Глава седьмая Розмари Лолор «Я не родилась такой. Мне пришлось такой стать»

Глава седьмая

Розмари Лолор

«Я не родилась такой. Мне пришлось такой стать»

1.

Розмари Лолор отпраздновала свадьбу незадолго до начала волнений в Северной Ирландии. Они с мужем только что купили дом в Белфасте. У них родился ребенок. Стояло лето 1969 года, и католики и протестанты – две религии, которые никак не могли ужиться на протяжении истории страны, – пошли войной друг на друга. Начались взрывы и массовые беспорядки. Военизированные банды протестантов – так называемые лоялисты – рыскали по улицам, поджигая дома. Лолоры были католиками, а католики в Северной Ирландии всегда относились к меньшинствам. С каждым днем их страх становился все сильнее.

«Я возвращалась вечером домой, – рассказывает Лолор, – а на двери надпись “Тиги, убирайтесь”. “Тиги” – оскорбительное название ирландских католиков. Или “Папе здесь не место”.

Как-то вечером, когда мы были дома, нам на задний двор бросили бомбу. На наше счастье, она не взорвалась. Однажды я постучалась к соседке, но оказалось, что та уехала. В тот день многие уехали. Поэтому, когда мой муж Терри пришел домой с работы, я спросила: “Терри, что здесь творится?” А он ответил: “Нам грозит опасность”.

Тем же вечером мы уехали. У нас не было телефона. Вы знаете, все это происходило еще до появления мобильников. Мы вышли на улицу. Внутри все сжималось от страха. Я положила сына в коляску. Снизу у коляски имелась корзина, и мы до отказа заполнили ее вещами, которые смогли забрать для себя и ребенка. Терри сказал мне: “Ладно, Рози, мы спокойно пойдем и будем всем улыбаться”. Я дрожала. Мне было всего девятнадцать, мать-подросток, еще девочка, только что вышла замуж, ребенок, новая жизнь, новый мир. А у меня могли это отнять. Понимаете? И я не могла помешать. Страх – ужасное чувство, а я тогда была безумно, безумно напугана».

Самым безопасным известным им местом был полностью католический район Бэллимерфи в Западном Белфасте, где жили родители Лолор. Но у них не было машины, а учитывая беспорядки, ни один водитель такси не отваживался ехать в католический район. Наконец им удалось обманом остановить такси, объяснив, что у них болен ребенок и им нужно в больницу. Закрыв дверь, Терри сказал водителю: «Отвезите нас в Бэллимерфи». Но водитель отказался. Но тут Терри достал кочергу, приставил ее к голове водителя и приказал: «Поезжай». Водитель довез их до окраины Бэллимерфи, остановился и произнес: «Можете проткнуть меня этой штукой, но дальше я не поеду». Лолоры схватили в охапку ребенка и свои пожитки и кинулись бежать со всех ног.

В начале 1970 года ситуация обострилась. На Пасху в Бэллимерфи вспыхнули массовые беспорядки, и на помощь была призвана британская армия: улицы патрулировали бронеавтомобили с колючей проволокой на бамперах. Лолор приходилось проходить с коляской мимо солдат, вооруженных автоматами и гранатами со слезоточивым газом. Однажды в выходной в июне в соседнем районе вспыхнула перестрелка: группа вооруженных католиков остановилась посреди дороги и открыла огонь по случайным прохожим-протестантам. В ответ протестанты-лоялисты сожгли католическую церковь возле доков. Вооруженная стычка, унесшая несколько жизней, продолжалась пять часов. По всему городу слышалась стрельба. К концу выходных было убито шесть человек, более 200 получили ранения. Прилетевший из Лондона министр по делам Северной Ирландии оценил масштабы хаоса и немедленно вернулся в самолет. «Ради Бога, принесите мне широкий скотч, – попросил он, закрыв лицо руками. – Какая же кошмарная страна».

Через неделю в Бэллимерфи появилась женщина по имени Хэрриет Карсон. «Она прославилась тем, что ударила Мэгги Тэтчер сумочкой по голове в здании городского совета, – рассказывает Лолор. – Я знала ее в детстве. Хэрриет расхаживала, ударяя друг о друга крышки от кастрюль и выкрикивая: “Выходите, выходите, выходите. В Лоуэр-Фоллсе убивают людей”. Она все кричала и кричала. Я подошла к двери. И вся семья собралась. А Хэрриет кричала: “Они заперты в домах. Их дети не могут получить молоко, у них нет хлеба, не с чем даже выпить чаю. Выходите, выходите, мы должны что-то предпринять!”»

Лоуэр-Фоллс – полностью католический район, вниз по холму рядом с Бэллимерфи. Лолор ходила в школу в Лоуэр-Фоллсе. Там жил ее дядя и многочисленные кузины и кузены. В Лоуэр-Фоллсе она знала столько же людей, сколько и в Бэллимерфи. Британская армия во всем районе установила комендантский час, пока искала незаконное оружие.

«Я не знала, что такое “комендантский час”, – говорит Лолор. – Понятия не имела. Пришлось спрашивать, что это такое. Хэрриет ответила: “Никого не выпускают из дома” – “Как же такое возможно?” Я не могла поверить своим ушам. Не могла поверить. “Что ты хочешь сказать?” – “Люди заперты в домах. Не могут купить ни молока, ни хлеба”. А солдаты британской армии врываются в дома, рыскают, ломают и крушат все подряд. Я такая: “Что?” У всех в голове пронеслась одна и та же мысль: люди заперты в домах, но там же дети. Нужно помнить, в некоторых семьях тогда было по двенадцать или пятнадцать детей. Понимаете? Вот такие дела. “Как это понимать, не могут выйти из дома?”» Люди разозлились.

