В целом ответы польских испытуемых ближе к ответам русских — учащихся католического колледжа, нежели к ответам русских — учащихся светских учебных заведений.

Казалось бы, концепт "грех" естественно ассоциируется с исповедью, "зло" — с адом, "Бог" — с молитвой. Но у русских респондентов в качестве устойчивых, массовидных ассоциаций такие ответы, однако же, не зарегистрированы.

Соответственно, для польских испытуемых церковь (kosзiol) — это священник (ksiandz) и месса (msza). Иными словами, в качестве ассоциатов у польских респондентов, в отличие от русских, выступают слова, соотносимые не просто с общерелигиозными понятиями, но именно с церковной практикой. Очевидно, что в посткоммунистической Польше церковь как институт продолжает оставаться частью повседневного обихода для всех.

Бог — (это) вера, любовь, церковь", тага (вера) — это именно религиозная вера (самые частые ответы — Бог, церковь, религия). Заметим, что у русских ии. вера — это надежда, будущее и только потом — Бог и любовь.

Само слово religija порождает большое число разнообразных ассоциаций. Этот концепт наполнен, личностно освоен. Помимо ожидаемых ответов, как то — Бог, вера, церковь, молитва, перечисляются названия конфессий (даем в русском переводе): язычество, буддизм, христианство, мусульманство, католицизм. Имеются "оценочные" ассоциаты типа правда, потребность, помощь, опора, защищенность, благо, равновесие, общность. Соответственно, есть и ответы с иным знаком: нетерпимость, разьединение, опиум.

В целом же ответы польских ии. на слова из сферы "Мораль" разнообразны и по сравнению с русскими ии. содержат намного меньше клише. Это касается также слов, которые соответствуют концептам, не связанным непосредственно или исключительно с религиозными понятиями. В частности, более богаты (по сравнению с ответами русских ии.) ассоциации на слова ideal, duch, dusza.

Впрочем, для многих слов, соотносимых с представлениями о "вечных" ценностях, ответы русских и польских ии. достаточно сходны. Во всех группах любовь (польск. mitosc) "понимается" как дом, семья, дети, счастье; судьба (los) связывается с концептом "жизнь" и т. п.

Иными словами, различия между ответами русских и польских респондентов касаются либо собственно религиозных убеждений и ценностей, либо концептов, выражающих ценности более отвлеченного характера (ср. дух, идеал, душа, вечность, судьба). Чем ближе к повседневности, к концептам, связанным с понятиям дома и семьи, тем меньше разница.

Как можно резюмировать изложенные выше результаты ассоциативных экспериментов?

Любое общество нуждается в наборе актуальных смыслов, обеспечивающих его членам связь с прошлым. Что есть наша история, слава, чем гордиться, чего стыдиться? Общество с традициями не нуждается в напоминании об этом — оно осознает свою культурную непрерывность и имеет ответы на подобные вопросы. Это самосознание не всегда укладывается в логически проясненные категории, но присутствует и у отдельных членов общества, и у общества в целом. В социальном пространстве именно язык обеспечивает социальную преемственность и социальное взаимодействие.

Ассоциативный эксперимент позволяет обнаружить синдром семантического опустошения, когда слова утрачивают личностный смысл, и лишь их "оболочка" как бы отсылает к смыслу первоначальному.

Особенно ярко синдром семантического опустошения проявляется в восприятии языка массовых жанров социальных коммуникаций — телевидения, текстов рекламы и газетных публикаций. Я упоминаю этот аспект, поскольку именно на примере изучения словесных ассоциаций видна условность грани между исследовательскими интересами психолингвистики и социолингвистики.

Как уже говорилось выше применительно к словосочетанию "правовое государство", отсутствие ассоциаций на какое–либо частое слово или парадоксальность ассоциаций свидетельствует о том, что для респондентов стимул — это "пустое" слово. Например, наши СМИ навязчиво внедряют в обиход словосочетание "средний класс". Но если в качестве ассоциаций на это словосочетание десятиклассники выдают ответы "Нескафе Голд" или "холодильник Бош", или просто называют престижные торговые марки, то это и есть показатель семантического опустошения.

Как известно, "средний класс" — это калька с английского middle class. Но кто в него входит? Вовсе не те, кто всего лишь хорошо зарабатывает. Это прежде всего граждане с определенным образом жизни, самосознанием и этикой. Человек, вчера разбогатевший в результате удачных операций на бирже, возможно, проснется утром знаменитым, но к среднему классу принадлежать станет в лучшем случае в неблизкой перспективе.

Тогда следует признать, что в структуре нашего социума нет среднего класса — в том же смысле, в котором у нас не было рыцарей, сервов, вольноотпущенников, а в Западной Европе — нет номенклатуры и аппаратчиков. Как можно заключить из представленного выше материала, ассоциативный эксперимент — это продуктивный и многообещающий инструмент познания наших ценностей и установок.