Розмари Лолор – крепко сбитая женщина на шестом десятке, с румянцем во всю щеку, с короткими светлыми волосами, зачесанными набок. Она работала швеей, поэтому одета с большим вкусом: яркая цветастая блузка и белые укороченные брюки. Моя собеседница рассказывала о событиях давно минувших дней. Но помнила каждое мгновение.

«Мой отец сказал: “Британцы, они принесут нам горе. Они говорят, что пришли защитить нас. Но принесут нам горе – вот увидишь”. И он не ошибся. Они принесли нам горе. И комендантский час был только началом».

2.

В тот же год, когда Северная Ирландия погрузилась в хаос, два экономиста – Натан Лейтес и Чарльз Вулф-младший – подготовили доклад на тему подавления массовых беспорядков. Лейтес и Вулф работали на RAND Corporation, стратегический исследовательский центр, основанный Пентагоном после Второй мировой войны. Их доклад назывался «Восстание и власть». В те годы, когда мир захлестнула волна насилия, все читали Лейтеса и Вулфа. Работа «Восстание и власть» послужила руководством для ведения войны во Вьетнаме, для борьбы с терроризмом и усмирения полицией общественных волнений. Выводы доклада очень просты:

Краеугольным камнем нашего анализа является следующая исходная посылка: население, как отдельные лица, так и группы, действует «рационально», иными словами, оценивает риски и выгоду в той степени, в какой они соотносятся с различными способами действия, и делает соответствующий выбор… Следовательно, воздействие на массовое поведение не предполагает ни сочувствия, ни волшебства, только четкое понимание рисков и выгоды, представляющих интерес для отдельных лиц или группы, а также методов их оценки.

Другими словами, к необходимости заставить мятежников действовать нужно подходить как к математической задаче. Если на улицах Белфаста разгуливают мятежники, значит, они невысоко оценивают риски поджога домов и разбивания окон. Говоря, что «воздействие на массовое поведение не предполагает ни сочувствия, ни волшебства», Лейтес и Вулф делали акцент на значимости голого расчета. Если в ваших руках сосредоточена власть, нет нужды беспокоиться об отношении нарушителей закона к вашим действиям. Нужно лишь проявить достаточно жесткости, чтобы заставить их как следует подумать.

Генерал, командующий британскими силами в Северной Ирландии, словно сошел со страниц «Восстания и власти». Его звали Иэн Фриленд. Он превосходно проявил себя в Нормандии во время Второй мировой войны, а впоследствии подавлял вооруженные выступления на Кипре и в Занзибаре. Это был уравновешенный и решительный человек, с несгибаемой волей, квадратной челюстью и твердой рукой: он «производил впечатление человека, который знал, как нужно действовать, и действовал именно так». Прибыв в Северную Ирландию, он сразу дал понять, что его терпение не безгранично. Он не боялся применять силу, руководствуясь приказом премьер-министра: британская армия «должна проявить жесткость и продемонстрировать жесткость по отношению к бандитам и вооруженным преступникам».

30 июня 1970 года британская армия получила наводку: в доме № 24 по Болкан-стрит в Лоуэр-Фоллсе спрятано оружие и взрывчатые вещества. Фриленд немедленно отправил пять бронеавтомобилей с солдатами и полицейскими. В результате обыска в доме был обнаружен склад с оружием и боеприпасами. Снаружи собралась толпа. Кто-то начал бросать камни. Затем вместо камней полетели бутылки с зажигательной смесью. Начались беспорядки. К десяти вечера англичанам это надоело. Армейский вертолет с громкоговорителем кружил над Лоуэр-Фоллсом, требуя, чтобы все жители оставались дома, в противном случае им грозит арест. Когда улицы опустели, армия приступила к повальным обыскам. Сопротивление каралось строго и незамедлительно. На следующее утро довольный Фриленд, прихватив двух протестующих из числа правительственных чиновников и группу журналистов, отправился объезжать пустынные улицы района, сидя сзади открытого грузовика, подобно, по выражению одного солдата, «британскому радже во время охоты на тигра».

Британская армия пришла в Северную Ирландию с лучшими намерениями. Местная полиция не справлялась, поэтому ей нужно было помочь – выступить миротворцем между двумя враждующими североирландскими группами. Речь шла не о каких-то далеких иноземных странах: это была их родная страна, родной язык, родная культура. В их распоряжении имелись солдаты, оружие и опыт, значительно превосходившее все ресурсы повстанцев, которых они пытались обуздать. Проезжая по пустынным лицам Лоуэр-Фоллса тем утром, Фриленд верил, что он и его люди вернутся домой в Англию к концу лета. Но он ошибался. То, что представлялось серьезной, но короткой военной операцией, обернулось тридцатью годами кровопролития и хаоса.

В Северной Ирландии англичане допустили банальную ошибку. Они глубоко заблуждались, полагая, что наличие солдат, оружия и опыта, значительно превосходивших ресурсы повстанцев, которых они пытались обуздать, дает им право игнорировать мнение жителей Северной Ирландии. Генерал Фриленд поверил словам Лейтеса и Вулфа: «воздействие на массовое поведение не предполагает ни сочувствия, ни волшебства». А Лейтес и Вулф сделали неверные выводы.

«Говорят, большинство революций провоцируется не усилиями революционеров, а глупостью и жестокостью правительств, – заметил однажды, вспоминая те годы, Шон Макстиофейн, первый начальник штаба Временной Ирландской республиканской армии. – Что ж, в Северной Ирландии именно так все и случилось».

3.

Проще всего разобраться в ошибке, допущенной англичанами в Северной Ирландии, на примере классной комнаты. Это класс в начальной школе, комната со стенами, увешанными детскими рисунками. Предположим, учительницу зовут Стелла.

Занятия в классе записывались на видео в рамках проекта образовательной школы имени Кэрри в Вирджинском университете. Отснятого материала более чем достаточно, чтобы составить полное представление о Стелле как воспитательнице и о характере доставшейся ей группы. Уже после первых нескольких минут становится понятно, что дела идут не лучшим образом.

Стелла сидит на стуле перед группой. Она громко читает по книге, которую держит повернутой к классу: «…семь ломтиков помидоров», «восемь сочных оливок», «девять кусочков сыра…». Стоящая рядом девочка повторяет за ней, а вокруг них творится настоящий хаос, мини-версия Белфаста летом 1970 года. Одна девочка ходит колесом по классу. Мальчик корчит рожи. Ни один ребенок не обращает на учительницу ни малейшего внимания. Некоторые вообще повернулись к Стелле спиной.

Если бы вы зашли в класс к Стелле, что бы вы подумали? Полагаю, прежде всего, что ей достались неуправляемые дети. Может быть, она работает в школе в неблагополучном районе, и ее ученики из проблемных семей. Может быть, ее ученики не питают никакого уважения ни к авторитету ни к учебе. Лейтес и Вулф сказали бы, что ей необходимо навести порядок. Подобным детям необходима твердая рука. Жесткие правила. Если в классе нет дисциплины, как дети вообще могут учиться?

Но все дело в том, что школа, где работает Стелла, не находится в каком-то ужасном районе. И ее учеников нельзя назвать на редкость неуправляемыми. В начале урока они прилежно себя ведут, внимательно слушают и полны желания учиться. И совсем не похожи на мелких хулиганов. Баловаться и куролесить они начинают уже потом и только в ответ на поведение Стеллы. Именно Стелла провоцирует хаос. Каким же образом? Отвратительно справляясь со своими преподавательскими обязанностями.

Стелла попросила одну из учениц читать вслед за ней, пытаясь таким образом занять остальных учеников. Однако обмен репликами между ними происходит мучительно долго и нудно. «Посмотрите на ее язык тела, – говорит одна из вирджинских исследовательниц Бриджит Хамр, наблюдая за Стеллой. – В настоящий момент она общается только с этой девочкой, а все остальные не у дел». Ее коллега Роберт Пьянта добавляет: «Нет ритма. Нет скорости. Диалог ведет в никуда. В ее действиях нет смысла».

И в этот самый момент поведение учеников начинает портиться. Маленький мальчик гримасничает. Когда девочка принимается кувыркаться, Стелла игнорирует ее выкрутасы. Трое или четверо учеников справа от учительницы ответственно пытаются читать, но Стелла уткнулась в книгу и никак не поощряет их старания. Между тем слева от нее пять или шесть детей вообще повернулись спиной. А все потому, что сбиты с толку, а не потому, что непослушные. Девочка, стоящая перед Стеллой, полностью загораживает от них книгу. Они не видят ее и поэтому не имеют возможности следить за строчками. Зачастую мы воспринимаем проявление власти как ответное действие на неповиновение: ребенок балуется, учитель принимает суровые меры. Но урок в классе Стеллы говорит об обратном: непослушание может являться реакцией на проявление власти. Если учитель плохо справляется со своими обязанностями, ребенок перестает слушаться.

«Глядя на подобные классы, многие люди называют происходящее поведенческой проблемой, – заметила Хамр. – Мы наблюдали, как одна из девочек извивалась, ерзала, гримасничала и вообще творила все, что угодно, совершенно не слушая учительницу. Но мы пришли к выводу, что подобные ситуации больше обусловлены отсутствием деятельного участия, нежели поведенческими проблемами. Если учитель делает нечто интересное, дети активно вовлекаются в процесс. Вместо того чтобы думать, каким образом контролировать поведение детей, учителю необходимо в первую очередь задуматься о том, что интересного им можно предложить, чтобы не допустить плохого поведения».

На следующем видео, которое включили Пьянта и Хамр, учительница раздавала домашнее задание третьеклассникам. Каждый ученик получил копию задания, и учитель вместе с классом вслух зачитывал инструкции. Пьянта пришел в ужас. «Сама идея о том, чтобы хором зачитывать инструкции группе восьмилеток, воспринимается как неуважение, – прокомментировал он. – Зачем это? Какая учебная цель этим преследуется?» Они умеют читать. Как если бы официант подал вам в ресторане меню, а затем принялся зачитывать все перечисленные в нем блюда.

Сидящий рядом с учительницей мальчик поднимает руку в процессе чтения. Не глядя на него, та протягивает руку, хватает мальчика за запястье и силой заставляет опустить. Другой ученик приступает к выполнению задания – вполне логичное действие, учитывая бессмысленность действий учительницы. На что та резко ему заметила: «Милый, это домашнее задание». Это был дисциплинарный момент. Ребенок нарушил правила. Учительница отреагировала, твердо и незамедлительно. Если просмотреть описанный эпизод с выключенным звуком, его можно принять за идеальное применение теории Лейтеса и Вулфа на практике. Но если прислушаться к словам учительницы и оценить инцидент с точки зрения ученика, станет очевидно, что они производят эффект, прямо противоположный желаемому. Маленький мальчик уйдет домой, не постигнув важность следования правилам, а злой и разочарованный. Почему? Потому что наказание абсолютно произвольно. Он не может раскрыть рот и изложить свою позицию. Он хочет учиться. Если этот маленький мальчик не слушается, то только потому, что его вынудила учительница, точно так же, как Стелла превратила внимательных и прилежных учеников в озорников, ходящих колесом по классу. Когда люди, облеченные властью, хотят добиться от нас определенного поведения, первостепенное значение имеет – и это самое главное – их собственное поведение.

Данный принцип называется «принципом легитимности», и он базируется на трех условиях. Во-первых, при подчинении власти люди должны чувствовать, что у них есть право голоса: если они захотят высказать свое мнение, то будут услышаны. Во-вторых, закон должен быть предсказуем. Разумно ожидать, что завтра правила останутся точно такими же, как сегодня. И в-третьих, власть должна быть справедливой. Она не может отдавать предпочтение какой-либо одной группе.

Всем хорошим родителям перечисленные три принципа прекрасно известны. Если вы хотите отучить малыша Джонни бить сестренку, нельзя игнорировать его поведение один раз, а на другой ругать. Нельзя обращаться с сестрой по-другому, если та сама бьет брата. А если ребенок утверждает, что на самом деле не бил сестру, нужно дать ему возможность объясниться. Метод наказания не менее важен, чем сам процесс наказания. В истории Стеллы нет ничего удивительного. Кто хоть раз сидел в классе, знает, как важно для учителя завоевать уважение учеников.

Гораздо сложнее осознать важность этих принципов применительно к закону и порядку. Мы знаем своих родителей и учителей, поэтому вполне разумно, что легитимность играет серьезную роль в школе и дома. Однако решение ограбить банк или пристрелить кого-нибудь относится к совершенно другой области, не правда ли? Именно это имели в виду Лейтес и Вулф, говоря, что борьба с преступниками и повстанцами «не предполагает ни сочувствия, ни волшебства». Подразумевается, что на данном уровне решение подчиняться закону есть вопрос рациональной оценки риска и выгоды. Здесь нет ничего личного. Но именно в таком рассуждении и кроется ошибка, поскольку именно от легитимности зависит возможность заставить преступников, повстанцев и детей вести себя должным образом.

4.

Позвольте привести пример. Речь пойдет об эксперименте, проводящемся последние несколько лет в нью-йоркском Браунсвилле. В районе, находящемся в восточной части Бруклина, вдалеке от элегантных особняков Парк-Слоупа и синагог Краун-Хайтса, проживает всего 100 тысяч жителей[49]. Более столетия он являлся одним из самых бедных уголков Нью-Йорка. В Браунсвилле 18 социальных жилых комплексов – больше чем в любом другом районе города, – которые доминируют в городском ландшафте: квартал за кварталом унылых безликих зданий из кирпича и бетона. Если уровень преступности в Нью-Йорке за последние двадцать лет заметно упал, то Браунсвилл, наводненный бандами подростков, слоняющихся по улицам и грабящих прохожих, в этом плане всегда плелся позади. Время от времени полиция посылала на улицы дополнительных патрульных. Но все эти меры приносили лишь кратковременные результаты.

В 2003 году офицер полиции по имени Джоанна Джафф заняла должность главы Жилищного управления, в основные обязанности которого входила охрана порядка на территории жилых комплексов Браунсвилла. Она решила подойти к проблеме по-новому. Для начала Джафф составила список всех подростков в Браунсвилле, которых арестовывали хотя бы раз за последний год. Поиск выдал 106 имен, на которые пришлось 180 арестов. Джафф предположила, что подросток, арестованный за ограбление, вероятно, уже успел совершить от двадцати до пятидесяти других преступлений, никогда не попадавшие в фокус внимания полиции. Поэтому, по ее прикидкам, 106 подростков несли ответственность примерно за пять тысяч преступлений, совершенных за предыдущий год.

В течение нескольких последующих лет она собрала оперативную группу из полицейских, в чьи обязанности входил контакт с каждым из подростков, попавших в список. «Мы сообщили им об участии в программе, – объяснила Яффе. – “Суть программы в том, что мы даем вам шанс. Мы постараемся приложить все усилия, чтобы вы вернулись к учебе, окончили среднюю школу, будем оказывать вашей семье помощь по хозяйству. Мы предоставим возможность учиться и устроиться на работу, обеспечим медицинское обслуживание – все, что сможем. Мы хотим с вами работать. Но преступное поведение должно прекратиться. Если оно не прекратится и вас арестуют, мы приложим все усилия, чтобы оставить вас в тюрьме. И неважно, насколько незначительным окажется ваш проступок. Отвечать придется по всей строгости”».

Программа получила название J-RIP, сокращение от Juvenile Robbery Intervention Program – Программа по предотвращению подростковых краж. В ней не было ничего сложного, по крайней мере на первый взгляд. J-RIP представляла собой стандартный усиленный полицейский надзор. Джафф разместила оперативную группу по J-RIP в трейлере на парковке многоквартирного дома, а не в полицейском участке. Она сделала так, чтобы в распоряжении ее команды оказались все возможные средства слежения и надзора. Члены команды составили списки всех соучастников юных преступников из программы J-RIP – людей, вместе с которыми их арестовывали. Они заходили на Facebook, загружали фотографии их друзей и искали связи с бандами. Беседовали с братьями, сестрами и матерями. Составляли для каждого человека огромные, размером с большой плакат, карты, отражающие все дружеские связи и принадлежность к различным группам. Наверное, аналогичным образом разведка отслеживает передвижения подозреваемых террористов.

«Мои люди дежурят 24 часа семь дней в неделю, – рассказывает Джафф. – Поэтому, когда арестовывают кого-то из программы, я немедленно отправляю на место команду. И мне не важно, что это произошло в Бронксе и глубокой ночью. Последствия должны быть ужасными. Эти дети должны понимать, что их ожидает. И реагировать нужно незамедлительно. Если тебя арестовали, я буду тут как тут».

Она продолжает: «Я говорю им: “Можете захлопнуть дверь у меня перед носом, когда я приду к вам домой. Но я встречу вас на улице. Я поздороваюсь с вами. Я все о вас выведаю. Поедете из Бруклина в Бронкс – а я буду знать, на каком поезде вы ехали”. Мы говорим кому-нибудь: “Джонни, приди завтра в офис J-RIP”. И Джонни приходит. А мы ему: “Вчера вечером тебя задержали в Бронксе. Ты получил повестку в суд”. Он такой: “Чо?” – “Ты был с Реймондом Риверой и Мэри Джонс” – “А вы откуда знаете?” Они начинают понимать, что мы повсюду. Поскольку на каждого подростка у нас заведена отдельная папка, мы показываем, что на него имеется: “Вот твои друзья. Вот вся информация о тебе. Вот твои фотографии. Мы знаем: ты участвовал в таком-то деле. Мы знаем: ты, видимо, входишь в такую-то банду. Мы знаем, чем ты живешь”. Мы начали собирать данные о том, где они должны учиться, с кем тусуются в школе. Если они не появились на занятиях, нам тут же поступает звонок. Моя команда отправляется к ним и будит: “Подъем!”»

Но это лишь один аспект стратегии Джафф. Некоторые ее методы отличались от типичных приемов полицейского надзора. Она, к примеру, уделяла очень много времени и внимания подбору подходящих полицейских в оперативную группу. «Я не могла взять туда первого попавшегося копа, – говорит она, больше походя при этом на социального работника, нежели на начальника полиции. – Мне нужно было подыскать полицейского, который бы любил детей. Который бы не испытывал к ним неприязни и умел наставить ребенка на путь истинный». Во главе группы она поставила Дэвида Глассберга, общительного полицейского, имевшего собственных детей и работавшего ранее в отделе по борьбе с наркотиками.

С самого начала она была буквально помешана на общении с семьями участников программы. Она хотела узнать их как можно ближе. Но, к своему удивлению, столкнулась с многочисленными трудностями. Для начала она разослала письма в каждый дом, приглашая семьи в местную церковь на групповую встречу. Не пришел ни один человек. Тогда Джафф с командой отправилась обходить дома. И снова тупик. «Мы обошли все семьи, всех 106 детей. И слышали только: “Убирайтесь к черту. Не смейте приходить в мой дом”».

Ситуация кардинально изменилась спустя многие месяцы существования программы. «Есть один ребенок, – рассказывает Джафф, она называет его условно Джонни Джонс. – Очень трудный ребенок. Тогда ему было лет четырнадцать-пятнадцать. Жил он с семнадцати– или восемнадцатилетней сестрой. Их мать обреталась в Квинсе. Даже она нас ненавидела. Никого, с кем мы могли бы наладить контакт. И вот в ноябре 2007 года, в среду, в канун Дня благодарения, Дэвид Глассберг заходит в мой кабинет и говорит: “Все ребята из команды сбросились и организовали для Джонни и его семьи праздничный ужин”.

Я удивилась: “Ты шутишь?” Джонни был очень трудным подростком.

А он продолжает: “Знаешь, почему мы так поступили? Этого ребенка мы можем потерять, но в этой семье еще семь других детей. Мы должны что-то для них сделать”.

У меня в глазах стояли слезы. И Дэвид спросил меня: “У нас столько семей. Что будем делать?” Десять утра, канун Дня благодарения, и я говорю: “Дэйв, что если я пойду к комиссару полиции и попробую стрясти с него две тысячи долларов, чтобы купить каждой семье по индейке? Сможем это организовать?”»

Она поднялась на верхний этаж, где располагалось руководство, и две минуты уговаривала комиссара полиции. «Я сказала: “Вот что сделали Дэйв Глассберг с командой. Я хочу купить 125 индеек. Можно ли достать деньги?” Он ответил утвердительно. Глассберг и команда работали сверхурочно. Они нашли индеек и авторефрижераторы и в тот вечер ходили из квартиры в квартиру по всему Браунсвиллу. Мы сложили индейки в пакеты и прикрепили открытку: “От нашей семьи вашей семье. Счастливого Дня благодарения”».

Джафф сидит в своем кабинете в главном полицейском управлении Нью-Йорка в центре Манхэттена. Она в форме, высокая и грозная женщина, с густыми черными волосами и отчетливым бруклинским акцентом.

«Мы стучали в дверь, – продолжает она. – Обычно открывали мать или бабушка. И сразу же кричали: “Джонни, полиция”. Так и кричали. Я здоровалась: “Здравствуйте, миссис Смит, я шеф Джафф. У нас для вас подарок на День благодарения. Мы хотели пожелать вам счастливого праздника”. Они удивлялись, что бы это могло быть. И сразу приглашали зайти, втаскивали в дом, опять звали Джонни, бегали, обнимались и плакали. В каждой семье – а я посетила пять – все обнимались и плакали. И я везде говорила одно и то же: “Знаю, вы порой ненавидите полицию. Я это понимаю. Но хочу, чтобы вы знали, может быть, мы стучимся к вам в дом и тревожим вас, но делаем это с самыми добрыми намерениями, потому что хотим, чтобы вы хорошо отметили День благодарения”».

Так почему же Джафф так настойчиво хотела познакомиться с семьями участников программы J-RIP? Потому что понимала: жители Браунсвилла не признавали легитимность полиции. В Соединенных Штатах огромное число чернокожих – бывшие заключенные. (Вот для наглядности всего одна цифра: 69 % черных юношей, родившихся в конце 1970-х годов и не имеющих законченного среднего образования, отбывали тюремное заключение.) В Браунсвилле полным-полно чернокожих мужчин, не окончивших школу, следовательно, практически у каждого подростка из программы Джафф имелся брат, отец или кузен, сидевший в тюрьме[50]. Если столько людей в вашей жизни хоть раз да побывали за решеткой, неужели закон кажется вам справедливым? Кажется ли он предсказуемым? Остается ли у вас уверенность в том, что ваш голос будет услышан? Придя в Браунсвилл, Джафф осознала, что на полицию здесь смотрят как на врага. А если к ней относятся как к врагу, каким же образом она сможет заставить пятнадцати-шестнадцатилетних подростков, уже вставших на путь насилия и грабежей, изменить свой образ жизни? Она могла бы угрожать им, стращая ужасными последствиями очередного преступления. Но это же подростки, упрямые и дерзкие по натуре, уже успевшие вкусить преступной жизни. С чего бы им к ней прислушиваться? Она представляла институт, который отправлял их отцов, братьев и кузенов за решетку. Ей предстояло отвоевать уважение этого района, а для этого нужно было заручиться поддержкой семей участников программы. Ее коротенькая речь в этот первый День благодарения – «Знаю, вы порой ненавидите полицию. Я это понимаю. Но хочу, чтобы вы знали, может быть, мы стучимся к вам в дом и тревожим вас, но делаем это с самыми лучшими намерениями, потому что хотим, чтобы вы хорошо отметили День благодарения» – стала просьбой о легитимности. С ее помощью она постаралась убедить людей по другую сторону закона – находившихся там порой в течение нескольких поколений – в том, что закон может быть на их стороне.

После успеха с индейками Джафф организовала раздачу рождественских подарков. Оперативная группа J-RIP устраивала баскетбольные матчи со своими подопечными. Приглашала их в суши-рестораны. Подыскивала работу на лето. Возила к врачам. Затем Джафф устроила рождественский обед, куда пригласила всех участников программы вместе с семьями. «Знаете, что я сделала на рождественском обеде с этими детьми? – спросила Джафф. – Они изображали из себя таких крутых перед друзьями. А я обняла каждого из них. Со словами “Да ладно. Давай обнимемся”». Джафф женщина не мелкая. Сильная и внушительных размеров. Представьте, как она надвигается на костлявых подростков с широко распахнутыми руками. Любой из них утонул бы в ее объятиях.

Похоже на сюжет плохого голливудского фильма, не правда ли? Индейки на Рождество! Объятия и слезы! Большинство департаментов полиции по всему миру не последовали примеру Джафф по одной простой причине: ее действия казались неправильными. Джонни Джонс был трудным подростком. Покупка продуктов и игрушек для людей подобных ему казалась худшей формой либерального потворства. Если бы начальник полиции в вашем городе на фоне роста преступности объявил о том, что собирается обнимать и кормить семьи преступников, слоняющихся по улицам, вы бы, скорее всего, потеряли дар речи. Ну ведь правда? Что ж, давайте посмотрим, что происходило в Браунсвилле.

Когда Лейтес и Вулф писали, что «воздействие на массовое поведение не предполагает ни сочувствия, ни волшебства», они подразумевали безграничное могущество государства. Если вы хотели отдать приказ, вам не нужно было беспокоиться о мнении людей, которым этот приказ отдавался. Вы были выше этого. Но Лейтес и Вулф ошибались. Джафф доказала, что люди, облеченные властью, обязаны задумываться о точке зрения других, что те, кто отдает приказы, зависимы от мнения тех, кому эти приказы адресуются.

Именно такую ошибку допустил генерал Фриленд в Лоуэр-Фоллсе. Он не посмотрел на происходившее глазами жителей, таких как Розмари Лолор. Он считал, что положил конец беспорядкам, когда проезжал по опустевшим улицам района, словно британский раджа, отправляющийся на охоту за тигром. Потрудись он проехать чуть дальше, в район Бэллимерфи, где Хэрриет Карсон стучала крышками от кастрюль, приговаривая «Выходите, выходите, выходите. В Лоуэр-Фоллсе убивают людей», он бы понял, что беспорядки только начинаются.

5.

На июль в Северной Ирландии приходится самый пик так называемого «сезона маршей», когда протестанты-лоялисты организуют процессии, празднуя давние победы над католическим меньшинством. Самым разнообразным парадам несть числа. Парады с волынками, парады с аккордеонами и парады с марширующими в строгих костюмах, котелках и с орденскими лентами. Проводятся сотни парадов, участие в которых принимают десятки тысяч человек; кульминацией сезона становится массовый марш 12 июля в честь годовщины победы Вильгельма Оранского в битве при реке Бойн в 1690 году, когда в Северной Ирландии раз и навсегда установилось протестантское господство.

Ночью накануне 12 июля участники марша по всей стране устраивают праздники на улицах и сооружают огромные костры[51]. Когда огонь разгорается, выбирается символ для сожжения. В последние годы таким символом часто служило чучело Папы римского или какого-нибудь ненавистного местного чиновника-католика. Вот как звучит старая песенка, традиционная для 12 июля, исполняемая на мотив «Клементины»:

Разожги огонь поярче,

Жарь католика сильней,

Следом Папу бросим тоже,

Жарить будет веселей[52].

Северная Ирландия – страна небольшая. Компактные города густо населены, и, маршируя каждое лето в своих котелках и орденских лентах, лоялисты неизбежно проходили мимо домов тех людей, чье поражение они праздновали. Центральная артерия католического Западного Белфаста расположена буквально в паре минут ходьбы от улицы, пролегающей через сердце протестантского Западного Белфаста. В Белфасте есть места, где дома католиков стоят «спинами» друг к другу, так что задний двор каждого дома накрыт гигантской металлической сеткой, защищающей жителей от бутылок с зажигательной смесью, которые бросают соседи. Ночью перед 12 июля, когда лоялисты зажигают по всему городу костры, жители католических районов чувствуют запах дыма, слушают песенки и наблюдают, как в огне вспыхивает их флаг.

Во время сезона маршей Северная Ирландия всегда утопает в насилии. В 1969 году после двух дней беспорядков, когда парад прошел по католическому району, имел место один из инцидентов, положивший начало так называемым Тревожным годам. Направляясь домой, участники марша в неистовстве прошлись по улицам Западного Белфаста, сжигая десятки домов[53].

Перестрелки следующим летом, которые так действовали на нервы Фриленду, также происходили во время протестантских маршей. Представьте, что каждое лето ветераны американской армии из северных штатов проходят парадом по улицам Атланты и Ричмонда в память давнишней победы в Гражданской войне. В мрачный период истории Северной Ирландии, когда католики и протестанты шли войной друг на друга, именно так воспринимался сезон маршей.

Когда жители Лоуэр-Фоллса, выглянув в окно в то утро, увидели британскую армию, наводнившую район, то с ужасом осознали: в Белфасте насаждаются закон и порядок. Но не меньше их пугало и то, каким образом это будет происходить. Их мир казался несправедливым. С 12 июля, когда их флаг и их Папу сжигали в огромных кострах, прошло всего несколько дней. Препятствовать столкновению двух сторон во время сезона маршей – обязанность полиции, Королевских констеблей Ольстера. Однако практически все они принадлежали к протестантам, противной стороне. Королевские констебли фактически не предпринимали никаких усилий по наведению порядка предыдущим летом. Созванный правительством Великобритании трибунал заключил, что королевские констебли «не сумели предпринять эффективные меры». Журналисты, присутствовавшие на месте событий, сообщали, что лоялисты обращались к полицейским с просьбой позаимствовать их оружие. Британская армия ввела свои войска в Северную Ирландию еще и по причине того, чтобы выступать беспристрастным судьей между протестантами и католиками, но Англия преимущественно протестантская страна, поэтому вполне естественно, что осажденные католики были уверены: английские солдаты встанут на сторону протестантов. Когда в том году через Бэллимерфи проходил большой лоялистский марш, британские солдаты стояли между участниками марша и жителями, якобы в качестве защитного щита. Однако войска стояли лицом к католикам на тротуарах и спиной к лоялистам, словно считали своим долгом защищать лоялистов от католиков, а не наоборот.

Генерал Фриленд пытался установить закон в Белфасте, но сперва ему нужно было бы задаться вопросом о своей легитимности, которой он, надо признать, не обладал. Он стоял во главе организации, которая, как небезосновательно полагали североирландские католики, симпатизировала людям, прошлым летом сжигавшим дома их друзей и родственников. А закон, применяемый в отсутствие легитимности, приводит не к повиновению, а к прямо противоположному результату: провоцирует отрицательную реакцию[54].

Самая большая загадка Северной Ирландии в том, почему Британия так долго не могла этого понять. 13 погибших, 73 перестрелки и 8 взрывов – вот печальный итог 1969 года. В 1970 году Фриленд решил не церемониться с бандитами и вооруженными преступниками, предупредив, что участники беспорядков, пустившие в ход бутылки с зажигательной смесью, «подлежат расстрелу». И что произошло? Историк Десмонд Хэмилл пишет:

ИРА отреагировала, пообещав стрелять в солдат, если будут убиты ирландцы. Тут же быстро подключились протестантские ольстерские добровольческие силы – экстремистская вооруженная группировка, – предложив убивать по католику в ответ на каждого убитого ИРА солдата. Times процитировал высказывание жителя Белфаста: «Тот, кто не сбит с толку происходящими здесь событиями, просто не понимает, что здесь творится».

В 1970 году положение усугубилось: 25 убитых, 213 перестрелок и 155 случаев применения «коктейля Молотова». Британцы держались твердо. Они ужесточили меры – и 1971 год принес закономерный результат: 184 погибших, 1020 взрывов и 1756 перестрелок. Затем британцы решили покончить с проблемой раз и навсегда. Армия ввела режим, известный как «интернирование». Гражданские права в Северной Ирландии были задвинуты в дальний угол. В страну хлынули войска, и армия объявила, что всякий, подозреваемый в террористической деятельности, может быть арестован и посажен в тюрьму на неопределенный срок без суда и следствия. За решетку было брошено столько молодых католиков мужского пола, что в таком районе, как Бэллимерфи, не нашлось бы ни одного человека, у которого брат, отец или кузен не сидели бы в тюрьме. Если столько близких тебе людей попали в тюрьму, можно ли считать такой закон справедливым? Разве можно назвать его предсказуемым? Разве похоже это на возможность выражать свое мнение и быть услышанным? Ситуация снова ухудшилась. В 1972 году было 1495 перестрелок, 531 вооруженное ограбление, 1931 случай применения зажигательной смеси и 497 погибших. Одним из этих 497 человек был семнадцатилетний паренек по имени Имон. Младший брат Розмари Лолор[55].

«Имон появился на пороге, – рассказывает Лолор, – и сказал: “С удовольствием бы остался еще на денек или два”. Я спросила: “Что же мешает”? А он ответил: “Ма придет в ярость. Будет рвать и метать”. После чего признался мне и мужу, что его преследует британская армия. Стоит ему выйти на улицу, куда бы он ни пошел, за какой бы угол ни завернул, везде его останавливали и угрожали».

Действительно ли он был связан с ИРА? Она не знала, и, по ее мнению, это не имело значения. «В их глазах мы все были подозреваемые, – продолжает Розмари. – Вот так обстояли дела. И Имона застрелил британский солдат. Он с приятелем вышел покурить, прозвучал один выстрел, и пуля попала прямо в Имона. Он прожил еще одиннадцать недель. И умер 16 января в возрасте семнадцати с половиной лет. – Она всхлипнула. – Мой отец никогда больше не работал в доках. Мать была убита горем, раздавлена. В этом году исполняется сорок лет, но боль никуда не ушла».

Лолор, самая обычная молодая женщина – жена и мать, и она строила планы на нормальную жизнь в современном Белфасте. Но потом лишилась дома. Ей угрожали, ее преследовали. Ее родственники внизу у холма оказались заложниками в собственном доме. Брат погиб. Она никогда не желала ничего подобного и не понимала, почему подобное вообще происходит. «Вот такая у меня была жизнь, моя новая жизнь, – промолвила она. – Мне ее навязали. Но это же несправедливо. Понимаете? Люди, с которыми я училась в одной школе, остались без крыши над головой на пепелище. Британская армия, которая пришла нас защитить, принесла только горе, разрушения и смерть. Я просто помешалась. И это не ради красного словца. Я стала такой, потому что не могу сидеть дома, когда творится подобное. Я не могу быть матерью с девяти до пяти».

«Люди называют этот период Тревожные годы, – продолжает она. – Это была война! Британская армия пришла с бронеавтомобилями, оружием и прочим. Мы жили в военной зоне. Британская армия принесла с собой все средства, которые имелись в ее распоряжении, чтобы унизить нас. А мы были как куколки-неваляшки – вставали снова и снова. Не поймите меня неправильно. Мы понесли немало потерь. Многие не могли избавиться от душевной боли. Я очень-очень долго была зла на весь мир, и прошу у детей за это прощения. Но того требовали обстоятельства. Все это было противно моей натуре. Я не родилась такой. Мне пришлось такой стать».

6.

Когда люди генерала Фриленда наводнили Лоуэр-Фоллс, жители сразу же бросились к собору святого Петра, находившейся неподалеку местной католической церкви. Определяющей характеристикой Лоуэр-Фоллса, как и многих других католических кварталов Западного Белфаста, была религиозность. Собор святого Петра был сердцем района. В обычные дни на службу здесь собиралось до четырехсот человек. Самый важный человек в общине – священник. Он прибежал бегом и сразу же кинулся к солдатам. Рейд нужно провести быстро, предупредил он их, иначе неприятностей не оберешься.

Прошло 45 минут, и солдаты появились с уловом: пятнадцать пистолетов, винтовка, автомат «Шмайссер» и тайник с боеприпасами и взрывчатыми веществами. Патруль все упаковал и уехал, свернув на боковую улочку, ведущую из Лоуэр-Фоллса. Между тем собралась небольшая толпа, и когда бронеавтомобили свернули за угол, молодые люди побежали вперед и принялись швырять камни в солдат. Патруль остановился. Недовольство в толпе нарастало. Солдаты ответили слезоточивым газом. Страсти накалялись. Камни сменились бутылками с зажигательной смесью, потом в ход пошло огнестрельное оружие. По словам водителя такси, он видел кого-то с автоматом, направленным в сторону Болкан-стрит. Бунтовщики заблокировали дорогу, чтобы остановить продвижение военных, загоревшийся грузовик перегораживал выезд с другого конца улицы. Солдаты пустили еще больше слезоточивого газа, пока ветер не разнес его по всему Лоуэр-Фоллсу. Толпа разъярилась.

Почему патруль остановился? Почему не продолжил движение? Священник ясно дал им понять, что задерживаться в районе не стоит. Он вернулся к солдатам и принялся снова их упрашивать. Если они прекратят пускать слезоточивый газ, он убедит толпу перестать швырять камни. Солдаты отмахнулись от него. Они получили приказ: действовать жестко и продемонстрировать жесткость по отношению к бандитам и вооруженным преступникам. Священник повернулся к толпе. Баллоны с газом упали к ногам священника, и тот едва устоял на ногах, опираясь на подоконник, судорожно хватая ртом воздух. В районе, настолько набожном, что в самый обычный день на службе присутствовало до четырехсот человек, британская армия посмела отравить газом священника.

И тогда начался настоящий бунт. Фриленд вызвал подкрепление. Чтобы усмирить восемь тысяч человек, набившихся в крошечные дома вдоль узких улочек, британцы стянули три тысячи военных. И не просто военных. В исключительно католический район Фриленд направил солдат из Королевского шотландского полка – одного из самых ярых протестантских полков во всей армии. Военные вертолеты кружились в небе, приказывая жителям оставаться в домах. Возле каждого выезда был организован пропускной пункт. Был объявлен комендантский час, и начались регулярные повальные обыски. Двадцатилетние солдаты, все еще кипя от негодования из-за камней и бутылок с зажигательной смесью, врывались в дома, крушили стены и потолок, обыскивали спальни. Послушаем воспоминания одного британского солдата, описывающего события той ночи:

Сыпя проклятиями, к нам вышел мужчина в пижаме и с лампой, которой он треснул Стэна по голове. Стэн увернулся от следующего удара и приложил этого типа винтовочным прикладом. Я прекрасно понимал, что многие воспользовались этой возможностью, чтобы дать выход накопившейся злобе. Удары сыпались направо и налево, жилища разносили в клочья. Все домашнее имущество превращалось в груды обломков, но из этого тумана явственно проступают отдельные четкие детали: школьные фотографии; улыбающиеся люди на семейных снимках (в треснутых рамках); безделушки и распятия (сломанные); плачущие дети; хруст разбитого стекла, растоптанное изображения Папы римского; недоеденный ужин и сорванные обои; цветные игрушки, гул включенного телевизора, треск радио; расписанные тарелки; обувь; вдавленное в стену тело в коридоре… Вот тогда-то я и почувствовал, что мы вторглись как захватчики.

В ту ночь были арестованы 337 человек. Шестьдесят получили ранения. Британский бронеавтомобиль переехал насмерть Чарльза О’Нила, инвалида, ветерана ВВС. Когда его тело лежало на земле, один из солдат ткнул прохожего дубинкой со словами: «Проваливай отсюда, ирландское отродье, слишком мало вас еще сдохло». Человек по имени Томас Бернс был застрелен солдатом на Фоллс-роуд в восемь часов вечера, когда стоял подле приятеля, заколачивавшего окна своего магазина деревянными досками. Когда его сестра пришла забрать тело, ей заявили, мол, нечего было ошиваться на улице в такое время. В одиннадцать часов пожилой человек по имени Патрик Эллиман, сочтя, что худшее уже миновало, вышел прогуляться перед сном в домашних тапочках и халате. Его прошила автоматная очередь. Из воспоминаний одного из жителей района о комендантском часе и смерти Эллимана:

Данный текст является ознакомительным фрагментом.